CC BY
36
УДК 226+801.7+101.8
Свящ. И. Кванчиани*
ФИЛОСОФИЯ ЕВАНГЕЛЬСКОЙ ПРИТЧИ В ДОРЕВОЛЮЦИОННОЙ РУССКОЙ БИБЛЕИСТИКЕ
Притчевый язык хорошо известен как форма изложения религиозных идей, как литературная форма, но в философском дискурсе притча фигурирует редко. В статье делается вывод, что библейская притча в дореволюционной науке не была предметом основного внимания. Более того, качество изучения притч со временем даже падало, хотя к ним применялись и все более инновационные (научные) методы исследования. Если же говорить о философском дискурсе, то он со временем все более нивелировался, по мере того как в духовных академиях философия становилась все менее востребованным предметом и уходила из центра внимания библеистов. Тем не менее в области философского подхода был сделан прорыв еще в конце ХVШ в. архимандритом Сильвестром (Лебединским). Философский герменевтический метод, в конце ХУШ в. еще не разработанный, был успешно применен к евангельским притчам, и хотя более поздняя библеистика ушла от подобного дискурса и методологии, она востребована и сегодня.
Ключевые слова: Библия, евангельская притча, герменевтика, архиепископ Сильвестр (Лебединский), епископ Виталий (Гречулевич), Н. Н. Виноградов, философский дискурс, гносеология, библеистика.
Priest I. Kvanchiani PHILOSOPHY OF THE GOSPEL PARABLE IN PRE-REVOLUTIONARYRUSSIAN BIBLICAL STUDIES
The parable language is well known as a form of exposition the religious ideas, as a literary form, but the parable is rarely featured in the philosophical discourse. The article concludes that the Bible parable in prerevolutionary science was not in the focus of attention. Moreover, the quality of the parables study fell over time, although they were applied to innovative (scientific) research methods. If we talk about philosophical discourse, it was more and more leveled, as philosophy became less and less in the theological academies and lost the interest of biblical scholars. Nevertheless, it was made a breakthrough in the field of the philosophical approach at the end of the 18th century by Archimandrite Sylvester (Lebedinsky).
* Священник Иоанн Кванчиани, магистр богословия, преподаватель кафедры библе-истики, Тбилисская духовная академия и семинария; [email protected]
The philosophical hermeneutical method, which was not yet developed at the end of the 18th century, was successfully applied to evangelical parables and it is in demand today, although later biblical scholarship left such discourse and methodology.
Keywords: The Bible, the evangelical parable, hermeneutics, Archbishop Sylvester (Lebedinsky), Bishop Vitaly (Grechulevich), N. Vinogradov, philosophical discourse, gnoseology, biblical studies
Притчевый язык хорошо известен как форма изложения религиозных идей, как литературная форма, но в философском дискурсе притча фигурирует редко. Тем не менее философский аспект притчи также имеет право на существование, поскольку «притча воспринимается как одна из ведущих форм интеллектуальной литературы» [11, с. 3]. С. В. Мельникова посчитала, что евангельские притчи, имеющие право рассматриваться как «философские сентенции», не удовлетворяют литературной форме современной притчи, т. к. не содержат аллегории или иносказания [11, с. 5]. Однако, думается, притче нельзя отказывать в праве называться формой философского мышления, поскольку в ней содержится стремление к раскрытию одного из основных вопросов философии — отнологического познания и передачи этого знания окружающим [18, с. 382]. Притча есть результат рассуждения, предполагающий отвлечение, символизм, иносказательную иллюстративность (см.:[13]).
Косвенные признаки позволяют вынести евангельские притчи — иносказательные рассказы, которые принадлежат Иисусу Христу — в отдельную группу. Евангельская притча признается особым жанром письменно зафиксированных устных форм передачи истин Иисусом Христом, поддающихся типологии: сравнение, аналогия, пример и аллегория [1]. При этом в качестве особенности евангельских причт, особенности, которая важное значение имеет именно в философском аспекте, упоминают то обстоятельство, что многие притчи Иисуса «содержат две или даже три истины, причем каждая притча может быть совершенно особенным образом связана с изображенной в ней реальностью» [7, с. 466]. Истина выражена в притче в прикровенной форме, предполагающей очевидность образа, но неочевидность точной интерпретации (Мф. 13: 13, 34, 35). Толкование притчи, предполагающее известную степень герметизма в передаче смысла (Мк. 4: 34), должно иметь ключ к пониманию, т. е. метод ее истолкования. Поэтому одной из традиционных форм работы библеиста является герменевтика.
Однако в дореволюционной библеистике, бывшей золотым веком развития отечественного изучения Библии и связанных с ней дисциплин — библейской истории, текстологии, кодикологии, герменевтики и экзегетики, а также некоторых иных, — евангельские притчи изучались мало (сегодня ситуация почти не изменилась: достигнутое в дореволюционной библеистике дополняется выводами библейской критики, произведенной в Европе и США в ХХ в. Едва ли не единственной современной работой о евангельских притчах является книга прот. В. Хулапа [20]). Всего три автора изучали притчи вполне профессионально. Первым в русском богословии коснулся темы притч архиепископ Астраханский и Кавказский Сильвестр (Лебединский). Выпускник Киевской Духовной Академии, он почти всю жизнь провел в Казани и Астрахани [5, с. 446]. Изучением притч он занялся, став ректором Казанской духовной семинарии, написав книгу «Приточник евангельский», изданную в 1796 г. [14]. Его труд
почти совпал с подъемом русской библейской науки в Санкт-Петербургской духовной академии, который ознаменовался трудами митрополита Филарета (Дроздова) и протоиерея Герасима Павского. «К сожалению, несколько последующих десятилетий после плодотворных 10-х годов прошлого столетия для библеистических исследований СПбДА, да и вообще для всей отечественной библеистики, были отмечены если не регрессом, то почти полным застоем» [6, с. 193]. Именно поэтому первые основательные труды, посвященные Христовым притчам, стали появляться в духовных академиях только с 1860-х гг.
Следующим библеистом, обратившимся к изучению притч, стал Моги-левский епископ Виталий (Гречулевич). Он долгие годы был столичным протоиереем, зарекомендовавшим себя прежде всего как проповедник и духовник [10, с. 2]. Овдовев, в 1876 г. он был пострижен в монашество и возведен в сан архимандрита [8, с. 11, 19], в 1879 г. хиротонисан во епископа Острожского, викария Волынской епархии, а в 1882 г. переведен в Могилев [8, с. 20, 22]. В 1885 г. скончался. Ученым в подлинном смысле епископ Виталий не был. Выпускник Санкт-Петербургской Духовной Академии в степени магистра богословия 1847 г. [8, с. 5], книги и статьи на евангельские темы он начал писать в 1850-х, после получения священнического сана [12, с. 211]. Наиболее объемной работой был «Подробный сравнительный обзор Четвероевангелия», изданный в 1875 г. [8, с. 11]. Большинство работ, вышедших из-под его пера, носили душеполезный, духовно-назидательный или патетический характер. Тематика работ была очень разнообразной, так что библеистом в чистом виде его назвать трудно. Почитатели отмечали такие особенности опубликованных его трудов, как церковность, умилительное восприятие Евангельской истории. Епископ Виталий был в большей степени проповедник, нравоучитель и законоучитель, чем кропотливый исследователь или вдумчивый богослов [9, с. 1-3]. Книга о евангельских притчах вышла из-под его пера в 1860 г. [4], когда книга архиепископа Сильвестра уже сильно устарела. Однако адресат у новой книги был иной — простое сельское население, тогда как архимандрит Сильвестр в свое время писал только для грамотной аудитории, не только понимающей тонкости богословия, но и разбирающейся в литературе, языках и даже масонских знаках.
Третьим и последним профессиональным специалистом в области евангельских притч был Н. И. Виноградов. Он по-настоящему занялся церковной наукой довольно поздно. Выпускник Московской Духовной Академии 1876 г., магистерскую диссертацию «Притчи Господа нашего Иисуса Христа» он защитил только в 1893 г. [2; 3], будучи преподавателем Вифанской духовной семинарии. Соответствующая монография вышла из печати годом ранее [17, с. 176; 12, с. 209]. Таким образом, Н. И. Виноградов стал единственным церковным ученым, посвятившим притчам диссертационную работу. Однако его работа стала в значительной мере трансляцией европейских научных трудов о евангельских притчах, чем в полной мере самостоятельным исследованием. Пытаясь быть независимым в своих выводах, Н. И. Виноградов оказался довольно непоследовательным автором, который делал порой противоречивые выводы из своих наблюдений и заимствований.
Ретроспектива исследований евангельских притч показывает, что ни один из перечисленных авторов не рассматривал притчи непосредственно
в философском дискурсе. Однако нельзя сказать, что философский ракурс им принципиально чужд. Ряд ценных замечаний оставил в предисловии к читателю первый отечественный библеист, коснувшийся толкования евангельских притч, архиепископ Сильвестр (Лебединский). Его рассуждение начинается с утверждения отнологического влечения мира к добру, антропологический ракурс которого носит базисный характер. Влечение к добру реализуется гносеологически — через возможность прикоснуться к «благости Источника через премудрость». «Добро премудрости», онтология мира, имеет множество типологических параллелей в этом мире, поэтому познание возможно посредством образного языка [15, с. 3]. Однако в силу отнологической поврежденности мира, Христос адаптировал свое знание к слушателям в форме притч, защищенных своей иносказательной формой от проникновения в их смысл нежелательных слушателей — фарисеев, книжников и иных. Восприятие притч, таким образом, требовало напряженной мыслительной работы, опыта интерпретации притч, знания ключа, раскрывающего смысл, — иными словами, следования заложенной традиции толкования притч. Форма притч такова, что народный язык и образность способствуют передаче этого герметического знания даже без понимания тонкостей смысла. И, наконец, самое важное: «Три вещи в притчах примечания достойны: 1) предмет или цель; 2) скорлупа, или поверхность от вещей видимых; 3) смысл, или другая часть духовная» [15, с. 5-8]. Все эти особенности дают представление о методе истолкования притч как герменевтическом, причем герменевтический метод дает в результате применения чистое знание. Именно по такому принципу двигался в своем толковании притч архимандрит Сильвестр. Сначала он предлагал текст притчи, затем первый пласт — тема притчи, далее евангельский контекст, позволяющий вскрыть «поверхностный» смысл, а затем уже он углублялся в тонкости интерпретации, позволявшие увидеть неочевидный и даже неожиданный смысл, часто замешанный на прочтении символики. В то же время нельзя сказать, что герменевтический метод применялся архимандритом Сильвестром сознательно, последовательно и всегда одинаково плодотворно. Кроме того, он даже и не был еще толком разработан [18, с. 119].
Однако, герменевтический подход епископа Виталия (Гречулевича) был на порядок беднее, проще и примитивнее. Такая особенность его работы с притчами коренилась не только в значительно менее подготовленном читателе — адресате его книг и статей, но также и в сниженном интеллектуальном уровне автора. Это отмечали его оппоненты по научной стезе [19, с. 6-9]. Если целью архимандрита Сильвестра было извлечение из притч их скрытого смысла, а образование и общая культура его мышления находились на очень высоком уровне, то цель епископа Виталия была значительно проще — простое, даже не вполне мотивированное морализаторство. Таким образом, в его работах метод остался философским, а результат работы был лишен даже намека на философский дикурс, морализаторство же было предельно бытовым, равно как и выводы о чисто религиозном содержании (см.: [4]).
Методологический подход Н. И. Виноградова к притчам может быть охарактеризован как общенаучный, т. к. в его работах (правда, чаще всего
без прямого указания на источник заимствования сведений) использованы, впервые в отечественной библеистике применительно к евангельским притчам данные и методы филологии, психологии и истории. Однако по мере все более активного применения методов и результатов смежных дисциплин философский дискурс не получил стимула к развитию. Это и понятно: преподавание философии в духовных академиях в течение всего XIX в. постоянно сокращалось (особенно в отношении к общему объему предметной сетки), а также ей придавалось все более вспомогательное значение [16, с. 68-70, 288, 425-426], а в светских университетах при большом внимании к философскому знанию вообще не обращали внимания на возможность философского подхода к темам, «оккупированным» церковной наукой.
И в то же время трудно сказать, что более вытесняло философский дискурс — сокращение к нему внимания со стороны духовных академий и идеологов реформ духовного образования или отсутствие интереса и даже недоверие со стороны самих преподавателей и студентов, но в своей работе Н. И. Виноградов сознательно устранился от возможности философской интерпретации притч. Более того, он их даже противопоставил. Он в своей работе утверждал, что Христос «не хотел, подобно мудрым мужам классической древности, основать новую школу ученых» [3, с. 7] [(читай — философов), т. е. обозначил противоречие между классической античной философией и учением Христа. Исторически такое противопоставление глубоко неверно, что подтверждается и появлением апокрифического памятника «Переписка апостола Павла с Сенекой», и литературой апологетов, симптоматически отразивших близость христианского учения к античной философии. Н. И. Виноградов также отказал притче в наличии философской мысли, сведя ее, вслед за епископом Виталием (Гречулевичем), к вопросу отношения человека к Богу и нравственных требований к первому [3, с. 7-8]. И только противопоставляя внутренний и внешний (аллегорический) смысл, он оговорил возвышенный характер первого, в то время как второй позволяло раскрыть применение современных наук, чем, в сущности, и занимался Н. И. Виноградов.
Наше исследование показало, что библейская притча в дореволюционной науке не была предметом основного внимания. Более того, качество изучения притч со временем даже падало, хотя к ним применялись и все более инновационные (научные) методы исследования. Если же говорить о философском дискурсе, то он со временем все более нивелировался — по мере того как в духовных академиях философия становилась все менее востребованным предметов и уходила из центра внимания библеистов. Тем не менее в области философского подхода был сделан прорыв еще в конце XVIII в. архимандритом Сильвестром (Лебединским), что было оценено и в наши дни — его книга единственная из всех исследований притч в дореволюционной библеистике была переиздана в постперестроечной России. Философский герменевтический метод, в конце XVIII в. еще не разработанный, был успешно применен к евангельским притчам, и хотя более поздняя библеистика ушла от подобного дискурса и методологии, он востребован и сегодня. Фактически философский интерес к евангельским притчам может быть возвращен, однако пока это дело будущего.
ЛИТЕРАТУРА
1. Ауни Д. Новый Завет и его литературное окружение / пер. с англ. В. В. Полосина, под ред. А. Л. Хосроева. — СПб.: РБО, 2000.
2. Виноградов Н. И. Речь перед зашитой диссертации // Богословский вестник. — 1893, апрель.
3. Виноградов Н. И. Притчи Господа нашего Иисуса Христа: вып. 1-4. — М., 1890-1891.
4. Виталий (Гречулевич), еп. Притчи Христовы. — СПб., 1860.
5. Здр. Сильвестр (Лебединский) // Русский биографический словарь. — СПб., 1904. — Т. Сабанеев — Смыслов. — С. 446.
6. Ианнуарий (Ивлиев), иером. Вклад С.-Петербургской Духовной Академии в русскую библеистику // Богословские труды. Сборник, посвященный 175-летию Ленинградской Духовной Академии. — М., 1986. — С. 192-198.
7. Иисус и Евангелия. Словарь. / под ред. Д. Грина, С. Макнайта, Г. Маршалла; пер. с англ. А. Бакулова, С. Дорогиной, Л. Сумм, Г. Ястребова. — М.: Библейско-богословский институт св. апостола Андрея, 2003. — Т. 1.
8. Каргопольцов И. Преосвященный Виталий (Гречулевич), епископ Могилевский и Мстиславский. — СПб., 1894.
9. Л. Т., свящ. Преосвященный Виталий (Гречулевич) в своих проповедях и журнальных очерках. — Почаев, 1906. — Отд. оттиск из Волынских епархиальных ведомостей. — 1906. — № 31-32.
10. Л. Т., свящ. Преосвященный Виталий, епископ Могилевский и Мстиславский (бывший Острожский), основатель Волынского епархиального женского училища (ко дню двадцатипятилетнего юбилея). — Почаев, 1906.
11. Мельникова С. В. Притча как форма выражения философского содержания в творчестве Л. Н. Толстого, Ф. М. Достоевского, А. П. Чехова: автореф. дис. ... канд. филол. наук. — М., 2002.
12. Мень А., прот. Библиологический словарь. — М.: Фонд имени Александра Меня, 2002. — Т. 1.
13. Мусхелишвили Н. Л., Шрейдер Ю. А. Притча как средство инициации живого знания // Философские науки. — 1989. — № 9. — С. 101-104.
14. Сильвестр (Лебединский), архим. Приточник евангельский или Изъяснение притчей во святом Евангелии обретающихся, на мнении святых отец основанное: С приложением душеспасительных приличных всякой притче разсуждений и богословских нравоучений. — М., 1796.
15. Сильвестр (Лебединский), архим. Приточник евангельский или Изъяснение притчей. — [СПб.]: Светослов, 1997.
16. Сухова Н. Ю. Высшая духовная школа: проблемы и реформы. Вторая половина Х1Х века. — М.: Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет, 2006.
17. Сухова Н. Ю. Русская богословская наука (по докторским и магистерским диссертациям 1870-1918 гг.). — М., 2013.
18. Философский энциклопедический словарь / редкол.: С. С. Аверинцев, Э. А. Араб-Оглы, Л. Ф. Ильичев и др. — М.: Советская энциклопедия, 1989.
19. Хвольсон Д. А. Последняя Пасхальная вечеря Иисуса Христа и день Его смерти. Ответ на статью о. архимандрита Виталия Гречулевича. — СПб., 1878.
20. Хулап В., свящ. Истории, рассказанные Христом. Как понимать евангельские притчи. — М.: Эксмо, 2008.
