CC BY
122
Сведения об авторе: Шевченко Елена Николаевна,
кандидат филологических наук, доцент, доцент кафедры русской и зарубежной литературы,
Казанский (Приволжский) федеральный университет,
г. Казань, Российская Федерация. &mail: elenachev@mail.ru
Information about the author: Shevchenko Elena Nikolaevna,
Candidate of Sciences (Philology), Academic Title of Associate Professor, Associate Professor,
Department of Russian and World Literature, Kazan (Volga Region) Federal University, Kazan, Russia. E-mail: elenachev@mail.ru
УДК 8Р2
ББК 83.3(2Рос=Рус)6
Л.А. Якушева
ФИЛОСОФИЯ коммунальной жИЗНИ: Н. КОЛЯДА, В. ДУРНЕНКОВ
Данная статья посвящена конкретизации феномена «коммуналка». Автор полагает, что коммунальная квартира относится к тем социокультурным практикам, в которых сосредоточены как исторические, этнические, психологические особенности фундаментальной коммуникативной традиции, так и особенности частной жизни и бытового поведения советского и постсоветского человека. Публикация является продолжением размышлений и изысканий автора на тему: репрезентация повседневной жизни советского человека в художественных текстах. В данном случае в качестве примера нами выбраны пьесы Н. Коляды и В. Дурненкова. Обе эти пьесы написаны в традициях русского психологического театра и показывают феномен коммуналки внутри одной квартиры-семьи-дома и коммуналки как социокультурного пространства небольшого города.
Ключевые слова: коммуналка, культура повседневности, советский человек, драматургия «новой волны», «новейшая драма», Н. Коляда, В. Дурненков.
L.A. Yakusheva
PHILOSOPHY OF COMMUNAL LIFE: N. KOLYADA, V. DURNENKOV
The phenomenon of concretization " the communal " is discussed. The author believes thatit relates to the social and cultural practices, which are concentrated as historical, ethnic, psychological features of fundamental communicative traditions and peculiarities of privacy and consumer behavior of the Soviet and post-Soviet man. The publication is a continuation of the author's reflections and research on the theme: the representation of everyday life of the Soviet man in artistic texts. In this case, as an example, we selected two pieces N. Kolyada and V. Durnenkov. Both of these pieces are written in the traditions of Russian psychological theater and show the phenomenon of communal inside one apartment-family-home and communal as a socio-cultural space of a small town.
Key words: the communal, everyday life, homo soveticus, drama "new wave", "modern drama", N. Kolyada, V. Durnenkov.
Коммунальная квартира как место лем поведения и образом мысли начала проживания, особая среда со своим сти- складываться задолго до «классической»
CÛ
о ¡£ X Ф
X
>
od
(О
ч
к ç
о
о
X .0
га
х
>
-&
о о о с;
го
ш
ф
Э
К <
коммуналки 30-40-х годов. Барачное жилье городских окраин вкупе с идеологией тайных политических сообществ породили феномен общежития, который определил не только хронотоп эпохи, но и стал устойчивым конфигуратором советской культуры, сопоставимым с пирамидами Египта или донжонами Средневековья. Поэтому не приходится удивляться, что исследователи этого феномена - И. Утехин, Н. Герасимова, Н. Козлова, А. Черных, Л. Гудков и другие, так же как и простые обыватели, совпадают в описании этого вида жилья, называя три его основные характеристики: многолюдность, тесноту и временность проживания.
Детерминированная экономическими условиями и идеологическими установками социализма, коммуналка являет собой публичное пространство, которое, как уже было однажды нами замечено, совпадает с другими социокультурными практиками взаимодействия индивидов - с вокзалом, общественной баней, базаром. «Психологический климат в подобных "вынужденных семьях" был весьма неустойчив. Праздники и ссоры приобретали гипертрофированный характер: добродушие и сердечность были столь же откровенными, сколь и раздражение, неприязнь» [6, с. 123-124]. Именно отсутствие душевного комфорта и покоя отмечал М. Пришвин, называя коммуналку антиподом дома и «жизнью на площади» [4, с. 134].
Вектор общественного жизнеустрои-тельства подобных квартир был направлен на преодоление границ приватности. Личное пространство постоянно нарушались, индивидуальное низвергалось, подвергая недовольных остракизму, тем самым оставляя незащищенного человека на «сцене» коммунального театра. Подслушивание, подсматривание оборачивались заинтересованностью в соблюдении приличий; доносы, жалобы являлись показателем активности участия в совместном проживании, а несдержанность реакций вела к предъявлению и демонстрации эмоций, которые должны были указывать на скрытые чувства и мотивы, прикрываемые благими намерениями.
Онтологическая специфика коммуналки, как представляется, состоит в том, что это - территория порождающая, формирующая и воспроизводящая. И в этом смысле она сопоставима с усадьбой, дачей, лагерем, казармой. Люди оказывались заложниками системы, а коммунальное из социальной проблемы перерастало в этическую и нравственную.
Аксиологическое, смысловое поле коммуналки попадало в зависимость от группы семей/людей, проживающих на одной территории, определялось их чаяниями и интересами. Поэтому коммуналки могли являть собой подобие ноева ковчега, в котором можно было спастись от единообразия социалистической системы, ее несправедливой уравниловки и несвободы (отсюда -ностальгия по коммуналке как большой семье). Художник-шестидесятник М. Шварцман, ностальгируя по прошлому, заметил в интервью: «В коммуналке я осознавал, что из какой-то двери ко мне кто-то выйдет, утрет слезы, озарит <...> Мне сегодня не хватает соединенности с другими существами» [3, с. 36].
Коммуналка, как территория общности людей вообще, медиум советского образа жизни, перерастала размеры отдельной квартиры, имея полярные по качеству, наполнению, но единые знаковые границы. И в этом смысле она могла стать и дачей, и редакцией газеты, и подъездом одного дома, и рабочим поселком. Соответственно, даже Москва может быть рассмотрена при посредстве структурно-смыслового кода коммуналки как большая квартира, где происходят похожие драмы, но на разных «сценических» площадках.
В данной статье мы рассмотрим две пьесы, действие которых происходит в коммуналке - квартире и коммуналке -небольшом городке.
Н. Коляда «Канотье» (1992). Действие пьесы разворачивается в Москве, в коммунальной квартире. У главного героя Виктора день рождения, и единственной «гостьей» оказывается соседка Катя. Неожиданно, после 18-летнего разрыва отношений, в столицу приезжает его бывшая жена Виктория. Сын Алек-
сандр вынуждает мать познакомить его с настоящим отцом, хотя правда о рождении так и остается нераскрытой.
Пьеса Н. Коляды написана в 1992 году и, по существу, фиксирует конец ХХ века: само понятие «кризис» становится маркировкой обыденности. Катя: «Почему я всегда так красиво мечтаю, а? И почему так плохо в жизни выходит?» [2, с. 169]. «Измерительные приборы» времени -органы чувств остро реагируют на все возможные раздражители, демонстрируя восприимчивость к любым, подчас банальным, явлениям, провоцируя раздражение, ссоры, неприязнь. Так, на протяжении всего действия Катя время от времени материт по телефону жену своего любовника, и на вопросительное восклицание Виктора: «Зачем?» - заявляет: «Просто так, настроение ей испортить <...> Пусть не расслабляется» [2, с. 147]. В данной ситуации обругать - едва ли не «увеселить»; задеть, чтобы быть замеченной, услышанной. Действуя «от отрицания», герои пьесы стремятся усилить притяжение человеческого сострадания, тепла, сочувствия.
«Болезненность» времени реализуется и во временной «сдвинутости»: между прошлым, настоящим и будущим в пьесе отсутствуют границы. Прошлое не даёт покоя, оно не пережито тогда, неосуществимо сейчас и возможно лишь как ностальгия по будущему, где оно будет реализовано. В чертах юного Александра - его же лицо в старости, в глазах - блеск глаз отца в молодости. На картине Виктора в одном образе две женщины - его бывшая и будущая жёны. Сами взаимоотношения героев определены памятью, тем, что она сохранила или стёрла. Виктор: «Мы <...> пили чай, говорили, курили» [2, с. 184]. Жизнь героев приобретает масштабы вечного бытийного круговорота (встреча - расставание, день рождения - похороны), где смерть не является завершением, а «вынуждая» к жизни, сопутствуя ей. Автор выводит Смерть как действующее лицо, существующее не на уровне подтекста, а реально борющееся с с тем, что ещё не подвержено тлению.
Место действия пьесы - комната Виктора в коммунальной квартире - вполне
соотносимо с происходящим в пьесе ситуативным хаосом (приезд Виктории с сыном, застолье, отъезд) и психологическим дискомфортом (Катя: «Живём как на вулкане»). Коммуналка, изживая себя (формально в квартире живут только три человека), остаётся знаком особого уклада. В квартире сохраняется туалет для жильцов и «туалет-интурист» для гостей. В подобной атмосфере, где принято говорить, по выражению Виктора, «то матом, то стихами», скученность обостряет чувство собственности, индивидуального (откуда появилось канотье, должны знать только Виктор и Виктория) и одиночества.
Действующие лица пьесы объединены общим кругом - дома (соседи), семьи (мать, сын, отец), обстоятельств (все персонажи), внутренней душевной организацией (Виктор и Катя). Это определяет их взаимозависимость, потребность искать согласия в молчании, объясняет хрупкость человеческих отношений, незащищённость и уязвимость чувств. Ожидание реакций друг друга происходит даже тогда, когда взаимопонимание невозможно. Виктор - Александру: «Мы <... > вспоминали что-то такое разное с твоей мамой на кухне» [2, с. 184]. Скрытой пружиной действия оказывается само стремление к гармонии о которой мечтается, но которая неосуществима. От этого рождается комплекс вины - не простили, не уберегли, не успели оценить. Виктор о Виктории: «Вика была прекрасная, неземная девушка<...> Она не виновата, что жизнь так обошлась с нею, ей не повезло на хорошего человека рядом... Это я виноват, я, что она стала такой, другой... надо было простить ей всё ещё тогда, а не теперь.» [2, с. 181] Следствием не-реализованности становится разочарование - от буквального (Александр о Викторе: «лысая черепаха») до глобального (Александр ему же: «Это вы сделали мир чёрным! Ваши речи! Ваши слова! Ваши идеи...») [2, с. 177]
Тема разлада, распада находит своё отражение и в проблематике пьесы, основным конфликтом которой является смена поколений как смена психологических состояний, реакций, типов.
ш о
X
ф
X
т
(О
ч
к ^
о
о
X .0
га
х
>
-&
о о о с;
го
ш
ф
3
£
о; <
Главный герой пьесы Виктор - типичный шестидесятник. Его молодость прошла ярко, бурно, была полна надежд, красивых мечтаний и ясности. Он по-прежнему любит, а значит, «видит мир цветным». Даже собственная берлога не вызывает у него отвращения или неприязни. Напротив, царящий в комнате беспорядок вполне соотносим с душевной маятой героя, а потому привычен и внутренне оправдан. Виктор: «Я люблю, очень люблю этот дом! Тут все чуть-чуть разрушено, все какое-то неприглажен-ное, и потому - милое и симпатичное своей необязательностью. Каждая трещинка в кирпиче и каждый окурок на полу подъезда мне дороги» [2, с. 167]. Но его душевные силы оказались не востребованы, не реализованы. Он с избытком тратил их лишь на то, чтобы оставаться собой, не изменять себе. Саша представляет разочаровавшееся, рано повзрослевшее поколение восьмидесятых. Ему ещё 18, а он уже заносчиво, вызывающе держится: «Вы употребляете какие-то старомодные слова... Ваши слова - на свалку. Они засоряют язык. Ваши слова стариков, делают трудным восприятие языка» [2, с. 168]. Дети «рубежа веков» самостоятельны, образованны, однако, они оказываются не поротыми, поскольку пороть - воспитывать, обучать - либо казалось навязчивым, либо - было не кому. Они воспитаны не на поступке (родители из шестидесятых, эпохи проектов, но не свершений), а на сказках, запечатлённой в произведениях, книгах (таких, как картина Виктора «Любовь и незабудки»). Родители «не протёрли стёкла очков», вовремя не подсказали, не уберегли своих детей. Так в современном мире хаоса, распада, утрат возникает опасность изоляции и исчезновения человека (человеческого) при ситуации, когда Отцы отказались от Детей, а Дети не стремятся становиться Отцами. Новому времени угрожает глобальная дегуманизация, именно поэтому особое значение придаётся проявлениям единичного, индивидуального, а маргинальность приобретает положительную коннотацию. Так в пьесе появляется странный символ - старая шляпа, название которой вы-
несено в заглавие Канотье оказывается не только знаком верности идеалам молодости, но и своеобразной связующей силой. Растоптанная в порыве отчаяния Александром шляпа лишь усиливает взаимозависимость отца и сына, обнажая их духовное родство, и потребность друг в друге. Если верить автору, поиск гармонии (о которой говорилось выше) должен и может быть осуществлён именно здесь и сейчас, поскольку: «Не будет другой жизни! Есть только эта жизнь и этот свет, который внутри нас!» [2, с. 187].
В. Дурненков «Экспонаты» (2007). В основу сюжета этой пьесы автором положена проблема «купли-продажи» туристических услуг, где выбор позиционирования персонажей определен не только материальным достатком, но и чувством собственного достоинства, гордости, прорывающегося самосознания (выбор этический, экзистенциальный, нравственный), поиском идентичности. Действие пьесы разворачивается в Полынске, куда приезжают дельцы из Москвы, дабы организовать туристический бизнес, получив для этого государственную поддержку и гранты. Их цели декларативны: «шаг к новой жизни», но свое истинное лицо они проявляют в высокомерном и пренебрежительно-хамском отношении к местным жителям. Для Воронько и Черновицкого это -«быдло», «контингент». Предприниматели не скрывают своего раздражения и желания «все взорвать» в этом городе [1, с. 20], возникающего при появлении первых признаков несогласия населения с проектом преобразований (идеей «ряжения» под стиль жизни XIX века). В связи с этим можно заметить, что фамилии персонажей не только «говорящие», но и в сочетании дающие устойчивое выражение: «черные вороны», то есть это те силы, которые приносят беду и разруху.
В городке с населением в две тысячи человек люди живут по своим законам правды и порядка, с оглядкой на знакомых и близких, само время здесь течет иначе. Они не следят за новостями, это здесь лишнее. Отец просит дочь: «Валя, переключи бабушке на кино, а то новости начались...» [1, с. 6]. После
подписания инструкции жизни по укладу XIX века, бабушка вообще смотрит телевизор без звука. Тихая, неспешная жизнь идет по кругу, по обычаю, который Клим описывает так: «Мы в этом доме всю жизнь прожили. Мы здесь все отмечали: и свадьбы и похороны. И как меня в армию забирали. Все праздники вместе» [1, с. 10]. Центральные дома города - дом призрения, Собор - давно не обновлялись: «Все может в одну секунду рухнуть», - предупреждает экскурсовод Валя [1, с. 4]. Под стать ситуации со зданиями и хозяйством, человеческие связи в маленьком городке не только сложны и запутанны, но и шатки и неустойчивы. Это коммунальная квартира в масштабах не только семьи, дома, но и небольшого городка.
Крупным планом в пьесе показаны две семьи - Морозовых и Зуевых, отношения между которыми глубоко проросли друг в друга, дав свои корни и побеги. Это некая ризома, витиеватая и ничем не обусловленная, зависящая в своем развитии от эмоционального фона, прошлых обид и болей. Рассматривая повседневность, вникая в то, кто кому приходится, отмечаешь для себя: связи эти временные, непрочные, почти случайные. В поисках любви, добра люди потерялись, утомились и разуверились. Семейство Зуевых живет в добротном доме, но глава семейства болен и немощен, да к тому же слаб на голову. Во втором семействе отец - предприниматель, держит свой магазин, но, по сути, он тоже слаб: ни с кем не может найти ни общего языка, ни понимания. В обоих домах социальную функцию главы дома несут на себе женщины. И примирение в финале пьесы происходит именно между ними.
Собственнофиналов в текстенесколь-ко. По составу участников это: мужской - разборка/драка, женский - разговор-примирение, юношеский - прощание Ромы и Вали, материнский, который представлен в жанре монолога-причета Ангелины, и, наконец, в эпилоге - разговор посторонних. Пьеса начинается и заканчивается появлением в сценическом пространстве «пришлых», инородцев,
стремящихся вначале что-то получить в качестве прибыли, в финале - отдать. Из разговора персонажей эпилога мы понимаем, что в Полынск возвращаются родители Алешки - дурачка, которые забирают его с собой. Эти многочисленные мини-финалы напоминают многоточие, форму спонтанного высказывания, где мысль не до конца выражена и может иметь продолжение. Согласно русской традиции, существование, действие (процесс) важнее результата. Поэтому можно констатировать, что в пьесе сама форма является отражением определенных ментальных особенностей русского человека.
Дети двух семейств, враждующих между собой, любят друг друга. Современные Ромео и Джульетта? Только их речь, ход мысли, привычки опростились, отчего и чувства еще больше гибридизирова-лись, расположившись в более широкой эмоциональной амплитуде, обычно сдерживаемой «культурным слоем». К естественным порывам здесь примешивается внешняя экзальтация, стереотипные представления сочетаются с неожиданными спонтанными проявлениями.
Валя. А я скажу: прыгай, Рома.
Роман. В сортир.
Валя. И что, прыгнешь?
Роман. Ну почему нет?
Валя. А мне, Ром, другого надо. Я хочу, чтобы сама, чтобы я в сортир за кого-то прыгнула. Понимаешь? [1, с. 12]
Организация жизни на новый лад нарушает коммунальное общежитие, сбивая ритм повседневной жизни, меняя привычки и строй мыслей. В данном случае выясняется, что даже небольшая «буря в стакане» вызывает помутнение. В пьесе это - ссоры, выяснения отношений, поджог магазина, случайные выстрелы. С другой стороны, «буря» способна вывести людей из состояния «вековой» дремоты, апатии и вялости, заставив их размышлять об этой «новой жизни» и ее последствиях. Герои словно заново постигают простые истины. Ольга говорит, показывая Алеше-дурачку альбом с мировыми шедеврами: «Вся картина в трещинах оттого, что она старая. Она от этого еще больше ценится. У нас же все
ш о
X
ф
X
т
(О
ч к с; о
о
X -О
с; го
X
-&
о о о с;
наоборот. Новый холодильник, ботинки новые. А тут вот так. Трудно это понять [1, с. 17].
По мнению критика Павла Руднева, «В. Дурненков рисует Россию на перепутье - она может идти либо на смерть, либо на продажу. Либо ходить с голой задницей, либо показывать ее за деньги» [5, с. 2]. Это утверждение примечательно уже и тем, что автор вводного комментария к пьесе живо откликается на язык персонажей, тем самым как бы стирая грани между текстом и разговором «за жизнь», между литературой и литературным фактом. На одном из обсуждений состояния современной драматургии во время фестиваля «Голоса
истории» (Вологда, 2010, архив автора) на вопрос: «Как бы Вы охарактеризовали героя нашего времени?» - современные драматурги дали взаимодополняющие характеристики: «Это человек, внезапно осознавший свою реальность» (М. Угаров), «Это человек, отказавшийся от автоматического проживания» (М. Курочкин). Таким образом, вопрос о том, какое поколение следует дальше и как сложится судьба России - остается открытым. Однако выбор в любом случае за человеком, который способен идентифицировать себя, задавать смыс-лопорождающие вопросы и принимать решения в соответствии с масштабом своей личности.
Библиографический список
1. Дурненков, В. Экспонаты [Текст] / В. Дурненков // Современная драматургия. - 2008. - № 1. - С. 3-27.
2. Коляда, Н. Пьесы для любимого театра [Текст] / Н. Коляда. - Екатеринбург: Банк культурной информации, 1994. - 400 с.
3. Пацюков, В. Ностальгия по коммуналке: интервью с Михаилом Шварцманом [Текст] / В. Па-цюков //Декоративное искусство. - 1991. - №7. - С. 14-17.
4. Пришвин, М. Дневник 1938 года [Текст] / М. Пришвин // Октябрь. - 1997. - № 1. -С. 107-136.
5. Руднев, П. На смерть или на продажу? [Текст] / П. Руднев // Современная драматургия. -2008. - № 1. - С. 2.
6. Якушева, Л.А. Московская коммуналка как художественный образ [Текст] / Л.А. Якушева // Столицы и столичность в истории русской культуры: Ярославль: ЯГПУ, 2006. - С. 123-126.
References
1. Dumenkov V. Exhibits. Sovremennaia dramaturgia, 2008. №. 1. P. 3-27 [in Russian].
2. Kolyada N. Plays for the beloved theatre. Ekaterinburg: Bank kultumoi informatsii, 1994. P. 400. [in Russian]
3. Patsyukov V. Nostalgia for the communal apartment: interview with Mikhail Shvartsman. Decorativnoie iskusstvo, 1991. №7. P. 14-17 [in Russian].
4. Prishvin M. Diary 1938. Oktiabr, 1997. № 1. P. 107-136. [in Russian].
5. Rudnev P. To the death or for sale? Sovremennaia dramaturgia, 2008. №. 1. P. 2. [in Russian].
6. Yakusheva L.A. Moscow communal art image. Capitals and capital life in the history of Russian culture. Yaroslavl: YaGPU, 2006. P. 123-126. [in Russian].
Сведения об авторе: Якушева Людмила Алентиновна,
кандидат культурологии, доцент, доцент кафедры теории, истории культуры и этнологии, Вологодский государственный университет,
г. Вологда, Российская Федерация. Е-таИ: yla03@yandex.ru
Information about the author: Yakusheva Liudmila Alentinovna,
Candidate of Sciences (Culture), Academic Title of Associate Professor, Associate professor, Department of Theory, History Culture and Ethnology, Vologda State University, Vologda, Russia. E-mail: yla03@yandex.ru
