CC BY
39
УДК 32.001
Д.Н. ДУБРОВИНА, аспирант ОГИ
ФЕНОМЕН ПУБЛИКИ: СОВРЕМЕННЫЕ ТРАКТОВКИ И ЖИЗНЕННОЕ ВОПЛОЩЕНИЕ
Автор рассматривает соотносительность понятий «народ - публика - масса». Градации публики. Виды публичной активности. Неустойчивость соотношений между публикой и информационными взаимодействиями. Феномен политической игры как проявление публичности.
Народ. Публика. Масса. Собирательные группы. Публичность. Публичная сфера.
Игра.
Phenomenon of public: modern treatments and vital embodiment
The author examines correlativeness of concepts «people - public - masses». Gradation of public. Kinds of public activity. Instability of parities between public and information interactions. A phenomenon of politics tricks as display of publicity.
People. Public. Masses. Collective groups. Publicity. Public sphere. Game.
В классификации собирательных групп особое место принадлежит новообразованиям публики - предметному интересу отраслей социально-гуманитарного знания - от социально-философских и социологических теорий до конкретных моделей управления. Анализировать «публику» («публичность») означает исследовать значимый пласт социального процесса. Прежде всего необходимо локализовать основания публичной сферы как открытого пространства общественного поведения. На наш взгляд, существенный смысл понятия «публика» устанавливает К. Манхейм. Речь идет о формах ассоциации, которые базируются не на жизненных интересах, но на мнениях и границах и большем диапазоне, чем это имеет место в традиционной социальной жизни, и которым, по мысли автора, свойственна «флуктуация» в резко очерченных границах [1, с. 121]. Публика предстает достаточно образованием в пределах собирательных групп, заключающих внешний характер познавательных устремлений и разнохарактерный объем впечатлений (она не поднимается до уровня существенного усвоения смысла событий и предметного содержания знаний). По аналогии, масса - то, что еще более разноречиво и событийно, в поверхностном порядке приходит на смену традиционным установкам поведения.
Эти наблюдения находят подтверждение в философском понимании К. Ясперсом соотносительного значения «народа - публики - массы». «Публика есть первая стадия проведения народа в массу», - подчеркивает К. Ясперс. Первенствующее понимание «народ» заключается в его квантитативности (внутренней качественности), глубинной основательности духовно-исторических ценностей. Следовательно, «публика» есть ступень, посредством которой народное самосознание и широкая представительность «срываются в массу» (она, напротив, малосущественное и примитивно мыслящее образование, именно как массовидное, недалекое и упрощенное). Для К. Ясперса публика не более чем «эхо», отвечающее событиям в культурно-художественной, коллизионно-политической жизни. «Сообщество» народа - подлинная жизнь, и как только она перестает существовать, появляется множество публики, необъятное и вновь воплощающее «мнения» в условиях окружающей состязательности, и тогда вновь ниже уровнем - только масса [2, с. 141]. Рассуждениями К. Ясперса предопределяется существенный разворот в понимании публичных действий в современном обществе.
Так, в оценке Ю. Хабермасом идей легитимного господства как появления самоорганизующейся общественности создается основание для «многоголосо дискутирующей публики», активной гражданской общности, причем даже в роли
суверена государства [3, с. 40]. Но интерпретации феномена публики в более
значительной степени связаны с ее афишированием как формы эгалитарного процесса, осуществлением регулятивного идеала и прогрессивных видовых проявлений, во имя которого допускается критика институтов демократии. Апелляции к «публичному пространству» или «публичной сфере» призваны доказать их правомочность и жизненный смысл для активизации социальных общностей. Например, Х. Арендт сожалеет о недопустимом ограничении публичности, У. Липпман связывает ее с конституированием граждан в условиях радикальной демократии, когда получают развитие ностальгические воспоминания о публике «во всем ее цвете» (античная агора, публичные собрания в новой Англии, европейские кофейни и т.п.) [4, с. 820]. Понятно, что в этом случае речь идет о формах открытого неформального общения, близкого по ощущениям людей духу общегражданского (народного) представительства. Обнаруживает значительный интерес типологическое разделение Ю. Хабермасом публики на «сильную» (институциональную) и «слабую» (неформальную). В первом случае она наделена организационными началами принятия решений, во втором - является неорганизованной и действующей в направлении первичной рецепции общественных проблем. Но в традиционном смысле публичная сфера пронизана открытостью, спонтанной выраженностью мнений и плюрализмом. Ю. Хабермас настаивает на появлении «сети» субкультурных публик, особенно в поле функционирования масс-медиа и, как следствие, развитие публичности внутри организационных структур, во множестве недифференцированных публичных аудиторий. В результате публичная сфера заключает систему подсфер в соответствии с объективными признаками (географическими, национальными, региональными, профессионально-обра-зовательными, культурными, познавательно-тематическими) [4, с. 820].
На этой основе могут оформляться различные виды публичной активности: спонтанные и продуманные, мелкосерийные и относительно масштабные, асоциальные и социальные, абстрактно-критические и общественно-альтруистические, внесоциальные и компетентно-социальные. По мере развития этого процесса возможно появление «публики публик» как гигантского оформления общественной активности дискурсионного порядка. Но подобная феноменальность заключает и откровенно отрицательный смысл. Коммуникативные потоки и появляющаяся вследствие этого «коммуникативная власть» предполагают гибкость и переменчивость как необходимую основу множества мнений и тематизации потребностей. Но в данном контексте не происходит углубления сферы общественной политичности. По ироничному замечанию Д. Бурстина, массовые дискуссии интересны тем, что в них участвуют необразованные люди, «как вы или я». В результате создается информационная сеть сообщений и извещений, подобная повседневной жизни личности, общению в кругу элементарных занятий, общественно-политического фольклора, житейских взаимодействий. Функционирование публичности - уже не «эхо» отдельных событий и мнений, но фактов образования социального пространства. С одной стороны, получают распространение ранее отгороженные человеческие локалитеты, с другой - появляются новые виртуальные сферы на основе техники современной интеракции.
«Публичность приватного», по Р. Барту, также сохраняется в форматах «рассекречивания» частных ориентаций и внутреннего мира в противоположность прежнему публичному одиночеству на основе активного потребления некогда «потаенного и сокрытого» [4, с. 820, 821]. В результате непреложная граница между публичным и приватным исчезает и в дальнейшем фактически переоформляется. Прежде всего изменяется незыблемый смысл приватного (в нашей стране с ним преимущественно связывают процесс перехода общественного имущества и государственной собственности в частное владение, но это существенное признание частной жизни, появление частных интересов, развитие негосударственной жизни социума). На этой основе формируется сфера «недопущения» общества, его публичных институтов в непосредственную жизнь граждан (в отличие от тоталитарной практики, оформлявшей «допуск» даже в обсуждение семейных конфликтов, коллизий внутреннего выбора личности). При этом законы и
постановления об общественной диффамации подтверждают демократическую практику «далевой» дистанции самоориентаций граждан и публичного внимания.
Таким образом, рассмотрение феноменальной триады «народ - публика - масса» демонстрирует субстанциональность народного самосознания, могут приближаться социальные формы публичного поведения как «новой публики». Публика есть и будет достаточно распространенным, но общественно-видовым взаимодействием, малоадекватным гражданской общности. Переход публичного в «массу» означает резкое прерывание социальных связей и завершается революцией непосредственно «масс» как низкопробных слоев населения, маргиналов и люмпенов. Для сохранения устойчивого народного самосознания необходимо учитывать противоречивое соотношение публики и информационных взаимодействий. Рассмотрим этот процесс на примере политического игрового действия.
Политическая игра на публику - особые состязательные превращения, которые подчиняются общим закономерностям игрового действия. Если воспользоваться выражением Х.-Г. Гадамера, можно сказать, что поле политики заключает игру как «путеводную нить онтологической экспликации» [5, с. 147]. И прежде всего предполагает «священную серьезность» заодно с целевым характером деятельности, текущими заботами и интересами. Естественно, что игра своеобразно витает в воздухе политики. Народные избранники знают и признают, что это всего лишь «игра», но намного важнее достигаемые с ее помощью цели.
Не противоречат ли понятию разума и достоинству красоты, спрашивает Ф. Шиллер, «простая игра», «понятие игры». И добавляет: «Конечно, нам не следует в данном случае припоминать те игры, которые в ходу в действительной жизни...». Вместе с тем великий теоретик игры признает за стихией игрового действия великое начало человеческого бытия. «Человек играет только тогда, когда он в полном значении слова человек, и бывает вполне человеком лишь тогда, когда играет» [6, с. 302]. Речь идет об определенном типе поведения, по установленным правилам. Когда политик не захвачен репродуктивными занятиями, его внутренние силы начинают замыкаться «на себя». Это и есть начало игры, этим оно и полагается. Во многих случаях, интерес к политике заключает внимание именно к возможностям игры.
Ю.М. Лотман так объясняет ее существенный принцип: игра заключает одновременную реализацию фактического и условного поведения. Играющий понимает, что он участвует в неподлинной, нередко им же созданной ситуации (человек осознает, что перед ним «игрушечные» люди-персонажи) и не понимает этого (в начавшейся игре он имеет дело с реальными, нешуточными лицами). Ю.М. Лотман поясняет: живого тигра ребенок - только боится, чучело тигра, - ребенок не боится, но полосатого халата, наброшенного на стул и изображающего в игре тигра - он «побаивается», то есть боится и не боится одновременно [7, с. 133, 134]. Как и азартные занятия, публичные политические игры приносят «престиж и барыш», но во всех случаях важен интерес к процессу игры, отсутствие скованности и обязательности (когда игра состоялась, люди образуют поля игры, в том числе в политике). Здесь есть элементарный произвол устраивать скандалы, в лучшем случае скетчи. Программа действий и поведения есть результат конкретного воления. Но игра не только результат политических пристрастий, поиска электоральных выгод и нового положения. Не случайно Л.С. Выготский в характеристике существа играющих заметил: не удовольствие от конфеты, а специфическое удовольствие от игры [8, с. 290].
Естественно, что игра тяготеет к публичности как открытой демонстрации удачливости, оригинальности, победных качеств и свойств. И. Кант отмечал: «Человек никогда не играет в одиночку. Наедине с собой он серьезен. Игру без зрителей можно счесть безумием» [9, с. 31, 32]. И вновь игровое действие заключает двухплановость: замкнутость и разомкнутость, т.е. возможность моментальных остановок и возобновлений. На манер театрализации в игре происходит обнажение ситуации и появление реплик на «тему дня». В игру могут включаться и эксперты-политологи, «играть» с фактами серьезно и вдумчиво, с наибольшим интересом и крайне общительно с
коллегами, «перемахивая» с одного рубежа на другой. В это смысле игра никогда не заканчивается и постоянно возобновляется следующим действием. Х.-Г. Гадамер прав в том отношении, что «понятие движения взад и вперед настолько центрально для сущностного определения игры, что безразлично, кто или что выполняет это движение» [5, с. 149]. По этой причине игры политиков означают, что некто «играет» или «играется», нечто «разыгрывается». Попеременная направленность игрового действия порождает его убедительную состязательность. «Примат игры» означает, что она познается игроками в опыте. Можно утверждать, что не политик ставит задачу игре, а она сама определяет целевую программу играющих: это именно игра «во что-то».
Для более глубокого знакомства с феноменом игры следует обратиться к герменевтическому пониманию imago (образа). Начало игры, ее процессность есть репрезентирующая картина, в границах которой участники получают саморепрезентацию. Зрелищный характер игры превращает ее в политический спектакль, развернутое представление для публики. Так, она приближается в пределах слышимости, видимости арены (circus), внутреннего круга (cocus), площадки мнений (arope), пространства «появления». Согласно Ю. Хабермасу, публичная сфера - внеличностный феномен, предполагающий полуавтоматический взаимообмен мнениями, оценками, информацией. Вкус к групповому обсуждению, состязательность возгласов, акцентов, ударений также сближает ее с игрой. Если раньше это были публичные собрания, клубы, то сегодня зрелищные мероприятия ТВ - ток-шоу в предельно разноплановой жанровой структуре.
Ю. Хабермас считает ведущим видом публичной сферы институциональную публику как организацию сплоченных группировок в их официальных прерогативах, ведомой -неформальную публику, цель которой распознавание новых граней реальности, непознанных закономерностей в открытом, свободном, спонтанном обсуждении. Но живая переполненность неустоявшимися мнениями не есть «слабость» публики. В конечном
итоге образуется интерференциональная, перекрывающая друг друга сеть публик. В глобальном масштабе эти «клубы-ячейки» могут инструментально адресоваться масс-медиа во все сферы жизни общества. Регионально-географический, этно-социальный факторы детерминируют связанность публичных подсфер различными «нитями». Общественные дискурсы тематизируются, в свою очередь, разделяясь на ситуативные, спонтанные, со статусом «случайно собравшихся», доходя до абстрактных представлений о «высшей публике». Пирамидальность публичных образований, их слоевая пространственно-сетевая структура образуют феномен «публики публик» [4, с. 820]. Его высшим выражением является общий «жизненный мир» людей в совокупности политических и неполитических обществ, политических и параполитических объединений граждан.
Разумеется, это - мир политического порядка, не сопоставимый с идеями «жизненного мира», как его понимает В. Дильтей. Философский призыв «Вглядимся в человеческий мир» имеет разностороннее значение, многокачественную реальность, познание которой не сводится к «освоению поверхностной реальности», но простирается до неразличимых глубин [10, с. 130].
Но может ли мир политики действительно погружаться в серьезные занятия, в которых нет и «тени игры»? Все зависит от выбора модели демократии, и лучше всего, если она будет наиболее адекватной новейшему времени. Так, следует указать делиберативную демократию, т.е. демократию обсуждения, - сравнительно недавно появившегося выражения для обозначения определенного подхода в политической философии [11, с. 44]. Данный вариант демократического развития по смысловой определенности в первую очередь сочетается с дискурсивной демократией Ю. Хабермаса.
В философско-историческом ракурсе справедливая политика должна быть свободна от принуждения и предрассудков взаимодействующих сторон, которые способны обратить качество совместной жизни. Конечно, «реальная политика» грешит различного рода издержками, «ссорами», недоразумениями. Фактически М. Вебер признает, что власть должна создавать возможность того, чтобы «некто» навязал свою волю «другим» (независимо от того, кто является автором - действующие индивиды или коллективные субъекты). Но в современном демократическом понимании постепенно формируется
потенциал «общей политической воли» и, соответственно, «коммуникативной власти» (Х. Арендт, Ю. Хабермас). Этим типом власти «никто не может владеть», в ее границах формируется непринудительная коммуникация «равных граждан». Политическую власть недемократично накаливать, чтобы в последующем пустить в ход. Подлинная задача заключается в том, чтобы «удерживать в бытии публичную сферу для принятия консесуальных решений» [11, с. 46]. Стратегические линии политических интересов остаются, но не с целью утверждения исключительно собственных позиций. Вне этого участие даже в «демократической игре» оставляет поле проявлениям иррациональных сил, в лучшем случае имеет место простое собирание предзаданных политических предпочтений (что не способно формировать новаторскую политику, направленную на поиск новых решений).
В частности, сдвиг демократической практики к делиберативному идеалу означает поощрение людей не просто выражать свои политические мнения, обсуждения разума [12]. В этом случае поле коммуникативной власти не должна пересекать административная власть, тем более в подготовленных актах захвата и давления. Иначе коммуникация общественного дискурса будет неизбежно искажаться, и в ней уменьшится сила «лучшего аргумента». Так, разговорная телепередача «Как жить будем.», нацеленная на проявление социальных проблем омичей, должна в делиберативном смысле проводиться «без мэра» [13]. Но в этом случае с кем? В ней должны участвовать поляризованные общественные группы и слои, каждый из которых не может настаивать на собственном эгоистическом интересе (поскольку сразу же будет найден «контраргумент»). В результате участники предложат действительно важные и актуальные для граждан общественные решения.
Но для кого они будут иметь смысл? Прежде всего для «всех смотрящих», которые обладают правом демократического выбора власти. В противном случае, мы будем иметь рецидив запрограммированной, зарепетированной демократии, в границах которой удачно чувствуют себя политики-игроки, ловцы политико-игровой удачи.
Библиографический список
1. Мангейм, К. Очерки социологии знания / К. Мангейм. - М., 2000.
2. Ясперс, К. Смысл и назначение истории / К. Ясперс. - М., 1991.
3. Хабермас, Ю. Демократия. Разум. Нравственность (московские лекции) / Ю. Хабермас. - М., 1995.
4. Трубина, Е. Г. Публика / Е.Г. Трубина. // Социология : энциклопедия. - Мн.,
2003.
5. Гадамер, Х.-Г. Истина и метод / Х.-Г. Гадамер. - М., 1989.
6. Шиллер, Ф. Собр. соч. : в 7 т. / Ф. Шиллер. - М., 1957.
7. Лотман, Ю. М. Тезисы к проблеме «Искусство в ряду моделирующих систем» / Ю.М. Лотман. // Уч. записки Тартуского госуниверситета. - Тарту, 1967. - Вып. 198.
8. Эльконин, Д. Б. Психология игры / Д.Б. Элькина. - М., 1978.
9. Кант, И. Трактаты и письма / И. Кант. - М., 1980.
10. Дильтей, В. Категория жизни / В. Дильтей. // Вопросы философии. - 1995. - №
10.
11. Кусова, Н. А. Делиберативная модель демократии и политика интересов / Н.А. Кусова. // Вопросы философии. - 2002. - № 5.
12. Хабермас, Ю. Примирение через публичное употребление разума. Замечания о политическом либерализме Джона Роупса / Ю. Хабермас. // Вопросы философии. - 1994. - № 10.
13. Общую характеристику передачи-форума см: Шрейдер, В. Ф. Социальная политика как ступени взаимоконтактов / В.Ф. Щрейдер. // Власть. - 2006. - № 3.
Рецензент: В.А. Евдокимов, доктор политических наук, профессор ОГИ
