Научная статья на тему '«Философия общего дела» Н. Ф. Федорова как источник проблематики поэзии его времени'

«Философия общего дела» Н. Ф. Федорова как источник проблематики поэзии его времени Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

CC BY
210
60
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
ПОЭЗИЯ / ФИЛОСОФИЯ / ЦИКЛ / КНИГА / МОТИВ / CУCLЕ / POETRY / PHILOSOPHY / BOOK / MOTIVE

Аннотация научной статьи по языкознанию и литературоведению, автор научной работы — Мирошникова О. В.

Рассматриваются переклички лирико-философских мотивов поэзии 1880-1890-х гг. с идеями учения Н.Ф. Федорова.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Philosophy of a «common causes» by N.F. Fedorov as a source of his times poetry problematics

This article shows how the lyric-philosophic motives of the 1880-1890 years echoing with N.F Fedorov's doctrine.

Текст научной работы на тему ««Философия общего дела» Н. Ф. Федорова как источник проблематики поэзии его времени»

ФИЛОЛОГИЯ

Вестн. Ом. ун-та. 2012. № 2. С. 408-412.

УДК 882:82-1-1 О.В. Мирошникова

«ФИЛОСОФИЯ ОБЩЕГО ДЕЛА» Н.Ф. ФЕДОРОВА КАК ИСТОЧНИК ПРОБЛЕМАТИКИ ПОЭЗИИ ЕГО ВРЕМЕНИ

Рассматриваются переклички лирико-философских мотивов поэзии 1880-1890-х гг. с идеями учения Н.Ф. Федорова.

Ключевые слова: поэзия, философия, цикл, книга, мотив.

Два последних десятилетия Х1Х в. в русской литературе и культуре в целом долгое время оценивались однозначно: как «переходные», «непродуктивные», «эклектичные». Характерны были оценочные эпитеты, метафоры-оксюмороны «поэтическое безвременье», «умственная и нравственная равнина», «эпигонская» или «декадентская» поэзия. Основные положения народнической критики (Н...Михайловского, А...Скабичевского) повторялись в символистских обзорах (В .Я. Брюсова) и были унаследованы советским литературоведением. Однако в процессе современных исследований произошло переосмысление историко-культурного периода конца века. Индивидуальные и коллективные научные штудии философско-эстетической и филологической направленности принесли ощутимый результат: выявлены многие неизвестные факты, введен в оборот незамеченный художественный материал, продуцировавший иную, нежели прежде, картину «закатной поры» русской литературы. Начиная с работ Б.Я. Бухштаба, Д.Е. Максимова, А.В. Федорова, Г.Д. Гачева, П.С. Гуревича, А.Б. Муратова, И.В. Столяровой, статьи, диссертации, монографии, доклады на конференциях таких ученых, как Е.В. Ермилова, С.Н. Бройт-ман, Б.В. Кондаков, С.Л. Слободнюк, С.В. Сапожков, Л.П. Щенникова, Е.А. Тахо-Годи, М.А. Отрадин, Ю.В. Доманский и другие, прочертили иные подходы, обосновали объективные выводы о культурно-историческом феномене «рубежной поэзии».

«Тотальный характер кризиса общественно-политической и просветительской идеологий обусловил общий поворот мыслящих людей от политики к культуре, от социальных программ к этике, от исследования социальных закономерностей к бытийному, онтологическому осмыслению человека», - резюмирует современный исследователь данного периода [1] Нельзя не брать в расчет кризис религиозный, обусловивший потребность человека в понимании мира земного и космического как Единства, и в необходимости проникновения в природу этого Единства. На место прежних мировоззренческих основ необходимо было возвести новые или, по крайней мере, найти их прообразы. В нынешней ретроспективе становится ясно, что «умственная равнина» последнего двадцатилетия классического века была чревата будущими взрывами и сдвигами глобальных эстетических систем. В глубине культуры вызревали новые, поразительные мировоззренческие учения, «неслыханные перемены» литературных традиций. Одним из самых влиятельных для ряда писателей был комплекс идей «Философии общего дела» Н.Ф. Федорова.

Круг мыслителей и поэтов, которые приняли идеи Федорова как органические, близкие им самим, или вступили с философом в спор по вопросам его учения (идеи апокатастасиса, регуляции природных стихий, победы над смертью, проект восстановления преображенного человечества), невелик. О большом споре с участием самого Н.Ф. Федорова, а также Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского и В.С. Соловьева писали первооткрыватели темы духовных контактов философа со своими современниками © О.В. Мирошникова, 2012

[2]. Нашлись косвенные свидетельства знакомства с идеями русского космизма (в том числе Н.Ф. Федорова) в лирике Н.А. Заболоцкого. Они становятся очевидными при углубленном мотивном и стилевом анализе многих текстов поэта и литераторов его круга, называвших себя «обэриутами». Литературные связи «таинственного библиотекаря» со своими современниками-поэтами не прослежены. Едва намечены возможные соприкосновения этического кодекса философа с тематикой поэзии Н.М. Минского, Д.С. Мережковского, А. Белого в объеме нескольких объективно пересекающихся идей.

Среди людей мысли, заинтересованных в осознании философской системы Федорова, был и один из оригинальных поэтов «безвременья», К.К. Случевский. «Поэтом

мысли» он был назван в критике не по биографической фактографии. Действительно, Случевский в юности внезапно оставил успешно начавшуюся военную карьеру, бросил сражаться с критиками-демократами «Искры» и уехал в Европу расширять свое образование. Из пятнадцатилетнего пребывания за границей поэт вывез разностороннюю эрудицию, совмещавшую знания по естественным наукам с философско-эстетическими, и степень доктора философии, полученную в Гейдельберге. После возвращения в Россию, избрав по семейной традиции карьеру чиновника, преуспевая в этом плане, Случевский в поэзии рубежа веков стал создателем скептического, «тяжелого», скорее некрасовского, чем фетовского, стиха. Он получил от критиков аттестацию «поэта противоречий», «Мефистофеля совре-

менной поэзии», а К.Д. Бальмонт в статье 1897 г. «О русских поэтах» уточнил определение, назвав его «поэтом-философом с демонической душой» [3]. Современники называли Случевского поэтом-философом именно благодаря его лирике, по преимуществу медитативной, освещающей «вечные вопросы» бытия (а также небытия). Сам он превыше всего ценил в поэзии мысль.

Поэт настойчиво стремился к расширению тематического диапазона своей лирики. Результаты естественнонаучных экспериментов, новейшие представления о строении вещества, последние достижения этнографии, споры внутри неокантианской школы, философия

А. Шопенгауэра, В.С. Соловьева, Н.Ф. Федорова - весь этот разнородный материал в его творчестве становился фактором духовнонравственного самоопределения, а в области поэтики - жанрообразования [4].

Разнородность предметов его эстетического осознания, тяготеющих, тем не менее, к некоему центру, наличие почти в каждом стихотворении, цикле антиномических,

подчас взаимоисключающих умонастроений, лирических сюжетов определило его творческие открытия. Наряду с Н.А. Некрасовым, Я.П. Полонским, А.М. Жемчужнико-

вым, он глубоко трансформировал жанровый диапазон лирики, субъектный строй и стилевую организацию стиха, а главное - включился в процесс создания циклов и книг, составивших ансамбль итоговых изданий конца века. Феномен лирической книги в его творчестве филологи справедливо связывают со стремлением поэта к концептуализации и объективации своего художественного мира и с обострившейся в конце Х1Х в. потребностью в художественных формах, способных выражать сложное, многоаспектное философское умонастроение.

Процессы создания и функционирования лирической книги - метаструктуры, соединяющей фрагментарность компонентов с единым сюжетом и лейтмотивным комплексом, - были усилены внелитературными факторами, в частности нарастанием ощущений исторической «итоговости» эпохи, «упадка» искусства, эсхатологического предвидения краха прежних форм поэзии. Отношение к циклизации как к способу восполнить смысловой вакуум, придать ощущению «заката» философский статус за счет углубления и расширения лирического контекста было реализовано в феномене циклизации и как частном явлении - книготворчестве.

Значительным явлением в художественной культуре последней трети XIX в. стала традиция «последних песен» - итоговых поэтических книг. Она была создана в историческом контексте творческого диалога Н.А. Некрасова, А. А. Фета, А. М. Жемчужнико-ва, К.К. Случевского, А.А. Голенищева-Кутузова и др. Метасюжет книжного контекста манифестирует кризисный комплекс переживаний личности и целого поколения, стоящих на пороге ухода вместе с дворянским.

Книга Случевского «Песни из Уголка» (1902) - цельное художественное высказывание, по жанровой природе близкое к последней исповеди, а также к завещанию. Однако это дневник не столько лирико-психологический, сколько лирико-философский: динамика внутренней жизни лирического субъекта включает в себя развитие и столкновение различных эмоций, раздумий, вызванных событиями частного существования, в которых проявляет себя жизнь всеобщая. Взаимодействие индивидуального и общечеловеческого рассмотрено и оценено автором в категориях философского сознания, пронизывающих образную ткань дневника-завещания. К этой книге примыкают три лирико-философских цикла «Загробные песни», «В том мире», «Смерть и бессмертие» и рассказ «Профессор бессмертия». Этот комплекс из пяти циклических произведений с высокой степенью авторе-минисцентности может быть определен в аспекте творческой биографии поэта как итоговый авторский контекстовый комплекс. Многие лейтмотивы этого многокомпонентного комплекса обращены к миру

художественной онтологии Ф.М. Достоевского и философских систем В.С. Соловьева и Н.Ф. Федорова [5].

Книга «Песни из Уголка» по своей мо-тивной и композиционной структуре не имеет аналогов в творчестве поэта. Случев-ским сделано всё, чтобы она воспринималась как циклическое единство. Главным условием создания художественного мира «Песен.» является цельность мировоззренческой коллизии, определяемой напряженным поиском духовных ориентиров лирического «я» в преддверии его перехода из мира земного в мир загробный.

Мотивные комплексы, связанные сложной логикой взаиморасположения, переплетаются и спорят, рождая в читательской рецепции образ многогранной творческой личности, внутренне противоречивой и кризисной, страстно ищущей гармонии с миром и с собой. Субъектный уровень «Песен... » в отличие от некоторых прежних циклов Случев-ского не содержит ни «масок», ни лирических персонажей и характеризуется высокой степенью психологической и ситуативной конкретности лирического героя. Наличие пространственно-временных и повествовательных сюжетных локусов, «зашифровываю-

щих» авторское сознание, не отменяет главенства медитативно-исповедальной речевой установки, обусловленной «единством личности, поэтической и действительной, реальной и обобщенной» (Л.Я. Гинзбург)

В первой же группе стихотворений, служащей своего рода увертюрой по отношению к дальнейшему развертыванию сюжета, обозначены «узловые» проблемы книги: поиски духовной опоры в сфере творчества; необходимость уединения, обособления от «мира крови и задора»; утверждение духовной общности с поколениями «перешедших Рубикон», сообщаемость двух миров. Духовными ориентирами становятся любимые воспоминания, мысленное изменение формы существования, надежда на бессмертие в инобытии. Уже здесь проступает созвучие с идеями Н.Ф. Федорова, хотя мотивы намечены эскизно. Во втором лирическом комплексе преобладают проблемы искусства, вселенского, земного и усадебного времени, исторического и личного прошлого, акцент переносится с моментов содружества, соучастия на моменты человеческого разобщения, распада всеобщих связей, внутренней дисгармонии, отпадения человека от природного мира. На этом фоне начинает всё более обрисовываться проблематика «жизни-в-смерти», «бытии-на-гра-

ни», сообщаемости миров земного и загробного. Полнейшее отрицание конечности человеческого существования, несогласие с коренным законом мироустройства, подвергающем личность бессмысленному уничтожению, объективно сближает метасюжет-ный комплекс книги Случевского с кругом

идей современных ему философов, прежде всего Н.Ф. Федорова и В.С. Соловьева.

Жизнь каждого человека понимается поэтом как вместилище времен, как пульсирующая ниточка сознания между «теперь» и «прежде». Обрыв её - образование зияющей пустоты в потоке времени, чреватое бедой не только для данной личности, но и для человечества, поскольку ценность каждого сознания невосстановима. Поэтому процесс овладения природой своего духовного существа связан для Случевского с вопросом о роковом изъяне в самом принципе воспроизводящей способности земного мироустройства. Поэт-мыслитель не может согласиться с миропорядком, основанным на принципе поглощения временем всех рожденных, тогда как ранее умершие лишены возможности восстановления. В таком повороте извечной философской проблемы Случевский соприкасался с идеями «московского Сократа», с пафосом его «Философии общего дела» (внимание к «трагическому парадоксу человека, одновременно царя мира и жертвы любого микроба»).

В своей последней книге, как ранее в циклах «Думы», «Прежде и теперь», поэт осмысляет причины «неродственности», «зоо-морфности» (по федоровской терминологии) человеческого существования. «Два соседних поколенья одно другого не поймут», а значит, весь опыт цивилизации оказывается бесполезным. «Безвременье печали» - скорбный удел «отцов» и «детей», закономерный итог их бездействия, непонимания общих задач. Отсюда проистекает вражда, а в итоге - общая гибель. Идея апокатастасиса в интерпретации Федорова объективно родственна комплексу «мыслеобразов» Случевского.

Ощущение кризисности современной поэту действительности заставляло его прибегать к инвективам. Они обращены к «глашатаям добра, красот и тишины», пророчившим катастрофы мировых войн, способных, по их мнению, исправить человечество: «Людская кровь нужна! И стон, и бред больницы, / И сироты в семьях, и скорби матерей, / Чтоб чистую слезу вновь вызвать на ресницы / Не вразумляемых другим путем людей...» [6]. Общественный строй, основанный на «вытеснении» одного народа другим, на вражде и эгоизме, Федоров считал «отживающей формой вселенной»

Но ощущение катастрофизма, по Слу-чевскому, свойственно не только современным пророкам-провокаторам, «трещина

проходит» через каждый дом (мотив лирики

В.С. Соловьева и А. А. Блока), становится фактором не только бытия, но и быта, в том числе семейного. Федоров вынашивал мысль о патрофикации, объединении людей на основе осознания нравственного долга «сынов и дочерей человеческих» по отношению ко всем умершим с последующим процессом воскрешения их в новом, преобра-

женном телесном облике. Общее дело, считал он, выведет всё человечество из «несовершеннолетнего», безнравственного состояния к высшей степени единения.

Явленное в «Песнях...» мироощущение Случевского традиционнее и трагичнее. Одним из немногих островков надежды среди обманов бытия он назвал семейные отношения, чувства материнские-отцовские и дочерние-сыновние. Впервые в последней книге появились образы любящей женщины-жены (прототипом послужила его вторая жена, А.Ф. Рерих), дочери, сына. Последним приютом счастья назван дом-усадьба «Уголок». И всё же, глядя вперед, в «послесмерт-ное» время, поэт охвачен скептическим ощущением того, «что жизни смысл и назначенье в том, / Чтоб сокрушить меня, и мне вослед, мой дом, / Что места требуют другие, в жизнь скользя, / И отвоевывать себе свой круг - нельзя!» [7].

Федоров разделял два типа «воскрешений». Одно - «мнимое» или «мысленное», которое он называл западным: собирание

«различных памятников», вещественных и письменных, кои сохранились от самых отдаленных времен с целью восстановить образ мира в области мысли» [8]. Другое - «живое, действительное»: собирание, воссоединение человечества для общего спасения и всемирного переустройства. Данная дифференциация, казалось бы, позволяет считать Случевского представителем идеи абстрактного, «мнимого» воскрешения, если бы не его поэтическая конкретизация путей в инобытие, законов целовеческого существования в «том» мире, не представление о взаимопроницаемости миров - представление не декларативное, но овеществляемое в конкретных образах.

В.С. Соловьев, внимательно следивший за творческим процессом Случевского, оставивший печатные и эпистолярные отклики на его сочинения, назвал его поэтику в своей статье «импрессионизмом мысли». И все же при всех противоречиях и диссонансах, при всём трагизме отрицания Случев-ский имел собственную идею спасения человека и человечества: через творческую самососредоточенность, подавление «тяжеловесной» телесности духовностью, посредством мыслительного освоения законов «того» мира в последний период жизни на земле, столпничества мысли и веры, слияния с природой... Хозяин «Уголка» обладал своим ( конечно, несоизмеримым по масштабу с федоровским) проектизмом если не «общего дела», то общего поиска «мирного» и «родственного» освоения пространства инобытия, не отменяющего индивидуализацию.

Понимая невозможность для своего современника, как и для себя самого, гармонического мировосприятия, поэт, тем не менее, тосковал по нему, страстно искал причины катастрофической раздробленно-

сти человеческого сознания, мечтал о прочности связей между людьми. Он стал наследником литературных «пятниц» Я.П. Полонского, на которых собирались поэты разных поколений и школ. Свою дачу «Уголок» он представлял площадкой для возможно близкого отлета в Тот мир, который имел свои измерения пространства/ времени. Приведем цитату из цикла «В том мире» [9], опубликованном в нескольких номерах «Русского вестника», тематически примыкающего к книге:

Все, все прозрачно для душ, перешедших в бессмертие,

Душ - этих «клеток» в подлунной для жизни загробной!..

Облика нет им, нет веса, но есть проявленья!

В своей лирике поэт мог беседовать с праотцами («Раз один из фараонов / скромный дом мой посетил...»), представлять себя свидетелем загробного существования Генриха Гейне: «Как, однако, милы пляски / Перешедших Рубикон!..». Мог представлять путь в иные миры человека творческого дара: «...вне зорь и вне ночей, / Ты понял смысл иных речей / И мировые слышишь трели...», имел дерзость заявлять своему оп-поненту-атеисту (одновременно, двойнику): «Меня в загробном мире знают, / Там много близких, там я - свой!» - и предрекать ему враждебную встречу с этими умершими и сумасшествие в загробном мире. Отсюда шло сосуществование в его лирике непри-миренных образно-философских антиномий, той «поэтики диссонанса», которая являлась характеристической чертой Случев-ского и позволила назвать его «поэтом противоречий» (В.Я. Брюсов). Но в то время как Федоров, обнажая антиномии своего сознания, ориентировался на будущий «синтез», сопрягал их в стройную философскую систему, автор «Песен...» постоянно пребывал между «pro» и «contra» каждой проблемы и мысли, создавая гротескные оксюмороны и катахрезы. Художественно-философские

новации Случевского, по признанию современных ученых, подготовили грядущие открытия блоковского поколения.

ЛИТЕРАТУРА

[1] Щенникова Л. П. История русской поэзии 1880-1890 годов как культурно-исторический феномен. Екатеринбург, 2002. С. 8.

[2] См. первые научно-популярные работы советского времени о Федорове: Семенова С. Г. Н. Ф. Федоров: жизнь и учение // Прометей. 1976. № 11; Скатов Н. Н. Спор двух утопистов // Звезда. 1978. № 8.

[3] Бальмонт К. Д. Горные вершины. М., 1904.

С. 74.

[4] Мирошникова О. В. «За гранью бытия»: от К. К. Случевского к Н. Ф. Федорову // Национальный гений и пути русской культуры. Вып. 2. Омск, 2000. С. 208-211.

[б] О характере творческих отражений мотивов, персонажей, сцен «Записок из Мертвого дома» в цикле «Загробных песен» см.: Мирошни-кова О. В. Персонажи и мотивы «Мертвого дома» Ф.М. Достоевского в «Загробном мире» К. Случевского // Ф.М. Достоевский и «душа» Омска: сб. матер. регион. науч. конф. Омск, 2GGG. С. 86-93; Ее же. «Записки из Мертвого дома» Ф.М. Достоевского и «Загробные песни» К.К. Случевского: образы пространства // Достоевский в смене эпох и поколений : сб. матер.

Междунар. науч. конф. (Омск, 13-1 б октября 2G11 г.) / отв. ред. : О. С. Иссерс; Е. А. Акель-кина. Омск, 2G11. С. 175-181.

[6] Случевский К. К. Песни из «Уголка» // К. К. Случевский. Стихотворения и поэмы. М. ; Л., 1962. С. 271.

[7] Там же. С. 224.

[s] Федоров Н. Ф. Собр. соч. : в 4 т. М., 1995. Т. 1.

С. 169.

[9] Случевский К. К. В том мире // Русский вестник. 19G3. № 3. С. 555.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.