CC BY
56
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 7. ФИЛОСОФИЯ. 2016. № 4
ИСТОРИЯ КУЛЬТУРЫ
А.А. Кротов*
ФИЛОСОФИЯ ИСТОРИИ ФИЛОСОФИИ ЭМИЛЯ БРЕЙЕ
Статья посвящена анализу главных положений историко-философской концепции Э. Брейе, в рамках которой утверждается истолкование классического произведения как продолжающегося события, осуществляющего «конденсацию» духовных элементов культуры. Рассматриваются представления французского мыслителя об отсутствии линейного, последовательно прогрессивного движения в области истории философии, о развертывании в ней оригинальных ментальных структур. Разбираются взгляды: Брейе на место истории философии в университетском преподавании. В статье акцентируется внимание как на проблемных точках концепции Брейе, так и на ее несомненных достижениях.
Ключевые слова: философия истории философии, Эмиль Брейе, французская философия, современная философия.
A.A. K r o t o v. Emile Brehier's philosophy of the history of philosophy
This article analyzes the main positions of Brehier's concept of the history of philosophy. In his conception the classic work is interpreted as an ongoing event, carrying out the "condensation" of the spiritual elements of culture. Considered the ideas of French thinker about the lack of linear, sequentially progressive movement in the history of philosophy, about deploying in it the original mental structures. Analyzed Brehier's ideas about the role of the history of philosophy in university teaching. The article focuses both on the problematic points of Br hier's concept, and its undoubted achievements.
Key words: philosophy of the history of philosophy, Emile Brehier, French philosophy, contemporary philosophy.
В XX столетии историко-философские исследования проводились с особым, незнакомым предшествующим векам размахом. Количество, объем публикаций приобрели невиданный прежде масштаб. Детальное исследование прошлого, казалось, подводит к подлинному, более глубокому, чем прежде, пониманию отдельных феноменов философской культуры, так же как и истории ее различных этапов. Сумма накопленных знаний побуждала к обобщениям, представлявшимся обоснованными с такой степенью
* Кротов Артем Александрович — доктор философских наук, заведующий кафедрой истории и теории мировой культуры философского факультета МГУ имени М.В. Ломоносова, тел. 8 (495) 939-18-48; e-mail: krotov@philos.msu.ru
точности, какую затруднительно было получить в предшествующие эпохи. Возросло число интерпретаций историко-философского процесса, многие из которых своими теоретическими особенностями, меткими наблюдениями, нестандартными решениями вызывают неподдельный интерес специалистов и сегодня. Особое место среди подобного рода интерпретаций занимает концепция Эмиля Брейе (1876—1952). Он родился в городке Бар-ле-Дюк, философию изучал в Сорбонне под руководством Люсьена Леви-Брюля и Виктора Брошара. Э. Брейе избрал академическую карьеру, с 1900 г. он преподавал философию в лицеях (Кутанс, Лаваль, Бове), с 1909 г. — в университетах Ренна, Бордо, Каира, Парижа. Он участвовал в Первой мировой войне (офицер 344-го пехотного полка). С 1939 г. Брейе руководил одним из наиболее авторитетных европейских философских журналов («Revue philosophique de la France et de l'étranger», выходит с 1876 г. вплоть до настоящего времени). В 1944 г. он становится членом Академии моральных и политических наук. Среди основных его произведений необходимо отметить следующие: «Философские и религиозные идеи Филона Александрийского» (1909), «Хрисипп и древний стоицизм» (1910), «Философия Плотина» (1910), «Шеллинг» (1912), «История немецкой философии» (1921), «История философии» (1926—1932, в семи томах), «Философия и ее прошлое» (1941), «Трансформация французской философии» (1950), «Исследования по античной философии» (1955), «Исследования по философии Нового времени» (1965). Широкую известность получили осуществленные Брейе переводы Плотина и стоических фрагментов.
В предисловии к своей фундаментальной «Истории философии» Брейе кратко формулирует ведущие теоретические принципы своего исследования. Он замечает, что иной раз история философии кажется препятствием на пути «живой мысли», сковывающим ее движение, уводящим в сторону от открытий. Определенное недоверие к прошлому оправданно, если оно стремится превратить будущее в свое застывшее продолжение, остановить всякое развитие, прервать творческий поиск. Но, с другой стороны, чрезвычайно важно иметь верное представление о прошедшем, опирающееся на исторически достоверные суждения, позволяющие раскрыть сущность неповторимых, уникальных событий. История философии, так или иначе, осуществляет определенную классификацию фактов, относящихся к прошлому. Но эта классификация, полагал Брейе, неизбежно сама покоится на некоторых постулатах. По его мнению, само намерение приступить к созданию истории философии уже требует предварительного решения трех ключевых проблем. Он говорил о том, что эти проблемы не имеют точных, научно
безупречных решений, а предлагаемые ответы всегда заключали в себе скрытые постулаты. Подобное положение дел неизбежно, тем не менее историк философии должен занять по отношению к ним определенную позицию.
Первая из ключевых проблем касается вопроса об истоках и границах философии. Уже в древности она вызывала дискуссии на тему: «варвары» или греки должны считаться первооткрывателями философии? Э. Брейе подчеркивает, что античные философские системы не следует считать примитивными, но их происхождение надлежит связывать с более ранними формами мышления. Он осторожно уточняет, что в данном случае речь может идти об одном из аспектов философского мышления, закономерностях в его формировании. Понять древних философов удалось бы гораздо лучше, если бы имелась твердая уверенность относительно того, что именно они предпочли отвергнуть из прежнего интеллектуального наследия. Э. Брейе замечает, что начинать изложение с Фалеса его побуждает не намерение игнорировать предысторию философии, а недостаток письменных источников, «эпиграфических документов месопотамских цивилизаций». Он ограничивает свою работу рамками западной философии, хотя и признает важность восточных учений. Он ссылается, в частности, на недостаточность в его эпоху детализированных исследований по индийской философии, мотивируя этим невозможность включить ее обзор в его «Историю».
Вторая проблема касается степени автономности философии, ее относительной независимости от других областей интеллектуальной культуры. Э. Брейе настаивал на том, что решение проблемы такого рода должно быть историческим, учитывать особенности различных периодов в развитии цивилизации, а потому исключающим единый, имеющий видимость обобщающего и универсального ответ. «История философии не может быть, если она желает быть верной, абстрактной историей идей и систем, отделенной от интенций их авторов и моральной и социальной атмосферы, в которой они родились» [Е.БгеМвг, 1926, р. 8]. Место философии в культуре изменчиво, варьируется в зависимости от исторического содержания эпохи. Для философов решающее значение может иметь наука, мораль, социальное реформаторство. Объяснение этому не следует видеть в их личных пристрастиях, но скорее в требованиях эпохи, выдвигаемых к мыслителям. «Знатный римлянин, который ищет руководителя сознания, папы XIII века, которые видят в философском обучении в парижском университете средство укрепить христианство, энциклопедисты, которые желают положить конец гнету сил прошлого, требуют от философии сильно
отличающихся вещей» [ibid., p. 9]. Поэтому историк философии обязан учитывать общий ход политических событий, равно как и обстоятельства, характеризующие развитие различных областей духовной жизни. С точки зрения Брейе, неверно вычленять, обособлять философию как изолированную интеллектуальную технику, не имеющую связи с иными областями культуры. Но эта связь подвижна, не остается раз и навсегда фиксированной. Философия испытывает влияние религии, политики, морали, искусства, науки. В зависимости от ситуации доминирующее воздействие может принадлежать какой-то одной сфере, которая минимизирует роль остальных.
Третья проблема из числа ключевых относится к вопросу о возможности прогресса в философии. Очевидно, в данном случае требуется определить, существует ли закон развития философского знания или же последовательность систем носит случайный характер. Э. Брейе считает необходимым остановиться на предшествующих решениях этой проблемы, учесть их при выработке собственной позиции. Он подчеркивает, что идея охватить философию в «единстве ее развития» относительно недавнего происхождения связана с ведущими установками второй половины XVIII в. Совсем иначе философия и ее прошлое воспринимались «на заре» Нового времени. Эпоха Ренессанса совершила открытие истории философии, обратившись к текстам авторов поздней Античности. Плутарх, Секст Эмпирик, Климент Александрийский, Диоген Лаэрт-ский позволили получить необходимый материал для суждений о ней, хотя он и предстал в бессистемной, беспорядочной форме. В сознании эпохи Ренессанса предшествующая философская мысль дробится на части, предстает расколотой, фрагментарной, разделенной на не связанные друг с другом учения, школы, идеи. Эти же мотивы прослеживаются в рассуждениях знаменитых рационалистов XVII в., для которых зачастую история философии — нечто вроде собрания диковинок, причудливых конструкций человеческого ума. Но постепенно приобретает влияние совершенно иная установка, согласно которой за всеми разногласиями систем скрывается единый человеческий разум. Получает признание «дух примирения и эклектизма», хорошо выраженный Лейбницем, Бруккером и др. В то же время «синкретическая» линия в истории философии оказывается не единственным направлением поисков, связанных со стремлением найти какое-то рациональное объяснение, своего рода оправдание множеству систем. Сторонниками теории прогресса выдвигается идея о временном, хотя и необходимом разделении философии на школы. Мыслители второй половины XVIII в. стремились провести принцип непрерывности в истории
философии, этот замысел подхватил и придал ему гораздо более масштабное выражение XIX в. Речь шла о выявлении внутренней связи между учениями, об определенной логике истории. Принцип непрерывности получил развитие в двух ведущих вариантах: с одной стороны, предпринимались попытки установить неизменную классификацию систем, основанную на законах, свойственных человеческому разуму (Дежерандо, Кузен), с другой — проводилась мысль о системах как последовательных этапах в развитии единой философии (Гегель). Оба подхода представляли собой нечто вроде априоризма в истории, поскольку главные теоретические установки предполагались заранее, анализ систем не столько давал новые результаты, сколько подтверждал то, что принималось изначально. Первая половина XX в. принесла разочарование в широкомасштабных историко-философских синтезах. Очевидным признаком отторжения, неприятия претендовавших на теоретическую завершенность конструкций служит доминирование в области истории философии исследований, ограничивающих свой предмет отдельным периодом, автором, направлением. Работы общего историко-философского плана изменили свой характер: основу господствующей методологии составляет уже не концептуальная схема, раскрывающая закон развития систем, а соединение результатов, полученных в наиболее значимых монографиях, посвященных более узкой проблематике. Если для синтетического подхода, утверждавшего принцип непрерывности в истории, философия представала как нечто безличное, содержащее в себе вечные, неизменные, общезначимые ценности, то в начале XX в. получает распространение «вкус к индивидуальному». Личность философа выдвигается на первый план, в своей неповторимости она уже не выглядит исключительным продуктом коллективной ментальности. Но в таком случае история философии сближается с литературной критикой, предстает ее видоизменением. Брейе полагал, что «импрессионистский метод» в истории философии не может принести очень уж плодотворных результатов, его влияние недолговечно. По его мысли, гегелевский подход содержал верную идею о том, что в истории философии мы встречаем не совокупность замкнутых школ, что она не сводима исключительно к плодам человеческой фантазии. Но возврат к гегелевским принципам в XX в. уже невозможен. Э. Брейе говорил о том, что для истории философии очень важным оказался отказ от идеи «фатального прогресса». Подобный поворот событий стимулировал внимательное отношение к идеям прошлого, к их неповторимому своеобразию. Он отмечает справедливость суждений Бэкона о наличии в истории периодов забвения и определенного регресса, перемежающихся со столетиями
продвижения вперед. История философии чрезвычайно сложна, согласно Брейе, ее ход невозможно передать прямой линией, его могут уточнить лишь многочисленные детальные исследования.
Иногда историк сталкивается с поразительным разногласием в интеллектуальной сфере, распадением философии на непримиримо враждующие школы, но ему случается изучать и эпохи относительного единства, например, одна из них связана с преобладающим влиянием английского эмпиризма на учения второй половины XVIII в. Случается, что «интеллектуальная мысль» как бы испытывает усталость, теряет уверенность в своих силах, уступает дорогу учениям, делающим ставку на чувство, интуитивное вдохновение, откровение. Э. Брейе полагал, что подобное чередование вполне может рассматриваться в качестве одной из закономерностей в области истории философии. По его мнению, историк философии, пусть и в определенных пределах, имеет бесспорное право судить о ценности различных систем. «В действительности ценность системы не независима от духовного порыва, ее создающего. Философские учения вовсе не вещи, но мысли, темы для размышления, предлагающие себя будущему.. умственные направления, которые всегда могут быть возобновлены» [ibid., p. 35]. Поэтому историку философии необходимо стремиться к постижению основы духовного порыва, особенностей его развертывания, приводящих к системе, так или иначе признаваемой классической и в этом качестве оказывающей воздействие на последующие века. «Историческое исследование должно нам позволить уловить исходный порыв и способ, каким он развивается, каким прекращается, каким иногда возобновляется: история не завершена, о чем никогда не должен забывать историк мысли; Платон или Аристотель, Декарт или Спиноза не прекращали быть живыми» [ibid.]. Задача историка философии — не конструирование, а точное описание. Поэтому в XX в., по Брейе, невозможно придерживаться некогда казавшейся безупречной позиции, восходящей к Аристотелю, согласно которой история философии закономерно ведет к какому-то одному, определенному и несомненно истинному учению. Историк философии должен быть сосредоточен на продолжающемся движении, а не на воображаемом конечном пункте. «История философии учит нас, что философская мысль — не одна из этих неизменных реальностей, которые, однажды найденные, продолжают существовать как технические изобретения... духовная жизнь только в труде, но не в обладании мнимо приобретенной истиной» [ibid., p. 36—37]. Отсюда невозможность выведения итоговой, завершающей всякое развитие формулы историко-философского процесса.
В 1947 г. Брейе опубликовал программную статью «Как я понимаю историю философии». Он упоминает о том, что благодаря Бергсону научился видеть в философии спиритуализма не сумму заключений, а выражение своеобразного жизненного опыта. В Сорбонне, по совету Виктора Брошара, он обратился к наследию Филона Александрийского, благодаря изучению которого сформулировал для себя одну из важнейших идей, впоследствии задававшую тон его историко-философским изысканиям: «подлинная философия не система мыслей, но развитие, не завершение, но путь и переход; что я вижу у философа, так это определенный ритм, определенный темп мысли» [E. Brehier, 1947, p. 107]. Исследуя учение стоицизма, Брейе, по его словам, открыл не замкнутую, имеющую четкие границы систему, а «исходный пункт порыва», мощный творческий импульс, пронизывающий всю западную философию. Французский мыслитель говорил о том, что стремление великих философов основать собственную школу не приводит к намечаемым, ожидаемым результатам. Школы исчезают, утрачивают влияние, прекращают свою деятельность не столько из-за непримиримой борьбы ее противников, сколько из-за «старения» идей, замыкания исходной гениальной интуиции в застывших формулах, которые заучиваются и транслируются в неизменном виде. Школа превращается в рассадник консерватизма, «фактор инерции», ее мысль заходит в тупик. Освободить творческую мысль великого философа, придать ей новую жизнь вполне возможно, но не благодаря погружению в сложившуюся традицию, а за счет обращения к подлинной глубине, к той интуиции, которая находится в центре классического учения. Иной раз философам удается возобновлять интуицию, но школьные правила не приведут учение к новому расцвету. Становится очевидным, насколько рассуждения Брейе о творческом порыве, свойственном всякому великому философу, об исходной интуиции несут на себе отпечаток воздействия идей Бергсона.
По мнению Брейе, историку недостаточно знать о некоторых оказанных на того или иного философа влияниях, он обязан понять, как именно они были восприняты, как переживались, насколько глубокими оказались. Он подчеркивал, что влияние может быть продолжительным, но весьма поверхностным, мало затрагивающим сущность учения. «История философии в первую очередь для меня — история духовных инициатив, и во вторую — история традиций; где она застывает, там умирает» [ibid., р. 111]. Свободное развитие Брейе считал одной из важнейших характеристик истории философии, ее «естественной атмосферой». В его понимании история философии предстает описанием «напряженности и направления мысли» гениальных людей, причем процесс, взятый
в целом, неправильно считать разворачивающимся с необходимостью, идущим по предначертанной линии прогресса. «Я рассматриваю историю философии одновременно как рассказ и как суждение» [ibid.]. Рассказ о целой серии духовных инициатив, которые нельзя было бы предвидеть заранее. Э. Брейе констатирует неудачу тех мыслителей, которые пробовали определить будущее философии. Его нельзя предвидеть, философия развивается как свободное размышление, не скованное предначертанным законом. Но история философии, по Брейе, не должна ограничиваться точным повествованием, все детали которого вполне достоверны: «.я признаю, следовательно, что моя работа. между тем не только рассказ, и что ее конечная цель, как и всех моих трудов и всего моего преподавания, постепенное высвобождение, в ее чистоте, сущности философии» [ibid., р. 113].
Э. Брейе подверг критике понятие христианской философии, что вызвало его знаменитую полемику с Этьеном Жильсоном. Главный довод Брейе состоял в том, что философия на целые столетия предшествовала появлению христианства, что его последователи восприняли греческую культуру и не могли обойтись без нее при изложении своего мировосприятия. Поэтому они выразили свое понимание вселенной при помощи понятий, языка античной философии. Но в таком случае речь идет о чисто внешнем соединении религии и философии. Э. Брейе соглашался признать существование христианских философов, но при этом настаивал, что понятию «христианская философия» трудно подобрать положительное значение. В текстах религиозных мыслителей он соглашается видеть скорее апологетику, чем философию. «Это случайность, что во время столетий Средневековья интеллектуальная культура греческого происхождения была тесно связана с религиозным исповеданием. Философия в конце Античности была платоновской; рационализм Аристотеля доминировал в XIII веке; в XVII веке родился новый интеллектуализм, происходящий от греческого гения; в XIX веке навязывают себя социальные проблемы, с антитезой социократии и социализма: это развитие независимо от христианства; оно не имеет ни малейшего родства с ним. Мы видели попытки христианства, всегда тщетные, зафиксировать один из этих моментов, чтобы завладеть им; но могут говорить о христианской философии не больше, чем о христианской математике или христианской физике» [E. Brehier, 1965, р. 39]. Э. Жильсон возражал: христианские мыслители Средневековья выдвинули столь плодотворные идеи, что их умозрения повлияли на целый ряд ведущих принципов философии Нового времени. Он приводил факты, свидетельствующие о преемственности между средневековым
наследием и учениями Декарта, Мальбранша, Лейбница, Паскаля. Он подчеркивал взаимосвязь христианской традиции и новоевропейской философии. «Итак, имеются исторические резоны, которые заставляют усомниться в радикальном размежевании философии и религии в столетия, наступившие после Средних веков. Во всяком случае, законно спросить себя, не питалась ли классическая метафизика от христианского Откровения в гораздо большей степени, чем это признают. Поставить вопрос в такой форме означает просто поставить на другой почве все ту же проблему христианской философии. Если некоторые философские идеи были привнесены в чистую философию христианским Откровением, если кое-что из содержания Библии и Евангелия перешло в метафизику, если, одним словом, невозможно представить, что системы Декарта, Мальбранша или Лейбница могли бы сложиться в том виде, в каком они существуют, без влияния христианской религии, — то в высшей степени вероятно, что понятие христианской философии имеет смысл, ибо влияние христианства на философию есть реальность» [5. Жильсон, 2011, с. 24]. Э. Жильсон выражал несогласие с теми, кто рассчитывал на исчезновение метафизики в ближайшем будущем. Он полагал, что метафизика будет сохранять связь с теологией, «черпать в ней вдохновение», поскольку христианство отнюдь не утратило своей жизненности. Заметим в отношении упомянутой полемики, что большинство последующих историков мысли оказались отнюдь не на стороне Брейе, не приняли бескомпромиссность, радикальность его позиции.
В книге «Философия и ее прошлое» Брейе ставит сразу несколько проблем, имеющих центральное значение для деятельности историка. Он стремится решить вопрос о степени присутствия прошлого в жизни философа. В то время как всякая философия может рассматриваться в качестве чего-то совершенно нового, она неизбежно несет на себе вместе с тем следы прошедшего, выражающиеся в терминологии, способах рассуждения, в самой проблематике. Э. Брейе допускает три возможных формы присутствия философского прошлого в настоящем. Речь идет об используемых понятиях, комментариях и основанной на изучении текстов истории. В обыденной жизни человек использует множество предметов, ставших давно привычными, вошедшими в употребление с незапамятных времен, неотделимых от его быта. Наряду с материальными, можно выделить и сугубо интеллектуальные орудия. Например, к ним относится календарь. Но в области философии не существует неизменного, четко определенного набора интеллектуальных инструментов. Невозможно найти «нейтральные» понятия, которые были бы пригодны к использованию в любых ситуациях,
не несли бы в себе связи с конкретными учениями. Философские понятия рождаются и применяются в своеобразной, строго очерченной мыслителями системе координат. В частности, затруднительно отделить понятие достаточного основания от системы Лейбница, ясной и отчетливой идеи — от учения Декарта. Использовать выработанные в предшествующие века философские понятия, как бы отвлекаясь от обстоятельств времени и места их появления, возможно лишь при условии извлечения из прошлого всей системы, от которой они зависят. Комментарий как раз и стремится стать такой своеобразной формой «фиксации» прошлого.
Философский комментарий сыграл особенно значимую роль в эпоху поздней Античности и в Средние века. Согласно Брейе, комментарий ставит своей целью упразднить временной разрыв между настоящим и прошлым, придать классической системе черты современного знания. Комментарий и продолжает, возрождает прошлое, но может и деформировать его восприятие. Настроенный на защиту идей, принимаемых за вечную истину, комментатор очень часто считает необходимым исправление, улучшение, переработку достижений прежних толкователей учения. Для западной философии комментарий, подчеркивал Брейе, имел особенно большое значение. В течение целых столетий он выступал главной формой посвящения в философию. Но подобное положение дел не могло сохраняться бесконечно. Французский мыслитель говорит о том, что метод комментария скрывал в себе зародыши собственной гибели, поскольку открывал дорогу многообразным, взаимоисключающим, нарочито усложненным толкованиям, все более и более удалявшимся от исходного образца. Возникало своеобразное, непривычное соотношение текста и интерпретации, рвалась связь между ними, они представали как совершенно чуждые друг другу. «Прошлое, следовательно, не может зафиксироваться для философа ни в форме используемых понятий и инструментов, ни в форме учения, которое было бы твердым и прочным исходным пунктом для мысли» Brehier, 1950, р. 27]. Э. Брейе предлагал различать две формы комментария: принимающий за истину только одно учение и отрицающий все иные, стремящийся примирить все (диалектика).
Методу комментария Брейе противопоставлял «историческое отношение», избегающее оценивания философских систем как истинных или ложных, концентрирующееся на описании феноменов прошлого. Подобного рода подход охватывает массу подробностей, связанных с особенностями эпохи, привычками, чувствами, мнениями. Э. Брейе допускал, что исчезновение комментария из повседневного философского обихода имело следствием распро-
странение исторического рассмотрения творчества великих мыслителей. При этом исторический подход не был продолжением комментария, его направленность иная. Он возникает и получает распространение параллельно триумфу новоевропейского рационализма. Вытеснение власти авторитета, сопряженного с многочисленными интерпретациями, установкой на признание опыта и рассуждения, меняет облик философии. В рамках исторического подхода нет оснований выделять какой-либо привилегированный период. «Это отношение имеет следствием освобождение нашего исследования прошлого от всякой связи с современностью, с нашими верованиями и нашими нынешними заботами» [ibid., р. 29]. Отделенное историей от настоящего, прошедшее не обнаруживает ни какого-то центра притяжения в философии, ни общей ее направленности. Философское прошлое распадается на части, несвязные элементы, разрозненные фрагменты. Красноречивым документом, отразившим новую интеллектуальную тенденцию, является «Исторический и критический словарь» Бейля, в котором страсть к собиранию фактов подавляет всякую возможность отделить главное от несущественного в истории. Все кажется важным, заслуживающим внимания, скрупулезной детализации, тщательного описания. Незначительные подробности, факты, частности способны поглотить все внимание исследователя столь же успешно, как и выдающиеся явления. Закономерным следствием обозначенной тенденции выступает все большее отделение философии от ее прошлого. История перестает быть точкой опоры для философа. В начале XIX в. картина вновь меняется. Гегель преобразует «историю философии в философию истории», настоящее истолковывается как полное завершение прошедшего, примирение его противоречивых моментов. По мнению Брейе, гегелевская теория по своему духу представляет собой своеобразный возврат к прежнему методу комментария, но вместо выделения в качестве истинной одной, специально избранной системы прошлого, она стремится сохранить все, пусть и сведя их к моментам некоего общего целого. Философия Гегеля «упраздняет историю», свойственное ей диалектическое движение вполне мыслимо вне реального времени. С середины XIX в. преобладающей становится иная тенденция, падает интерес к всеобъемлющим синтезам, от историка требуют умения воссоздать колорит каждой эпохи, уникальность каждого события. Обособление философии от ее прошлого выходит на новый виток.
Историк философии сталкивается и с иного рода трудностью: он сам пронизан определенными представлениями, мнениями, интеллектуальными предпочтениями, связанными с его эпохой, кото-
рые могут как способствовать его проникновению в образ мысли гениального автора прошлого, так и удалять в сторону от него.
Раскрытие вечного содержания великих учений представлялось французскому мыслителю важнейшей задачей историка философии. «Что есть существенного в философской мысли, так это некоторая структура, положим, если желают, некоторый способ духовного пищеварения, независимого от питания, предлагаемого его временем. Эта ментальная структура, принадлежащая в силу случайных обстоятельств прошлому, является, следовательно, в основе вневременной, вот почему она имеет будущее, и мы видим ее влияние, отражающееся без заметного конца» [ibid., р. 41]. Искомая ментальная структура должна быть очищена от разного рода наслоений, привходящих обстоятельств. Она служит связующим звеном между прошлым и настоящим. Ее обнаружение относится к подлинному ядру деятельности историка философии, составляет самую ее суть. При этом Брейе настаивал на том, что ментальная структура неотделима от формы, которую принимает система, их нельзя пытаться понять изолированно, в отрыве друг от друга. Дух системы и философское произведение, в котором он нашел свое воплощение, составляют единое целое, хотя и соединяющее в себе два своеобразных элемента. Всякое великое учение несет в себе будущее. Оно связано с возобновляемыми в новых условиях интерпретациями системы, с влиянием ее идей. Речь идет не о простом повторении, буквальном воспроизведении прежнего, но о творческом движении, переработке, обновлении. Плотин, Августин, Бруно могут быть названы представителями платоновской традиции, но связь между ними не в чисто внешнем влиянии, которое, хотя и необходимо, все-таки составляет только повод, отнюдь не решающее условие. Подлинной причиной связи гениальных умов, по Брейе, выступает «внутреннее родство» ментальных структур. Эта причина объясняет устойчивость интеллектуальной традиции. Внутреннее родство соединяет умы независимо от социальных условий, особенностей времени, исторических обстоятельств. Внешние условия определяют форму системы, не ее сущность. Близкие по духу умы оказываются как бы погружены в особое смысловое пространство, «внутреннюю длительность», в которой возможно взаимное проникновение. Брейе полагал, что в области истории идей неверно представлять развитие как простую смену одного изолированного события другим. Такой подход он считал подавляющим настоящую философию бесплодной эрудицией. «Истина в том, что всякая идея, всякая философская мысль имеет как бы свойственное ей напряжение, заставляющее ее выходить за пределы времени своего выражения, собирает ли
она, объединяет и поглощает ли в себе течения, приходящие из прошлого, обращает ли она призыв к будущему» [ibid., р. 42—43]. Об успехе философии, по мнению Брейе, можно судить по силе ее распространения, по ее расширяющемуся влиянию. В его понимании история философии — нечто вроде «серии призывов», находящих отклик в различных сознаниях, по большей части разделенных и местом и временем. Он был убежден, что интеллектуальная история позволяет внимательному исследователю за изменчивыми формами обнаружить постоянные, вневременные структуры, а потому «философия ищет в своем прошлом свое вечное настоящее». Отсюда, по-видимому, вытекает теоретическая установка, признающая невозможность для философии XX в. существовать и развиваться вне связи с собственной историей.
Существенным недостатком преподавания истории философии в университетах Брейе считал ее ограничение отдельными фигурами, периодами, направлениями. Будущие философы ориентируются на изощренную эрудицию, нашедшую отражение в отдельных монографиях, но у них не складывается общей картины событий. Они получают детальные знания о некоторых классиках философии, но при этом зачастую не имеют никакого представления ни о предшествующих интеллектуальных движениях, ни о последующих. Практика преподавания философии, основанная на вычленении немногих персоналий и небольшой группы изучаемых текстов, с точки зрения Брейе, малопродуктивна. Учащиеся демонстрируют поразительное невежество в отношении философского наследия, не входящего в обязательный минимум. Но оставленные без внимания системы могли бы оказать немалое влияние на становление профессионального мышления обучающихся, не говоря уже о том, насколько знакомство с ними позволило бы глубже понять внесенные в обязательный список концепции. Э. Брейе называет критикуемую им практику преподавания «карикатурой на эрудицию», скорее обременяющей память, чем развивающей разум. Ограничиваясь фрагментами прошлого, которые стараются рассматривать в деталях, не упуская самых незначительных, формируют сугубо книжный тип отношения к философским проблемам. По мнению французского мыслителя, подлинная эрудиция рождается из умения проводить сравнения, выделять неочевидные связи, устанавливать сходства. Она неотделима от творческих открытий, невозможных без широкого опыта. Узкая предметная область должна выступать исходным пунктом, позволяющим обсуждать проблемы более общего свойства.
Э. Брейе признавал необходимость соотнесения философской системы с обстоятельствами ее эпохи. Он иронично замечал, что
в противном случае из Платона делают кантианца. Подобных ошибок, на его взгляд, трудно избежать при действующих учебных программах узкой направленности. Знакомство с немногими теориями, воспринимаемыми изолированно друг от друга, порождает поспешные суждения, ложные выводы о сходствах и закономерностях, сужает горизонт восприятия духовной атмосферы того или иного периода истории.
Всякий великий философ, согласно Брейе, ищет «духовный фермент» цивилизации, его размышления направлены на всю полноту проявлений человеческого разума в сфере жизнедеятельности. Поэтому история философии обязана раскрывать те ответы, которые каждая эпоха формулировала при решении духовных проблем цивилизации. «История философии, в обучении, должна служить свидетельством того, что философия всегда была в своих самых высоких проявлениях утверждением универсальных духовных ценностей» [Е. ВгвМег, 1946, р. 216]. Отвечая тем, кто рассматривает историю философии как своего рода опасность, ограничивающую свободное исследование и провоцирующую леность мысли, Брейе замечал, что упомянутых негативных последствий легко избежать, если осознать, каким важным условием творческого мышления выступает знакомство с разнообразными мнениями. Учения прошлого — своего рода пища для философского ума. Такая пища необходима, поскольку философия, согласно Брейе, развивается отнюдь не благодаря усилиям изолированного от мира одиночки. Философия нуждается в дискуссии, своеобразной среде, она предполагает группу заинтересованных лиц, как и некоторый круг интеллектуального общения.
Идеи Брейе в общем высоко оценивались в среде историков философии, хотя и не избежали критики. Анри Гуйе обоснованно выделял важнейшую особенность его подхода, ставящего целью избежать разрыва между системами прошлого и современной мыслью, а также уклониться от некритического принятия той или иной философии истории. А. Гуйе справедливо подчеркивал, что для Брейе сущность философии непреходяща, «историк Платона или Декарта изучает открытую мысль, мысль, которая в некотором роде включает будущее и как следствие наше настоящее» [Н. ОоыЫег, 1944, р. 123]. Марсиаль Геру утверждал: «...учение Э. Брейе имеет основной заслугой, что сделало очевидным, — всякая философия скрывает в себе вечно плодотворную жизнь» [М. ОыегоыН, 1988, р. 965]. Вместе с тем Геру высказывал и критические замечания в адрес концепции Брейе. Он говорил о своих сомнениях в законности отделения сущности философии от формы ее выражения. По его мнению, отделять «вдохновляющий порыв» от структуры
и содержания системы означает разграничивать его от того, что сами философы считают наиболее важным. М. Геру упрекал Брейе в том, что его подход ведет к субъективизму, к сближению философских систем с лирическими поэмами и, пусть и невольно, поощряет дилетантизм в области исторических исследований. Жан-Франсуа Маттеи настаивает на том, что «Брейе был настоящим философом, не только академическим историком» [1.-Г. ЫаПё1, 2004, р. XXII]. И.И. Блауберг тонко отмечает линии преемственности между творчеством Бергсона и Брейе. «Мысль Брейе о внутреннем времени философских систем явно восходит к бергсонов-скому учению о длительности как постоянном синтезе прошлого и настоящего, организации состояний сознания — активном начале, которому., свойственны особый ритм, внутреннее напряжение, интенсивность; сознание на глубинных его уровнях сжимает, сгущает при помощи памяти отдельные моменты в единое целое. Эта динамическая концепция темпоральности, лежащая в основе берг-соновской трактовки творчества, несомненно вдохновила Брейе. Он прямо ссылается дальше на речь Бергсона о философской интуиции, где высказана парадоксальная на первый взгляд идея о том, что философское учение в принципе не зависит от исторической ситуации» [И.И. Блауберг, 2008, с. 73].
Несомненно, целый ряд положений историко-философской концепции Брейе сохраняет свое значение и для ситуации начала XXI в. В частности, плодотворной представляется идея выявления оригинальных ментальных структур и их развертывания в истории философии. Меткие наблюдения французского мыслителя о способах присутствия прошлого в настоящем способны стимулировать различные направления историко-философских исследований. Справедливы его соображения о том, что не следует переоценивать влияния в области философии, которые могут быть продолжительными, но поверхностными. Призыв воздержаться от поисков воображаемого конечного пункта истории философии найдет и сегодня многих сторонников. Понимание философии как продолжающегося события близко очень многим историкам мысли. Трактовка философского произведения как «конденсации» духовных элементов по-своему выглядит привлекательно и позволяет находить объяснения и богатству содержания классических учений, и длительности, многообразию их влияния. Отнюдь не выглядит изжившей себя формулой утверждение об отсутствии линейного, последовательно прогрессивного движения в области истории философии, о наличии в этой сфере как достижений, оригинальных открытий, так и остановок в развитии. Мысль об изменчивости границы, определяющей степень автономности фи-
лософии в отношении иных областей интеллектуальной культуры, по-видимому, не исчерпала всех своих возможностей. Критика тенденции к обособлению философии от ее прошлого с успехом может быть развиваема и в современную эпоху, на новом материале. Рекомендация опираться на полный охват истории философии в университетском преподавании, не ограничиваясь фрагментарным знакомством с нею, находит свое подтверждение в практике, связанной с философским образованием.
Вместе с тем вряд ли возможно принять концепцию Брейе за окончательный образец, следование которому станет обязательным для всякого рода историко-философского исследования. Отдельные ее черты выглядят довольно проблематично, не позволяя, с позиции сегодняшнего дня, признать ее искомым эталоном в своей области. Для Брейе важны прежде всего «ритм и темп» мысли, но не система. Но философия — рационализированное мировоззрение, всегда претендовавшее на доказательность и определенного рода системность. Отнесение важных ее особенностей к акцидентальным признакам, без сомнения, сужает область философии. Чрезмерно преувеличенным выглядит проводимое французским мыслителем противопоставление сущностного ядра философского учения и его формы. Поиск ментальных структур важен, но уверенность в их вневременном характере вполне может быть поставлена под вопрос. Тезис о духовном порыве как вечной сущности философии напрямую определяется имплицитной метафизикой бергсонианского типа, которая в современных условиях отнюдь не воспринимается в качестве общезначимой.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Блауберг И.И. Э. Брейе и М. Геру: два подхода к истории философии // История философии. 2008. № 13.
Жильсон Э. Дух средневековой философии. М., 2011.
BréhierE. Histoire de la philosophie: En 7 v. P., 1926. V. I.
Bréhier E. L'histoire de la philosophie dans l'enseignement // Les études philosophiques. 1946. N 3—4.
Bréhier E. Comment je comprend l'histoire de la philosophie // Les études philosophiques. 1947. N 2.
Bréhier E. La philosophie et son passé. P., 1950.
Bréhier E. Etudes de philosophie moderne. P., 1965.
GouhierH. La philosophie et son histoire. P., 1944.
Gueroult M. Dianoématique. Livre I. Histoire de l'histoire de h philosophie. P., 1988. V. 3.
Mattéi J.-F. Préface à la nouvelle édition: Le récit et le jugement // Bréhier E. Histoire de la philosophie. P, 2004.
