CC BY
209
И.В. Ершова (Москва)
«ФИЛОСОФИЯ ОРУЖИЯ» КАК ТРАНСФОРМАЦИЯ ОДНОЙ КУЛЬТУРНОЙ ИДЕИ.
Карранса и Сервантес
Традиционный литературный топос и культурный идеал человека «de armas y letras» претерпевает в литературе XVI в. значительную трансформацию, наполняясь эстетическим смыслом. В статье идет речь об адаптации в «Дон Кихоте» Сервантеса и в «Философии оружия» Херонимо де Карранса (Jeronimo de Carranza) этой идеи, ее понимании и трансформации. Обе книги являются своего рода реакцией на изменения смысла понятий «armas» и «letras», возвращая понятию исходный смысл «воина» и «книгочея, ученого», что позволяет рассматривать трактат Каррансы не только как источник, но и важный идейный импульс для концепции «Дон Кихота».
Ключевые слова: концепт «слова и битвы»; испанская проза XVI в.; Мигель де Сервантес; Херонимо де Карранса; гуманистический диалог; трактат об оружии; дестреса.
Одной из сквозных идей испанской (и европейской в целом) культуры XVI в. стало представление о человеке как идеальном сочетании «armas y letras», отразившем определенный культурный идеал, социо-культурный выбор эпохи, идеальное воплощение человеческой личности. Корнями своими этот идеал уходит в античность и в средние века, а в Испании особую актуальность начинает приобретать в XV в. Идеал этот воплотился, в том числе, и в литературном топосе: редкий текст XVI в. - как художественный, так и нет - обходится без дискуссии на эту тему или толкования этой идеи.
Следует оговорить, что сама идея и образ разрабатывались в испанской культуре в разных аспектах и с разных точек зрения. Это, с одной стороны, унаследованный от античности давний идеал гармонии «sapientia» и «fortitudo» и последующий многовековой диспут о большей значимости «оружия» или «буквы», «битвы» или «науки». При этом XV в. двигался скорее в сторону «armas» (Энрике де Вильена, к примеру, утверждал, что благородный кабальеро не должен всерьез заниматься наукой, разве что поэзией), а в XVI в. приоритет отчетливо смещается в сторону «letras»: для гуманистов отождествляемых со studia humanitatis, а для религиозно-назидательной мысли - с изучением теологии и этики. Сами «letras» в такой интерпретации становятся идеальными «armas». Отчасти это связано с изменением самой природы войны и способа ведения военных действий1, где индивидуальное участие (поединок) становится меньшим и оценивается, в первую очередь, в категориях храбрости и доблести, а не военных умений и навыков; войско сражается иначе, и образ рыцаря с мечом или шпагой в руках - это скорее образ придворного или литературного героя.
С другой стороны, эта идея подразумевает нерасторжимый культурный
идеал, где совмещение занятий «пером и шпагой» помогает достичь полноты осуществления человеческой личности. В данном случае «hombre de armas y letras» это и культурный идеал, и modus vivendi, и литературный топос, ставший особенно актуальным как раз в культуре «золотого века». В начале XVI в. этот идеал утверждается в виде образа совершенного Придворного («El Cortesano» Кастильоне), являющего собой сочетание многих качеств, среди которых и владение «armas y letras».
Совмещенный идеал поэта и воина также становится главным жизненным ориентиром дворянина; его идеальным воплощением и фигурой для подражания станет первый испанский поэт XVI в. — Гарсиласо де ла Вега, а среди тех, кто продолжит этот ряд, будут в том числе Херонимо де Кар-ранса и Мигель де Сервантес.
Однако вместе с тем именно у Кастильоне начинает происходить некоторая трансформация содержательного наполнения этого единого образа по сравнению, например, с тем же средневековьем, где живым воплощением этого образа служил, например, блистательный воин, политик и писатель XIV в. Хуан Мануэль, автор знаменитой «Книги примеров графа Луканора». После Кастильоне этот идеал зачастую трактуется как «форма поведения» придворного, «poeta y diestro», при том что обе части, как и прочие составляющие, должны являть собой образец, в первую очередь, эстетического совершенства. Грация, изящество, красота - вот те качества, которые постепенно выходят на первый план. В этом смысле показательно, что и герои рыцарских романов, наследующих Амадису Галльскому, все более эстетизируются - главным для них становятся формы поведения и проявления этого идеала, а не его наполнение, т.е. ученость, знания и военные победы. Они мало напоминают рыцарей типа Сифара («Книга о рыцаре Сифаре»). Скажем, при описании Бельяниса Греческого (1545), «caballero de gran apostura y muy diestro», на первый план выходит такое качество, как воспитанность (crianza). В целом, при описании рыцаря увеличивается количество не столько качеств, сколько эпитетов, что смещает акцент с самих качеств на форму их выражения. Если раньше страницы посвящались описанию различных подробностей боя и т.п., то автор «Бе-льяниса» ловко уходит от этой темы: «el se mostrava tan diestro que como cosa que de subcesion le pertenescia, parecia no tener necesidad de quen se lo mostrasse».
Владение «letras», изначально колеблющееся между начитанностью и ученостью, между jurídico (в понимании этого слова эпохой Альфон-со X) и clérigo, постепенно стягивается к владению литературным стилем, к poeta, тогда как «armas» - к образу придворного кабальеро со шпагой, умелого фехтовальщика, готового к придворной службе.
В теме статьи заявлены два текста, на которые мы посмотрим как с точки зрения адаптации ими этой идеи, ее понимания и ее трансформации, так и в призме их отношений между собой, их корреляции по отношению к изменению образа «hombre de armas y letras». Один из них «Дон Кихот» Сервантеса, второй неизвестен читателю почти в той же мере, что изве-
стен первый. Это - «Книга о Философии оружия и о мастерстве владения им» (Libro de la Philosophia de las Arma y de su destreza). [Современного издания книги не существует; текст цитируется по источнику XVI в.2]. Автор - севильский дворянин, гуманист, ученый, лучший и самый знаменитый фехтовальщик (diestro) эпохи и легендарный создатель национальной школы фехтования (именуемой Verdadera Destreza) Херонимо де Карранса (Jerónimo de Carranza). Свою книгу он пишет в 1569 г., находясь на службе при дворе герцога Медина-Сидония, а единственная публикация книги состоялась в 1582 г. в Сан-Лукар-де-Баррамеда, где и находился двор герцогов Медина-Сидония. «Философия оружия» представляет собой гуманистический диалог, посвященный изложению нового искусства фехтования. «Философией оружия и искусством владения им» он назван потому, что не просто излагает новую систему фехтования, но делает это с опорой на философию (Платон, Аристотель, Льюль, Фичино и пр.), медицину, математику, геометрию, этику, создавая уникальную в истории европейских боевых искусств концепцию философического фехтования (esgrima filosófica), или боевой философии. Участники диалога, следуя Платону и его ренессансным последователям, в том числе Кастильоне, у которого заимствовано и само число диалогов - четыре, удаляются в некое «прелестное место» (locus amoenus) и ведут беседы об истинном искусстве фехтования. Под вымышленными именами собеседников скрываются сам Карранса, поэт Фернандо де Эррера, гуманист Хуан де Маль Лара и врач Педро де Перамато (их имена назвал в своем изложении науки Каррансы его ученик и последователь Пачеко де Нерваэс, 1600)3.
В сочинениях Каррансы и Сервантеса идея «armas y letras» возникает часто и разнообразно. Прежде всего, как риторический топос, отражающий гармоничное сочетание в человеке навыков «пера и шпаги». Он выражен как самой этой формулой, так и ее метафорическими эквивалентами. Несколько из таких формул (Febo y Marte, pluma y lanza), например, использует Сервантес в своей «Песне Калиоппы» применительно к Карран-се:
Si queréis ver en una igual balanza al rubio Febo y colorado Marte,
procurad de mirar al gran CARRANZA, de quien el uno y otro no se parte. En él veréis, amigas, pluma y lanza con tanta discreción, destreza y arte, que la destreza, en partes dividida, la tiene a sciencia y arte reducida.
(Если вы хотите видеть равновесие I белокурого Феба и багряного Марса, I обратите свой взор на великого Каррансу, I в котором они неразделимы. I В нем вы увидите, подруги, как перо и копье, I с таким разумением, мастерством и умением, I мастерство фехтования, поделенное на части, I приводят к науке и искусству).
Формула это применена современниками неоднократно и к самому Сервантесу; к Каррансе - его друзьями и почитателями в посвятительных стихах, предшествующих диалогам в издании 1582 г., наконец самим Херонимо де Карранса в Прологе к «Философии оружия», как тот идеал, которым руководствуется автор новой науки фехтования. Само обозначение трактата «Философия оружия» - есть синтез letras и armas; союз двух составляющих подчеркивает и выбранная для него форма - устойчивый литературный жанр, гуманистический диалог, в котором постепенно описывается наука Истинного искусства фехтования.
Этот же топос использован Сервантесом и для начального описания Дон Кихота:
«En efeto, rematado ya su juicio, vino a dar en el más estraño pensamiento que jamás dio loco en el mundo; y fue que le pareció convenible y necesario, así para el aumento de su honra como para el servicio de su república, hacerse caballero andante, y irse por todo el mundo con sus armas y caballo a buscar las aventuras y a ejercitarse en todo aquello que él había leído que los caballeros andantes se ejercitaban, deshaciendo todo género de agravio, y poniéndose en ocasiones y peligros donde, acabándolos, cobrase eterno nombre y fama» («Don Quijote». I. 1).
«И вот, когда он уже окончательно свихнулся, в голову ему пришла такая странная мысль, какая еще не приходила ни одному безумцу на свете, а именно: он почел благоразумным и даже необходимым как для собственной славы, так и для пользы отечества сделаться странствующим рыцарем, сесть на коня и, с оружием в руках отправившись на поиски приключений, начать заниматься тем же, чем, как это ему было известно из книг, все странствующие рыцари, скитаясь по свету, обыкновенно занимались, то есть искоренять всякого рода неправду и в борении со всевозможными случайностями и опасностями стяжать себе бессмертное имя и почет» («Дон Кихот». I. 1. Пер. Н. Любимова).
Использование этой формулы всегда предполагает нерасторжимость идеала. На риторическом уровне, как видно из приведенных цитат, она сохраняется и у Каррансы, и у Сервантеса вполне в традиционном виде.
Однако ее наполнение на самом деле меняется. Оба автора отходят и отчетливо отказываются от эстетизированного идеала «hombre de armas y letras» в духе Кастильоне, менее всего их обоих заботит внешнее оформление этой идеи в образе идеального придворного. Ученый фехтовальщик Херонимо де Карранса вкладывает в обе составляющие идеала изначальный, почти средневековый смысл. «Hombre de letras» - ученый, знающий, начитанный человек, способный создать науку (arte), описать свою сферу знаний при помощи обширного научного и интеллектуального аппарата, сопоставив ее с другими науками, и литературно оформить ее в занимательной форму. Это, несомненно, соответствует и гуманистическим целям эпохи, но при всем стремлении к «enseñar y deleitar», вторая цель (deleitar), хотя и очень важна для Каррансы и его читателей, но лишена стремления
к излишней орнаментальности (наоборот, его стиль несколько тяжеловат и архаизирован), в значительной мере для того, чтобы не отвлекать от главной цели - создания философии и науки новой системы фехтования. «Letras» - не поэзия, не вымысел, а способность изложить ученым и изящным словом теорию и практику военного дела, это эквивалент оружия, которым с не меньшим мастерством владеет ученый фехтовальщик.
Меняет он и смысл «armas», с одной стороны, возвращаясь к прямому значению владения оружием в поединке, а с другой стороны, понимая это как постижение сложной науки, обладание истинным знанием искусства фехтования, при этом овладение им - процесс сложный и интеллектуальный, это не просто опыт и практика, но прежде всего познание истины и обретение доблести и добродетели. Это прямое воплощение максимальной «высоты духа», которой только может достичь человек. Менее всего и в том и в другом компоненте Карранса подчеркивает форму выражения, она просто подразумевается. Главное - свершения духа, и в этом смысле обе части образуют нерасторжимое единство. Чрезвычайно важно, что Карранса говорит не о военных акциях армий, но об индивидуальном боевом искусстве, действительно совершенствующем личность отдельного человека. Воплощением идеала «hombre de armas y letras» становится и сам Карранса, и его alter ego в книге - Чарилао, который с помощью Платона, Аристотеля, Эвклида совершает свое полное преобразование (reformación - так он определяет свою роль) фехтовальной науки и находит наиболее удачную форму и слова для ее описания. Сам диалог в значительной мере представляет собой серию словесных поединков (с друзьями или врагами), который ведет Чарилао.
При этом, будучи дворянином и придворным, делая участниками беседы приближенных ко двору герцога людей, полагаясь на образованную и элитарную в некотором смысле аудиторию читателей, Карранса никогда не использует понятие и даже просто слово «cortesano». Противопоставление истинного искусства и расхожего (vulgar) фехтования; тех, кто понимает, и vulgo (чернь, профаны, невежды) не обретает социального противопоставления. Невежды - это завистники при этом же дворе, все те, кто обижает автора истинного искусства фехтования, не понимая его труда. И все прочие категории в книге - «nobleza», «honor», «virtud» - обретают изначальный смысл и являются не характеристиками человека знатного и исполняющего обязанности при дворе, но свойствами человека вообще. Смыслы сами по себе не новые, но выражены системно, отчетливо и целенаправленно. Углубляя смысл топоса и идеи по сравнению с несколько поверхностным придворным идеалом, Карранса и их гармонию видит гораздо более существенной и значимой. Не случайно, он сетует на утрату смысла этих занятий:
«Porque ya todos los exercicios nobles y virtuosos así de las Armas como de Letras en vno y en otro genero de gente son los que menos valor y Authoridad tienen por la maldad y vicio de muchos, y por el poco desseo de virtud, y lo que es mas grave y que
menos temer se pudo entre los mas Nobles y Generoíos de día en día desflaquescen los Ingenios, y es menjs estimado y rnenos admitido el exercicio de las Armas y Virtud , siendo ellas toda la Honrra y Gloria, que los Antecessores mas ilustres alcanzaron...»
(Prólogo).
«И выходит так, что благородные и добродетельные занятия среди людей битвы и слова - как в боевом деле, так и в учености - пользуются ныне наименьшей ценностью и почетом у толпы, ввиду ее низости и дурных наклонностей и из-за малого рвения к добродетели, а также поскольку - а это и есть самое тяжкое, хотя и кажется менее страшным - среди людей благородных и великодушных оскудевают день ото дня дарования, все менее ценят и все реже обращаются они к упражнению в оружии и добродетели, в которых и заключена вся честь и слава, коих достигали блистательнейшие из их предшественников, которые посему и пользуются исстари значительным весом и доверием» (Пролог. Перевод здесь и дальше мой.-И.Е.).
И в конце концов Карранса так определяет свою цель:
«Y si mi Opinion no me engaña, pienso aunque no salga con el desseo de mi Intencion á buen fin, abrir el passo á los Ingenios Nobles y generosos, y á los hombres Doctos, que mouidos con el ardor y cobdicia de Fama aspiren á cosas altas y dignas de su grandeza, porque puedan faborescer con sus studios á los exercicios Militares, que tanto conuienen con las Letras» (Prólogo).
«Полагаю, что меня не обманывает мое ощущение, и даже если мое начинание не окончится благополучно, я надеюсь проторить путь благородным и великодушным умам, ученым людям, кои, движимые рвением и жаждой славы, устремятся к вещам высоким и достойным их величия, поскольку смогут содействовать своими писаниями воинским занятиям, которые так сочетаются с занятиями учеными» (Пролог).
Характерно, что Карранса весьма скептичен по отношению к героям рыцарских романов:
«Y es lastima grandissima, q(ue) los Caualleros q(ue) deuian ser adornados de Animo Varonil, se hazen Effeminados, o por mejor dezir Statuas vestidas, que ni valen, para aconsejar en tiempo de Paz, ni para defender en tiempo de Guerra, si no que solamente paresce, que nascieron algunos en el Mundo, solo para representar Personas Mudas vestidas en Comedia...» (Prólogo).
«К величайшему сожалению, рыцари, главным отличием которых должен быть мужеский дух, ныне все более напоминают женщин или, лучше сказать, разодетые изваяния, не пригодные ни для опоры в мирное время, ни для защиты во времена войн; и даже кажется, что некоторые из них родились на свет лишь затем, чтобы представлять в комедии наряженные безмолвные фигуры...» (Пролог).
Новый филологический вестник. 2014. №2(29). --
Все они, конечно, как на подбор «diestro» и «cortesano», но сами рыцарские книги «falsos» и «mentirosos». Именно этими словами он определяет и своих главных врагов, которые искажают и переиначивают истину настоящего искусства.
Близость идейного пространства «Философии оружия» идеям Сервантеса становится очевидной каждому читателю текста Каррансы уже с «Пролога»: так много там перекличек с идеями Сервантеса. И не только потому, что Сервантес часто отзывается на трактат Каррансы, но в силу обнаруживаемой между ними связи в интерпретации сходных вещей. Совершенно прав Стефано де Мерих, автор единственного значительного исследования о диалоге Каррансы и прекрасной статьи о тематических перекличках с Сервантесом, обоснованно утверждающий, что трактат Каррансы не только одна из книг в библиотеке Сервантеса, но и один из источников «Дон Кихота»4. Однако де Мерих лишь отмечает сам факт наличия темы «armas y letras» у того и другого, главное же, на мой взгляд, это то, что эта идея переосмысляется у обоих в схожем духе. Диалог Каррансы не просто один из источников для Сервантеса, но возможно — важный идейный импульс для концепции «Дон Кихота».
У Сервантеса смысловое наполнение «armas» и «letras» тоже, как кажется, возвращается к своим прямым значениям, тем самым уходя от более эстетизированной формы придворного образа, однако сделано это иным, на первый взгляд, почти противоположным, способом. Если у Кар-рансы «буква» сама становится «оружием» и наоборот, а потому идеал обретает еще большую слитность, то у Сервантеса он распадается, и обе составляющие сужаются в значении. В знаменитом диспуте о науках и военном поприще (I. XXVII-XXXVIII) Дон Кихот говорит о том, что поприще военное выше учености [об основных источниках диспута Сервантеса см. работу A. Fernández Hoyos5]. Цель науки - познание, ведущее к установлению справедливых законов, цель же военного искусства, говорит он, - мир, а мир есть наивысшее из всех земных благ. При этом для него «letras» - ученость книжника и законника, а «armas» - это воинская стезя, судьба солдата и участие в войне, лишенное романтического и героического ореола, что, как никому, было известно Сервантесу по его собственной судьбе, и уж тем более не сводилось к придворному фехтованию. И хотя тонкости фехтовального искусства Каррансы Сервантес воспринимает с очевидной иронией (возможно, она направлена против последователей Каррансы, см. эпизод с побитым лиценциатом-фехтовальщиком в II. XIX), сама мысль Каррансы о возвращении идее «armas» и «letras» подлинного смысла оказывается для Сервантеса очень важной; ему дорога у теоретика дестресы как раз универсальная научно-философская и социально-этическая составляющая. Бессмысленные дуэли и тому, и другому чужды.
Ученый и воин, командор Ордена Христа Херонимо де Карранса и писатель и солдат Мигель де Сервантес остро чувствуют это ослабление смыслов в идеале «armas y letras». Идеал, который у Каррансы приобре-
тает вид утопии, у Сервантеса распадается в диспуте и ностальгически иронизируется в образе самого Дон Кихота, книгочея и рыцаря-воина, ничего не написавшего и ни с кем всерьез не сразившегося, хотя несомненно, что и то и другое он делает всерьез и с истинной высотой духа и ума - тем самым ingenio. Описывая своего совершенного фехтовальщика, Карранса его важнейшим качеством, главным из всех, считает эту самую даровитость, глубину и неординарность ума - ingenio, без которого нельзя ничего добиться:
«No lo prometo yo hazer Diestro y Sabio en Armas al perezoso, que no quiere trabajar ni al que de su naturaleza no es Prudente, o Ingenioso, como se requiere, que sea el hombre para las demas sciencias que los antiguos inventaron» (Prólogo).
«...я не обещаю сделать фехтовальщика и знатока боя <...> из того, кто по своей природе не благоразумен или не даровит - а именно таким должен быть человек и для занятий другими науками, которые изобрели древние, с рвением и быстротой ума занимаясь всеми дисциплинами, которые они открыли» (Пролог).
Так и Сервантес. Если в диспуте он отдал первенство «armas», то в образе самого Дон Кихота он отдает дань «letras». Дон Кихот безумен и смешон в нелепых поединках, доспехах, воинских аксессуарах, и никогда в произносимых им высоких речах о рыцарстве, свободе, науке и войне и т.д.
У Каррансы и Сервантеса совпадают самые важные понятия-доблесть, честь, дух, «ingenio». ^впадают философия и идеология, только форма их воплощения несколько разная. Ученый фехтовальщик, с одной стороны, и читатель рыцарских романов, не умеющий сражаться «caballero andante», с другой, - и то, и другое реакция на эстетизацию идеала.
Роман Сервантеса современники воспримут преимущественно как прекрасную прозу и пародию, оставив высокие смыслы потомкам, а из «философии оружия» Каррансы его ученики позаимствуют только перечень приемов и эффективную систему фехтования. Ирония заключается в том, что сегодня все слышали о легендарной науке фехтования Карран-сы, но никто не читал его знаменитое сочинение, ставшее само по себе идеальным воплощением сочетания словесного и боевого искусства, что подчеркивают в своих «хвалебных виршах», предваряющих трактат, Ф. де Эрерра и М. де Фигероа. Судьба «Дон Кихота» оказалась удачливее.
ПРИМЕЧАНИЯ
1Marraval J.A. Estado moderno y mentalidad social (siglos XV a XVII). Madrid, Revista de occidente. 1972. Vol. 2. P. 511-533.
2Libro de Hieroni I mo de Carança, natvral I de Sevilla. qve trata de la I Philosophia de las armas y de sv Des I treza. y de la Aggresi(on) y defension christiana. Sanlúcar de Barrameda, 1569. 280 f. + tabla.
3Chauchadis C. Didáctica de las armas y literatura: "Libro que trata de la Philoso-phía de las armas y de su destreza" de Jerónimo de Carranza // Criticón. 1993. Vol. XV № 53. P. 73-84; Merich S. de. Armi, lettere, onore nel "Libro... que trata de la filosofía de las armas" de Jerónimo de Carranza (1582): Tesi di Laurea. Roma, 2003.
Merich S. de. La presencia del "Libro de la filosofía de las armas" de Carranza en el "Quijote" de 1615 // Cervantes: Bulletin of the Cervantes Society of America. 2007. Vol. 27. № 2. P. 155-180.
5Fernández foyos A. Las armas y las letras en Felipe II // Felipe II (1598-1998), Europa dividida, la monarquía católica de Felipe II. Vol. 4. Madrid, 1998. P. 117-132. URI: http://hdl.handle.net/10486/1468 (accessed: 25.04.2014).
