Феномен "детей карнавала" как результат межпоколенной трансляции и воспроизводства карнавальных форм массовой культуры Текст научной статьи по специальности «Прочие социальные науки»

СОВРЕМЕННЫЙ СОЦИОКУЛЬТУРОГЕНЕЗ

Р. Э. Лильеберг

ФЕНОМЕН «ДЕТЕЙ КАРНАВАЛА» КАК РЕЗУЛЬТАТ МЕЖПОКОЛЕННОЙ ТРАНСЛЯЦИИ И ВОСПРОИЗВОДСТВА КАРНАВАЛЬНЫХ ФОРМ МАССОВОЙ КУЛЬТУРЫ

Аннотация. В настоящем исследовании проанализированы факторы углубления процессов карнавали-зации социального пространства современного общества, последовательно рассмотрены и исследованы изменения и деформации процесса межпоколенческой трансляции значимого социокультурного опыта как основного компонента процессов воспитания и образования. Актуальность данного исследования прежде всего связана с несомненной реальностью целого ряда процессов, внешне незаметно, но в глубинных слоях своего протекания в значительной степени деформирующих механизмы межпоколенческой трансляции значимого культурного опыта, вслед за которыми начинает деформироваться и сама социальная реальность, внешне репрезентируемая для индивидов как нечто такое, чем на самом деле она не является, и что во все большей и большей степени приобретает статус всеобщей конвенции, негласно навязываемой индивидуальному сознанию извне. Особое внимание уделено исследованию психологических факторов влияния на процессы социальной интеграции и инкультурации детей и подростков в процессе их взросления и вовлечения в пространство карнавальной массовой культуры мира взрослых. Исследование завершается анализом реальных особенностей функционирования механизмов массового воспроизводства карнавальных форм мышления, общения и поведения в поколении детей, обобщающим результатом действия которых и явилось возникновение феномена «детей карнавала». Научная новизна настоящего исследования в значительной степени основывается на целостном, системном подходе и выделении единой, крайне многообразно репрезентируемой внутри социокультуро-генеза современного общества причине, инспирирующей возникновение многоликой феноменологии кар-навализации не только в самой социальной реальности, но и в индивидуальном сознании современного «карнавального человека», прогрессирующе утрачивающим в последние десятилетия навыки свободного аналитического мышления, самостоятельного и чуждого многочисленным клише и стереотипам. Ключевые слова: карнавальная массовая культура, неототалитарный карнавал, распад субъектности, деиндивидуализация, модели имитации, карнавальные аскрипции, статусно-ролевая мимикрия, онтология имитации, «карнавальный человек», «дети карнавала».

R.E. Lilieberg

«CARNIVAL'S CHILDREN» PHENOMENON AS A RESULT OF INTER-GENERAL BROADCAST AND REPRODUCTION OF CARNIVAL FORMS OF MASS CULTURE

Summary. This study analyzed the factors deepening the carnivalization of the social space of modern society, consistently examined and investigated the changes and deformations of the process of intergenerational transmission of significant sociocultural experience as the main component of the processes of upbringing and education. The relevance of this study is primarily related to the undoubted reality of a number ofprocesses, ^ seemingly imperceptible, but in the deep layers of its course, they deform significantly the mechanisms of inter-2 generational translation of significant cultural experience, after which social reality itself, which is external© ly represented to individuals as something what it really is not, and that is increasingly acquiring the status of

a universal convention that is implicitly imposed on an individual to the real consciousness from the outside. Special attention is paid to the study ofpsychological factors of influence on the processes of social integration and inculturation of children and adolescents in the process of their maturation and involvement in the space of the carnival mass culture of adults. The study ends with an analysis of the real features of the functioning of the mechanisms of mass reproduction of carnival forms of thinking, communication and behavior in the generation of children, the general result of which was the emergence of the phenomenon of «children of carnival». The scientific novelty of this study is largely based on a holistic, systemic approach and highlighting a single, extremely diverse representation within the sociocultural genesis of modern society, a reason inspiring the emergence of the many-sided phenomenology of carnivalization not only in the social reality itself, but also in the individual consciousness of the modern "carnival man", which is progressive in recent decades, they have lost the skills of free analytical thinking, independent and alien to many clichés and stereotypes. Key words: carnival mass culture, neo-totalitarian carnival, disintegration of subjectivity, deindividualiza-tion, imitation models, carnival ascriptions, status-role mimicry, imitation ontology, «carnival person», «chil-dren of carnival».

В настоящее время, по утверждениям целого ряда исследователей [18, 22], современный ребенок поставлен в такие условия взросления, которые даже не более чем полвека назад по целому ряду оснований казались почти невозможными, и в первую очередь это связано с динамикой и глубиной изменений, происходящих в современной культуре и обществе.

Последние формируют перманентный фон определенной экзистенциальной растерянности не столько среди детей, сколько среди взрослых, субъективно воспринимающих многое из происходящего как некое «ускорение течения времени», логически малообъяснимое или же необъяснимое вовсе, поскольку быстро следующие одно за другим, более или менее существенные изменения внутри социума нарушают привычные представления о традиционной, сложившейся в прежние времена стабильности, цикличности и размеренности человеческого бытия, ныне неудержимо вовлекаемого в непрерывный круговорот внешних по отношению к человеку событий, столь стремительных в своей сменяемости, что они просто не оставляют ему достаточного количества времени для глубокой рефлексии и последующего полного осмысления каждого из них.

Однако, пристальное внимание исследователей обращает на себя то, что на таком фоне субъективного восприятия либо индивидуальный анализ возможных причин происходящего с легкостью отдается на откуп внешней «авторитетной экспертной оценке», впоследствии массово и некритически принимаемой на веру, либо же эти причины остаются для индивидов субъективно непостижимыми, в то время как их последствия или вызывают запоздалую реакцию, часто совершенно неадекватную, или столь же массово не замечаются вовсе.

Тем самым онтологический субъектный статус творца своего собственного бытия для значительного числа представителей общественного большинства деформируется, размывается и, утрачивая возможности собственного подтверждения через внешнюю референцию, становится все менее и менее определенным. Однако же, в тревоге от осознания происходящей утраты, и противостоящем этой тревоге стремлении сохранить свою прежнюю онтологическую субъектность, человек новой культуры часто избирает такие формы реагирования на внешние события, которые по действительному содержанию своему в значительной степени, или даже вполне являются карнавальными, поскольку основу этого содержания составляют многочисленные феномены инверсии базисных оппозиций традиционной культуры, характерной для классического понимания существа культуры карнавальной (М.М. Бахтин) [29]. Постоянно увеличивающееся в культуре современного социума число самых разнообразных феноменов карнавализации и форм их проявления свидетельствует о том, что многие их участники парадоксально полагают саму тактику их частой актуализации одной из наиболее эффективных в современных, быстро меняющихся условиях своего существования.

Таким образом, применение тактики инверсии базисных оппозиций культуры в мышлении, общении, поведении становится для носителей этой культуры одним из приоритетных путей решения затрагивающих их лично социальных проблем и, в то же самое время, — одним из наиболее быстрых способов избавления от вызываемых несоответствием между собственным конформным поведением и нормами прежней культуры состояний выраженного психологического дискомфорта, стресса, фрустрации.

К сожалению, оборотной стороной этих становящихся все более массовыми когнитивных, коммуникативных и поведенческих предпочтений становится то, что чем более часто субъект новой культуры прибегает к приемам карнавализации своего индивидуального бытия, тем менее ощутимой, с точки зрения его субъективного восприятия, становится грань между карнавалом и тем, что как это казалось ему же самому прежде, таковым не являлось. В этих новых условиях присущие карнавалу акты инверсии базисных оппозиций культуры становятся, с одной стороны, все более спонтанными, учащающимися, многократными, тогда как с другой стороны, в этой же своей повторяемости, — субъективно все менее ощущаемыми и, в результате, — воспринимаемыми все более и более привычно в качестве неотъемлемой стороны естественного порядка вещей.

Это нарастающее неразличение полюсов базисных оппозиций, присущих прежней культуре, формирует в общественной ментальности современного социума ряд негативных последствий. В частности, вследствие этого, практически весь социокультурный контекст, сопровождающий существование современной цивилизации, приобретает все более выраженный карнавальный характер, остающийся, однако, по преимуществу, вне пределов сферы пристальной научной, культурной и общественной рефлексии, попадая в ракурс тех или иных целевых исследований лишь периодически то одними, то другими своими частными проявлениями, за которыми зачастую с большим трудом просматривается что-то общее, единое, тотальное.

В то же самое время, постепенно нарастающее доминирование феноменов карнавализации в прежних культуре и социальной реальности частично или полностью, но неизбежно денонсирует не только их ценности и идеалы, но и отношения к таковым со стороны индивидов, их оценки («...сжег все, чему поклонялся...» — прим. авт.) и самооценки своего мышления и поведения, субъективно все менее воспринимаемых в качестве карнавальных. Эти изменения ускоренно деформируют практически всю прежнюю структуру связей межиндивидуального взаимодействия и коммуникации, за которым следует инспирированный извне распад и реструктуризация всей внутренней архитектоники общественного организма, вынужденного адаптироваться к возникшим и все более утверждающимся карнавальным реалиям в культуре и лингвокультуре, во вновь формируемой общественной ментальности и соответствующей ей

новой структуре общей социальной организации и взаимодействия индивидов.

Социогенетическое своеобразие подобных процессов заключается в том, что при значительных их масштабах и глубине, они почти всегда и почти повсеместно протекают на грани социокультурной деструкции, однако, в то же самое время, действительные инициаторы этих процессов вынуждены архивировать и негласно сохранять систему девальвированных норм, ценностей и идеалов прежней культуры, равно как и поддерживать общественную память о них, с целью сохранения критического, негативного общественного отношения к таковым, а также и самой возможности их повторной девальвации в будущем «по вновь возникшим обстоятельствам» для гарантированного поддержания внутри карнавала неоднократности осуществления механизма инверсии, имманентно предполагающего наличие в существующей культуре как минимум двух зафиксированных полюсов оппозиции, подлежащей опрокидыванию.

Негласное привнесение этой амбивалентности также не проходит бесследно, и в ментальности общественного большинства тем же самым утверждается представление о размытости, разнородности, кратковременности и содержательной нестабильности системы норм, правил, ценностей и идеалов той новой культуры, в которой им ныне приходится существовать, а также, — о возможности быстрого изменения официального отношения ко всему перечисленному во время очередной «ревизии сверху», и, вследствие усиливающегося в таких условиях стремлению индивида к безопасности, конформизму и «нежеланию выделяться», — также и своего личного отношения к объекту (объектам) очередного «пересмотра».

В терминах моральной концепции И. Канта (И. Кант) [28] последнее может быть определено как глубокое и инспирированное извне смещение баланса между гетерономной и автономной сферами личной системы моральных норм и принципов индивида карнавального типа таким образом, что от автономной морали этого последнего очень скоро не остается почти ничего. Преднамеренно сформированные свыше, несамостоятельность и беспринципность такого «человека карнавала» де-факто делают его сознание легким объектом манипулирования со стороны истинных инициаторов перемен внутри культуры, которые заполняют его внутреннее ментальное пространство «правильным» содержанием через воздействие несложных механизмов организованного стороннего влияния, тем самым направляя вектор изменения «мнения

общественного большинства» в «нужном» (на данный момент) направлении, и делая социальное поведение и взаимодействие индивидов внутри этого же большинства в значительной степени предсказуемым и контролируемым.

У автора настоящего исследования нет точного ответа на вопрос, в каком именно обществе какого именно из современных государств все перечисленные выше симптомы карнавализации прослеживаются наиболее ясно, отчетливо и рельефно? Однако, — все менее остается сомнений в том, что на фоне перманентно углубляющихся процессов глобализации практически все национальные культуры, — за исключением тех, которые в данных исторических условиях сохраняют собственную самоизолированность принудительно, — медленно, но неуклонно эволюционируют в данном направлении.

Активное моделирование, программирование и дальнейшая импликация в массовое сознание упрощенных и «общепринятых» моделей и алгоритмов процесса восприятия и последующего осмысления фактов и событий общественной жизни посредством предложения и внедрения простых, понятных и в значительной степени шаблонных механизмов формирования оценок происходящего в сознании индивидов приводит к быстро прогрессирующей утрате последними индивидуальных навыков критической рефлексии и аналитического мышления, лежащих в основе формирования своей собственной личной оценки происходящих событий и фактов каждым из них.

Таким образом, практически лишенное указанных необходимых навыков индивидуальное сознание все более привычно переходит в режим пассивного ожидания информации о мнении по поводу случившегося какого-либо внешнего официального референта, декларированный общественный авторитет которого становится для этого индивидуального сознания внутренним психологическим оправданием принятия внешней по отношению к нему оценки на веру и ее последующей интери-оризации и даже апологетике. Интенсивно навязываемые модели и схемы аналогизации индивидуального сознания и поведения внедряются под весьма ограниченной совокупностью стандартных призывов, слоганов и лозунгов, — таких, как «Неужели ты думаешь иначе?», «Стань таким же!», «Сделай это сейчас!», «Стань успешным с нами!», «Довольно себя ограничивать!», «Попробуй новую жизнь на вкус!», «Управляй мечтой!», «Здесь максимум возможностей для тебя!», «Измени себя сейчас!», «Поднимись на новый уровень!», «Голосуй

за лучшее будущее!» и т.п. [5]. Многие из этих лозунгов, внешне имея вид декларации заботы о благе объекта своего воздействия, на самом деле эксплуатируют его индивидуальные мотивы стремления к успешности и тщеславия, и явно или скрыто содержат в себе адресованное последнему приглашение принять личное участие в процессе имитации личного существования в форме сопоставления «не хуже, чем у соседа», которая имманентно предполагает применение карнавальных тактик и стратегий преобразования индивидуального бытия.

Недавние исторические корни этой практики берут свое начало от феномена индивидуального существования в соответствии со всеми перечисленными выше призывами и лозунгами, де-факто превращаемого ими же в некоторую усредненную со всех сторон «жизнь как у всех», не только не требующую какой-либо индивидуальной рефлексии, но даже и не предполагающую наличие таковой, — феномена, который был достаточно подробно описан еще Г. Маркузе полвека тому назад в его программном труде «Одномерный человек» (1964) [14]. Такой человек возникает в качестве продукта внедрения в общественное массовое сознание идеологии социума нового типа, который в трудах последующих исследователей [13, 25] философского творчества Г. Маркузе получил наименование «неототалитаризм».

Системой управления обществом указанного типа, критически переосмыслившей осужденный самой историей мрачный опыт тоталитарных держав прошлого, неразрывно связанный с запретами, моральным принуждением, физическим насилием и уничтожением инакомыслия, ныне избран новый принцип «Soft Power» («Мягкая сила» — англ. — прим. авт.; [27]), активно используемый сейчас в международных отношениях, но, на самом деле, являющийся универсальным и столь же успешно применимым также и внутри любой социальной системы. Принцип «мягкой силы» практически реализуется внутри таковой путем ее целенаправленной реструктуризации, ликвидации социальных институтов, этому принципу не соответствующих и созданию новых взамен прежних, внесения соответствующих этим переменам корректив в действующее национальное законодательство, внешне остающееся «демократическим» и «либеральным», но уже негласно содержащим в себе условия для развертывания и последующей легитимации технически продвинутых механизмов такого контроля за всеми, уровню разнообразия методов осуществления которого прежний тоталитаризм мог бы только позавидовать. Поставив

себе на службу все самые последние достижения научно-технического прогресса, осуществляемый в рамках неототалитарного социума контроль индивидуального поведения, общения и даже мышления индивидов реализуется через массу каналов, технических устройств, специального оборудования и технологий своего осуществления, реализуемого преимущественно в сфере культуры и информации, — в медиа, в виртуальном пространстве Интернета, в режимах удаленного доступа к информационным массивам через анализ фиксируемых предпочтений индивидов и фактического информационного содержания их актов коммуникации с себе подобными. Результат — абсолютно тотальный контроль внутреннего мира личности и личных умонастроений, и столь же абсолютно незаметный для восприятия со стороны объектов этого контроля.

Однако, такого рода контроль оказывается крайне пассивен (непродуктивен, и даже не всегда интересен контрольным институциям, уверенным в своих прогнозах ожидаемых оценок и поведения индивидов — прим. авт.) без подключения механизмов воздействия на сознание индивидов и скрытого манипулирования им. Эффективность такого воздействия и манипулирования достигается посредством тотального использования самых разнообразных целевых технологий, в ряду которых технологии скрытого, но настойчивого предложения и внедрения карнавальных практик в процессы индивидуального восприятия, суждения, оценки чего-либо, в современной массовой культуре занимают отнюдь не последнее место.

В частности, последствия инверсии базисных противопоставлений культуры в социальной сфере выражаются вначале в утрате фиксированных общественных, а затем и личных ориентиров в оценке непредсказуемо меняющихся друг за другом социально-культурных ситуаций, а затем, — и к дезориентации индивидов в выборе индивидуальных стратегий и тактик адаптации к ним, равно как и в выборе социальных диспозиций внутри происходящих изменений. Психологический эффект дезориентации целенаправленно формируется как следствие непонимания индивидами как адекватности собственных текущих социальных ролей и статусов, так и оценки степени необходимости их коррекции в связи с очередными наступившими изменениями. Сам процесс перманентной карнавали-зации приводит к тому, что постепенно социальное восприятие, общение и поведение до того нормальных индивидов становится все более и более дезорганизованным и девиантным. В пределе этот

процесс достигает эффекта возможности убеждения любого индивида в том, что навязанный ему извне социальный статус во вновь изменившихся условиях является по отношению к последним наиболее адекватным («наилучшим выбором» — прим. авт.) при том, что по результатам объективного и непредвзятого анализа, возможности которого этот индивид лишен, тот же статус может быть оценен как совершенно абсурдный.

Карнавальная атрибуция новых социальных статусов и соответствующих им ролей неизбежно приводит к тому, что их самовосприятие со стороны индивидуального сознания постепенно начинает оказывать все более заметное влияние на их внешние экспликативы — социальное взаимодействие и поведение индивида, на его препозиции и диспозиции внутри социальной структуры, что совершенно замечательно проиллюстрировано Дж. Оруэллом на примере свиней — управляющих в его романе «Скотный двор» (Дж. Оруэлл, 1945) [20].

Само перемещение вверх внутри социальной иерархии карнавала становится непосредственной причиной возникновения новых, парадоксальных статусных демаркаций через внедрение практики необоснованных привилегий, наград и поощрений, сама возможность требования которых в субъективном восприятии очень скоро утрачивает оттенок имитации, все более воспринимаясь как «должное» и как «положенное» в карнавале «по новому статусу» и в соответствии с ним. Во многом из-за влияния такого рода борьбы и конкуренции за разнообразные бонусы и привилегии, социальное пространство карнавала становится causa generis («причина порождающая» — лат.) лояльности и конформизма вовлеченных в карнавал индивидов, в сознании которых, в свою очередь, во все большей мере легитимируется само карнавальное действо не только как нечто естественное, но и как наилучший («высший», «абсолютный» — прим. авт.) образец социального порядка, за которым неизбежно следует все более экзальтированная апологетика со стороны индивидов того, в чем они все более и более добровольно принимают участие, вследствие чего homo sapiens в итоге трансформируется в homo saturnalius («человек карнавальный» — лат.) полностью и незаметно для себя самого.

Инверсия двоичных противопоставлений культуры имманентно предполагает также и инверсию принципов социальной номинации [11], при этом базисные статусно-ролевые номинативы функционально трансформируются из простых дескрипторов в генеративы новых социальных смыслов, устанавливающих правила и нормы

межличностного взаимодействия носителей разных статусов внутри социальной иерархии, санкции за их нарушения и поощрения за следование им. Аппарат реализации санкций и поощрений формирует, в свою очередь, новые нормативные представления о социально-должном и социально-предосудительном, которые транслируются в сферу индивидуальной рефлексии через новые шаблоны, клише и стереотипы социального восприятия и «правильных» оценок происходящего всеми возможными способами. Организованный процесс перманентного brainwashing (букв. «промывание мозгов» — англ. — [26]) имеет своей целью как можно более полную автоматизацию последовательности сменяющих друг друга процессов акцепции, интериоризации и закрепления в индивидуальном сознании все более новых стереотипов, правил и норм, социальная стилистика конформного следования каковым со стороны индивида публично провозглашается затем как «summum bonum» («высшее благо» — лат.) для этого индивида. В соответствии с таковым возможное пространство для статусно-ролевой имитации и мимикрии расширяется максимально возможным образом, поскольку внутри него формируется хорошо удобренная пропагандой (и потому публично объявленная «благодатной») социальная основа (почва) для индивидуального маневрирования и выбора наилучшей диспозиции внутри этого пространства на фоне внешней стимуляции образования новых карнавальных форм символической солидарности индивидов, с одной стороны, и форм их же символической демаркации с другой.

Таким образом, карнавализация общественного бытия трансформируют его прежнюю, нормативную статусно-ролевую структуру в структуру кар-навально-аскриптивную («приписывающую» — прим. авт.), при этом все статусно-ролевые атрибуты индивидов оказываются полностью детерминированы и вторичны по отношению к этим внешним аскрипциям. Данная зависимость онтологически является настолько тесной, что даже незначительное изменение основ, базисных аскриптив-ных принципов неизбежно отразится на характере и особенностях статусно-ролевой атрибуции, при этом непрерывное манипулирование положительными и отрицательными аскрипциями, в совокупности с их же чередованием, начнет формировать постоянную и устойчивую мотивацию статусно-ролевой мимикрии индивидов, всячески стимулировать процессы ее внешнего проявления, и даже привносить в эти процессы некоторые предпосылки для формирования субъективного понимания

необходимости таковых, оправдания их целесообразности и ощущения индивидами субъективной значимости собственного существования именно таким образом.

Иначе говоря, высший символ социальной успешности в форме призыва «быть как все», или «быть таким же, как идеал» незаметно трансформируется в сознании homo saturnalius в максиму «стать подобным кому-то» или «стать совершенно похожим на кого-то», причем, внешний ориентир подобия внутри этой максимы постоянно меняется, поскольку современная массовая культура («масскульт» — здесь и далее — прим. авт.), становящаяся все более агрессивной в способах реализации своего влияния и воздействия на индивидуальное сознание, навязчиво предлагает последнему то одну, то другую внешнюю форму, «обертку», оболочку очередного образца для подражания, за которой очень часто не обнаруживается никакого содержания, которое хотя бы потенциально обнаруживало субъективную значимость для данного конкретного индивида, вполне примирившегося с внешним по характеру навязыванием ему то одного, то другого идола, равно как и с фактическим лишением себя со стороны карнавальной культуры права на свой собственный выбор.

Таким образом, в условиях карнавального мас-скульта социальные диспозиции индивидов оказываются глубоко вторичными по отношению к карнавальным аскрипциям, навязываемым им извне посредством массированной пропаганды обретения ими смысла собственного существования через подражание предлагаемым образцам, и копирования не только внешней оболочки этих последних, но и активно рекламируемых и обсуждаемых, присущих этим образцам стереотипов социального взаимодействия, — особенностей поступков, привычек и склонностей в общении и поведении, в социальном позиционировании, причем достигаемый уровень индивидуального соответствия идолу, как внешнего, так и внутреннего, публично декларируется в качестве мерила социальной успешности индивида. Последний осознанно и, как ему кажется, добровольно принимает новые правила и условия карнавала, согласно которым все рядовые участники карнавального действия признают очередной образец для своего подражания «королем карнавала» (М.М. Бахтина) [29] и, соответственно, равно признают его власть над своим индивидуальным бытием внутри карнавального пространства, утрачивающего хронологическую ограниченность в пространстве реальной жизни homo saturnalius незаметным для него образом.

Именно таким путем карнавальным масскуль-том открыто, целенаправленно и массово деиндиви-дуализируются цели и ориентиры индивидуального существования, активно вытесняемые и замещаемые в «перезагружаемом» сознании homo saturna-lius целями достижения как можно более высокого уровня подобия очередному идеалу и следующей за ним атрибуцией внешних по отношению к индивиду социальных ролей и статусов, интериоризируе-мых последним с благословения рекламы, пропаганды и «общественного одобрения», целенаправленно идеализирующих очередной предлагаемый образец, и, тем самым, собственно, и формирующих само пространство современного карнавала, необходимым компонентом которого становится не только инверсия двоичных противопоставлений прежней культуры, но и следующая за ней инверсия социальных ролей и статусов как закрепленных в прежней культуре и социальной структуре функциональных дескрипторов индивидуального бытия, прогрессирующе утрачивающего свое прежнее содержание, и де-факто становящееся в условиях культурного неототалитаризма современного карнавала все менее и менее индивидуальным.

Инверсия данного типа, реализуясь преимущественно посредством подражания очередному предлагаемому образцу, порождает череду своих экспликативов, которыми становятся разнообразные феномены социальной мимикрии и имитации в форме тех или иных результатов реализации индивидом инспирированного извне стремления не только казаться подобным своему идеалу, но и быть, стать таковым де-факто, внутри которого происходит субъективно неощущаемое (для homo saturnalius — прим. авт.) размывание и снятие грани между «казаться» и «быть» [23].

В истории современной цивилизации особую склонность к реализации моделей социальной мимикрии всегда особенно активно демонстрировали совсем молодые люди («тинэйджеры»), что находило свое объяснение в социально-психологических особенностях процесса взросления молодого человека в данный возрастной период, а также с обретением им первых необходимых навыков внутригруппового (микросоциального) позиционирования и обретения собственной идентичности через ассимиляцию и компиляцию чужих социальных статусов и ролей, — вначале в качестве кого-то другого, и только затем, через ассимилированные статусы, роли и их последующий самоанализ, — также и в качестве себя самого.

Однако, судя по результатам исследования [21], в последнее время верхняя возрастная планка

начала процесса постепенного отхода от данных тактик формирования собственной социальной идентичности неуклонно сдвигается на все более поздние возрастные периоды, и одной из наиболее существенных причин этого изменения становится массовое, неотрефлексированное и некритическое принятие индивидами карнавальных аскрип-ций социальных ролей и статусов, навязываемых рекламой и пропагандой через СМИ и Интернет, и инспирирующих последующую инверсию их собственных ролей и статусов. Дальнейшее формирование инвертных социальных диспозиций и такой же по характеру идентичности, искаженных по своему целеполаганию, и неадекватных индивидуальным особенностям и способностям личного опыта, неизбежно оказывает влияние на механизм трансляции такого опыта в процессе воспитания от поколения родителей к поколению детей.

Однозначно негативный характер этого влияния проявляется в совокупности специфических эффектов, воздействие которых на сознание детей практически полностью лишает последних индивидуальной мотивации к формированию необходимых навыков поиска и обретения собственной, соответствующей их личным особенностям, идентичности, угнетает имеющиеся у них предпосылки к развитию критических и аналитических способностей в процессе мышления, деформирует их как полноценную личность и, в конечном итоге, подготавливает представителей следующего поколения в качестве податливой, конформной почвы для легкой и скорой ассимиляции будущих, постоянно обновляющихся образцов и моделей статусно-ролевой мимикрии в форме «социальной успешности» или масс-культурного (субкультурного) соответствия.

Встраиваясь в большинство социальных практик «взрослой жизни» посредством использования моделей аналогизации и действуя «по образцу», дети неизбежно усваивают правила той игры, в которую, часто незаметно для самих себя, но постоянно, каждый свой день и всю свою жизнь, играют взрослые. В условиях карнавального мас-скульта ядро этих правил составляют правила индивидуального принятия и следования явным или подразумеваемым нормам имитации (подражания) внешнему образцу, декларируемым в качестве «общепринятых» [16].

Впитывая соответствующий опыт социальной мимикрии взрослых, дети ассимилируют, а затем и актуализируют также и «общепринятые» модели рефлексии тех или иных общественных событий, «общепринятые» правила формирования их

индивидуальной оценки, а также «общепринятые» нормы межличностного общения и поведения внутри микро- и макро-социума в обмен на внешнее (общественное) одобрение всего перечисленного выше. Такой втягиваемый во «взрослый» карнавал ребенок быстро обучается пониманию того, что в данных условиях «взрослой жизни» выработка личных навыков достижения социальной аппро-приации и конформности, равно как и манипулирования мнением всех тех, кто выносит им внешнюю оценку, на самом деле становится надежным фундаментом для формирования символических внутригрупповых солидарностей или, следуя правилам «взрослого» карнавала, — хотя бы имитации построения или наличия таковых, через которые ребенок затем и выстраивает собственную идентичность, свою внутригрупповую принадлежность и индивидуальную диспозицию внутри своей микро- и макро-группы, и, в результате, — собственное культурное (или субкультурное) соответствие как то, к чему его продолжительно и целенаправленно склоняли и склоняют окружающие его взрослые [9].

Само осознание возможности имитации в соответствии с правилами «взрослого» карнавала возникает вследствие вкладывания в сознание ребенка представлений о допустимости и приемлемости условного, формального отношения к микро- и макро-социальным ограничениям, и тем же самым сдвигает в его сознании оценочные акценты и интерпретации происходящего в его социальном окружении, размывая пределы допустимости индивидуальных оценок и норм общения и поведения вследствие их опосредованности действительным содержанием карнавальных аскрипций, изначально преподносимых ребенку в игровой форме с некоторой имитируемой возможностью последующего «выхода в реальность», и затем воспринимаемых сознанием ребенка именно таким образом, поскольку ощущаемое этим сознанием несоответствие между реальным и игровым статусом; между внешней экспликацией слов и поступков, и их внутренним символическим значением интерпретируется сознанием ребенка как необходимый и универсальный элемент всякой игры вообще [8].

Не только микросоциальное окружение ребенка, но и карнавальная культура «мира взрослых» формирует устойчивое игровое измерение социокультурного опыта, транслируемого от поколения взрослых к поколению детей, — измерение, субъективно воспринимаемого последними как не имеющее ни пространственных, ни временных ограничений. И даже более того, — только одна

возможность сохранения игрового статуса и символического характера исполнения игровых ролей в тех формах социального общения и поведения, которые связывались прежде в сознании ребенка с «миром взрослых», делает карнавальную культуру последних для ребенка эмоционально привлекательной, — ребенок охотно входит во «взрослый» карнавал и старается придерживаться правил, стереотипов, моделей и схем восприятия и оценивания окружающего, социального общения и поведения, негласно или гласно предпочитаемых внутри карнавального масскульта всеми его субъектами. Анализируя такой опыт и предпочитая действовать по аналогии, ребенок все более добровольно принимает эти правила, поскольку постепенно начинает воспринимать следование им функционально и как средство обеспечения его личной вну-тригрупповой защищенности, и как эффективный инструмент поддержания состояния психологического комфорта вследствие акцепции «взрослого» конформизма, которому он обучается, взрослея, вместе со всем остальным [3].

Однако, процесс вхождения в это пространство в своей начальной точке почти всегда будет обнаруживать более-менее выраженное несоответствие между фактическим и имитируемым статусом, возникновение которого может быть объяснено реальным отсутствием необходимых и соответствующих имитируемому статусу практических навыков общения и поведения, что само по себе остается одним из бессмертных объектов острой социальной сатиры в мировой литературе и драматургии, поскольку возникновение такого рода эффекта следует признать возможным не только для детей, но и для самих взрослых [7, 21].

Так, например, примерка маленькой девочкой женских туфель на каблуке в совокупности с первыми попытками накраситься взрослой косметикой будет иметь своим последствием возникновение эффекта визуально выраженного несоответствия между ее собственным возрастным статусом и тем, который она старается таким образом имитировать. Однако, чем более часто девочка начнет наряжаться в одежду и обувь для взрослых, надевать украшения, делать себе макияж, и чем больше стараний они при этом проявит, фиксируя наиболее удачные результаты, тем этот эффект будет заметен все менее. С другой стороны, хрестоматийный образ «нового русского» периода 90-х годов прошлого века демонстрировал возникновение такого же эффекта и для вполне взрослых homo saturnalius, выбравших себе в качестве гардероба униформу привратника, распространенную в некоторых европейских

странах, равно как и золотые (или позолоченные?) цепи на шею в руку толщиной и такие же нагрудные кресты неправдоподобных размеров, которые все по совокупности призваны были (по мнению наряжающихся — прим. авт.) стать символами выражения социальной успешности представителей этой новой общности, выставляемой напоказ принадлежности к избранной социальной группе, с очевидной претензией всех тех же самых даже на некоторый аристократический лоск [11].

Социальные явления того периода, ставшие причиной возникновения данного варианта социальной мимикрии, к настоящему времени почти полностью обошлись, но совершенно так и не исчезли. Новейшая история криминальной России отмечена возникновением иного типа мошенников и проходимцев, массово предлагающих высшие княжеские и дворянские титулы имперского периода истории России, и соответствующие им символы отличия оптом и в розницу. Наличие устойчивого предложения всей этой мишуры даже вопреки закону свидетельствует о наличии неудовлетворенного спроса, этому предложению соответствующего, а именно, — индивидуальной мотивации к удовлетворению собственного тщеславия даже посредством мимикрии, внешнее социальное позиционирование которой в качестве имитации обладания реальным статусом возможно только в условиях соответствующего карнавала аскриптивных статусов, — «рангов» и «чинов».

Процессы карнавализации и имитации статусов с вовлечением в них детей, не обладающих необходимым уровнем сформированности собственной социальной критики и самокритики своих социальных атрибутов, в значительной степени инспирируются взрослыми, от которых эти дети зависимы социально и психологически (родители, воспитатели, опекуны). С подачи этих последних, современная детская мода становится все менее «детской», поскольку внутри нее все более доминируют стремления тех же самых одеть своих детей «как взрослых», и обязательно в следовании самым последним модным веяниям и поветриям [4, 6].

Внимание исследователей [4, 6, 8] обращает на себя и тот факт, что эти воспитатели не просто желают, чтобы их ребенок стал похож на взрослого и почувствовал себя взрослым как можно скорее, — в действительности они желают, чтобы их ребенок стал средством воплощения такой «модели взрослости», — взрослого человека, которую в свое время не удалось реализовать им самим. Транслируя в процессе воспитания ему свой собственный социальный опыт, незаметно для

себя самих внутри этого опыта они транслируют и свои собственные социальные страхи («нельзя делать.», «нельзя думать.», «нельзя говорить.», «нельзя относиться.», «нельзя демонстрировать окружающим.» и т.п. — прим. авт.) заодно с условными (часто ритуальными или невротическими — прим. авт.) механизмами имитации их преодоления, как преодоления связанных с историческим периодом их взросления социальных ограничений, — и тем самым воспроизводя, как им это кажется, наиболее эффективные модели своего прежнего конформизма на новый лад, что еще больше дезориентирует сознание взрослеющего ребенка в части рефлексии, понимания и оценки происходящего в его микро- и макро-социаль-ном окружении.

Подобно себе самим, такого рода воспитатели формируют для своего воспитанника новую внешнюю форму индивидуального бытия, — обертку, оболочку, внутрь которой в условиях неототалитарного масскульта легко может быть вложено любое карнавальное содержание, поскольку их собственное осознание этой формы оказывается практически полностью лишено не только зачатков логики, аналитики и критики, но и навыков самого элементарного понимания происходящего в окружающей их социальной реальности, своей роли и своей социальной позиции внутри нее.

Прогрессирующая дисфункция последних в процессе воспитания становится результатом реализации имманентно конформистского наставления «нельзя думать», практически отождествляемого с правилом «нельзя иметь свое мнение, отличное от мнения внешнего авторитета», следуя которому под давлением внешнего воспитательного диктата, ребенок все более перестает быть самим собой, смирившись с участью объекта реализации своевременно неудовлетворенных родительских амбиций, перманентную имитацию следования которым он чаще всего воспринимает также как своего рода игру. Имплицитное ощущение и осознание этой игры в ее исконном значении с обеих сторон воспитательного процесса лицемерно замалчивается, поскольку эксплицитно (и часто экзальтированно) она же декларируется поколением воспитателей как собственно «жизнь», что вполне соответствует фундаментальному тезису Й. Хейзинги (Й. Хейзинга) [24] о генетической вторичности любой разновидности культуры индивидов по отношению к их игре.

Согласно концепции Хейзинги, подобно любой игре, карнавал вызывает в сознании вовлекаемых в его пространство субъектов ощущения аттракции

и азарта, поскольку сохраняет присущие любой игре критерии агональной напряженности и неопределенности ее исхода [Ibid.]. Постановка медицинского диагноза игромании («лудомании») в условиях неототалитарного масскульта становится невозможной, поскольку вовлечение в игру и участие в игре генерализуются и становятся всеобщим modus vivendi («образ жизни» — лат.), тогда как инициаторы и «властители» карнавала задают лишь правила поведения игроков в карнавальном пространстве и корректируют направление вектора агона (через очередной образец для подражания), оставляя за собой право избранных менять все вышеперечисленное как угодно, куда угодно и когда угодно. В концепции Хейзинги присутствует термин «игровое сообщество» [Ibid.] как обобщающий маркер игроков, добровольно участвующих в игре; однако, в условиях современного масскульта основной задачей неототалитарного карнавала становится превращение в «игровое сообщество» всего социума, поскольку, в отсутствие всякого контраста карнавальное действие начнет субъективно восприниматься всеми его участниками как «жизнь», и, следовательно, — тем же самым в итоге для них и становится, — через субъективное восприятие с их стороны в собственной тотальности и общепринятости, когда ничего иного, никакого иного способа бытия не просто нет, но даже онтологически такового и не предполагается [7].

Поскольку карнавальный масскульт по существу превращается в индустрию тиражирования сменяющих друг друга культурных форм, неизбежно меняются («адаптируются» — авт.) и критерии их оценки, основным из которых скоро становится критерий «commercial success» («коммерческая успешность» — англ.), — универсальное мерило оценки любого творения литератора, художника, постановщика, прежде всего в качестве предмета потребления [Ibid.].

Принудительно и массово оцениваемая таким образом, прежняя культура неизбежно трансформируется в карнавальный масскульт посредством действия самых разнообразных механизмов марке-тизации, рекламирования, настойчивого продвижения на рынок и еще более настойчивого предложения массовому homo saturnalius, желающему только потреблять, и именно вследствие этих преобразований карнавальный масскульт может существовать только как культура потребления, вне которого она автоматически утрачивает собственную самодостаточность, поскольку основной характерной особенностью подавляющего большинства ее феноменов остается их зрелищность, в совокупности

с обязательной символической простотой обеспечивающая быстроту и доступность их массового восприятия как основы стабильного потребления. Последнее же становится возможным лишь при условии поддержания постоянного массового спроса на незначительно отличающиеся по своему содержанию обновляемые культурные формы («ремей-ки»; англ. «remake» — «переделка»), что само по себе являет наиболее очевидное решение задачи формирования такого спроса и его стабилизации, тем самым homo saturnalius незаметно для самого себя становится неотъемлемой частью общего процесса маркетизации, все более деиндивидуализиру-ясь в публично демонстрируемых предпочтениях, и принимая карнавальный масскульт в отдельных его проявлениях и в целом как данность, в наибольшей степени соответствующую, как ему кажется, его «личным» культурным запросам.

В исследованиях [4, 8] их авторами утверждается, что процесс формирования все более новых потребителей карнавального масскульта начинается с возраста, когда ребенок обретает способность активно ассимилировать культурный опыт своего социального окружения и попадает в накладывающиеся друг на друга поля внушения разнообразных механизмов вовлечения в карнавальный социум, целенаправленно развернутых в сторону его социально неокрепшего сознания. Скрытно встраиваемые в нормативные модели воспитания, эти механизмы реализуют тотальный процесс маркетизации всего социума в форме целенаправленной маркетиза-ции мира ребенка, современными проявлениями которой являются многочисленные продукты обособленной индустрии детских товаров, игрушек и игр, внутрь которых уже встроены или предполагаются к актуализации самые разные модели потребления «мира взрослых», образцы «взрослой» рекламы, часто крайне агрессивной, изделий из «мира взрослых» в игрушечном исполнении, как бы «взрослой одежды», многочисленные атрибуты и имитаторы «взрослой жизни», создающие у ребенка все более отчетливое впечатление о последней как о непрерывном процессе потребления. Тем самым, работающие в сфере производства товаров для детства профессиональные маркетологи и специалисты по рекламе формируют у ребенка представление о культуре «мира взрослых» как о культуре исключительно потребительской, заранее воспитывая в нем приобретателя завораживающих детское воображение «взрослых» товаров и услуг, — потенциального «шопоголика», азартного и лишенного критики по отношению к своим бесконечным «хочу!» одновременно, потребительским поведением которого

в недалеком будущем можно будет легко, непринужденно и оперативно управлять [1].

Истинной трагедией процесса межпоколен-ческой трансляции значимого социокультурного опыта в такой его форме становится то, что взрослые передают детям не свой собственный, глубоко личный социальный опыт, отрефлексированный и проанализированный, а обезличенные и деинди-видуализированные навыки своего существования в пространстве современного карнавала. Дети обладают способностью улавливать даже незначительные проявления неискренности взрослых на уровне интуиции, и отсутствие выраженных рациональных и эмоциональных компонент глубоко личного отношения к своему modus vivendi, вплоть до полной неспособности объяснить ребенку свой личный выбор целей, ценностей и идеалов такого обезличенного бытия, приводит к фактическому невыполнению «поколением отцов» своей основной родительской миссии. На практике это проявляется в стремительной утрате родителями, воспитателями, опекунами авторитета и доверия в глазах своих детей и воспитанников, после чего этот же эффект, минуя границы микросоциума, начинает быстро распространяться на учителей, преподавателей, социальных работников, сотрудников служб охраны порядка, и очень скоро перечисленные выше утрачивают практически все средства и механизмы воздействия на детей, вследствие чего процесс воспитания в его традиционном понимании становится просто неосуществим [3].

На фоне прогрессирующей воспитательно-образовательной дисфункции социальных институтов, традиционно осуществлявших межпоколен-ческую трансляцию значимого социокультурного опыта, высвобождаемые ими функции быстро перетягивают на себя непосредственные эмитенты карнавального масскульта для детей и подростков, — специализированные медиа, ориентированные на детскую и подростковую аудиторию, такие же телепередачи и целые телеканалы, подростковые сообщества в Сети WWW [15], средства мар-кетизации и направленного формирования детской и молодежной возрастных групп в качестве особой группы потребителей соответствующих товаров и услуг, а также средства рекламы детских товаров и товаров для молодежи. Целенаправленное воздействие всего перечисленного выше приводит к глубокой деформации не только сферы желаний и мотивации ребенка, но и сферы его влечений [Ibid.], некритически ассимилирующей предъявляемое извне содержание «мира взрослых» полностью вместе со всеми его девиациями и пороками,

большей частью проистекающих от следования «взрослым» паттернам статусно-ролевой мимикрии типа «быть не хуже, чем. » и «быть таким же успешным, как.», внутри которых «быть» для индивида зачастую подменяется «иметь» [23] настолько незаметно, что он даже на уровне подсознания не ощущает этой разницы и, соответственно, не может ничего содержательного передать по этому поводу своему ребенку, поскольку для него самого тотальный и беспрерывный карнавал и есть «жизнь», ибо что-то иное ему просто не ведомо.

Таким образом, трансляция карнавального масскульта и соответствующей ему онтологии имитации выходит за пределы индивидуального онтогенеза и, омассовляясь, оформляется в со-циокультурогенезе всего общества как тотальная и исключительная causa generis последнего, содержательно подминающая весь процесс межпо-коленческой трансляции под себя, и тем самым превращающая рожденное свободным сознание детской и подростковой части социума в клишированное («клиповое») [7] сознание pueri saturnalii («дети карнавала» — лат.), социальная мотивация которых формализуется в бесконечных желаниях «иметь такое же, как у. », «одеваться так же, как. », «выглядеть внешне не хуже, чем. », «проводить время так же, как. », активно инспирируемых и подогреваемых целенаправленным воздействием карнавальной маркетизации и рекламы, единственной истинной целью которых является обеспечение непрерывности процесса потребления со стороны детей и подростков [4, 7].

Однако, неотвратимым результатом этого воздействия становится то, что, начиная с возраста появления устойчивой способности осознанного восприятия происходящего рядом, ребенок начинает жить внутри пространства собственной субкультуры, даже не подозревая о том, что это пространство — карнавальное и преднамеренно созданное взрослыми, все представления которых о социальном прогрессе сводятся к максиме «мой ребенок будет жить лучше, чем я, потому что он будет иметь то, чего не было (или имелось в недостаточном количестве) у меня». При скрытом наличии же у такого родителя остатков социальной критики и самокритики, недоразрушенных и недоразваленных карнавальным масскультом, его подлинный внутренний мир до поры до времени остается принудительно скрыт от ребенка с целью исключения возможности причинения ему вреда из-за его преждевременной инициации в ментальное пространство обладания «внекарнавальным» знанием, которое карнавальный социум воспринимает как бунт и протест, — то

есть как крайне нежелательную опасность и угрозу самому себе. В то же самое время, этот «внекар-навальный мир взрослых» будет плотно закрыт от ребенка (например, — посредством принудительного ограничения виртуального пространства Сети WWW, доступного для пользовательских запросов со стороны ребенка, или ограничения его же доступа к «взрослым» телеканалам — прим. авт.), что и с этой стороны также начнет частично или полностью редуцировать содержательное заполнение воспитательного процесса, тем самым еще более обесценивая саму посредническую миссию старшего поколения в ее традиционном понимании [12, 15].

В своем психологическом измерении это последнее также есть само по себе большая проблема, поскольку агрессивность и напористость средств и каналов доставки карнавального масскульта во внутренний мир каждого индивида, в каждое человеческое сознание, не исключая и сознание ребенка, лишает последнего имманетно присущего детству чувства защищенности, когда-то созданного для него значимыми для него взрослыми. Одни взрослые создали эту базисную для психологии детства иллюзию, тогда как другие взрослые беззастенчиво вторгаются во внутренний мир ребенка и что-то ему настойчиво предлагают, что-то от него хотят, при этом ту же самую иллюзию разрушая. Продлить существование этой иллюзии посредством полной информационной изоляции ребенка от внешних влияний можно, но уровень тотальности их воздействия внутри пространства карна-вализации делает этот способ паллиативным (как «успокоение для взрослых») и неэффективным, поскольку во всегда существующие зазоры изоляции раньше или позже, но обязательно хлынет все то, что, во-первых, способно разрушить веру ребенка в самого себя, в его собственные представления о действительности, которые могут быть им тут же маркированы как «ложь», и, во-вторых, необратимо подорвать доверие ребенка к окружающему миру вообще, поскольку эта «ложь», скорее всего, была получена им от значимых для него взрослых, которым прежде он так доверял!

К одним из заметных последствий этого inverso invertendur («переворот переворота» — лат.) следует отнести появление в поведении ребенка целого ряда экспликативов возникшего стремления вырваться из-под надзора и контроля взрослых, мир которых вдруг оказывается «насквозь лжив», туда, где его никто из взрослых не сможет ничем ограничить, и где он может творить свой собственный мир в одиночку, либо в компании себе подобных, таких же «обманутых», как и он сам. Отсюда — почти повсеместное

возникновение «тайных» и «страшных», но неизменно притягательных мест «нелегальных» сборищ дворовых компаний, нередко и возникающих совершенно стихийно именно на почве соединения общим секретом и данной товарищам клятвы о неразглашении взрослым расположения такого места, будь то развалины какого-либо древнего строения, заброшенная стройка, свалка, или просто какой-нибудь отдаленный пустырь.

Вброшенный в карнавальную культуру «взрослого мира», ребенок тем самым соглашается на шоу, но это будет шоу, которое он желает творить сам или со товарищи, и присутствия взрослых на этом шоу не предполагается ни в качестве модераторов, ни даже в качестве зрителей. Ребенок добровольно и охотно самоизолируется в пространстве такого шоу, создавая там свой собственный карнавал, чтобы избавиться от имплицитно транслируемой ему со стороны взрослых их же собственной амбивалентности, возникающей вследствие ощущения ими аксиологической и телеологической пустоты многолетнего обезличенного существования в пространстве карнавального масскульта, трансляция которой вовне внутренне табуирует-ся ими же «во избежание зла» (см. выше), — хотя бы даже и ценой лишения ребенка действительного понимания того, что ему не договаривает взрослый, а взрослого — корректной оценки того, что на самом деле из его воспитания усвоил ребенок, что, в конечном итоге, превращает весь процесс межпо-коленческой трансляции взрослых условностей и недоговоренностей как целого в полную профанацию, становящуюся, в свою очередь, необходимой и неотъемлемой частью процесса воспроизводства современного неототалитарного карнавала, поскольку субъективно понимаемая ребенком «истина» об этом мире неизбежно смещается из зоны профанирования туда, чему якобы «можно верить».

Процесс переноса соответствующих карнавальной культуре моделей общения, содержательно и риторически состоящих из неискренности, утаивания, обмена условностями, в дальнейшем подлежащими спекулятивным и взаимоисключающим интерпретациям любого уровня лукавства с целью введения партнера в заблуждение для дальнейшего манипулирования им, фактически складывается так, что, ассимилируя все эти модели из своей же собственной практики общения со взрослыми, ребенок очень быстро научается тому, что все перечисленное выше, вплоть до откровенного надувательства, «в умелых руках» способно стать неплохим и эффективным оружием, средством воздействия на окружающих.

Вступая в социальное пространство карнавали-зации, ребенок постепенно интериоризирует удачные приемы лукавой полемики и манипулирования партнером, в последующем оттачивая лишь собственные навыки пользования ими, поскольку именно «взрослый» карнавал со всех сторон внушает сознанию ребенка, что только успешное овладение навыками использования всего этого инструментария в будущем сулит ему удачу, и вскоре социальная диспозиция научившегося лгать и манипулировать ребенка трансформируется в его кон-трапозицию «первым обманувшим его» взрослым, которым он начинает платить, как ему кажется, их же монетой. Ложь в устах ребенка становится первым и наиболее удобным средством преодоления диктата родителей, воспитателей, опекунов в форме имитации внешнего принятия ограничений этого диктата и использования моделей статусно-ролевой мимикрии конформиста, на самом деле обучающегося (и вполне успешно обучившегося) правилам введения в заблуждения у взрослых, и с легкостью лгущего им потому, что лгут они сами. «Скажи им, что родителей сейчас нет дома», — просит отец сына, снявшего телефонную трубку, и ребенок с готовностью принимает эту взрослую игру в обман, которая очень быстро становится его собственной игрой [3].

С другой стороны, отсутствие искренности и взаимопонимания в общении с внутренне амбивалентными взрослыми достаточно скоро приводит к феномену возникновения микросоциального отчуждения ребенка, научающегося, кроме всего прочего, на фоне физического проживания рядом со взрослыми членами семьи, своей душой и интересами пребывать бесконечно далеко от них, поскольку у них ребенок уже просто отчаивается найти понимание и, следовательно, — здесь его уже не ищет. Возникает ситуация физического соприсутствия и внешнего согласия следованию правилам карнавала на фоне нарастания внутреннего протеста против них, и эмоционального обострения конфликта внутри детской психики, возникшего вследствие отсутствия у ребенка внутренних ресурсов и эффективных навыков поиска выхода из создавшейся ситуации, становящейся для ребенка или подростка одной из наиболее труднопреодолимых в процессе его личного взросления.

Фрустрируемое ощущением этого эмоционально-когнитивного разлада и диссонанса, сознание ребенка накладывает и сохраняет табу на обращение за советом по поиску пути выхода из этого тупика к окружающим его взрослым, однажды (или регулярно) транслировавшим ему неправду.

В создавшейся ситуации ребенок или меняет спектр возможных вариантов решения (пытается ассимилировать чужие статусы, полагаемые им в качестве наиболее подходящих для него лично), либо регистр поисков — отдаляется от нереферентных взрослых в неформальные и формальные социальные группы сверстников, в подростковые сообщества виртуального пространства Сети WWW [7, 15], в откровенно маргинальные подростковые или молодежные группы и субкультуры, а иногда и просто исчезает из дома или из-под родительской опеки. Выбирая такой глубоко личный путь преодоления своего внутреннего конфликта с навязываемыми «миром взрослых» моделями социализации и инкультура-ции, ребенок или подросток даже не подозревают, что чаще всего тем самым они всего лишь сменяют «официоз» одной карнавальной культуры на маргинальный карнавал другой. Фиксируемая частотность эпизодов реализации такого рода преодоления конфликта между поколениями позволяет утверждать новое омассовление прежде единичных феноменов [10], когда скрытое социальное отчуждение индивида актуализируется посредством его физического перемещения в карнавальную реальность иного типа, часто маргинальную и протестную «культурному мэйнстриму», с целью снятия внутри этой новой реальности противоречий, это отчуждение инспирировавших [Ibid.].

Таким образом, в основе стремления ребенка или подростка примкнуть к такого рода сообществу может оказаться как мотивация протеста против навязывания ему извне аскрипций и готовых моделей мимикрии, которое он может субъективно воспринимать в качестве репрессивной назидательности и менторства, так и мотивы романтизации высвобождения из-под диктата навязываемых «взрослым» масскультом правил и норм, «воли» и свободы бродяжничества [Ibid.]. Кроме того, важнейшим для него может оказаться и возникающее чувство восторженности от восприятия и последующего принятия символики некоторых молодежных субкультур, имеющей ярко выраженный антиконформистский и протестный характер, — символики, которая по сути своей также является карнавальной, поскольку представляет собой хорошо стилизованную визуализацию символического опрокидывания базисных оппозиций «официального» масскульта, — то есть, в глазах ребенка или подростка, — символики целенаправленного развенчания «лживости мира взрослых». Внутри такого сообщества ребенок или подросток без затруднений находит себе единомышленников, а совершаемое у него на глазах пополнение рядов

избранного им сообщества создает впечатление, что его личное отношение к данной форме контра-позиции «миру взрослых» все более находит понимание и одобрение не только у него одного, становясь все более популярным также и среди его сверстников. При этом «бывалые» члены сообщества и его неофиты согласованно и организованно признаются в верности своим общим идеалам и соответствующим им набору общепринятых внутри сообщества символов, тем самым запуская свой собственный карнавал, ибо, в соответствии с законами «малой социологии», такой набор исполняет не только функцию экспликации экстернальной стороны существования данной группы, но и ее фиксации, а следом за тем, — и трансляции от поколения «старожилов» к поколению «новичков» с целью воспроизводства субкультуры и структуры сообщества через эту демонстрируемую экс-тернальность, — то есть совершенно так же, как это происходит и в «мире взрослых», по отношению к карнавалу которого антагонистический карнавал внутри субкультуры такого сообщества выступает как inverso invertendur (см. выше).

Устойчивость феномена аттракции этого «двойного переворота» для юных и молодых членов социума может находить свое объяснение также и в изменениях содержательной стороны общего процесса межпоколенческой трансляции и воспитания, возникающих вследствие тотального характера диктата правил и норм карнавального мас-скульта «мира взрослых», неотъемлемой частью которого становится прямо или косвенно навязываемая молодому поколению приоритетность использования моделей статусно-ролевой мимикрии и настойчивые рекомендации следования им с целью «приближения» к очередному внешнему образцу через имитацию. Негативным следствием этих настойчивых рекомендаций часто становятся феномены статусно-ролевой неопределенности ребенка или подростка, влекущие за собой целый ряд проблем и затруднений процесса формирования его собственной социальной диспозиции, а также интеграции на фоне всей этой размытости в малые и большие группы.

К сожалению, эти множественные психологические дефекты взросления, напрямую или опосредованно формируемые извне, зачастую приобретают и свое собственное психиатрическое измерение, в дальнейшем крайне затруднительно поддающееся внешней коррекции [17]. Исходя здесь, как всегда, из самых благих своих побуждений, «взрослый мир», видимо, с большим трудом представляет себе и осознает, как он сам, своими руками сейчас,

в настоящем и в своем нынешнем социальном измерении, формирует множество вскорости грядущих девиантов и делинквентов, таким образом создавая в самом недалеком будущем самые серьезные проблемы самому себе [Ibid.]. Нет оснований исключать, что и вследствие этого также среди бродяг детского и подросткового возраста заметно преобладают все те, кто чувствует свою ненужность, отторгнутость, отчужденность, сиротство, растерянность. Однако, выраженная особенность неформальной детской и подростковой среды («тусовки») заключается в том, что она с готовностью принимает малолетнего бродягу любого такого типа, охотно маркируя его как «своего», тогда как иных, праздно любопытствующих, изнывающих от безделья, непостоянных в своих желаниях (и потому «ненадежных») «маменькиных сынков» вскорости отторгает, по существу действуя, как социальный фильтр. Тем самым, и этот контр-карнавал сходным образом втягивает в свою орбиту всех тех, кто не хочет или не может принять правила и нормы «официоза» от карнавала «мира взрослых», создавая своего рода субкультурный «противопоток» официальному масскульту вследствие эффекта inverso invertendur.

В то же самое время, на реальный, и неопределенно продолжительный разрыв отношений со своей микро-социальной группой отваживаются относительно немногие молодые люди, — видимо, исходя из витально значимой мотивации сохранения собственной безопасности («безопасность vs неизвестность») — [8, 10] под опекой взрослых. С другой стороны, в настоящее время для каждого такого потенциального беглеца существует мир, внутри которого возможно использовать эту самую опеку избирательно, — никуда не исчезая физически, исключить надзор и контроль со стороны взрослых на время погружения в пространство этого мира, а именно, — в виртуальное пространство Сети WWW [15]. Там каждый становится сам себе сценарист, создатель и пользователь такого частного пространства, которое он полагает наиболее удобным и дружелюбным для себя самого. Для малолетних членов социума, находящихся под опекой взрослых, это вдвойне актуально в качестве такой возможности улизнуть, никуда не исчезая в действительности, которая может быть использована в любое время по собственному желанию и без ограничений, если рядом есть средство электронного доступа к виртуальному пространству и нет того, кто этот доступ потенциально мог бы ограничить [Ibid.].

Притягательность этого мира для детей и подростков в первую очередь связана с тем, что, в отличие от реального взрослого человека, он не

назидателен, не читает нотаций и нравоучений, не давит менторством и всезнанием, а из спектра всех возможных запретов оставляет только ограничения со стороны технических и программных возможностей оборудования. Такие особенности диалогических режимов взаимодействия в системе «ребенок/ подросток — компьютер» оставляют пользователю широчайшие возможности создания собственной реальности, определения перечня правил ее функционирования, приоритетности их взаимной актуализации, внесения изменений и обновления перечня правил в любые моменты времени в процессе взаимодействия.

Эти невозможные для физической реальности диалогическая гибкость и адаптируемость становятся фактической основой формирования аттракции и азарта, с которым ребенок или подросток вступают в этот диалог, чаще всего организуя последний в качестве игры путем прямого доступа к электронным ресурсам игрового содержания, внутри пространства которых малолетний пользователь может проводить свое время часами. Формируемый образ этой реальности, на который ребенок или подросток могут многообразно влиять, меняя уровни, роли, статусы, маршруты, режимы доступа и сами ресурсы, в терминах Ж. Бодрийяра (Ж. Бодрийяр) [2], представляет собой уже не просто реальность, а сверхреальность карнавала, — сенсорно кажущуюся более реальной, нежели реальность физического мира, поскольку изначально, при создании соответствующего ПО, в предъявляемый пользователю и используемый им же образ этой реальности были вложены принципы безусловного примата яркости восприятия, сенсорной рельефности, зрелищности и имитации личного присутствия игрока, во многом создаваемые внутренними программными возможностями гиперсинтаксиса актуализируемой и скрытой структуры пространства игровой среды, глубина которой часто кажется пользователю неисчерпаемой, захватывающей его внимание, его восприятие, его воображение, впечатления и эмоции; которая манит, притягивает, не отпускает, и, в итоге, — поглощает его личное восприятие и сознание целиком.

Чарующий, фантастический, волшебный мир внутреннего виртуального пространства игровых ресурсов Сети WWW представляет восприятию пользователя аудиовизуальный образ карнавала особого рода [15]. В этом пространстве вокруг образа игрока все изменчиво, все появляется и исчезает, преображается и трансформируется, используя «несколько жизней» и многократно перерождаясь то в один, то в другой визуальный образ, — аннигилируя,

сливаясь, распадаясь и превращаясь практически во все, что угодно. Соприкасаясь со сверхреальностью карнавального пространства внутри Сети WWW, пользователь получает возможность получения таких впечатлений и переживаний, которые реальный мир ему дать просто не в состоянии. Однако, постоянная практика погружения в такой карнавал в конце концов приводит ребенка или подростка к тому, что он привыкает жить в мире, где не только «взрослых», но и вообще никаких ограничений нет, и на фоне прогрессирующей утраты личной способности различения реального и виртуального пространства, такой малолетний пользователь автоматически переносит эмоционально притягательные для него модели и схемы поведения, совершения отдельных поступков и действий, из виртуальной реальности в реальность физическую, безо всякого понимания того, что в физической реальности последствия таких поступков и действий могут оказаться совсем иными и часто уже необратимыми.

Именно вследствие суммирования ряда обстоятельств, указанных выше, сейчас находятся все основания предполагать, что в том числе и поэтому ревностно оберегаемый западными информационными агентствами и корпорациями принцип всяческого запрета даже минимальных ограничений на доступ к любым информационным ресурсам глобальной Сети по существу становится равен призыву «Все — в карнавал!» (в значении: «Все — в Интернет!» — прим. авт.), поскольку именно создание (под личиной «обеспечения свободы доступа к информации» — прим. авт.) «нужных» условий для беспрепятственного осуществления последовательности процессов ознакомления, принятия, овладения и переноса самых разнообразных карнавальных практик в пространство реального мира позволяет с легкостью, в любое время и в любом месте, используя для этого уже подготовленный «человеческий материал», формировать внутри пространства последнего очаги «Manageable chaos» («управляемый хаос» — англ. — [26]), возникновение и мультипликация численности которых крайне выгодны и с политической, и с экономической точки зрения реальным геополитическим и макроэкономическим гегемонам, испытывающим в настоящее время все больше проблем и затруднений с сохранением контроля над сферами своего неоколониального влияния. Под их контролем Интернет во все большей степени превращается в универсальное средство объединения, мобилизации, организации и канализации деструктивной активности приобщенных к Сети WWW подростков и молодежи, с которых вдохновители

и организаторы глобального карнавала начинают, и ими же часто и заканчивают, иногда по причине массовой физической гибели последних, — только уже не в виртуальном, а в реальном мире, где целенаправленное и скрытое влияние через глобальную Сеть де-факто становится самым эффективным инструментом конверсии времени человеческой жизни и самой этой жизни в дополнительную прибыль вследствие сохранения политического и экономического доминирования над конкурентами [19].

Неограниченная возможность доступа и отсутствие хронологических лимитов пребывания в виртуальном пространстве создают в восприятии не обладающего достаточным уровнем критики малолетнего пользователя Сети WWW образ Saturnalia aeterna («Вечный карнавал» — лат.), который затем просто переносится в реальный мир через последовательное затирание в повторяющихся актах восприятия граней между внутренним хронотопом виртуальной реальности и пространственно-временным хронотопом внешней действительности. Данный прием неизбежно трансформирует в индивидуальном сознании ребенка или подростка образ внешнего мира в образ бесконечного карнавала, возможность встраивания в который внутри этого сознания референциально связывается с присущей традиционному карнавалу особенностью отмены всех правил и норм до-карнавальной реальности [5].

В масштабах целого поколения, ассимилировавшего эту навязанную ему извне аномию, приученного и привыкшего к денормированным, аскриптивным моделям формирования собственных социальных статусов и диспозиций, подрастающие и входящие в «мир взрослых» дети или тинэйджеры тем самым полностью подготавливаются для инициации в статус pueri saturnalii, — закономерного и законченного продукта процесса межпоколенческой трансляции в его карнавальной версии, — продукта, для которого становится уже вполне естественным удерживать все свое существование в пределах пространства неототалитарного карнавала, а все свои мнения и оценки происходящего — в рамках навязчивой псевдореференции со стороны современного карнавального масскульта.

Данный господствующий тип массовой культуры, претендующий на статус ее исключительного генератива, де-факто все более явно и ощутимо обращает вектор совершенствования природы и социального интеллекта человека вспять, а вслед за тем — таким же образом превращает социальный прогресс в регресс, становящийся все более заметным, и все более неотъемлемым атрибутом

процессов неототалитарной глобализации и кар-навализации сознания современного человека, поскольку реальная его жизнь извне и независимо от него самого превращается в шоу по законам карнавала, — а карнавал, как и всякое иное шоу, непременно должен продолжаться.

Экзистенциальная растерянность homo satur-nalius вследствие ощущаемой им невозможности рефлекторной систематизации и критики происходящего вокруг связана главным образом с тем, что последовательное опрокидывание базисных оппозиций традиционной культуры в конце концов обнаруживает эффект перехода количества в качество. Очень скоро карнавал окончательно взламывает базисный код семиозиса, формирующего единую систему символов и смыслов традиционной культуры, и, в конце концов, — обрушивает его как объективно, непрерывно разворачивая и перетасовывая основные направления смыслообра-зования внутри этого процесса, так и субъективно, постепенно подменяя в сознании индивидов денотацию имитацией («симуляцией» в терминах Ж. Бодрийяра) [2], тем самым превращая семиозис в мимесис, а весь мир во всем его утаиваемом многообразии, — в один беспредельный Бобур (в тех же терминах — [Ibid.]), что является вполне самостоятельной темой для другого исследования.

Навязчивое ощущение homo saturnalius «ускоренного хода времени» главным образом оказывается связанным с непрерывно меняющимися внутри современного карнавального масскульта направлениями агона, и со стремлением индивида во что бы то ни стало успеть подогнать свой modus vivendi то под один, то под другой предлагаемый извне образец в суете и спешке, лишенных с его стороны всякой критики и всякой осмысленности, вдвойне усугубляемой их протеканием на фоне информационного фонтанирования со всех сторон в режиме overflow («переполнение» — англ.), когда индивид начинает потреблять практически всю внешнюю информацию без разбора, без всякого анализа, оценки, и селекции.

Истинная трагедия homo saturnalius в том, что в условиях неототалитарного масскульта он беспрерывно начинает искать самого себя где-то вовне, то в одном направлении, то в другом, то в третьем, — и, все более деиндивидуализируясь во всей этой тщете и суете, — нигде не может найти ничего, не понимая при этом вовсе, что вот так, непрерывно и судорожно меняя маски, он сможет достичь разве что только смутного подобия кому-то или чему-то другому, — меняя маски, за которыми остается все менее и менее его самого...

Список литературы

1. Бодрийяр Ж. L'Echange Symbolique Et La Mort («Символический обмен и смерть») — пер. Зенкин С. — М.: Добросвет — КДУ, 2015. — 392 с.

2. Бодрийяр Ж. Симулякры и симуляции — пер. Качалова А. — М.: Постум. 2016. — 239 с.

3. Буданцова А.А. Современный ребенок: новый тип сознания // Педагогика и психология образования. — 2012. — № 12 (402). — С. 21-29.

4. Буряковская В.А. Детский журнал как продукт массовой культуры // Журналистика и культура русской речи. — 2012. — № 4. — С. 47-51.

5. Вербина О.В. Карнавализация сознания молодежи в современной культуре // Наука. Искусство. Культура. № 3(11). 2016. — С. 140-146.

6. Волкова Е.А., Бойко Т.Е. Воздействие современной рекламы на сознание людей Научный вестник ВГТИ. Серия: гуманитарные науки — Воронежский государственный технический университет. — 2016. — № 1(9). — С. 77-83.

7. Гиренок Ф.И. Клиповое сознание — М.: Проспект, 2018. — 256 с.

8. Гороховцева Н. Е. Влияние массовой культуры на подрастающее поколение // NSPortal — Социальная сеть работников образования nsportal.ru № 6. 2013. — код доступа URL: https://nsportal.ru/vuz/ sotsiologicheskie-nauki/library/2013/06/15/statya-vliyanie-massovoy-kultury-na-podrastayushchee

9. Гребенкина Н.В., Капнина А.А., Пашкевич Л.М. Сюжетно-ролевая игра как средство социально-личностного развития дошкольников // Молодой ученый. — 2017. — № 40. — С. 166-168.

10. Ельцова Е.В. Социально-психологические особенности подростков с типом девиации «бродяжничество» // Известия высших учебных заведений. Поволжский регион. Общественные науки. — 2008. — № 1. — С. 10-17.

11. Ким. И.Е. Социальные субъекты: принципы номинации // Вестник Новгородского государственного университета им. Ярослава Мудрого. — 2010. — № 57. — С. 47-52.

12. Кузнецова Е. В. Массовая культура как феномен современной коммуникативной практики // Вестник Костромского Госуниверситета. — 2011. — № 1. — С. 46-51.

13. Лесевицкий А.В. Ф.М. Достоевский и Г. Маркузе (философские близнецы) // Политика, государство и право. — 2012. — № 4.

14. Маркузе Г. Одномерный человек / пер. Юдин А. — М.: АСТ, 2003. — 336 с.

15. Могилевская Г.И. Киберпространство как актуальное поле смеховой культуры современного массового человека // Молодой ученый. — 2014. — № 2. — С. 909-912.

16. Непомнящая М.Ш. Игра как средство социализации младших школьников // Научное сообщество студентов XXI столетия. Гуманитарные науки: сб. ст. по мат. IV междунар. студ. науч.-практ. конф. № 4. — код доступа URL: sibac.info/archive/humanities/4.pdf.

17. Николаев Е.Л. Клиническая характеристика пограничных психических расстройств у детей и подростков // Вестник Чувашского университета № 11. 2006. — С. 1-5.

18. Нужнова Н.М. Комплексная игра как средство социализации детей младшего школьного возраста — автореф.канд.дисс. на соискание степени кандидата пед. наук, код спец. ВАК РФ 13.00.01 — Улан-Удэ, 2000. — код доступа URL: http://nauka-pedagogika.com/pedagogika-13-00-01/dissertaciya-kompleksnaya-igra-kak-sredstvo-sotsializatsii-detey-mladshego-shkolnogo-vozrasta#ixzz4yrNTPkYn

19. Орлов А.Д., Сафонов А.Л. Социальный регресс как атрибут глобализации // Наука и гуманитарные знания. 2012. — код доступа URL: http://naukarus.com/sotsialnyy-regress-kak-atribut-globalizatsii

20. Оруэлл Дж. 1984. Скотный двор — пер. Голышев В., Таск С. — М.: АСТ. 2017. — 384 с.

21. Сабельникова Е.В., Хмелева Н.Л. Инфантилизм: теоретический конструкт и операционализация // Образование и наука № 3 (132). 2016. — С. 89-106.

22. Сухачева Е.Н. Игра как средство социализации дошкольника // NSPortal — Социальная сеть работников образования nsportal.ru. — 2014. — № 6. — код доступа URL: https://nsportal.ru/detskii-sad/ vospitatelnaya-rabota/2014/06/05/igra-kak-sredstvo-sotsializatsii-doshkolnika

23. Фромм Э. Иметь или быть? — М.: АСТ-Астрель. 2010. 320 с.

24. Хейзинга Й. Homo ludens: Proevе eener bepaling van het spel-element der cultuur («Человек играющий: опыт определения игрового элемента культуры»). пер. Сильвестров Д. — М.: издательство Ивана Лимбаха. 2015. — 416. с. ISBN978-5-890590229-3.

25. Kolakowski, L. Main Currents Of Marxism: Volume III. The Breakdown. — Oxford University Press,1981. — 416 p.

26. Mann, S.R. Chaos Theory and Strategic Thought // Research Gate No 9. 1992. Standard Form 298 (Rev. 8-98) Prescribed by ANSI Std., P. 54-70.

27. Nye, J. Soft Power: The Means to Success in World Politics / J. Nye. N.Y.: NewYork Public Affairs, 2004. — 191 p.

28. Vanzo, A. Kant on empiricism and rationalism. History of Philosophy Quarterly, Volume 30 (Number 1). 2013. — pp. 53-74. — code access URL: http://hpq.press.illinois.edu/30/1/vanzo.html

29. White, E.J. Bakhtinian dialogism: A philosophical and methodological route to dialogue and difference? // Research Gate No 6, 2015. — P. 14-25. — code access URL: https://www.researchgate.net/ publication/242580201_Bakhtinian_dialogism_A_philosophical_and_methodological_route_to_dialogue_ and difference