CC BY
121
УДК 94(470)''1920/1930'' ББК 63.3(2)6-4
ФЕНОМЕН ЗАРУБЕЖНОЙ РОССИИ 1920-30-х ГОДОВ И ЕГО ОСНОВНЫЕ ФАКТОРЫ
Бочарова Зоя Сергеевна, доктор исторических наук, профессор кафедры ЮНЕСКО по изучению глобальных проблем факультета глобальных процессов МГУ им. М.В. Ломоносова (г. Москва)
THE PHENOMENON OF FOREIGN RUSSIA 1920-30-ies AND ITS MAIN
FACTORS
Bocharova Z.S., Doctor of Historical Sciences, Professor at the UNESCO Chair on Global Problems, Faculty of Global Studies Lomonosov Moscow State University (Moscow)
Глобальные социальные и политические сдвиги, стимулированные Первой мировой войной, революциями 1917 г., вызвали массовый исход российских граждан и их рассеяние по 45 странам. Причины, породившие изгнанничество, привели не просто к появлению совокупности эмигрантов -сложился феномен Российского Зарубежья (или зарубежной России). Ни одной из эмигрантских волн не удавалось создать до такой степени цельного в культурно-политическом отношении пространства, полномочные представительные органы, позволяющие говорить о «безгосударственной» зарубежной России, живущей, по словам С. Лифаря, своей жизнью, дышащей своим воздухом. Вне территориальная российская квазигосударственность за рубежом имела собственную инфраструктуру: были реализованы попытки создания преемственного органа государственной власти, продемонстрированы беспрецедентные примеры самоорганизации и сохранения национальной идентичности, особость статуса русского национального меньшинства была признана на международном уровне.
Содержание этого явления раскрывалось постепенно, начиная с работ Г.Я. Тарле, М. Раева,
М. Йовановича и др. В своей книге с характерным названием «Россия за рубежом» [1] М. Раев исходит из формирования русского «общества в изгнании» («России за рубежом», «Русского Зарубежья»), где в наличии были все слои русского дореволюционного социума, хотя и в измененных пропорциях, и осознанное стремление эмигрантов вести русскую жизнь. Его ячейками становились различные объединения эмигрантов. М. Йованович, характеризуя «общественный организм, именуемый «Зарубежная Россия», составлявший единое целое, подчинявшийся определенным правилам внутренней организации, пишет о сохранении в эмиграции важнейших элементов государственного и общественного строя, структур армии и церкви, элементов системы просвещения, печати, политических партий [2].
Формирование феномена обусловил ряд факторов. Прежде всего, его появлению способствовала интенсивность и многочисленность исхода в эмиграцию, а главное - наличие существенной доли общественно активных и интеллектуально значимых элементов, пользующихся международным авторитетом и связями. Т.е. значительный человеческий и интеллектуальный потенциал лежал
в основе нового в истории российской эмиграции явления.
Международное признание явления
Всего после 1917 г. эмигрировало 1,5-2 млн. человек [3]. Значительную долю из них составили военные чины. Выехали в основном русские (95,2%). Среди гражданского населения преобладали мужчины (73,3%), находившиеся в наиболее трудоспособном возрасте (от 17 до 55 лет - 85,3%), с высоким удельным весом образованных людей (54,2%-70%). Детей было примерно 10,9%, стариков - 3,8% от общего числа [4]. Великий исход длился в основном пять лет - с 1917 по 1922 гг. Пореволюционная эмиграция влилась в российскую диаспору общей численностью 8 млн. 853 тыс. человек и составила 10 млн. [5], куда вошли значительные группы русского населения, оказавшиеся в силу отхода от России целых областей вне пределов родины на положении национального меньшинства. Лица, проживавшие в странах-лимитрофах, «дачники» (по выражению И. Северянина), селившиеся в свое время в живописных уголках Эстонии, Финляндии, составили особый сектор русского мира. Особняком стояли и пассажиры «философского парохода», численно незначительная группа, но весомая по интеллектуальному наполнению. Новоприбывших из России в 1922 г. встретили прохладно, ибо в них видели людей, живших и работавших при ненавистных большевиках. Их изоляция обуславливалась не только недоверием со стороны эмигрантской среды, но и неприятием ими белой эмиграции. Различие между насильно высланными из страны и теми, кто предпочел «добровольное изгнанничество», бросалось в глаза.
Россиян разбросало по всему миру от островов св. Павла в Беринговом море до г. Ушуая на Огненной Земле, от Лиссабона до Новой Зеландии. Российские беженцы рассеялись по 45 странам мира. Это расселение определило свои очертания в первое десятилетие. Тогда же сложились основные эмигрантские общественные институты. До середины 1920-х гг. российская эмиграция отличалась высокой мобильностью. Но к концу десятилетия «беженецко-кочевническая психология уступила место психологии прикрепления к местам» [6]. Из приграничных государств переезжали в более благоприятные в социально-экономическом и политическом отношении.
Эмигрантские потоки были как контролируемые, так и нелегальные, преимущественно связанные с окончательным поражением белых армий.
Материальную и финансовую помощь по переселению беженцев взяла на себя Лига Наций,
эвакуацию военных чинов - верховный главнокомандующий Врангель. Основной узел проблем, связанных с содержанием и расселением россиян, сформировался в Константинопольском районе. Верховный комиссар по делам русских беженцев Нансен через своих представителей добивался от правительств стран разрешения на въезд «констан-тинопольцев». Архивные документы свидетельствуют о сложившемся конфликте между Лигой Наций и армейским руководством. Верховный комиссар в обмен на помощь по расселению из Галли-поли и с о. Лемнос потребовал письменного отказа Врангеля от командования частями. Совет бывших российских послов Нансена поддержал.
Поскольку российская эмиграция сохраняла подвижность до середины 1920-х гг. центры ее скопления менялись. Сначала это были приграничные страны, Балканский полуостров, капитуляционные страны. Затем наступила очередь стран вторичной миграции: Германия, с 1924 г. - Франция, которая разработала специальную политику привлечения рабочих рук, пока среди французских рабочих не начались выступления против конкуренции иностранного труда. Мобильными являлись, в первую очередь, люди здоровые, трудоспособные, не требовавшие благотворительной помощи. Но более или менее основательно россияне обустраивались лишь, потеряв надежду на скорое возвращение на родину, выбирая при этом страны с благополучной экономической и социальной конъюнктурой. Со второй половины 1920-х гг. активизировались попытки переброски беженцев в страны Латинской Америки, дополнив контингенты приехавших в 1920-1922 гг. из Константинопольского района.
Часть изгнанников вернулась домой. Движение за возвращение на родину в эмиграции было обусловлено как дезадаптацией, т. е. неспособностью вписаться в новое социальное окружение, так и идеологическими мотивами. С 1921 по 1931 гг. возвратилось около 181, 5 тыс. человек, из них 121 843 - в 1921 г. [7]. Трудно сказать, какие категории россиян вошли в это число, скорее всего среди них были и военнопленные, и чины русского экспедиционного корпуса, и рядовые белогвардейцы. Репатриация изменяла облик российской эмиграции. За рубежом оставались наиболее непримиримые идейные противники советской власти. Взлеты интереса к проблеме возвращения в общественных эмигрантских кругах зависели не в малой степени от практической возможности реализовать эту идею. Пока у власти были большевики, речь могла идти только о возвращении в Россию Советскую.
Лига Наций в лице Ф. Нансена рассматривала репатриацию как одно из стратегических на-
80
правлений решения беженского вопроса. Но из-за сопротивления эмиграции ставка была сделана на расселении по странам, трудоустройстве изгнанников, облегчении возможности переезда из страны в страну в меняющейся геополитической ситуации, оказании правовой, материальной и финансовой поддержки. Однако для реализации инициатив нужна была добрая воля государств-реципиентов. От них зависело не только административное решение проблемы, но и введение новых законоположений, способствовавших адаптации беженцев. Со стабилизацией картины расселения на повестку дня вставал вопрос урегулирования личного статуса русских как особой категории иностранцев и унификации его в разных странах.
Российскому Зарубежью удалось добиться международного признания, о чем свидетельствует создание верховного комиссариата по делам русских беженцев, представительство эмигрантских общественных организаций в Лиге Наций, участие в формировании правового поля русских беженцев. В международном праве постепенно стал закрепляться принцип признания особого положения (sui generic) изгнанников из России.
В то время как за другими национальными меньшинствами вне страны их происхождения стояли государства, которые могли оказать им соответствующую поддержку, то русские изгнанники были таковой лишены и, «что еще хуже», советская власть не признавала «русского национального принципа, как такового, и даже исключала самое название России, заменив его ничего не говорящим искусственным наименованием» [8]. Дистанция между метрополией и эмиграцией также стимулировала самостоятельную жизнь последней.
Представитель русского меньшинства в Эстонии, член эстонского парламента и проф. Юрьевского университета М.А. Курчинский в статье «Зарубежная Россия» понятие «зарубежная Россия» связывал с меньшинственным вопросом, которого раньше никто себе не представлял, но который начинал играть в общественно-политической жизни Европы все большую роль. 29 августа 1928 г. на IV конгрессе национальных меньшинств в Женеве он заявил: «Я выступаю здесь в качестве представителя отдельных частей русского народа, представляющего в настоящий момент разбросанные по целому ряду стран меньшинства, с более или менее урезанными правами. ... У других национальностей есть по большей части такие естественные и постоянные ходатаи за их интересы; у русских меньшинств нет ничего подобного ввиду интернациональной установки советского правительства и вытекающей отсюда для русского народа невозможностью по-
мочь в культурном отношении своим заграничным осколкам.
Лига Наций оказывается очень часто совершенно глухой к нуждам и пожеланиям слабых народов и, чем эти последние слабее, тем менее она с ними считается. И именно отсутствие "родного национального государства", являющегося основным балансом и источником, откуда черпаются и нужные финансовые средства, и культурные силы, и постоянный заряд национальной энергии делает необходимым сплотиться в одно целое» [9].
Перефразируя слова правоведа, философа, библиографа А.С. Ященко, можно сказать, что существовало две России: одна с фактическим правительством в Москве, однако до некоторого времени никем за границей не представленным, другая - за границей, с русскими дипломатическими агентами и другими параинститутами власти и структурами гражданского общества, официально никакого государства не представлявшими [10]. Если Советской России предстояло завоевать мировое признание, вырваться из дипломатической изоляции, то в Зарубежье оказались те общественные слои, звенья государственных структур, которым не требовалось дополнительно доказывать свою состоятельность в силу традиционно существовавших, налаженных еще в довоенный/дореволюционный период отношений с иностранными государствами: дипломатических, научных, культурных, общественных. Россия № 2 наследовала обширную инфраструктуру учреждений, сохранившуюся от прежних правительств и уже признанную мировым сообществом. Не были исчерпаны зарубежные денежные активы Российского общества Красного Креста, Земгора, дипломатических представительств, значительная часть которых перешла в распоряжение Совещания бывших российских послов. Все это свидетельствует о потенциальной возможности самоорганизоваться и вести относительно самодостаточный образ жизни. Правда, этим учреждениям приходилось серьезно перестраивать свою работу в соответствии с эмигрантскими потребностями, заботиться не только о бытовом благоустройстве беженцев, но и об их духовной жизни, о сохранении национальной идентичности, наконец, о самовоспроизводстве.
Власть, существовавшую в России, эмиграция рассматривала как антинациональную, не легитимную, лишенную не только правового, но и морального основания. За ней отрицалось право на осуществление государственного и национального суверенитета. С недекларированного одобрения правительств стран-реципиентов старые дипломатические и иные представительства, русские
81
общественные организации за границей продолжили деятельность от имени законной власти, от имени России. Противостояние советской власти и Зарубежья в условиях непризнания первой иностранными державами позволяло действовать вне России обширной системе эмигрантских учреждений, ставших олицетворением и символами российской государственности. Поскольку опыта взаимодействия с беженцами как особой категорией иностранцев не было накоплено ни в одной стране, самоорганизация диаспоры частично компенсировала отсутствие соответствующих институтов в принимающем обществе.
Кроме того, если Советская Россия воплощала революционные перемены, то Зарубежная декларировала отстаивание классических ценностей, заявляя, что изгнанники унесли с собой Родину на подошвах своих сапог, вместе с родной почвой, которая питает культуру, духовность, что они находятся «не в изгнании, а в послании».
Политическое и общественное
структурирование эмиграции
Для создания преемственного органа власти были созданы учреждения, выполнявшие квазигосударственные функции: Совещание послов, созданное 2 февраля 1921 г. как неофициальный орган, объявивший о правопреемстве интересов российских граждан и «российского достояния» за рубежом [11]; Русский совет, образованный 15 ноября 1920 г. во главе с П.Н. Врангелем, в котором русские общественные организации в Константинополе видели, «как прежде, главу русского правительства и преемственного носителя власти, объединяющего русские силы»; Русский парламентский комитет (РПК), идея создания которого возникла 12 декабря
1920 г. на Совещании членов законодательных палат, состоявшемся в помещении русского посольства в Париже (РПК взял на себя задачу содействовать делу борьбы путем организации связи и сотрудничества с представительными учреждениями Европы); Исполнительная комиссия членов Учредительного собрания (Париж, 1921-1922), созданная в ходе частного совещания бывших членов Всероссийского Учредительного Собрания в январе 1921 г. и ставившая цель «обсуждение форм и способов защиты международных интересов России» [12]; Русский национальный комитет (РНК) как результат съезда Русского национального объединения (5 - 12 июня
1921 г.), в котором приняли участие представители Торгово-промышленного объединения, Парламентского комитета, Русского совета. И все они в той или иной степени пеклись об интересах россиян, оказавшихся за пределами родной страны.
Постепенно складывались элементы политической системы. В Зарубежье переместился центр российской общественно-политической мысли, партийные центры, пореволюционные идейные течения, образовались сотни общественных организаций.
Почти все вытесненные с советской политической арены партии постепенно перенесли свою деятельность в эмиграцию. Но они не оказали большого влияния на жизнь русского мира в силу своей немногочисленности, непопулярности, в силу того, что большая часть эмигрантов была озабочена борьбой за хлеб насущный. Сложившиеся в эмиграции группы уходили с политической арены вместе со смертью своих лидеров, не увлекая молодежь, которая искала своих путей. Их деятельность имела смысл при наличии партийных центров в самой России, но утверждение там однопартийной системы, уничтожение сторонников оппозиционных партий делали это невозможным. Лишь послереволюционным течениям, которые несли в себе больший положительный потенциал, увлекали глубиной мысли, находили большее число сторонников, особенно среди молодежи, их аналитическое наследие сохраняет свою актуальность.
Русские общественные организации сыграли огромную роль в структуризации и самовыражении русского мира. Наиболее крупные из них начали свою деятельность еще в России (Земгор, Российский Красный Крест). По масштабам деятельности можно выделить как общеэмигрантские, так и местные, региональные, локальные. По принципам объединения - профессиональные, корпоративные, по землячествам (московское, петроградское, крымское, северо-западное). Направления и виды деятельности общественных организаций были чрезвычайно разнообразны. Это и гуманитарно-благотворительная, и профессиональная, и культурно-просветительная, и правовая, и трудовая, и медицинская, и другая помощь, могли быть и «клубы по интересам». В результате выстраивалась система социальной защиты и помощи. Функции самоорганизации, урегулирования юридического положения, жизнеобеспечения и адаптации беженцев, взятые на себя различными объединениями, позволили сплотиться, представлять интересы русского мира перед правительствами разных стран, в международных организациях, в том числе в Лиге Наций, сохранить национальные традиции, организовать национальную систему образования, поддерживать и стимулировать активную культурно-просветительскую работу.
Важнейшим структурообразующим элементом Зарубежной России выступила Русская православ-
82 -I
ная церковь. Г. Трубецкой писал: «Мы, беженцы, как скинию Завета вынесли в своих странствованиях святыню нашей родной Матери православной Церкви. Она заменяет нам на чужбине родину, в ней находим мы поддержку, бодрость и утешение, и неумирающую надежду» [13]. Православная церковь стала стержнем, притягивающим соотечественников, тем институтом, который позволял эмиграции сплотиться, проявить милосердие друг к другу, найти душевное спокойствие, осознать общность корней. Как вспоминал митрополит Евлогий, «в церковь шли не только помолиться, но и встретиться в церковной ограде со знакомыми, обменяться новостями, поговорить о политике, завязать какие-нибудь деловые связи... Несмотря на горечь и ужас жизни, веяло религиозной весной...» [14]. РПЦ продолжала выполнять свои обязанности, как и в императорской России. Браки и разводы, регистрация родившихся, умерших - все эти вопросы находились в ведении управляющего русскими православными приходами в Западной Европе, либо Карловацкого Синода, а до их появления (после взятия власти большевиками) - архиепископа Алеутского и Северо-Американского в Нью-Йорке. Деятельность РПЦ распространялась практически на все страны, где проживали наши соотечественники.
Сложилась система образования на русском языке. Чтобы сохранить русские корни, родную почву в Зарубежье произошел отбор столпов, констант, «консервация» традиций, т. е. сохранено то, чего не следовало менять, чтобы не утратить идентичность. При создании русских школ преследовалось несколько задач: 1. преподавание предметов, формирующих национальное самосознание (Закон Божий, русский язык, литература, история, география, пение); 2. воспитание полезных членов общества, имеющих моральную и нравственную основу, ощущающих свои национальные корни; 3. материальная поддержка учащихся. Вузы призваны были готовить эмигрантскую молодежь к активной профессиональной и общественной деятельности, обеспечить национальные интересы, потребности Зарубежья в тех или иных кадрах для воспроизводства жизнедеятельности, компенсировать отсутствие профессиональной подготовки по ряду специальностей на родине (например, богословие, юриспруденция) [15].
Активно развивалась инфраструктура, формировавшая пространство исторической памяти, аккумулировавшая результаты деятельности собственно эмиграции (периодическая печать, издательства, библиотеки, музеи, архивы). Продолжала существовать русская литература, которую мировое со-
общество отметило Нобелевской премией в 1933 г., музыка, балет, театр. Сохраняя прошлую Россию, которая была отрицаема большевиками, Зарубежье попыталось сберечь наследие во имя грядущего. По Д.С. Мережковскому, эмиграция - это не только путь с Родины, изгнание, но и возвращение, путь на родину: «Наша эмиграция - наш путь в Россию. Emigrare значит "выселяться". Слово это для нас неточно. Мы не выселенцы, а переселенцы из бывшей России в будущую» [16]. Зарубежная Россия реализовала «идею временного замещения русской жизни жизнью в русской культуре» [17].
В эмиграции сложились крупнейшие архивные и музейные собрания. 17 и 19 февраля 1923 г. постановлением комитета Земгора был образован Русский заграничный исторический архив как учреждение при культурно-просветительном отделе пражского Земгора в составе его библиотеки, но финансирование осуществляло МИД Чехословакии. Своей задачей Архив русской эмиграции провозгласил собирание, хранение, систематизацию и научную обработку материалов по истории России и входящих в нее народов при соблюдении «аполитично-объективного» принципа деятельности архива, «в строго научных рамках, далеких от какой-либо партийности» [18]. Развитие русской литературы в Зарубежье, публицистическая активность, наличие массового читателя стали основой для создания широкой сети русских издательств, газет, журналов, библиотек. Первенство литературных публикаций принадлежало периодической печати. Появились прекрасные эмигрантские журналы - литературные, литературно-политические. Большой популярностью пользовались выставки «Русская книга за рубежом», которые проводились в разных странах. Примечательна деятельность «Общества друзей русской книги в Париже» (1925) - единственной в эмиграции организации, объединявшей библиофилов. Развивалось также театральное, музыкальное искусство, оставили свой след в мировой культуре русские художники, зодчие, благодаря представителям русского балета получил развитие национальный балет в ряде стран.
Своим творчеством Русское Зарубежье показало (и доказало) невозможность духовного разрыва с родиной. Жизнь на стыке миров рождала необычайную насыщенность и напряженность духовной и художественной деятельности. Сложные условия конкуренции, инонациональная среда не привели к вырождению, хотя любая культура не способна развиваться без почвы, без корней. Созидательная деятельность Зарубежья 1920-х гг. воспроизвела ту основу, на которой смогла развиваться культура. В «Слове о Родине» Б.К. Зайцев рассуждал о том, что
дома до эмиграции у просвещенного слоя специально не воспитывалось чувство России, в пример всегда ставился Запад. И лишь в изгнании с ясностью ощутилась «связь истории, связь поколений и строительства и внутреннее их духовное, ярко светящееся, отливающее разными оттенками, но в существе своем все то же, лишь вековым путем движущееся: свое, родное» [19].
Единение в масштабах всего Российского Зарубежья демонстрировали общенациональные праздники, чествования, юбилеи. В багаже русской культуры нашлись имена и знаменательные события, ниспровергать которые в эмиграции не решался никто, независимо от идейных воззрений. Они и объединяли, и воспитывали. Цементировали значительную часть эмиграции Дни русской культуры, которые отмечались в день рождения А.С. Пушкина 6 июня, начиная с 1925 г. Наиболее правая часть эмиграции демонстрировала свое единство в другой день - День непримирения - 7 ноября.
Своеобразным маркером «своего» мира, «для внутреннего пользования», стало восстановление социального статуса членов эмигрантского сообщества. В Зарубежной России продолжали действовать не только прежние духовные и религиозно-нравственные начала, но и совокупность прежних социальных норм, определявших общественное положение людей, иерархические традиции, взаимоотношения [20]. Для многих эмигрантов, особенно тех, социальный статус которых понизился, идея принадлежности к единому целому, воплощавшему старую Россию, являлась необходимой опорой, придавала смысл жизни в чужих краях. Отсюда - создание землячеств, Ассоциаций выпускников вузов (Московского, Петербургского университетов, Петербургского технологического института, бывших лицеистов и др.) Все это обеспечило способность и возможность для эмиграции самоорганизоваться и вести относительно самодостаточный образ жизни.
Феномен Зарубежья был признан на международном уровне. Логичным завершением процесса признания бывших граждан Российской империи, не принявших советскую власть, лицами, оставшимися без попечения государства своего происхождения, стало принятие сначала соглашения 1928 г., а затем Конвенции о правовом статусе русских беженцев 30 июня 1933 г. Данный результат стал возможен благодаря упорному сопротивлению ассимиляции, стремлению сохранить элементы и признаки российской государственности, заявить мировому сообществу и убедить его в особости своего положения.
Эмиграция была представлена в Совещательном комитете Лиги Наций (от Земгора - Н.И. Астров и С.В. Панина, от Совещания послов - К.Н. Гуль-кевич, от Российского общества Красного Креста (РОКК) - Ю.И. Лодыженский), российские юристы участвовали в разработке нансеновского паспорта, вносили предложения при формировании правового положения беженцев. Верховный комиссар по делам беженцев (до 1924 г. - по делам русских беженцев) Ф. Нансен [21] регулярно встречался с представителями эмигрантских организаций, с ним координировали свою деятельность правительства.
Нансеновские паспорта, которые должны были заменить российские, т. е. выданные в бытность Российской империи или российскими миссиями за рубежом, становились символами потери национальной принадлежности, русскости. Поэтому так остро реагировала эмиграция на их введение. Лишь десятилетие спустя к этим удостоверениям личности стали относиться как символу оппозиционности советской власти и принадлежности зарубежной России.
Признание миссионерской роли эмиграции диктовало модель поведения эмиграции 1920-х гг. не только в плане беспримерной деятельности по созданию зарубежьем собственной культуры, но и при обсуждении возможности/необходимости натурализации [22].
Читатели «Последних новостей» спрашивали: «Должны ли мы до бесконечности оставаться беженцами, или, найдя приют в данной стране, обладая ее языком и приняв в известной степени ее нравы, не должны ли мы, наоборот, натурализоваться? Вот вопрос, который с давних пор мучит многих соотечественников, разбросанных по всем странам света». В доказательство целесообразности натурализации приводились такие основания. Неясная перспектива падения советской власти и отсутствие гарантий возвращения даже в случае ее краха. Адаптация в стране проживания (деловые, интимные связи с жителями страны) при том, что эмигранты продолжали оставаться «этранжерами», т. е. бесподданными, лишенными элементарных гражданских и тем более политических прав. Конечно, натурализация не означала денационализацию, не предполагала утрату любви к «дорогой каждому изгнаннику русской национальной культуры», но дети, приходя из школы, сообщали о своих новых национальных героях - Жанне д'Арк или Ричарде Львиное Сердце. Но натурализация как бы давала высшую санкцию на приобретение новой национальности «уже по существу, а не только по соображениям целесообразности» [23].
Вместе с тем, бичом эмиграции стало отсутствие основы для объединения, кроме антиболь-
84 -I
шевистской. На IV академическом съезде его председатель проф. В.Т. Коренчевский сделал доклад о необходимости делового объединения русской эмиграции. Он говорил о трудностях, на которые наталкивались попытки получить помощь в западноевропейских странах и особенно в США, и назвал следующее: 1. многочисленность русских организаций, 2. нередко враждующих между собой, 3. «окрашивающих все политическим цветом». Вместо деловых предложений о размерах, форме, видах, условиях помощи организации, пользующейся доверием и поддержкой эмигрантских масс,
- навешивание политических ярлыков и разговоры о недостатках «конкурентов» [24]. «В особенности американцам нежелательно, - замечал Т.В. Корен-чевский, - чтобы на их помощь был бы наклеен какой-либо политический ярлык. Не партиям, а русским они хотели бы помочь». Он предлагал, чтобы каждая Академическая группа в своей стране объединяла вокруг себя неполитические организации, местные объединения. 2. По выполнении этой задачи правление союза совместно с другими центральными организациями эмиграции созвало бы съезд этих местных объединений.
В качестве примера высокой степени политизированности академической среды можно привести повестку дня одного из заседаний Русского общества врачей в Париже в 1925 г.: первый вопрос
- «О казуистике желчекаменной болезни», второй -«Об участии в Зарубежном съезде».
Поскольку эмиграции удавалось отстаивать самостоятельное жизненное пространство, бороться с денационализацией, можно говорить о Зарубежной России как самодостаточном организме, которому удалось активизировать факторы самовоспроизводства.
К Зарубежной России страны-реципиенты относились по-разному, у некоторых ее существование вызывало обеспокоенность. Например, на сентябрьской сессии Лиги Наций 1928 г. после двухчасовых прений комиссия по социальным вопросам под председательством «всегда благожелательного к русским серба К. Фотича, бывшего офицером русской армии, одобрила представленный французским депутатом П. Бастидом обстоятельный доклад по беженскому вопросу. Доклад одобрил все административные и юридические предложения Ф. Нансена и А. Тома. Неожиданно Бастид указал, что единственным радикальным решением беженской проблемы было бы либо возвращение беженцев на родину, либо полная ассимиляция их в давших им приют странах. Поэтому он обратился с просьбой к правительствам оказывать беженцам льготы при натурализации. Ф. Нансен решительно
возразил как против репатриации, так и натурализации: о возвращении русских на родину не может быть и речи, лишь армяне могут быть водворены в пределы советской Армении, а что касается натурализации, то большинство русских отклоняет всякую мысль о приобретении новой национальности, кроме того, существует масса затруднений, особенно в странах, пограничных с СССР, где «ассимиляция» представляется иногда по многим причинам совершенно невозможной. Политики стран проживания не без основания призывали отказаться от излишней сентиментальности в отношении к изгнанникам и трезво взглянуть на положение дел: «Русская эмиграция заполняет свою жизнь постоянными спорами и борьбой и нельзя назвать ни одного творческого действия с ее стороны», -утверждалось в демократической печати [25].
В Зарубежье также раздавались голоса об излишней замкнутости русского мира, о том, что эмиграция «почти не делает попыток ощутить биение жизни новой Европы, узнать и понять искание мысли, чувства и общественного строительства, которые напряженно волнуют современный Запад», «интересуются лишь тем, что имеет косвенное отношение к России, да и то, довольствуясь газетными крохами и случайными сведениями» [26]. Отгороженность от чужой жизни, замкнутость в собственном кругу создавали «опасность некоей провинциальной психологии» [27]. Осознание, что нет непримиримости между национальным самосознанием и принятием иностранной жизни, пробивалось с трудом из-за отсутствия подпитки с родины. Британский делегат Купер, требуя скорейшей ликвидации беженской проблемы, сетовал по поводу того, что родятся «маленькие беженцы», которые вырастут, смотря на страну, в которой живут, как на чужую им. Следует поэтому, заключил Купер, всячески поощрять беженцев к натурализации и воспитанию детей как уроженцев новой родины!!! Что касается итальянского делегата Сувича, то он настаивал на принятии мер к незамедлительной ликвидации денежной помощи со стороны Лиги, которая не должна, по его убеждению, превратиться из-за беженцев в огромную благотворительную машину [28].
Таким образом, складывание и длительное существование Русского Зарубежья обуславливалось не столько приспособлением к чужой бытовой обстановке, сколько способностью создать самодостаточный организм, условия жизнеобеспечения, активизировать факторы самовоспроизводства. Авторитет лидеров зарубежной России, эмигрантское представительство на разных уровнях, в том числе на международном, относительная автономность
85
позволяют говорить о том, что с «русским миром» считались, и этот феномен был признан мировым сообществом. Некоторые правовые лакуны постаралась заполнить Лига Наций в лице верховного комиссара по делам русских беженцев. Российскому Зарубежью долгое время удавалось отстаивать самостоятельное жизненное пространство, бороться с денационализацией [29], оно не просто заявило о преемственной связи с прежним правопорядком, но сделала реальные шаги по сохранению национального и культурного единства.
В 1920-е гг. русский мир являлся саморазвивающейся системой, существовал в режиме самосохранения как структурированный институт компромисса между мировым сообществом, принимающей страной и Зарубежьем. Философ В.В. Зеньковский отмечал: «Эмиграция численно составляет такую ничтожную часть России (едва ли больше 2%), а все же у нее есть свой лик России, свой русский опыт, свои страдания, своя Голгофа» [30]. Как бы развивая эту мысль, значительно позже, уже в 1961 г., литературный критик Г.В. Адамович в книге «Вклад русской эмиграции в мировую культуру» отстаивал свое право сказать, что в истории еще не было явления, схожего с русской послеоктябрьской эмиграцией, ...историческая единственность, историческая исключительность русской эмиграции - вне сомнений» [31].
От расцвета к увяданию
Русский мир на протяжении 1920-х гг. формировал свое лицо, оригинальную сущность и характерные черты. Уникальность Зарубежной России, просуществовавшей два десятилетия, проявилась в сохранении национального менталитета, стремлении не утратить духовной связи с родной почвой, зафиксировать собственный накопленный потенциал, активно изучать события, происходившие на родине, строить научные и политические прогнозы, а также в признании исключительной исторической миссии «русского мира». Высокий уровень самоорганизации вплоть до появления элементов квазигосударственного управления наряду с компенсаторной ролью РПЦ, единым информационным, образовательным пространством и признанием мировым сообществом особости этой части России говорит о формировании своеобразного феномена в истории российской эмиграции, аналогов которому не было ни до, ни после.
Однако существо русского Зарубежья, расцвет которого пришелся на 1920-е гг., стало размываться, скудеть, трансформироваться, сохраняя вместе с тем свою незаурядность. Тот спектр жизни,
который отличал его от типологических свойств диаспоры, уходил в прошлое. «Симфоническая», интегративная личность творца этого феномена дряхлела и вытеснялась с исторической арены, инфраструктура разрушалась, Зарубежье растворялось во внешнем мире.
Организационная работа приходила в упадок. К этому вела, с одной стороны, утрата мотивации сохранения прежней России, осознание невозможности вернуться на родину, где стабилизировался советский режим. С другой стороны, СССР, занявший позицию нетерпимости по отношению к соотечественникам, добивался от правительств стран рассеяния свертывания помощи российским эмигрантам, вытеснения их из государственного и международного пространства. Притязания Зарубежья оказались завышенными. Между тем внутренние ресурсы для самовоспроизводства внетерриториальной России оскудели, а страны-реципиенты и международное сообщество исчерпали мотивацию для вложения в нее политического капитала. В связи с чем резко усилились тенденции к интеграции.
Адаптивные механизмы, формировавшиеся изгнанниками в 1920-е гг., призваны были обеспечить усвоение традиционных российских ценностей, сохранить национальную идентичность, чтобы с этим богатством возвратиться на родину. Избранная стратегия способствовала замкнутости, изоляции от внешней инонациональной среды и в конечном итоге оказалась неадекватной реалиям, тормозила социализацию в странах проживания (которая шла по национальному пути), включение в социальные связи окружающего мира и пр.
Русское Зарубежье существовало для России, во имя России. Не случайно П.Б. Струве в речи «И.А. Бунин», произнесенной в Белграде 20 ноября 1933 г. по случаю чествования писателя, связал Зарубежье с Россией грядущей: «...так называемая русская эмиграция, один из величайших в мировой истории "исходов", абсолютно очень большой и качественно весьма высокостоящей части населения, ...эта русская "эмиграция" есть - по воле истории - представительница и выразительница не только старой России, но и грядущей, не только прошлого, но и будущего России. Ибо Россия либо распадется, либо возродится как Россия Национальная и Свободная. А идею Национальной и Свободной России несет с собою, хранит и блюдет та группа ее населения, которая, не желая терпеть безграничного и постыдного коммунистического гнета, боролась против него и временно отступила на чужие земли, и потому на ходячем политическом и газетном языке и именуется - "эмиграцией"» [32].
86
По Д.С. Мережковскому, эмиграция - это не только путь с Родины, изгнание, но и возвращение, путь на родину: «Наша эмиграция - наш путь в Россию. Emigrare значит "выселяться". Слово это для нас неточно. Мы не выселенцы, а переселенцы из бывшей России в будущую» [33]. Истинное возвращение могло состояться только на почве культуры.
Зарубежная Россия реализовала «идею временного замещения русской жизни жизнью в русской культуре» [34]. Более того, благодаря русской эмиграции началось культурное распространение России. Попытки создать «Золотую книгу эмиграции» в конце 1930-х гг. - это последняя надежда удержать уходящую Зарубежную Россию, зафиксировать ее след в истории - в истории эмиграции и истории Отечества, продемонстрировать творческие достижения, раскрыть феномен существования русского мира как плода социальной катастрофы.
Воссозданная в Зарубежье параллельная Россия пыталась сохранить свои корни, ориентиры национального самосознания и пути самосохранения. Традиционные ценности помогли не раствориться в европейской культуре, остаться самостоятельным ручейком в инокультурном потоке жизни. Только культура, духовный труд уберегал эмиграцию от окончательного распада. Имена А.С. Пушкина, М.В. Ломоносова и других светочей русской культуры по существу стали основой идеологии (в широком смысле слова) эмиграции, средством ее культурного единения и духовного выживания.
Собирание, хранение, изучение и экспонирование «плодов творческой работы и памятников жизни и истории русской эмиграции» [35] стало задачей Русского культурно-исторического музея (РКИМ), открытого в 1935 г. в Праге. Инициатором создания музейного собрания выступил В.Ф. Булгаков, который и являлся его директором. К середине 1930-х гг. эмиграция накопила свой культурно-исторический материал, требующий обобщения, подведения итогов, способный проиллюстрировать ее жизнь и творчество. Учитывая, что за пределами России оказались значительные интеллектуальные и культурные силы, эмигрантский опыт мог стать просто бесценным. Музей задумывался как своеобразная летопись жизни и быта эмиграции, но постепенно пришло осознание, что он должен отразить и многовековую историю России. Поэтому музей, первоначально названный Музей русской эмиграции, был переименован в Русский культурно-исторический музей.
Воспроизводство России зарубежной возможно было при условии сохранения русскости в тех детях и молодых людях, рождение и становление
которых проходило вне родной почвы, и предотвращения растворения их в инородной среде. Ее будущее решалось на поле боя с денационализацией [36] в молодежной среде. Создавая систему образования на русском языке (от детских садов и начальных школ до высших учебных заведений), эмиграция попыталась сохранить и воспитать национальное самосознание подрастающего вдали от родины поколения. Стремление сохранить национальную идентичность эмигрантской молодежи и образовательную деятельность следует рассматривать как меру формирования социального и интеллектуального ресурса небольшевистской России.
Детские и юношеские организации скаутов, витязей, соколов, разведчиков стали важным адаптационным инструментом и площадкой для патриотического воспитания в Зарубежье. Учитывая, что русская школа в 1930-е гг. умирала, традиционные социальные институты, способствовавшие социализации молодого поколения, переживали кризис, задачи, выполняемые ими, трансформировались, внешкольные мероприятия, культурно-просветительная работа, роль семьи приобретали особое значение в реализации попыток сохранить национальное самосознание детей и молодежи.
Пространство жизнедеятельности определило новые формы адаптации, социализации, помощи и в целом решения детского вопроса. На первый план все активнее выходил фактор иноязычного окружения, что вело к денационализации, утрате прежних ориентиров. Создание собственной образовательной системы стало защитным механизмом транстерриториальной Зарубежной России, но осложняло процессы аккультурации и ассимиляции русских беженцев, поскольку ставка была сделана на формирование и накопление национального интеллектуального ресурса для «возрожденной после падения большевизма» России.
Напряженная сосредоточенность на всем исключительно национально специфическом обуславливалась контекстом доминирования местной культуры. Страх денационализации заставлял отказаться от освоения чужой культуры во имя спасения своей. На тенденцию «отгородиться, обособиться, сосредоточиться в своем кругу, упрямо отворачиваясь от соблазнов иностранной жизни» обратила внимание деятель русской культуры Ю.Л. Сазонова. Самоизоляция казалась многим патриотической обязанностью. Отгороженность от чужой жизни, замкнутость в собственном кругу создавали «опасность некоей провинциальной психологии». Осознание, что нет непримиримости между национальным самосознанием и принятием иностранной жизни, пробивалось с трудом из-за отсутствия под-
87
питки с родины. «Чтобы хранить и развивать русский язык, - писала Ю.Л. Сазонова, - нет надобности отказываться от знания языков иностранных. Чтобы ценить русскую культуру, нет основания пренебрегать культурой европейской. Напротив, чем внимательнее, чем полнее будем мы вглядываться в окружающую нас жизнь, чем больше будет у нас с ней внутренних связей и чем старательнее будем мы изучать культурные ценности приютивших нас стран, тем вернее и плодотворнее становится наше служение культуре русской. Нерушимость мыслей о России не исключает внимания к той стране, где мы находимся» [37]. И все-таки русский язык смешивался с местным, дети стали изучать его как иностранный, национальная идентичность утрачиваться, несмотря на все усилия активизировать внешкольную работу для сохранения русской среды. Тенденция к утере национальной идентичности означала утрату России зарубежной. Под натиском времени и в силу «погружения» носителей русского языка в иноязычную среду язык переставал быть для массы эмигрантов доминирующим средством общения, хотя оставался инструментом создания культурных ценностей при сохранении литературной нормы России конца XIX - начала ХХ в., фактором, объединявшим русский мир. «Судьба всякого народа связана с судьбою его языка», - писал Е.В. Спекторский. Утрата языка свидетельствовала об угасании феномена России Зарубежной.
Не только язык, но и духовное родство, основанное на Православии, к 1930-м гг. теряло твердое основание. Колоссом на глиняных ногах оказалась РПЦ, призванная быть стержнем, притягивающим соотечественников, который позволял эмиграции сплотиться, проявить милосердие друг к другу, найти душевное спокойствие, осознать общность корней. Раскол в РПЦ привел к образованию Русской православной церкви за рубежом [38]. Процесс, начавшийся сверху и докатившийся до низов, осложнял положение церкви и приходов. Церковь из очага сохранения и восстановления традиций, института консолидации разрозненных в политическом отношении групп эмигрантов превратилась в источник разногласий и противостояния. Политические противоречия, которые вели к формированию нескольких русских православных юрис-дикций за рубежом, прикрывались каноническими спорами. Писательница М. Каллаш с сожалением отмечала в письме митрополиту Евлогию в 1926 г.: «Беженство, чем дальше, тем больше, утрачивает духовную связь с православной Россией, и на этой почве, как плесень, растет грех автокефальных вожделений» [39]. В.А. Маклаков считал, что «разделение церквей есть, конечно, печальный скандал,
более сенсационный, чем аналогичные расколы среди писателей, адвокатов, докторов» [40].
Не получила развитие деятельность Первого съезда русских эмигрантских писателей и журналистов, состоявшегося в мае 1928 г. в Белграде.
Идейная «разноликость» диаспоры и связанная с ней изнурительная внутренняя борьба как концепций, так и амбиций (для некоторых ставшая самоцелью и даже способом выживания на чужбине) явились одной из причин политического краха Зарубежной России [41]. Поэтому можно говорить об угасании «эмигрантской жизни и политической мысли» [42]. Укрепление позиций СССР, происходившее на фоне ухудшения политико-экономической ситуации во многих странах, лишало эмиграцию надежд на падение режима большевиков, его перерождение. Это способствовало распространению в массе эмигрантов либо примиренческих настроений, либо росту экстремизма, а также более глубокой ассимиляции в странах расселения.
Быт эмигрантов переставал ориентироваться на воспроизводство привычных русских образцов, а все более и более диктовался местными национальными культурами и традициями, что предопределяло постепенный распад эмигрантского единства и ассимиляцию значительной части русских беженцев населением тех стран, где они проживали. Замкнутый, обособленный мир постепенно разрушался. Русская среда размывалась, ресурсы для ее воспроизводства истощались.
С конца 1920-х гг. русский мир стал не только значительно меняться, но и численно сокращаться. Речь идет не только о естественной убыли, но и об активизации натурализации. Так, к 1938 г. состав русской колонии в Болгарии «лишился наиболее действенной своей части, перешедшей в болгарское подданство» [43]. Даже сами изгнанники понимали, что в этих условиях претендовать на лидерство в «русском вопросе», играть «политическую роль и выступать от имени России или просто эмиграции» невозможно. Е.В. Саблин, основавший в Лондоне Русский дом, саботировал, например, насколько было сил, «доморощенных бриттов», т. е. «всяких Ивановых, Петровых и Сидоровых, обзаведшихся британскими паспортами», но продолжавших заниматься русскими делами [44].
В то же время 1930-е гг. стали временем человеческих утрат. Тема смерти становится чрезвычайно злободневной, она звучит все настойчивее в переписке, в литературе, т. к. деятели эмиграции, чьими руками создавался феномен Зарубежья, уходили из жизни (чаще - в силу естественных причин). Г.Н. Кузнецова отмечает в «Грасском дневнике», что эмиграция живет в «атмосфере
88
беспрестанных смертей». Возникало острое ощущение, что похороны видных деятелей эмиграции приобретали символическое значение похорон Зарубежной России. В литературных произведениях 1930-х гг. основной темой становится дробление и распад жизни, тленность бытия. Призрачность и обреченность эмигрантского существования осознавались с особым трагизмом и безысходностью. Отсутствие почвы формировало мироощущение катастрофы или бесконечного путешествия. Е.Д. Кускова писала С.П. Постникову 9 января 1933 г.: «Желаю Вам того же, чего и себе, - увидеть землю! Как в плавании по бурному морю-океану: земли, земли! А земля все от нас как будто отдаляется... Продержимся ли? Или бесславно утонем?» [45].
«Оглядываясь на годы вольного зарубежья», В.В. Набоков писал: «.я вижу себя и тысячи других русских людей ведущими несколько странную, но не лишенную приятности жизнь в вещественной нищете и духовной неге, среди не играющих ровно никакой роли призрачных иностранцев, в чьих городах нам, изгнанникам, доводилось физически существовать. Туземцы эти были как прозрачные, плоские фигуры из целлофана, и хотя мы пользовались их постройками, изобретениями, огородами, виноградниками, местами увеселения и т. д., между ними и нами не было и подобия тех человеческих отношений, которые у большинства эмигрантов были между собой. Но, увы, призрачные нации, сквозь которые мы и русские музы беспечно скользили, вдруг отвратительно содрогались и отвердевали; студень превращался в бетон и ясно показывал нам, кто собственно бесплотный пленник и кто жирный хан. Наша безнадежная физическая зависимость от того или другого государства становилась особенно очевидной, когда приходилось добывать или продлевать какую-нибудь дурацкую визу, какую-нибудь шутовскую карт д'идантите (Удостоверение личности), ибо тогда немедленно жадный бюрократический ад норовил засосать просителя, и он изнывал и чах, пока пухли его досье на полках у всяких консулов и полицейских чиновников. Бледно-зеленый несчастный нансенский паспорт был хуже волчьего билета; переезд из одной страны в другую был сопряжен с фантастическими затруднениями и задержками. Английские, немецкие, французские власти где-то, в мутной глубине своих гланд, хранили интересную идейку, что, как бы, дескать, плоха ни была исходная страна (в данном случае, Советская Россия), всякий беглец из своей страны должен априори считаться презренным и подозрительным, ибо он существует вне какой-либо национальной администрации» [46].
Замкнутый, обособленный русский мир постепенно разрушался. Русские изгнанники даже потеряли пресловутую монополию на нансенов-ские паспорта. Как отмечал П.П. Юренев, посетив Прагу в начале 1930 г., русский быт, воспоминания, уклад еще по инерции сохранялись, но все больше затягивала «новая жизнь: днем служба в обществе чешских коллег, вечером - кафе для холостых, домашний уют для женатых со всей обстановкой собственной квартиры, с детской коляской и семейными заботами. .они не перестают быть, может быть, русскими, но перестают быть русскими беженцами» [47]. Необходимость интеграции все ярче обнаруживала себя. В ходе адаптации сокращалась дистанция между Зарубежьем и средой страны-реципиента.
В значительной степени эти изменения обуславливались укреплением советской власти в СССР. Метрополия изменила и международную атмосферу вокруг беженского вопроса. Лига Наций перенесла центр тяжести в его решении на урегулирование юридического статуса изгнанников, помощь в социальной сфере. Учет, расселение и, тем более, репатриация потеряли актуальность. С конца 1930-х гг. «русский вопрос» на уровне Лиги Наций перестал существовать. Был положен конец деятельности Нансеновского офиса по защите интересов русских беженцев, что произошло не без давления Советского Союза.
Само понятие «беженец», появившееся благодаря русским изгнанникам в начале 1920-х гг., к концу 1930-х гг. потеряло свою национальную составляющую. Акцента на русских уже сделано не было. По настоянию большевиков «был убран весь русский элемент» как в соответствующих учреждениях при Лиге Наций, так и на местах. А.В. Маклаков писал председателю правления Объединения русских эмигрантских организаций в Чехословакии А.С. Ломшакову 19 марта 1938 г.: «Вы, вероятно, знаете, что по самым разнообразным причинам наше положение резко изменилось; мы не занимаем прежнего исключительного положения, когда был женевский орган, специально нас обслуживающий, и когда мы не хотели, чтобы к нам примешивали беженцев других категорий. Причин изменения отношения к нам очень много, но одной совершенно достаточно. В Лиге Наций сидят Советы.» [48].
Продвинутая адаптация россиян, их положительная социальная мобильность была невозможна без слияния с принимающим обществом. Российское Зарубежье, выполнив свою функцию, стало терять одну позицию за другой. Однако специфичность русского мира 1920-1930-х гг. внесла свою
лепту в складывавшееся правовое пространство и, соответственно, в современное международное право о беженцах.
Вопреки всему, Зарубежье стремилось сохранить историческую память, «видимые знаки прошлого» в качестве доказательства своего собственного существования. Как завещание, произнес заключительные слова своего доклада «Русская эмиграция и ее значение в культурной жизни других народов» Г.Н. Пио-Ульский: «Гордитесь, что вы русские, гордитесь Великим Отечеством, гордитесь этой чудной культурной страной и не берите примера с тех наших соотечественников, которые, усвоив хорошо местный язык, стараются забыть, что они -русские. Эти люди не достойны своего Отечества. Кличка "русский" - кличка почетная, и к ней с вполне оправданным уважением должны относиться не только славянские народы, но и иноземцы...» [49].
Русского Зарубежья не стало, но остался русский мир. Как у И.А. Бунина: «Россию, наше русское естество, мы унесли с собой, и где бы мы ни были, мы не можем не чувствовать ее» [50].
Примечания:
1. Раев, М. Россия за рубежом. История культуры русской эмиграции 1919-1939. - М., 1994 (Нью-Йорк, 1990, англ. яз.).
2. Йованович, М. Чехословакия и Югославия на карте Зарубежной России (в первой половине 20-х гг. ХХ в.) // Международная конференция «Русская, украинская и белорусская эмиграция в Чехословакии между двумя мировыми войнами. Результаты и перспективы исследований. Фонды Славянской библиотеки и пражских архивов. Прага, 14 - 15 августа 1995 г. Сб. докладов. Ч. 2. - Прага, 1995. Он же. Россия в изгнании. Границы, масштабы и основные проблемы исследования // Русская эмиграция в Югославии. - М., 1996. - С. 37-40 и др.
3. Подробнее см.: Российская эмиграция: численность, расселение // Население России в ХХ веке. Исторические очерки. Т. 1. 1900-1939 гг. - М., 2000. - С. 134-142.
4. Комин, В.В. Крах российской контрреволюции за рубежом. Учебное пособие. - Калинин, 1977. - С. 18.
5. Ковалевский, П.Е. Зарубежная Россия. - Париж, 1971. - С. 12.
6. ГА РФ. Ф. 5911. Оп. 1. Д. 93. Л. 2. Из письма В.И. Захарова и П.Н. Савицкого Леонтию Васильевичу (?) от 3 ноября 1928 г.
7. Большая Советская Энциклопедия. Изд. 1-е. Т. 64. -М., 1934. - С. 162.
8. Возрождение. (Париж). 1928. 30 августа.
9. Там же.
10. Ященко, А.С. Юридическое положение русских за границей // Русский Берлин / сост., предисл. и персоналии В.В. Сорокиной. - М., 2003. - С. 39.
11. Подробнее см.: Миронова Е.М. Обзор основных направлений деятельности русских представительств в
изгнании // Проблемы истории Русского Зарубежья. Вып. 1. - М., 2005. - С. 122-134; Будницкий О.В. Послы несуществующей страны // «Совершенно лично и доверительно!»: Б.А. Бахметев - В.А. Маклаков: Переписка 1919-1951. Т. 1. - М., 2001. - С. 16-96; Он же. «Пронунциаменто» трех чиновников Министерства иностранных дел (К истории возникновения Совета российских послов в Париже) // Зарубежная Россия. 1917-1939. Кн. 2. - СПб., 2003. - С. 9-18.
12. См.: В жерновах революции. Русская интеллигенция между белыми и красными в пореволюционные годы. Сборник документов и материалов. - М., 2008; Кошкидько В.Г., Чубыкин И.В. Парижское совещание членов Учредительного собрания 1921 года (по материалам Пражской коллекции ГАРФ) // Зарубежная Россия. 1917 - 1939 гг. - СПб., 2000. - С. 16-19 и др. Совещание избрало Исполнительную комиссию в составе: Н.Д. Авксентьева, М.М. Винавера, В.М. Зензинова, А.Ф. Керенского, А.И. Коновалова, С.Н. Максудова, Н.В. Макеева, П.Н. Милюкова и О.С. Минора. На комиссию было возложено проведение в жизнь постановлений Совещания, подготовка к следующему Совещанию членов Учредительного собрания всех необходимых материалов для создания постоянного органа представительства интересов России за границей, изучение вопросов о положении российских граждан и государственного имущества России за границей. В составе Исполнительной комиссии первоначально были созданы три отдела: защиты русских граждан, финансово-экономический, международно-политический. В дальнейшем были образованы: подотделы военнопленных и интернированных, юридический подотдел и при нем юридическая комиссия, информационное бюро, отдел внешних сношений. Комиссия прекратила свою деятельность осенью 1922.
13. Трубецкой, Гр., О единстве Церкви // Русская мысль. Ежемесячное литературно-политическое издание под ред. П. Струве. Кн. У1-УШ. - Прага-Берлин, 1923. - С. 284.
14. Митрополит Евлогий. Путь моей жизни. - М., 1994.
- С. 458.
15. См.: Волошина, В.Ю. Вырванные из родной почвы. Социальная адаптация российских ученых-эмигрантов в 1920-1930-е годы. - М., 2013; Бочарова, З.С. Основы национальной системы образования в Зарубежной России 1920-х гг. // Государство и развитие образования в России ХУШ-ХХ вв.: политика, институты, личности. Материалы XIII Всерос. науч-но-практич. конференции. - Москва: РУДН, 14-15 мая 2009 г.
16. Мережковский, Д.С. Наш путь в Россию // Вестник РХД. - 2006. - № 191. - С. 244.
17. Филин, М. От составителя // Центральный Пушкинский комитет в Париже (1935-1937). - М., 2000. -Т. 1. - С. 7.
18. Павлова, Т.Ф. Русский заграничный исторический архив в Праге // Вопросы истории. - 1990. - № 11.
- С. 20, 25.
90
19. Русская идея / сост. и авт. вступ. статьи М.А. Маслин.
- М., 1992. - С. 375.
20. Рапопорт, Ю. Конец Зарубежья // Современные записки, 1939. - № 69. - С. 376.
21. Созданный при Лиге Наций в 1921 г. верховный комиссариат по делам русских беженцев во главе с Ф. Нансеном имел в ряде стран своих представителей, получивших официальный статус после подписания международного соглашения 1928 г., а затем конвенции о юридическом статусе русских беженцев 1933 г. Одной из функций представительств стала заверка копий документов эмигрантов, составленных на русском языке, и их переводов на иностранный язык; подтверждение перед местными властями прежнего места службы, профессиональной квалификации, университетских и академических званий, выдача удостоверений, заменявших утерянные и оставшиеся в России аттестаты и дипломы об окончании различных учебных заведений, о производственном стаже и пр.; рекомендация беженца компетентным властям, в частности, по вопросам допуска в школы, библиотеки и т.д.
22. Можно ли натурализоваться? // Последние новости. (Париж), 1928, 8 ноября.
23. Там же.
24. Возрождение. 1928. 25 сентября.
25. Цит. по: Николаев, Д.Д. Н.А. Тэффи и русские периодические издания в Чехословакии // Творчество Н.А. Тэффи и русский литературный процесс первой половины ХХ века. - М., 1999. - С. 127.
26. Николаев, Д.Д. Указ. соч. - С. 128.
27. Сазонова, Ю.Л. Денационализация // Русский язык в Зарубежной России. - М., 2007. - С. 183.
28. В.Ф. Беженский вопрос в Лиге Наций (Письмо из Женевы) // Возрождение, 1928, 20 сентября.
29. Под денационализацией понимается угроза и реальные явления утраты подрастающим поколением личностных установок на сохранение национальной идентичности, языка, культуры, знаний отечественной истории и литературы и принятие под давлением условий социальной среды социокультурных ценностей страны проживания.
30. Зеньковский, В.В. Религиозное движение среди русской молодежи в эмиграции // Зеньковский В.В. Собрание сочинений. в 2 т. Т. 2. С. 128.
31. Адамович, Г. Вклад русской эмиграции в мировую культуру // Адамович Г. Одиночество и свобода / сост., автор предисл. и прим. В. Крейд. - М., 1994.
- С. 143.
32. Струве, П.Б. Дух и Слово. Сб. статей. - Париж, 1981.
- С. 306.
33. Мережковский, Д.С. Наш путь в Россию // Вестник РХД. - 2006. - № 191. - С. 244.
34. Филин, М. От составителя // Центральный Пушкинский комитет в Париже (1935-1937). - М., 2000. -Т. 1. - С. 7.
35. Цит. по: Докашева, Е.С. Русский культурно-исторический музей в Праге. - М., 1993. - С. 14.
36. Под денационализацией имеется в виду угроза и реальные явления утраты личностных установок на сохранение национальной идентичности, языка, культуры и принятие под давлением условий социальной среды социокультурных ценностей страны проживания.
37. Сазонова, Ю.Л. Денационализация // Русский язык в Зарубежной России. - М., 2007. - С. 183-186.
38. 17 мая 2007 г. Русская православная церковь и русская православная церковь за рубежом подписали в Москве Акт о каноническом общении. Это событие стало логическим завершением длительного периода разделения двух частей русского православия. В настоящее время в Русской зарубежной церкви 8 епархий и более 300 приходов.
39. Исторический архив. - 1996. - № 1. - С. 95-96.
40. В.А. Маклаков - Е.В. Саблину. Париж, 13 сентября 1938 г. // Чему свидетели мы были. Переписка бывших царских дипломатов. - 1934-1940. В 2 кн. - М., 1998. Кн. 2. - С. 113.
41. См.: Митрохин, В.А. Российская эмиграция: общественная мысль и политическая деятельность (20 - 30-е годы XX в.). Автореф. дисс. д.и.н. Саратов, 2009. - С. 4.
42. Белов, В. Белое похмелье. - М.: Пг., 1923. - С. 88.
43. Е.В. Саблин - В.А. Маклакову. Лондон, 27 февраля 1940 г. // Чему свидетели мы были. Переписка бывших царских дипломатов. - 1934-1940. В 2 кн. - М., 1998. Кн. 2. - С. 323.
44. В.А. Маклаков - В.Н. Штрандтману, Париж, 24 октября 1935 г. // Чему свидетели мы были. Переписка бывших царских дипломатов. - 1934-1940. В 2 кн. -М., 1998. Кн. 1. - С. 343.
45. ГА РФ. Ф. 6065. Оп. 1. Д. 57. Л. 29.
46. Набоков, В.В. Другие берега. URL: http://www.fide!-kastro.ru/nabokov/berega.htm (04.04.2012)
47. Бюллетень № 56 Российского Земско-Городского комитета. - Париж, 1930, 15 янв. - С. 11.
48. Чему свидетели мы были. Переписка бывших царских дипломатов. - 1934-1940. В 2 кн. - М., 1998. Кн. 2. - С. 42.
49. Пио-Ульский, Г.Н. Русская эмиграция и ее значение в культурной жизни других народов. - Белград, 1939. -С. 60. Доклад был прочитан в 1938 г. в Союзе русских инженеров в Белграде и опубликован уже после смерти Пио-Ульского. ЦКЬ: http://ric0l0r.0rg/rz/statii/rzr/2/
50. Седых, А. Далекие, близкие. - М., 1995. - С. 206.
