CC BY
56
УДК 791.6
В. Н. Попова
кандидат культурологии, Екатеринбургский государственный театральный институт E-mail: [email protected]
ФЕНОМЕН РЕВОЛЮЦИОННОГО ПРАЗДНИКА: ИСТОРИЯ ПОЯВЛЕНИЯ И ЗАБВЕНИЯ
Раскрывается феномен революционного праздника, история его становления и последующего исключения из российского праздничного календаря. Анализируются праздничные формы, атрибутика революционного праздника и развитие революционного праздничного календаря в период после Октябрьской революции 1917 г. Исследуется взаимосвязь революционного праздника и коллективной памяти, рассматриваются практики реконструкции прошлого в празднествах, практики забвения «негативного» прошлого, особенности конструирования революционных «мест памяти». Революционный праздник представлен в ключе авторской типологии государственных праздников: как «праздник-реконструкция» и «праздник-закрепление», выполняющий одновременно функцию воссоздания событий, ставших основой государства, и функцию регулярного обращения общества не только к историческому событию, но и к идеологическим смыслам, составляющим суть праздника. Также рассматриваются основные причины, по которым формат революционного праздника оказался не востребован в современной России. Праздничный календарь после распада Советского Союза претерпел существенные изменения: даже сохранив прежние временные рамки, большинство праздников получили новое смысловое наполнение.
Ключевые слова: праздничная культура, революция, революционный праздник, коммеморация, коллективная память, забвение, советская культура
Для цитирования: Попова, В. Н. Феномен революционного праздника: история появления и забвения /В. Н. Попова//Вестник культуры и искусств. — 2019. — № 4 (60). — С. 58—65.
Целью данной статьи видится изучение советского революционного праздника — феномена, ставшего порождением советской культуры и утратившего свою значимость с распадом Советского Союза. Объектом исследования является праздничная культура России XX — начала XXI в., предметной областью — эволюция советского революционного праздника.
Спустя почти 30 лет после распада Советского Союза изучение культуры XX в. все также актуально. Отголоски «советского» продолжают долетать до современности. Процесс формирования праздничного календаря всегда теснейшим образом связан с актуальным состоянием культуры и социальными переменами. Российскому праздничному календарю от советской эпохи досталась значительная часть праздников: в боль-
шинстве своем они сохранили названия и закрепленные за ними даты, однако утратили первоначальный смысл. Анализируя историю возникновения и исчезновения из календаря ряда праздников, мы сможем лучше понять сменившие друг друга эпохи и смыслы, бывшие актуальными в конкретный исторический период.
Революционный праздник — особый феномен, ставший одним из символов величайших перемен в истории государства, он был призван отобразить те изменения, которые происходили в обществе и государстве в целом. Прежде всего нас будут интересовать праздники советской эпохи, однако с целью более полного раскрытия сути революционного праздника, мы будем обращаться и к истории Франции — законодательницы «революционной моды».
58
59
Революционный праздник — день или дни торжества, установленные в честь революционных событий. Следовательно, основная цель всякого революционного праздника — обращение к событиям прошлого, являвшимся причиной перемен в настоящем или оказавшим непосредственное влияние на становление государства. Революция сама по себе как историческое событие — разовое действо. Одного факта ее свершения недостаточно для формирования образа революции в коллективной памяти народа. Для оформления и закрепления воспоминаний требуется регулярная работа с образами прошлого, и праздник для этого подходит как нельзя более кстати.
В целом праздничный календарь — это то, что П. Нора называет «коммеморатив-ной бдительностью» [4, с. 27]. Перед историей все равны, и рано или поздно все исторические события покроются завесой времени. Календарь же фиксирует все те моменты, которые обществу надлежит помнить в данный момент, это и есть актуализация нужных исторических событий. Периодическое возвращение к истокам (событию), постепенное усиление образов прошлого мифологической аурой позволяет зафиксировать правильные воспоминания и обеспечить легитимность настоящего. «Праздник служит — кроме многих других функций — также воскрешению в памяти обосновывающего прошлого. Обосновывается через обращение к прошлому не что иное, как идентичность вспоминающей группы. Это не повседневная идентичность. Коллективным идентич-ностям присуща торжественность, приподнятость над уровнем повседневности» [1, с. 55]. Таким образом, революционный праздник обеспечивает сплочение общества, подчеркивает принадлежность к группе, а кроме того — делает это в особой обстановке, раскрывающей степень его важности и того события, в честь которого он установлен.
Оценки значимости и сути революционного праздника расходятся. В исследовании М. Озуф, посвященном революционным праздникам Франции XVIII в., приводится две полярных модели: «Согласно пер-
вой... праздник — это прежде всего величественное движение народных масс, их безмятежная торжественность, мирное заполнение открытого пространства, обретение свободы. <...> Вторая модель. является зеркальным отражением первой. В соответствии с ней народные массы, принимающие участие в празднествах, шагают церемониальным маршем, безропотно подчиняясь палочке невидимого дирижера; даже в пространстве есть что-то принужденное. все дышит несвободой» [5, с. 43—44]. Вышеназванное характерно не только для Франции, но и для описания революционного праздника вообще.
Советский революционный праздник совмещал в себе обе обозначенные стадии. Революционное движение и его оценки не были едиными. В первые годы после революции значительная часть населения, охваченная воодушевлением, возлагала определенные надежды на социальные перемены. В то же время были и те, кто не принял революцию, придерживался иной политической позиции и иллюзий относительно своего будущего не имел. Однако несмотря на наличие несогласных, уже в первые годы советской власти стало очевидно, что государство ждут серьезные перемены, и в числе первых изменениям подвергся праздничный календарь (при царском режиме целиком состоявший из религиозных и самодержавных праздников). Собственно государственных праздников до этого не существовало, поскольку самодержец и был олицетворением государства. Появление государственного праздника, посвященного становлению целой страны, а не отдельной личности, — это новшество советской культуры.
Сразу после победы революции возникло довольно много праздников, и все они так или иначе были связаны с революционными событиями. Ш. Плаггенборг приводит такие данные: только в Петрограде в период с октября 1918-го по октябрь 1922 г. было отмечено 23 праздника (среди них годовщины Октябрьской революции, праздник свержения самодержавия, день Красной армии, Кровавое воскресенье, маевки, день Париж-
60
ской коммуны, праздник Конституции), и этот список можно назвать неполным [7, с. 290—292]. Одной из первоочередных задач советской власти стало вытеснение прежней системы праздников и их символики, построенное на обыгрывании ситуации «тогда — теперь». Это противопоставление в более широком смысле можно трактовать как борьбу с прошлым вообще.
Описывая реформирование праздничного календаря в первые годы советской власти, С. Н. Шаповалов отмечает, что поначалу этот процесс шел довольно осторожно, что было обусловлено целым рядом причин: наличием сторонников самодержавных традиций, отсутствием на тот момент новых традиций и необходимостью неотложных преобразований в других сферах [11]. Владимир Маяковский, поддержавший идею революции, в 1920 г. так передал становление новых традиций молодого государства [3]:
Праздновать способы разные, как мы праздник отпразднуем?
Будем ли знамя выше поднять стараться? Будем ли в ногу идти в рядах демонстраций? Будем ли слушать ораторов речи? В театрах ли проведем вечер? И с песнями разойдемся? Этого мало!
Чтоб не выпало знамя, а маячило ало,
чтоб все закрепить, что добыто, —
панщина, баронщина должна быть добита!
В Октябрьскую годовщину пусть ширится клятва:
добить врага революции проклятого.
Пусть все объединятся в грозной решимости —
барона и пана вымести.
В этом тексте выражена сама суть революционного праздника — он не сводится к стройным рядам демонстрантов и речам официальных лиц, он есть идея революции, манифест, публичное выражение намерения объединиться против враждебных революции сил. «Закрепить, что добыто» — прямая отсылка к тому, что революция не статичный завершившийся исторический факт, а продолжающееся действо, не прекратившаяся борьба.
Исследуя проблематику взаимосвязи праздника и практик работы с прошлым, мы опираемся на типологию, согласно которой все государственные праздники России XX в. (в советский период) можно разделить на три группы: «праздник-реконструкция», «праздник-вытеснение», «праздник-закрепление» [6]. Революционные праздники в равной степени могут быть отнесены к двум из этих типов — «празднику-реконструкции» и «празднику-закреплению».
Рассмотрим на конкретных примерах, в каких взаимоотношениях находятся праздник и память в соответствии с предложенной нами типологией. Базовая функция «праздника-реконструкции» — репрезентация символически переработанного прошлого, зафиксированного в культурной памяти. Именно эта группа формирует память о прошлом у последующих поколений, обеспечивает доступ к коллективному в культуре. Праздники, отнесенные к ней, являются основополагающими в культуре государства и играют первостепенную роль в формировании национальной идентичности. В советской России главным праздником был День Октябрьской революции. Возвращение к революционным событиям посредством праздника и применяемых коммемо-ративных практик довольно долго позволяло сохранять «живую» память о свершившемся. Реконструкция событий 1917 г. и становления советского государства воплощалась в самых разных формах — от появившейся традиции лозунгов на демонстрациях до масштабных театрализованных постановок. Ярким примером такой «реконструкции» служит театральная постановка Николая Евреи-нова «Взятие Зимнего дворца» в 1920 г., приуроченная к третьей годовщине революции. В этом грандиозном действе было занято огромное количество участников — по разным данным от 8 до 10 тысяч человек, а подмостками и кулисами служило само городское пространство (рис. 1).
«Реконструкция» здесь не случайно взята в кавычки, поскольку это можно назвать, скорее, художественной интерпретацией событий. Однако для нас важен не факт иска-
61
жения истории, а именно подход к прошлому и попытка закрепления «нужных» воспоминаний. История и память о ней редко бывают идентичны. Л. П. Репина пишет, что «на социальное значение памяти, как и на ее внутреннюю структуру и способ передачи, мало воздействует ее соответствие реальности» [8, с. 326]. Нередко бывает так, что поначалу история и память противопоставляются друг другу. А вслед за стадией поляризации «истории» и «памяти», отмечает А. Асс-ман, наступает стадия взаимодействия между ними. «История — это не только точка зрения, с которой стратегии коллективной памяти проверяются и опровергаются, но также и область, с помощью которой они описываются и объясняются» [12].
В качестве еще одного примера «праздника-реконструкции» следует упомянуть День международной солидарности трудящихся всех стран (1 мая), история которого началась еще в конце XIX в. Однако после 1917 г. праздник приобрел новые оттенки — миллионы рабочих вышли на улицы с лозунгами коммунистической партии «Вся власть Советам!» и другими характерными для того времени призывами. Как правило, 1 мая отмечали демонстрациями и подведением итогов работы трудовых коллективов, и этот день был тесно связан с победой Октябрьской революции.
Классические сценарии советского революционного праздника сложились не сразу. Если поначалу присутствовала определенная степень свободы и в период празднования допускалась инициатива «снизу», то со временем «торжества, организованные коммунистами, перестали быть праздниками революционного народа, праздниками рабочих» [7, с. 300], появилась жесткая регламентация «сверху». А. В. Луначарский, с восторгом описывавший празднование 1 мая 1918 г. как свободное волеизъявление масс [2, с. 83], позднее признавал, что разрыв между властью и народом все увеличивается, и постепенно революционные праздники обрели устойчивые функции и формы празднования, регламентированные от начала и до конца [9].
Еще один механизм работы с прошлым, применяемый при организации революционного праздника, — создание символических меток в пространстве. Работа по созданию новых памятных мест велась целенаправленно, о чем свидетельствует «Декрет о памятниках Республики», согласно которому памятники, воздвигнутые в честь царей и их слуг и не представляющие исторической и художественной ценности, должны быть убраны с площадей и улиц [10, ст. 416]. «Места памяти рождаются и живут благодаря чувству, что спонтанной памяти нет, а значит — нужно создавать архивы, нужно отмечать годовщины, организовывать празднования, произносить надгробные речи, нотариально заверять акты, потому что такие операции не являются естественными», — пишет П. Нора [4, с. 26]. На месте символов царской России должны были появиться памятники новым героям — творцам революции. Работа с памятью о революции активно велась не только на монументальном, но и на индивидуальном уровне: надлежало знать имена героев революции и помнить их вклад в историю. Отметим также, что уже через пару лет заговорили о необходимости создания музея революции, и в 1919 г. первый музей открылся для посетителей. Таким образом недавняя история сразу приобрела статус монолитной «древности».
На этом этапе продолжается процесс формирования революционной символики, которая затем приобретет общегосударственное значение. Все символы, созданные после революции, были противопоставлением царскому режиму и отражали дихотомию «тогда — теперь», «прошлое — настоящее». Причем прошлое почти всегда носило отрицательный характер, тогда как настоящее и будущее — положительный. Одним из примеров такого противопоставления является плакат Н. М. Кочергина «1 мая 1920 года» (рис. 2): пролетарий между бородатым крестьянином с косой в руках и молодой крестьянкой с серпом в левой вытянутой руке гордо шагает на фоне солнца (очевидно, символ светлого будущего). Рядом бегут мальчишки, держащие в руках красную ма-
62
терию и книгу. На заднем фоне — масса народа с красными стягами. Герои плаката попирают условную «могилу прошлого», в которой покоятся корона, двуглавый орел, мешок денег и колонна, увенчанная ионической капителью.
Революция в данном случае выступает в качестве посредника при переходе из одного состояния в другое, что подчеркивает надпись на плакате: «Через обломки капитализма к всемирному братству трудящихся».
«Праздник-закрепление» предполагает работу с уже оформившейся историей и направлен главным образом на то, чтобы правильно и — что немаловажно — регулярно адресоваться к прошлому, закрепляя тем самым новшества в статусе традиции. Со временем обращение к годовщине Октябрьской революции стало носить формальный характер. Все «правильные» формы уже были отточены и не требовали яркого воспроизведения событий. Именно в этот момент формируется вторая модель, о которой говорила М. Озуф, — революционный праздник становится все более принужденным и формализованным мероприятием.
Говоря в целом о советском революционном празднике, сделаем вывод, что по сравнению с предшествовавшими ему типами праздников (религиозные, традиционные, календарные и т. д.) он приобрел следующие черты: массовость, идеологическую обусловленность, активное использование коммеморативных практик.
После распада Советского Союза смена политической и культурной парадигм привела к существенной трансформации праздничного календаря. В первой половине XX в. революция 1917 г. нередко рассматривалась как «праздник» — триумф рабоче-крестьянских масс и победа добра над злом. Напротив, изменения, начавшиеся в России в 1990-х гг., не вызывали воодушевления и подъема энтузиазма, в массе своей население не связывало с крахом советской системы надежды на «светлое будущее», и в последнее десятилетие XX в. идея революции (или очередного переворота) приобрела скорее негативный оттенок. И если события
1917 г. вознесли идею революции, то «революция» 1991 г. произвела, скорее, обратный эффект: крах советской идеологии привел к глубокому кризису в обществе. Революционный праздник, как и сама идея мировой революции, утратила актуальность.
Несмотря на то, что формально в качестве праздничного и выходного дня День Октябрьской революции (7 ноября) просуществовал до 2005 г., он уже не находил прежнего отклика в обществе — государство, чье рождение было ознаменовано революцией, распалось. Новая страница истории требовала обновлений, и в 1996 г. день 7 ноября переименовали в День согласия и примирения, а в 2005 г. он перестал быть выходным в связи с учреждением нового государственного праздника — Дня народного единства (4 ноября). В современном российском праздничном календаре когда-то главный праздник, учрежденный в ознаменование Октябрьской революции, остался лишь памятным днем в истории.
1. Ассман, Я. Культурная память. Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности / Ян Ассман ; пер. с нем. М. М. Сокольской. — Москва : Языки славянской культуры, 2004. — 368 с. (Studia histórica). - ISBN 5-94457-176-4.
2. Луначарский, А. В. О массовых празднествах, эстраде, цирке / А. В. Луначарский. — Москва, 1981. — 424 с.
3. Маяковский, В. В. Праздновать способы разные, как мы праздник отпразднуем? / В. В. Маяковский // «Окна» РОСТА и Главполитпросвета, № 384 (стр. 169). — URL: http://mayakovskiy. lit-info.ru/mayakovskiy/okna-rosta/ okna-rosta-254.htm (дата обращения: 10.11.2019).
4. Нора, П. Проблематика мест памяти / П. Нора // Франция-память / П. Нора М. Озуф, Ж. де Пюимеж, М. Винок. — Санкт-Петербург, 1999. — С. 17—50. — URL: http://ec-dejavu.ru/ m-2/Memory-Nora.html (дата обращения: 10.11.2019). — Загл. с экрана.
5. Озуф, М. Революционный праздник: 1789—1799 / Мона Озуф ; пер. с фр. Е. Э. Ляминой. — Москва : Языки славянской культуры, 2003. — 416 с., ил., табл., вклейка после с. 352. — (Studia Historica). — ISBN 5-99457-126-8.
63
6. Попова, В. Н. Праздник как форма культурной памяти: государственные праздники России XX — начала XXI века : автореф. дис. ... канд. культурологии /
B. Н. Попова. — Екатеринбург, 2011.
7. Плаггенборг, Шт. Революция и культура: культурные ориентиры в период между Октябрьской революцией и эпохой сталинизма / Штефан Плаггенборг ; пер. с нем. И. Карташевой. — Санкт-Петербург, 2000. - 416 с. - ISBN 5-87516-190-6.
8. Репина, Л. П. Коллективная память и мифы исторического сознания / Л. П. Репина // Сотворение Истории. Человек — Память — Текст / отв. ред. Е. А. Вишленкова. — Казань, 2001. —
C. 321—343.
9. Руднев, В. А. Советские праздники, обряды, ритуалы / В. А. Руднев. — Ленинград : Лениздат, 1979. — 208 с., 12 л. ил.
10. Собрание узаконений и распоряжений рабочего и крестьянского прави-
тельства 1917—1918 // Собрание узаконений и распоряжений правительства за 1917—1918 гг. Управление делами Совнаркома СССР. - Москва, 1942. - URL: http://istmat.info/node/28408 (дата обращения: 10.11.2019). — Загл. с экрана.
11. Шаповалов, С. Н. Советские революционные праздники в 1918—1920-е гг. / С. Н. Шаповалов // Теория и практика общественного развития. — 2010. — № 1. — URL: http://teoria-practica. ru/rus/files/arhiv_zhurnala/2010/1/ istoriya/shapovalov.pdf (дата обращения: 10.11.2019). — Загл. с экрана.
12. Assman A. 2008. Transformations between history and memory. Social Research: An International Quarterly of the Social Sciences. Vol. 75. No 1: Collective Memory and Collective Identity. Ed. Arien Mack. New York: The New School. Р. 49—72. URL: https://www.jstor.org/ stable/40972052 (accessed: 10.11.2019).
Получено 19.11.2019
V. Popova
Candidate of Culturology, Ekaterinburg State Theatrical Institute E-mail: [email protected]
The Phenomenon of the Revolutionary Holiday: History of Appearance and Oblivion
Abstract. The article is devoted to the phenomenon of the revolutionary holiday, the history of its formation and the subsequent exclusion from the Russian holiday calendar. As the title implies the article describes the holiday forms, attributes of a revolutionary holiday and the formation of a revolutionary holiday calendar in the period after the October Revolution of 1917.
The article also deals with the relationship of the revolutionary holiday and collective memory; the practice of reconstructing the past in the festivities, the practice of forgetting the "negative" past, the design features of revolutionary "places of memory" are examined.
A revolutionary holiday is presented in the key of the author's typology of public holidays: as a "holiday-reconstruction" and "holiday-consolidation", which simultaneously performs the function of recreating the events that became the basis of the Soviet state and the function of regularly turning society not only to a historical event, but also to ideological meanings, constituting the essence of the holiday.
The article also discusses the main reasons why the format of the revolutionary holiday was not in demand in modern Russia. After the collapse of the Soviet Union, the holiday calendar has undergone significant changes: even while maintaining the old period, most holidays received a new meaning.
Keywords: festive culture, revolution, revolutionary holiday, commemoration, collective memory, oblivion, Soviet culture
64
For citing: Popova V. 2019. The Phenomenon of the Revolutionary Holiday: History of
Appearance and Oblivion. Culture and Arts Herald. No 4 (60) : 58-65.
References
1. Assmann J. 2004. Kul'turnaya pamyat'. Pis'mo, pamyat' o proshlom i politicheskaya identichnost' v vysokikh kul'turakh drevnosti [Cultural memory. Writing, memory of the past and political identity in the high cultures of antiquity]. Moscow : Yazyki slavyanskoy kul'tury. 368 p. (In Russ.).
2. Lunacharskii A. 1981. O massovykh prazdnestvakh, estrade, tsirke [About mass festivals, pop, circus]. Moscow. 424 p. (In Russ.).
3. Maiakovskii V. Celebrate different ways, how do we celebrate the holiday? «Okna» ROSTA i Glavpolitprosveta ["Windows" of GROWTH and Glavpolitprosvet]. No 384 (p. 169). Available from: http://mayakovskiy.lit-info.ru/mayakovskiy/okna-rosta/okna-rosta-254.htm (accessed: 10.11.2019). (In Russ.).
4. Nora P. 1999. Problems of places of memory. Frantsiya-pamyat' [France is a memory]. St. Petersburg. P. 17-50. (In Russ.).
5. Ozuf M. 2003. Revolyutsionnyy prazdnik: 1789-1799 [Revolutionary holiday: 1789-1799]. Moscow : Yazyki slavyanskoy kul'tury. 416 p. (In Russ.).
6. Popova V. 2011. Prazdnik kak forma kul'turnoy pamyati: gosudarstvennye prazdniki Rossii XX - nachala XXI veka [Holiday as a form of cultural memory: state holidays of Russia of the XX - beginning of the XXI century]. Ekaterinburg. (In Russ.).
7. Plaggenborg Sht. 2000. Revolyutsiya i kul'tura: kul'turnye orientiry v period mezhdu Oktyabr'skoy revolyutsiey i epokhoy stalinizma [Revolution and culture: cultural landmarks between the October Revolution and the era of Stalinism]. St. Petersburg. 416 p. (In Russ.).
8. Repina L. 2001. Collective memory and myths of historical consciousness. Sotvorenie Istorii. Chelovek-Pamyat' - Tekst [Creation of History. Man - Memory - Text]. Kazan. P. 321-343. (In Russ.).
9. Rudnev V. 1979. Sovetskie prazdniki, obryady, ritualy [Soviet holidays, ceremonies, rituals]. Leningrad : Lenizdat. 208 p. (In Russ.).
10. Collection of legalizations and orders of the workers 'and peasants' government 1917-1918. 1942. Sobraniye uzakoneniy irasporyazheniypravitel'stva za 1917-1918 gg. Upravleniye delami Sovnarkoma SSSR [Collection of legalizations and decrees of the government for 1917-1918. Management of affairs of the Council of People's Commissars of the USSR]. Moscow. Available from: http://istmat.info/ node/28408 (accessed: 10.11.2019). (In Russ.).
11. Shapovalov S. 2010. Soviet revolutionary holidays in the 1918-1920s. Teoriya i praktika obshchestvennogo razvitiya [Theory and practice of social development]. Available from: http://teoria-practica.ru/rus/files/arhiv_zhurnala/2010/1/istoriya/ shapovalov.pdf (accessed: 10.11.2019). (In Russ.).
12. Assman A. 2008. Transformations between history and memory. Social Research: An International Quarterly of the Social Sciences. Vol. 75. No 1: Collective Memory and Collective Identity. Ed. Arien Mack. New York: The New School. P. 49-72. Available from: https://www.jstor.org/stable/40972052 (accessed: 10.11.2019). (In Eng.).
Received 19.11.2019
65
