CC BY
24УДК 82.09
Я. Ю. Ильяшенко
Феномен интертекстуальности в литературных сказках А. С. Байетт
Ya. Yu. Ilyashenko. The phenomenon of intertextual in A. s. Byatt's literary fairy tales
Интертекстуальность является неотъемлемой составляющей жанра литературной сказки. В статье дается определение понятия «интертекстуальность», рассматриваются ее функционирование и приемы реализации в контексте литературных сказок на примере сборника А. С. Байетт «Джин в бутылке из стекла „соловьиный глаз"».
ключевые слова: интертекстуальность, вставной текст, литературный жанр, литературная сказка, дискурс, аллюзии, цитаты
контактные данные: 173003, г. Великий Новгород, Большая Санкт-Петербургская ул., Д. 41
The intertextual is the integral component of a genre of the literary fairy tale. In the article concept «intertextual» is revealed, its functioning and realization methods in a context of literary fairy tales is considered on an example of the collection of A. S. Byatt «The Djinn in the Nightingale's Eye».
Keywords: intertextual, insert text, literary genre, literary fairy tale, discourse, allusions, citations
Contacts: 173003, Velikiy Novgorod, Bol'-shaya Sankt-Peterburgskaya ul., 41
Восприятие художественного текста как интертекстуального — читательская стратегия, сложившаяся во второй половине ХХ в. и окрепшая в порубежную эпоху. Ю. Кристева, которая ввела в научный обиход термин «интертекстуальность», справедливо отмечала, что любой текст строится как мозаика цитаций, любой текст есть продукт впитывания и трансформации какого-нибудь другого текста. Тем самым на место понятия интерсубъективности (диалогического контакта или межличностного общения) встает понятие интертекстуальности [1].
Интертекстуальность представляет собой связь между двумя и более художественными текстами, принадлежащими разным авторам и созданными в разные временные периоды. При этом приеме происходит проникновение одного текста в другой, раннего в более поздний на основе их общности по заданной теме (описание характерологических особенностей персонажей, окружающей обстановки, единой сюжетной линии). Исходя из этого, Ю. Н. Лотман заключил, что «когда в основной текст произведения включается „чужой текст", определенное изменение испытывает и чужой, „включенный" текст, и основной. Отрывок, который был не текстом, включаясь в конкретный текст, становится частью этого текста, что порождает новую художественную целостность» [2, с. 110-111]. Тексты, проникая друг в друга, образуют симбиоз, выражают основную мысль в новой литературной форме.
Современная литературная сказка — жанр в литературе, где интертекстуальность превратилась в неотъемлемую составляющую. Поскольку игровое начало — характерный доминантный признак данного жанра, зачастую автор литературной сказки, прибегая к интертекстуальности, «преследует цель вовлечь
Яна Юрьевна Ильяшенко — аспирант Новгородского государственного университета им. Ярослава Мудрого (г. Великий Новгород). © Я. Ю. Ильяшенко, 2012
читателя в игру, активизировать его творческие и интеллектуальные способности, побудить его искать вплетенные в ткань произведения загадки и учиться разгадывать их» [3]. Так, обозначенный прием является характерной чертой в прозе британской писательницы А. С. Байетт. Например, в сказке «Джин в бутылке из стекла „соловьиный глаз"» вставные тексты создают сюжетную основу всего произведения, заключают в себе дополнительный смысл несущих идей или более глубоко освещают обозначенную тему. Когда герои сказки касаются вопроса о женоненавистничестве в восточных произведениях, где женщины «в большинстве случаев изображены как лживые, жадные, беспринципные в своих желаниях и просто опасные <...> (здесь и далее пер. с англ. — мой — Я. И.)» [4, с. 123], А. С. Байетт прибегает к приему вставного текста, а с помощью одной из историй книги «Тысяча и одна ночь» о царе Шахрияре и его брате конкретизирует мнение своих персонажей и помогает читателю более глубоко вникнуть в суть вопроса. Женское лукавство, из-за которого происходят все несчастья — центральная мысль вставочного рассказа: младший из двух братьев царь Шахземан обнаруживает свою жену в объятьях другого и убивает обоих. При описании этой сцены, Шах-земана переполняют чувства крайне негативного отношения к женщине: «... все почернело перед глазами его, и он сказал себе: „Если это случилось, когда я еще не оставил города, то каково же будет поведение этой проклятой, если я надолго отлучусь к брату!"» [5]. Вскоре выясняется, что и жена старшего брата — царя Шахрияра — тоже изменяет мужу. В гневе братья уезжают из дворца и встречают еще одного обманутого женщиной — джинна. Эпилогом к истории послужили строчки одного из поэтов:
Не будь доверчив ты к женщинам, Не верь обетам и клятвам их; Прощенье их, как и злоба их, С одной лишь похотью связаны [Там же].
Таким образом, благодаря вставному тексту кросс-культурный мотив выявления негативных качеств у женщин становится по-настоящему динамическим эпизодом, который продвигает действие вперед.
В противоположность первому вставному рассказу о женском лукавстве второй текст, «вкрапляющийся» в общее повествование, о терпеливой Гризельде и ее властном муже Вольтере, который всячески испытывал жену на покорность и преданность ему: «молодой человек поговорил с самой Гризельдой и предложил ей выйти за него замуж, но при одном условии: она должна пообещать подчиняться мужу во всем и делать все, как он пожелает, не колеблясь и не ропща, в любое время дня или ночи» [4, с. 110]. В данном случае для читателя очевидна открытая жесткость мужчины. Так, вводя в контекст собственного произведения историю Гризельды и Вольтера, А. С. Байетт вводит драматическую соотнесенность разных моделей отношения господства и подчинения между полами, которые создают коллизию, обсуждаемую ранее героями произведения — участниками конференции в Анкаре.
Благодаря вставным текстам, буквально пронизывающим всю сказку «джин в бутылке из стекла „соловьиный глаз"», вопросы, затрагиваемые в произведении (иерархия пола; жизнь и смерть; любовь), раскрываются детально и глубоко, так как ориентированы на сравнение разных культур и жизненных представлений. Благодаря интертекстуальным включениям они приобретают универсальный смысл и типологическую значимость.
Важно отметить, что интертекстуальность является системообразующей категорией дискурса, который Ж.-К. Коке определяет как «сцепление структур
значения обладающих собственными правилами комбинации и трансформации» [6, с. 27-28]. Дискурс во многом определяет структурно-композиционное построение произведения, так как непосредственно связан с организацией текста. Так, для сказки «Джин в бутылке из стекла „соловьиный глаз"» характерно наличие научного дискурса, переплетающегося с литературным, когда на страницах произведения описываются две конференции ученых-филологов, которые озадачены вопросами, лежащими в сфере литературоведения. Неслучайно именно научные деятели-филологи оказываются в фокусе читательского внимания и занимаются анализом литературных трудов, так как именно профессиональные филологи способны развернуть повествование в русло научной дискурсивности и рассуждать о правоте своих суждений на основе конкретных текстов (история о кроткой Гризельде, «Эпос о Гильгамеше» и др.), что способствует появлению интертекстуальности.
При этом «„интертекст" есть многозначный производный термин, полисемия которого предопределена многозначностью исходного термина „текст", представляющего соответствующее понятие. Функционируя в научном дискурсе, интертекст становится обозначением как ядерных, так и любых периферийных текстов, указывая на наличие у них признака интертекстуальности» [7, с. 6].
Как отмечает Р. Барт: «Каждый текст является интертекстом; другие тексты присутствуют в нем на различных уровнях в более или менее узнаваемых формах: тексты предшествующей культуры и тексты окружающей культуры. Каждый текст представляет собой новую ткань, сотканную из старых цитат. Обрывки культурных кодов, формул, ритмических структур, фрагменты социальных идиом и т. д. — все они поглощены текстом и перемешаны в нем, поскольку всегда до текста и вокруг него существует язык» [8, с. 78].
При этом вставной текст в сказках может как сохранять свою первоначальную основу (текстовые фрагменты из «Эпоса о Гильгамеше»; «Камар-аз-Заман и Будур», «Рассказ о царе Шахрияре и его брате» в сказке «Джин в бутылке из стекла „соловьиный глаз"»), так и видоизменяться согласно авторской задумке. В сказке «Стеклянный гроб» А. С. Байетт использует элементы кельтской мифологии: морская гладь, лодка, девушка. Так, главный герой — портной — в поисках приключений оказывается в пещере и обнаруживает там стеклянный гроб, где «под гладью толстого стекла <...> разглядел в бахромчатой прогалине прекраснейшее лицо» [9, с. 13]. При этом стеклянный гроб источал свечение «напоминающее мерцание жемчугов или фосфорические огни, что сами собой блуждают по глади южных морей» [9, с. 11].
Упоминание о морской глади встречается и в следующей сказке «История бога», где моряк сталкивается со смертью: «И длинные линии волн приходили из океана <...> он смешался с воздухом, с пылью мертвых и не мог пошевелиться, а волны катились одна за другой <...>» [10, с. 36]. Стеклянный гроб или лодка и морская гладь — семиотические знаки перехода от живого к загробному миру у кельтов. При этом читателю крайне сложно вычленить эти элементы из общего сказочного повествования и определить их первоначальную мифологическую принадлежность.
Примечательно, что подобные символы жизни и смерти встречаются и в других мифах разных народностей. Так, в мифологии греков и индусов можно найти упоминание о ладье и перевозчиках, которые являются связующим звеном двух миров: «В сюжете переплывания вод смерти и возвращения в реальный мир душа умершего или заходящее солнце отправляются в преисподнюю на ладье смерти и возвращаются из преисподней на ладье воскрешения. При этом солнце само переплывает в ладье воды смерти, а душу
человека переправляет перевозчик (греческий Харон, индийская Сатья-ва-ти)» [11]. Однако в сказке «Стеклянный гроб» А. С. Байетт использует именно трансформированные кельтские мотивы, чтобы избежать прозрачности аллюзий, что придает им универсальный смысл.
В данном случае можно говорить об имплицитной аллюзивности, т. е. скрытых символических элементах мифологического наследия прошлого, которые, подвергнувшись современной авторской интерпретации, проникли в контекст художественной литературы в новой форме.
Литературная аллюзия «является средством создания межтекстовых связей, это форма художественной условности, „намекающая" на некое событие, бывшее в действительности, либо вымышленное. Аллюзия также может функционировать как средство „расширенного переноса свойств и качеств мифологических, библейских, литературных, исторических персонажей и событий на те, о которых идет речь в данном высказывании", в таком случае „аллюзия не восстанавливает хорошо известный образ, а извлекает из него дополнительную информацию"» [12, с. 11].
В рассматриваемой сказке А. С. Байетт, помимо аллюзии, можно встретить и другую разновидность реализации интертекстуальности — цитаты — маркированные, либо скрытые. Цитаты более явственно демонстрируют читателю наличие заимствования из текста другого автора благодаря большей формализованности (кавычки, отсылка к первоисточнику). Так, А. С. Байетт сначала внедряет в свое повествование метатекст — одну из историй сборника Д. Чосера «Кентерберий-ские рассказы» о терпеливой и кроткой Гризельде, а затем, ссылаясь на самого автора сборника, передает дословно элементы пересказа истории от его имени: «И Гризельда, „от страха вся дрожа", по словам Чосера, поклялась, что никогда не возникнет у нее желания — ни в поступках, ни в мыслях, ни даже под угрозой смерти — выказать непослушание супругу своему <...>» [13]. Эта история персонажно пересказанная и отрефлексированная дает возможность читателю оценить происходящее с точки зрения персонажей. Но стоит также учитывать и появление множественности точек зрения читателя, в зависимости от его национально-культурной принадлежности. В последнем случае интертекстуальность — это способ проявления инаковости культур.
Итак, посредством языковых воплощений (аллюзии, цитаты), присутствующих в тексте имплицитно или эксплицитно, А. С. Байетт удается расширить смысловые границы текста, при этом органично вписав в современную прозу литературное творчество предшествующих текстов и авторов. Взаимодействуя и объединяясь, более поздние тексты подвергают более ранние «синхронизации и семантическому преломлению» [14], при этом сохраняя их основную мысль.
Важно также учитывать, что «вставные тексты» в литературной сказке могут относиться к разным художественным жанрам, что может порождать жанровое своеобразие. Т. В. Кривощапова отмечает, что жанровое своеобразие литературной сказки «состоит в постоянной ориентации на „чужое слово", литературная сказка рождается из непосредственного знакомства писателя с народной прозой, в том числе по фольклорным сборникам <...>, а также в результате трансформации сюжетов уже существующих произведений этого жанра» [15, с. 17-18]. В литературной сказке «используются идейные принципы и сюжетно-композиционные модели повести, философского романа, утопии, притчи, басни и других литературных жанров» [16, с. 21]. Кроме того, сама сказка может использоваться в качестве вставного текста произведения. Так, сказочный жанр плавно внедряется в роман А. С. Байетт «Ангелы и насекомые». Перед нами в таком случае предстает наиболее сложная разно-
видность интертекстуальности по сравнению с ранее приводимыми цитатами и референциями — архитекстуальность. Персонажная сказка «Внешний вид обманчив», представляющая собой выделенный вставной текст, границы которого маркированы, обобщает главную мысль романа.
В другом случае, используя жанровую разновидность сказок о животных, писательница создает образ трудолюбивого и юркого муравья: «...из щели показались нервные усики муравьишки, а затем и сам он в сопровождении двух товарищей. Они втроем волокли сверток величиной с большую хлебную крошку — для существ их размера он мог бы послужить периной...» [17, с. 189]. В предшествующем романном контексте муравью приписываются также качества работоспособности, но на реалистичной основе, с точки зрения исследователя: «Я наблюдал муравьев, которые передвигались бодрее и нервнее, заходили дальше в поисках, приближались к товарищам, чтобы пробудить в них интерес к новым предприятиям или понудить к большим усилиям» [Там же, с. 172]. Взаимопроникая, сказка и романный жанр образуют симбиоз, полижанровость произведения.
Литературная сказка имеет отличия от фольклорной (усваивает и преломляет художественные достижения «большой литературы» — в этой статье показана интертекстуальность как одно из них: создает усложненные отношения интертекста и принимающего текста, внося в него смысловую и содержательную полисемию, универсализуя повествование, развивая игровое начало, изначально присущее сказочному жанру и сообщая не присущий ему диалогизм). Изменения сказочного жанра в его литературном варианте помогают писательнице отражать актуальные аспекты усложняющейся и подвижно-изменчивой действительности.
Литература
1. Кристева Ю. Бахтин, слово, диалог и роман // Французская семиотика: От структурализма к постструктурализму / Пер. с франц., сост., вступ. ст. Г. К. Косикова. М.: ИГ Прогресс, 2000.
2. Лотман Ю. М. Культура и взрыв. М.: Прогресс, 1992.
3. Большакова Н. Н. Игровая поэтика в литературных сказках Михаэля Энде. Дисс. ... канд. фил. наук / Смоленский гос. ун-т. Смоленск, 2007.
4. Byatt A. S. The Djinn in the nightingale's eye // The Djinn in the nightingale's eye: five fairy stories. N. Y.: Random House, 1994.
5. Сказки народов мира / Тысяча и одна ночь (избранные сказки). Рассказа о царе Шах-рияре и его брате: [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://skazka.mifolog.ru/ books/item/f00/s00/z0000016/st002.shtml. (Дата обращения: 30.09.2012).
6. Coquet J.-K. Semiotique litteraire. Strasbourg, 1973.
7. Литвиненко Т. Е. Интертекст и его лингвистические основы (на материале латиноамериканских художественных текстов): Автореф. ... дисс. д-ра филол. наук / Иркутский гос. лингв. ун-т. Иркутск, 2008.
8. Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М.: Прогресс, 1978.
9. Byatt A. S. The glass coffin // The Djinn in the nightingale's eye: five fairy stories. N. Y.: Random House, 1994.
10. Byatt A. S. Gode's story // The Djinn in the nightingale's eye: five fairy stories. N. Y.: Random House, 1994.
11. Мифы народов мира. Онлайн энциклопедия: [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.mifinarodov.com. (Дата обращения: 30.09.2012).
12. Гальперин И. Р. Текст как объект лингвистического исследования. М.: Наука, 2008.
13. Байетт А. С. Джин в бутылке из стекла «соловьиный глаз»: [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://lib.rus.ec/b/351364/read. (Дата обращения: 01.10.2012).
14. Интертекст, его значимость для коммуниканта и языковой общности. Прикладная лингвистика. Слово. Текст. Язык // Функции интертекста: [Электронный ресурс]. Ре-
жим доступа: http://www.flxed.ru/prikling/intertekst/funkcii.html. (Дата обращения: 01.10.2012).
15. кривощапова Т. В. Русская литературная сказка конца XIX — начала XX веков: Учеб. пособие по спецкурсу для студентов. Акмола: АкмУ, 1995.
16. цикушева И. В. Жанровые особенности литературной сказки (на материале русской и английской литературы) // Вестник Адыгейского государственного университета. Майкоп: Изд-во АГУ, 2008. № 1.
17. Баетт А. с. Ангелы и насекомые / Пер. с англ. М. Наумова. М.: Эксмо; СПб.: Домино, 2010.
УДК 331.1:005.96
К. Н. Муравьева Современные аспекты теории человеческого капитала
K. N. Murav'yeva. Modern aspects of the human capital theory
В процессе трансформации социально-трудовых отношений проблема человеческого капитала занимает одно из важнейших мест. В течение века экономисты и социологи давали различные определения этому понятию, в результате чего сформировалась теория человеческого капитала, которая в настоящее время является одним из ведущих направлений в современной экономике. Общество вступает в такую фазу совершенствования производительных сил, когда все более ценится человек, его знания, умения, навыки к труду, профессионализм и социокультурный потенциал. В современных условиях теория человеческого капитал — это многосторонняя концепция, рассматривающая различные аспекты инвестирования в человека как основной фактор экономического роста.
ключевые слова: труд, человеческий капитал, производительные силы, экономический рост, инвестиции
контактные данные: 191023, Санкт-Петербург, ул. Садовая, д. 21
The problem of the human capital occupies one of the major places in the course of transformation of the sociolabor relations. During a century economists and sociologists gave various definitions to this concept therefore the theory of the human capital was created and now it is one of the leading directions in modern economy. Society enters such phase of improvement of productive forces when the person, his knowledge, ability, skills to work, professionalism and sociocultural potential is more appreciated. In modern conditions the theory of the human capital is the multilateral concept considering various aspects of investment in the person as a major factor of economic growth.
Keywords: work, human capital, productive forces, economic growth, investments
Contacts: 191023, St. Petersburg, ul. Sa-dovaya, 21
В современной рыночной экономике успех сопутствует тем предприятиям, отраслям и секторам, которые быстрее и эффективнее других создают и осваивают новое знание. В условиях происходящей за последние два десятилетия трансформации социально-экономических систем возрастает роль человека в произ-
Ксения Николаевна Муравьева — аспирант Санкт-Петербургского государственного университета экономики и финансов.
© К. Н. Муравьева, 2012
