CC BY
167
ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
Сер. б. 2007. Вып. 4
О. А. Власова
ФИЛОСОФСКАЯ ФЕНОМЕНОЛОГИЯ И ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКАЯ ПСИХИАТРИЯ
В работах по феноменологии, ее истории и теории почти всегда упускают (или упоминают всего лишь вскользь) одно весьма примечательное течение западной мысли XX в. - феноменологическую психиатрию (К. Ясперс, Э. Минковски, Э. Штраус, В. Е. фон Гебзаттель, Л. Бинсвангер и другие). Между тем ее развитие можно по праву считать результатом проникновения идей феноменологии в клиническую практику. Феноменологическая психиатрия зарождается в междисциплинарном пространстве, когда философия и психиатрия в поисках ответа на кантовский вопрос «Что такое человек?» обращаются друг к другу. В результате взаимной трансляции идей и обмена методиками исследования возникает несколько смежных для философии и медицины направлений (структурный психоанализ Ж. Лакана, экзистенциальный анализ, антипсихиатрия и т. д.), в которых исследуются проблемы безумия и разума, нормальности и ненормальности.
Феноменологическую психиатрию нельзя назвать школой: она не имеет ни родоначальника, ни идейного лидера, ни четкой программы. Феноменологическая психиатрия развивается в первую очередь в немецкоязычных странах. Это весьма важный факт для понимания ее истоков. Немецкоязычные страны имеют длительный опыт взаимопроникновения философии и психиатрии. Философ может с легкостью заниматься вопросами психических заболеваний, психиатр - философским осмыслением своих профессиональных проблем. Свидетельством тому - интерес представителей немецкой классической философии к вопросам психиатрии (проблему психической патологии в своих работах затрагивают Кант, Шеллинг, Гегель), а также появление у них большого числа последователей именно в клинической, психиатрической сфере (И. К. Хоффбауэр, Г. Стеффенс, Г. Г. фон Шуберт, А. Хайдорф, И. К. А. Гейнрот и другие). Философские теории находят в клинической психиатрии незамедлительный отклик, изменяя модель описания психических расстройств, а также подходы к их лечению. Тем самым формируется особенная традиция интеллектуальной психиатрии.
В XX в. наблюдается второй и более сильный всплеск взаимного интереса философии и психиатрии, который затрагивает и феноменологию. «Феноменологи, - отмечают Л. Сасс и Дж. Парнас, - всегда интересовались исследованием и артикуляцией общих форм или структур жизненного опыта. Анормальные или патологические состояния, очевидно, для них особенно интересны: понимание таких состояний требует не только сравнения их с отличными от них нормальными моделями переживания и существования, само это отклонение помогает пролить свет на элементарные конфигурации нормальных моделей существования»1. На первый взгляд кажется, что феноменологическая психиатрия является лишь распространением философских идей феноменологии в психиатрической клинике, но это не совсем верно. Чтобы более точно определить отношение между феноменологией и психиатрией, следует ответить на следующие вопросы. Во-первых, влияние какой феноменологии испытали представители феноменологической психиатрии? Во-вторых, каков
© О. А. Власова, 2007
характер этого влияния? И, наконец, можно ли считать феноменологическую психиатрию наследницей философской феноменологии?
Известно, что представители феноменологической психиатрии были знакомы не только с идеями Эдмунда Гуссерля. Они учились у Т. Липпса, А. Пфендера, М. Шелера, М. Гайгера и у других представителей раннего феноменологического движения. По этим причинам более правомерно говорить о влиянии феноменологии в целом, а не о прямом наследовании идей Гуссерля. Вопрос о характере влияния феноменологии на феноменологическую психиатрию тесно связан с вопросом о том, какие идеи феноменологии были ею заимствованы или переосмыслены. Необходимо заметить, что ни один из представителей философской феноменологии никогда не писал и не говорил о возможности применения его идей в клинике, за исключением позднего Хайдеггера и его Цолликонских семинаров. Феноменология пришла в психиатрию через труды феноменологов, важнейшим из которых стали «Логические исследования» Гуссерля. Несмотря на это, прямые ссылки на труды или идеи феноменологов в работах представителей феноменологической психиатрии встречаются чрезвычайно редко, но даже они не означают, что упомянутая философская идея хоть в какой-то степени реконструируется и развивается. Ее «припоминают» как бы по случаю или используют как отправную точку в исследовании, но результат исследования никогда не связан с ней напрямую.
Феноменологические психиатры наследуют от философской феноменологии основную установку феноменологического исследования - стремление обратиться «к самим вещам». В неукоснительном следовании призыву «назад к вещам» они являются такими же последовательными феноменологами, как сам Гуссерль. «Сами вещи», а не процесс приближения к ним или истинность достигнутого становятся для них объектом интереса. Следуя принципам феноменологической редукции, представители феноменологической психиатрии отбрасывают терминологическую оболочку психиатрического диагноза, не пытаясь в обязательном порядке подвести переживания больного под психиатрическую терминологию, и обращаются к живой патологической реальности, прислушиваются к ее миру. Термин «понимание», введенный в психопатологию Ясперсом, открывает для них новые горизонты. Чрезвычайно продуктивными для феноменологической психиатрии оказываются также идеи интенциональности и жизненного мира, феноменологические исследования темпоральности и пространственности. Все эти идеи представители феноменологической психиатрии реализуют в своих работах,
К этим основным «общефеноменологическим» влияниям следует добавить идеи отдельных представителей феноменологии, имевшие большое значение для развития феноменологической психиатрии. Первой из них следует назвать центральный для Хайдеггера концепт бытия-в-мире, обернувшийся в феноменологической психиатрии реконструкцией целостного существования психически больного человека в единстве с окружающим его миром и другими людьми. Не менее значимой для развития феноменологической психиатрии является философская антропология Макса Шелера, что дает повод некоторым исследователям говорить о том, что феноменология проникает в психиатрию исключительно благодаря этому мыслителю. Шелер указывает, что центральной проблемой его исследовательских поисков является проблема человека. Именно стремление ответить на вопросы «что есть человек?» и «каково его место в бытии?» привлекает к нему внимание психиатров. Включение в феноменологическое исследование не только чистых сущностей, но и естественных, а также научных фактов сближает его феноменологию с конкретным психопатологическим исследованием. Поэтому феноменология Шелера действительно
дает возможность более свободного толкования феноменологической психиатрии и расширяет горизонты философско-клинического исследования.
По-видимому, психиатры увидели в философской феноменологии что-то свое. Они усвоили основные положения феноменологии интуитивно, и в этом они отличаются от экзистенциальных аналитиков, которые всегда старались придерживаться «буквы» Хайдеггера. На это в своем исследовании указывает и Шпигельберг, отмечая, что феноменология проникла в психологию и психиатрию путем неличных и косвенных влияний. «Важнее, - пишет он, - уделить внимание трансформациям, искажениям и упрощениям, которые имели место в этом пространстве. <...> В утешение можно привести слова Этьена Жильсона о том, что история философии - это, главным образом, последствия продуктивных ошибок»2. Феноменологическая ориентация представителей этого движения проявляется скорее в практике, чем в теории. Прямые ссылки на идеи феноменологов встречаются крайне редко, так же редко можно обнаружить и конкретные методологические разработки.
Важно помнить, что практика психиатрии должна была внести в феноменологию некоторые уточнения. Понятно, что философия, как часто говорят сейчас, к практике как раз никакого отношения не имеет и не обязана иметь практическое значение. Она не является прикладной по своему характеру, но, тем не менее, может стать основой для прикладной теории. Как пишет П. Тиллих, «каждый практический контакт с действительностью приводит к опыту, влияющему на теорию»3. Так произошло и с феноменологической психиатрией. Она отбросила те положения феноменологии, которые оказались неприемлемы для практики психиатрии, и с помощью этой же практики скорректировала все остальные. Для клинических исследований призыв Гуссерля «назад к самим вещам» трансформируется в призыв «назад к патологическим феноменам и патологическому опыту». Многочисленные споры о нозологических классификациях в психиатрии рубежа веков, терминологические и теоретические новшества А. Мореля, В. Гризенгера, Л. Каль-баума, Э. Крепелина, Э. Блейлера, а также одновременное увлечение феноменологией в среде психиатров-интеллектуалов закономерно приводят к убеждению, что болезнь имеет реальность «по ту сторону» своей терминологической оболочки. Так, Э. Штраус предлагает трактовать психотическое поведение, опираясь не на общепринятые теории, а на структуры мира повседневной жизни. Он пишет: «Таким образом, я применю своего рода философское "эпохе", т. е. я сначала заключу в скобки все философские учения (те, которые мне известны) и, отталкиваясь от клинического случая, представлю свою философскую теорию...»4.
Поиск реальности «по ту сторону» симптомов связывается с поиском новых критериев научности психиатрии, универсальных структур патологического. Безличность этой реальности сближает психиатрию с феноменологической философией и фактически приводит к возможности построения мета-онтологической области исследования. Возникновение мета-онтологического пространства связано с необходимостью адаптации достижений философской феноменологии к конкретным потребностям клиники. Вследствие этого центральной проблемой в феноменологической психиатрии оказывается «пространство» патологического опыта. Начиная с работ Ясперса, феноменология в психиатрической клинике приобретает характер дескриптивной, описательной науки. Одновременно ограничиваются пределы феноменологической редукции. Пространство патологического опыта оказывается последней ее ступенью, а эйдетическая редукция признается неосуществимой в пределах клиники. «Сегодня мы можем провести строгое различие между чистой, или эйдетической, феноменологией Гуссерля как трансцендентальной дисциплиной
и феноменологическим пониманием форм человеческого существования как эмпирической дисциплиной»5, - пишет JT. Бинсвангер.
Философское эпохе в психиатрии приводит к своеобразному решению проблемы онтологического статуса психического заболевания, а точнее мира психически больного человека. Больной, по убеждению феноменологических психиатров, так же переживает свой мир в опыте, как и большинство людей, и именно поэтому этот мир не иллюзорен, не вымышлен, не придуман, не является плодом «больного» воображения, он существует на самом деле. Так, Ван Ден Берг отмечает: «в одной вещи можно быть уверенным: мир, о котором говорит пациент, столь же реален для него, как наш мир для нас. Он даже более реален, чем наш; поскольку в то время как мы в состоянии избавиться от чар депрессивного восприятия, пациент неспособен это сделать»6. Постулирование реальности патологического опыта и патологического мира приводит к необходимости его исследования. Так феноменологическая психиатрия приносит философии целый пласт неизвестного и сложного материала опыт безумца - и, не дожидаясь действий философов, сама берется за его изучение. Все многообразие опыта и мира психически больного человека представители феноменологической психиатрии сводят к двум векторам патологических изменений: пространственности и темпоральное™. Они равноценны и взаимосвязаны, поэтому не выделяются первичностью или значимостью. Именно они, по мнению феноменологических психиатров, повинны в происходящих трансформациях.
Модификация пространственности связывается в феноменологической психиатрии с трансформацией отношений «я - объекты внешнего мира» и «я - другие люди», т. е. с изменением расстояния между «я» и «другими». Вследствие таких изменений нарушаются границы личного пространства, объекты и другие люди начинают проникать в мир больного и воздействовать на него. Минковски называет такие изменения утратой жизненного контакта с реальностью и, следуя за Бергсоном, связывает их с угасанием жизненного порыва. Он считает, что эти «болезненные отношения» носят компенсаторный характер и восстанавливают новое равновесие. Гебзаттель связывает пространственные патологические феномены с явлениями деперсонализации, т. е. с изменением отношений «я - другие», «я - мир», «я - тело» и «я - я». Эти трансформации, по его мнению, приводят к разрушению целостности системы «я - мир», а, следовательно, - целостности самого «я». В таком состоянии человек, как считает Гебзаттель, больше не может непосредственно взаимодействовать с миром и переживать его, мир как бы начинает диктовать ему свои условия. «Этот мир отовсюду его преследует; он набрасывается на него изнутри и снаружи. Угроза и отвращение (табу) - его агенты. Однако в этом двойном эффекте проявляется ориентация существования (Dasein) на несуществование (Nicht-dasein)»7, - пишет он.
В отношении патологических трансформаций темпоральности представители феноменологической психиатрии более единодушны. Все изменения темпоральности происходят, на их взгляд, в пространстве проживаемого времени, т. е. того времени, которое определяет опыт индивида и вне этого опыта не существует. При психическом заболевании изменяется (ускоряется или замедляется) течение времени, исчезает непрерывность потока «прошлое - настоящее - будущее». Причиной таких изменений Минковски называет угасание личного порыва, Гебзаттель - блокирование будущего. В любом случае это приводит к утрате временной перспективы, и патологический мир «застывает», теряя динамизм и длительность. Минковски пишет об одном таком больном: «Каждый день жизнь начиналась заново, она была похожа на одинокий остров в сером море уходящего
времени. Все, что было сделано, прожито, сказано, больше не имело никакого значения, поскольку не было желания идти дальше»8.
Исследуя изменения пространственное™ и темпоральное™, представители феноменологической психиатрии охватывают онтологическую и онтическую области и стремятся связать их в опыте психически больного человека. Онтологические философские понятия превращаются у них в «промежуточные» концепты, содержащие два ассоциативных ряда: онтологический и онтический, или антропологический. Длительность трансформируется в проживаемое время, жизненный порыв - в личный, и эта понятия кроме обозначения феномена (время и порыв) предполагают теперь их носителя - конкретного индивида. Феноменологические психиатры изучают не столько психологию и переживания психически больного человека, сколько основания и базис этих переживаний. Можно сказать, что феноменологическую психиатрию интересуют в основном онтологические основания опыта.
Феноменологическая психиатрия стремится ввести в онтологию не столько человека как такового, сколько то многообразие проявлений, которое за ним стоит, естественно в их крайнем варианте - безумии. Неслучайно Ван Ден Берг говорит о том, что один-единственный психически больной человек и его опыт помогают понять сущность патологических трансформаций. Безумие и патологический опыт в данном случае позволяют внести в неизменную онтологическую структуру элемент произвольности и динамики, которую привносит в нее человек.
Развиваясь одновременно с поздним феноменологическим движением, феноменологическая психиатрия способствовала сохранению интереса к самой феноменологии и препятствовала угасанию ее популярности. Ее появление связано с экстенсивным развитием феноменологии, т. е. с распространением ее за пределы обозначенной Гуссерлем области исследования. Способствуя расширению горизонтов своей предшественницы, она подтверждала статус феноменологии как универсального метода научного знания. Вместе с тем, феноменологическая психиатрия расширила и конкретизировала многие проблемы, поставленные именно философской феноменологией, в частности, проблемы пределов и возможностей феноменологической редукции и трансцендентальной феноменологии, процедуры и оснований феноменологического исследования, содержания и возможностей исследования фактов сознания, феноменов пространства и времени, интерсубъективности и других явлений. Последовав девизу Гуссерля «назад к вещам», представители феноменологической психиатрии раскрыли возможности использования феноменологии в конкретной науке, а также обнаружили трудности и противоречия, неизбежно возникающие на этом пути.
1 Sass L., Parnas J. Mind, Self and Psychopathology Reflections on Philosophy, Theory and the Study of Mental Illness //Theory & Psychology. 2000. Vol. 10. № 1. P. 88.
2 Spiegelberg H. Phenomenology in Psychology and Psychiatry: A Historical Introduction. Evanston: North Western University Press, 1972. P. 356-357.
3 Tillich P. Existentialism and psychotherapy // Psychoanalysis and Existential Philosophy / Ed. by H. M. Ruitenbeek. New York: E. P. Dutton & Co, 1962. P. 8.
4 Straus E. W. Preface // Phenomenological Psychology: The Selected Papers. New York: Basic Books, 1966. P. vii.
5 Бинсвангер Л. Экзистенциально-аналитическая школа мысли // Экзистенциальная психология. Экзистенция / Пер. с англ. М. Занадворова, Ю. Овчинниковой. М., 2001. С. 309.
6 Den Berg J. H. van. A Different Existence: Principles of Phenomenological Psychopathology. Pittsburgh: Duquesne University Press, 1972. P. 19.
7 Гебсаттель В. E. фон. Мир компульсивного // Экзистенциальная психология... С. 305.
8 Minkowski E. Le Temps Vécu. Paris: PUF, 1995. P. 172.
Статья принята к печати 24 декабря 2006 г.
