CC BY
3УДК 130.3
Е. Д. Елизаров
Феномен человека в истории природы
В статье рассматривается проблема связи всеобщего развития природы с идеей сотворения мира и творчества человека. Показывается невозможность жесткой локализации человека и его творчества в физическом пространстве и времени. Идея надмирной сущности, которая создает всю окружающую нас действительность, - это не что иное, как иносказание о самом человеке.
Ключевые слова: всеобщее развитие; возможность; действительность; пространственно-временной континуум; божественное творение мира; творчество человека
Evgeniy Yelizarov
The Phenomenon of the Man in the History of Nature
The article deals with the problem of the connection of the universal development of nature with the idea of the world creation and human creativity. The impossibility of rigid localization of a person and his creativity in physical space and time is shown. The idea of a supramundane essence that creates the entire reality around us is nothing but an allegory about the human being himself. Keywords: universal development; possibility; reality; space-time continuum; divine creation of the world, human creativity
В способной описать окружающую человека действительность минималистской системе категорий («вещь», свойство», отношение») ни субъект, ни объект не могут быть отождествлены с застывшими физическими телами. Уподобление их «вещам» являет нам одно из самых стойких заблуждений обыденного сознания.
В действительности же это моментальные состояния разных сторон единого многомерного потока, который никогда не застывает в сугубо материальных формах и не поддается жесткой локализации ни в пространстве, ни во времени. Каждое из этих начал включает в себя что-то над-, вне-, невещественное. Мы называем это начало идеальным, если в центре анализа оказывается субъект, возможным, если в фокусе внимания объект. Обе категории - это разные имена непрерывной цепи превращений, в которых одно переходит в материальное и обратно, другое - в действительное, где открываются новые перспективы движения, и другим его именем оказывается то, что принято называть развитием. Иными словами, тому и другому ближе понятие процесса. Точнее сказать, функции (возможно, главной) нашего единого мира.
Заметим, что именно такое понимание проникает и в глубины обыденного сознания человека. Уже ребенок понимает смысл вещей через их функции, назначение в окружающем его мире: едва научившись говорить, он узнает, что «корова дает молоко», «кошка ловит мышей», «собака сторожит дом»... В мире же взрослых никакой предмет суждений тем более не сводится к геометрическим контурам и физическим массам, на которые можно было бы указать пальцем. Развитое представление о предмете включает в себя весь цикл его существования в мире нашей культуры, и в специальной литературе этот цикл описывается последовательными этапами единого процесса его создания, использования и утилизации. В конечном счете за таким образом поименованными процессами, в центре которых оказывается какой-либо предмет, встает развитая система не только широкого круга объект-объектных связей, пронизывающих весь окружающий нас мир (по меньшей мере мир культуры), но и экономических отношений, и специальных исследований, и организационно-технических мероприятий, которые вовлекают в себя огромные массы людей, часто целые страны и континенты. В современной культуре развитие получают специальные дисциплины, трактующие все стадии жизни ключевых для человека вещей: от инициации научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ (НИР и ОКР) до снятия производимых нами
вещей с обслуживания и вторичного использования получаемых отходов. Но в действительности, по большому счету, «взрослое» представление о предмете отличается от представления ребенка лишь количественно, просто оно включает в себя гораздо более многомерную систему отношений с практически не поддающимся определению кругом других предметов, процессов, явлений. Вывод справедлив не только по отношению к искусственно создаваемым вещам, но и к порождениям самой природы. Полное знание и о них включает в себя такой же огромный информационный массив, который начинается с условий происхождения и заканчивается природоохранной политикой целых государств. В конечном итоге за каждым предметом встает тень всего универсума.
Так что старые максимы («человек - единство души и тела», «все течет, все изменяется» и др.), которые говорят о том, что видимое глазом не в состоянии исчерпать содержание нового фигуранта всеобщей истории природы, продолжают сохранять свою актуальность. Наполняясь же новым содержанием, все они время от времени требуют переосмысления, а значит, в переосмыслении нуждается и понятие самого предмета...
Но мы упомянули развитие.
Понятие развития принадлежит к числу основных в философии. На ее языке любое изменение действительности - это та или иная разновидность движения. При этом последнее можно классифицировать, выделив три основные его формы:
- возникновение новых вещей или отдельных их свойств;
- исчезновение вещей или отдельных их свойств;
- функционирование вещей (взаимодействие с другими), при котором сохраняются неизменными все их свойства.
Развитие - это главным образом первая из перечисленных. Вторая представляет его прямую противоположность: деградацию, распад, уничтожение; о третьей мы говорим как о «просто» существовании. Третья ограничивает развитие какими-то узкими рамками, когда развивающееся начало не успевает сформировать что-то «новое» или привести к исчезновению «старого». Остается добавить, что возникновение новых свойств, как правило, является
движением и от «простого» к «сложному». В такой классификации развитие означает обретение более широкого спектра свойств и возникновение новых элементов структуры.
В прошлом уничтожение вещей или их свойств понималось буквально, т. е. как обращение нечто в ничто, когда в едином физическом пространстве (и времени) занимаемое ими место обращается в ноль. Сегодня мы понимаем, что в действительности полного уничтожения нет, речь может идти лишь о разложении, распаде на составляющие элементы (в обиходном представлении - «на атомы»). Исчезновение отдельных свойств, в свою очередь, не означает абсолютного уничтожения чего-то физического. Внутри вещей могут распадаться отдельные подструктуры, меняться формы взаимодействия их с другими частями целого. Но невозможность полного обращения в ничто базовых элементов говорит о том, что все они в пространственно-временных границах продолжающей существовать вещи как-то по-иному объединяются друг с другом, в результате чего рождаются ранее не свойственные объекту характеристики. Таким образом, распад, оставаясь прямой противоположностью развития, содержит в самом себе и его возможность. Но и развитие, представляя собой лишь новые формы взаимодействия никуда не исчезающих элементов «старого», немыслимо без разложения прежних. Словом, каждая из этих противоположностей содержит в себе потенциал полярно направленного движения. Там же, где в ходе взаимодействия с другими вещами разложение одних и рождение новых свойств не переходит критические пределы, можно говорить о «просто» существовании. Такова вкратце диалектика всех этих разновидностей существования.
Казалось бы, все просто: есть некие базовые неизменяемые элементы, есть те или иные формы их слияния, есть, наконец, взаимодействие друг с другом разных вещей, в результате чего в пространстве и времени существования каждой из них могут исчезать одни и появляться другие способы объединения первоначал. В свою очередь, преодоление каких-то критических границ этих внутренних преобразований может свидетельствовать об исчезновении одних и рождении других вещей. Поэтому развитие,
понятое как возникновение «нового», - это не что иное, как следствие всеобщей взаимосвязи и взаимодействия с миром вещей того, что составляет природу «старого». Но и распад последнего - это оборотная сторона все той же взаимосвязи и все того же взаимодействия их элементов.
Однако любая простота обманчива. Соглашаясь с подобной картиной мира, мы лишь опускаем над вечной тайной рождения «нового» и отмирания «старого» некий занавес. Пусть этот занавес и украшен шитьем какой-то (довольно, впрочем, убедительной) логики, ее строгость скрывает бессилие мысли, пытающейся искоренить из любой науки о вещах все иррациональное, не поддающееся объяснению с помощью вошедших в аксиоматику мышления простых и доходчивых схем. На поверку же мы никуда не уходим от того, что рождение «нового» - это всегда возникновение «чего-то» из «ничего», другими словами, акт творения. Ссылка на неуничтожимые начала вещей не раскрывает тайну развития, если нет ответа на то, откуда берется каждый из бесчисленного множества всех существующих в природе способ объединения частей в какое-то свое целое.
Другими словами, мы остаемся в рамках тех представлений, которые были сформулированы еще Аристотелем. Это он утверждал существование двух начал - материи и формы. Первая, являясь лишь потенцией вещей, несотворима и неучничтожима, но сама по себе пассивна и не способна на их образование. Любая вещь образуется только приданием формы веществу, поэтому история вещи, как и всей природы в целом, - это история изменения либо материи, либо формы. Но такой ход мысли неизбежно ведет к тому, что единственным активным началом мира может быть только внематериальная сущность. Отсюда неслучайно, что первоформа становится и перводвигателем истории, философским прообразом творящего мир бога.
Между тем в мире человеческой культуры на всех стадиях единого оборота «слова», «дела» и «вещи» всегда присутствует нечто невещественное. Если исключить из потока метаморфоз его действие, «слово» окаменеет в мертвых формулах чертежей и технологических
алгоритмов, пусть позволяющих многократно повторять одно и то же «дело» и получать абсолютный аналог одной и той же «вещи», но убивающих душу и того, и другого, и третьего. Так, звучание механического пианино способно раздражать искушенный слух, но не в состоянии передать биение живого сердца самой музыки, так образ любимой женщины не передается никакой фотографией. Это вне-, над-, нефизическое образование неуловимо для всех форм восприятий с помощью органов чувств. И все же искомое присутствует на всех стадиях цикла, не сводясь ни к «слову», ни к «делу», ни к «вещи»; лишь благодаря ему становится возможным их взаимообращение.
Может быть, с наибольшей точностью его существо передается евангелистом Иоанном: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. <.. .> Все чрез него начало быть.. .<.. .> В Нем была жизнь.» (Ин 1:1-4). Вот только не следует забывать о том, что слово слову рознь; одно и то же может быть элементом второй и самой сердцевиной третьей сигнальных систем. Иоанн же подразумевает высшую форму речения. В российской словесности отличие одного от другого хорошо передано неожиданным до парадокса афоризмом Ф. И. Тютчева: «Мысль изречённая есть ложь».
Молчи, скрывайся и таи И чувства и мечты свои -Пускай в душевной глубине Встают и заходят оне Безмолвно, как звезды в ночи,-Любуйся ими - и молчи.
Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя? Поймет ли он, чем ты живешь? Мысль изреченная есть ложь. Взрывая, возмутишь ключи,-Питайся ими - и молчи.
Silentium!
Иносказание о действии третьей сигнальной системы [3] во весь голос звучит во всех мифах и вероучениях, которые трактуют рождение мира. Но, как мы видим, представление о Творце всего сущего возникает вовсе не на пустом месте, и оно говорит не столько о слабости человеческого разума, сколько о прямо противоположном - стремлении преодолеть ее. Ведь признание собственной ограниченности (пусть даже неявное, не до конца осознанное) - это отправной пункт дальнейшего развития любой мысли. Напротив, согласие с тем, что уже найденные решения способны дать ответ на вызовы не только явленного, но и всего неизвестного, означает начало догматизма. Между тем неявной целью любой догматики является заключение всего и вся в жесткие рамки второй сигнальной системы, которая должна направить движение понятий в русло обмена вполне кристаллизовавшимися и оттого не поддающимися никакой деформации значениями.
Кстати, не все в этой цели плохо. На уровне социума она обеспечивает сохранность и преемственность культурного наследия, а значит, и стабильность, бесконфликтность его существования. На уровне отдельно взятых индивидов заученные формулы объяснений и в самом деле способствуют усвоению непростых истин. Однако все хорошо в меру, поэтому полное торжество догматики убивает всякую возможность дальнейшего развития мира человеческой культуры. На месте открытой творчеству образованности остается лишь способность к бездумному механическому повторению затверженных словосочетаний, и каждый, кому приходилось принимать экзамены, неоднократно убеждался в этом. Так что не случайно во всех сферах мысли во все времена существовало неприятие любых форм догматизма.
И все же именно такой догматизм в понимании развития сохранял власть над массовым сознанием, более того, его метастазы нередко поражали и сознание самых выдающихся творцов культуры даже в эпоху просветительских революций. Наиболее красноречивым примером является так называемый «демон Лапласа», французского астронома, математика, физика, иностранного члена Петербургской АН (1802).
Именно Лаплас стал выразителем идеи самого жесткого детерминизма. Поскольку никакое явление не может возникнуть без производящей причины, допустимо рассматривать настоящее состояние Вселенной как следствие его прошлого и причину его будущего. Демон Лапласа - это существо, способное объять своим разумом все силы, приводящие природу в движение, и положение всех тел в мировом пространстве, от величайших созвездий до мельчайшего атома. Для такого разума, утверждал он, не было бы ничего неясного, и будущее существовало бы в его глазах точно так же, как прошлое: «Ум, которому были бы известны для какого-либо данного момента все силы, одушевляющие природу, и относительное положение всех ее составных частей, если бы вдобавок он оказался достаточно обширным, чтобы подчинить эти данные анализу, обнял бы в одной формуле движения величайших тел Вселенной наравне с движениями мельчайших атомов - не осталось бы ничего, что было бы для него недостоверно, и будущее, так же как и прошедшее, предстало бы перед его взором» [5, с. 9].
Правда, ученый отчетливо понимал, что науке его времени такое объятие бесконечного не по силам. Ведь даже сегодня, вооруженный мощными вычислительными машинами, человек не в состоянии рассчитать взаимодействие даже трех тел. Что же говорить о Вселенной, количество элементарных частиц в которой, по выкладкам А. Эддинг-тона, составляет более 1080 частиц?
Без сомнения, Лаплас был одним из самых выдающихся людей, которые внесли неоценимый вклад в развитие наших знаний и нередко удостаивались встреч с первыми лицами государств. Когда Наполеон, постоянно проявлявший интерес к естественным наукам, особенно к математике, спросил Лапласа о месте Бога в создаваемой им системе мира, тот с гордостью за свое ремесло ответил, что не нуждался «в этой гипотезе».
Впрочем, и сегодня сохраняется вера в так называемый редукционизм (от лат. reductю 'возвращение'), т. е. в возможность свести все сложное к простому, логическим путем вычислить свойства целого (в конечном счете всей Вселенной) из характеристик частей
(элементарных частиц и так называемых «начальных условий»). Словом, пользуясь выражением Максимилиана Волошина, «вспять исследить все звенья мирозданья, разъять вселенную на вес и на число» (Путями Каина, I, 6).
Представление о том, что химические, биологические, наконец, социальные законы, включая законы познания, в конечном счете должны выводиться из строгих математических уравнений, описывающих движение атомов и элементарных частиц, сохраняется в головах даже самых выдающихся мыслителей современности. Так, один из ведущих физиков-теоретиков С. Хокинг, хоть и отрицает возможность всеобъемлющих предсказаний, но его скепсис обусловлен главным образом сложностями технического порядка. В целом же иллюзия возможности «вычислить» из базовых принципов взаимодействия элементарных частиц ключевые определения сложных форм движения высокоорганизованной материи и даже поведение преобразующего мир человека присутствует в его рассуждениях. «Если нам действительно удастся открыть полную единую теорию, то это не будет означать, что мы сможем предсказывать события вообще. <...> Во-первых, наши предсказательные возможности ограничены квантово-механическим принципом неопределенности. <...> Второе ограничение связано с тем, что... мы не в состоянии точно решить даже уравнения движения трех тел в ньютоновской теории гравитации, а с ростом числа тел и усложнением теории трудности еще более увеличиваются. <...> Мы уже знаем... самые важные законы, лежащие в основе химии и биологии. Тем не менее мы... пока не добились почти никаких успехов в предсказании поведения человека на основе математических уравнений! Таким образом, если мы и найдем полную систему основных законов, перед нами на много лет вперед будет стоять вызовом нашему интеллекту задача разработки новых приближенных методов, с помощью которых мы могли бы успешно предсказывать возможные результаты в реальных сложных ситуациях. Полная, непротиворечивая единая теория - это лишь первый шаг: наша цель - полное понимание всего происходящего вокруг нас и нашего собственного существования» [6, с. 94].
Обратим внимание на последнюю фразу и подчеркнем: слова «наша цель - полное понимание...» произносит один из наиболее влиятельных ученых, который, конечно же, отдает отчет в том, что он выступает не только от своего собственного, но и от имени своего цеха. В сущности то же говорит и лауреат Нобелевской премии 1979 г. по физике С. Вайнберг, посвятивший «Похвале редукционизму» целую главу своей книги [1, с. 44-53]. В то же время другие физики делают опровержение концепции редукционизма одной из ключевых идей своих монографий [2].
Но все же главная трудность в понимании развития не в обретении чего-то «нового» и не в расставании со «старым» - ключевым является представление о времени. Именно его тайна, наравне с тайнами пространства и массы, пронизывает собой представления человека обо всех физических реалиях. Нет ни одной в их общем ряду, где бы эти начала мира не играли ключевую роль в определениях; убери любую из них - и тут же растает все. В действующей сегодня Международной системе единиц основными физическими единицами являются длина, масса, время, количество вещества, температура, сила тока и сила света, при этом четыре последние в ней не поддаются определению без трех первых. В свою очередь все производные единицы, что используются в механике, термодинамике, электромагнетизме, акустике, оптике (их около 200), могут быть выражены только через семь основных с помощью операций умножения и деления. Парадокс, но в конечном счете выходит, что все физические реалии могут быть представлены как различные сочетания дискретных порций совершенно аморфной массы, абсолютно «пустого» пространства, столь же «пустого» времени, и сейчас мы сейчас о последнем.
Что мы знаем о нем?
Ответ парадоксален: решительно ничего, кроме того, что оно измеряется «часами», в роли которых может выступать практически любой регулярный (повторяющийся) процесс. Есть основания полагать, что это чистая условность, которая не поддается никакому наблюдению. Но если так, неизбежен вопрос: существует ли оно вообще где-нибудь, кроме нашего сознания? Заметим, еще Кант пи-
сал: «Время не есть нечто такое, что существовало бы само по себе или было бы присуще вещам как объективное определение и, стало быть, оставалось бы, если отвлечься от всех субъективных условий созерцания вещей» [4, с. 137]. Это «непосредственное априорное условие внутренних явлений», другими словами, предикат «нашей души» [4, с. 138]. В самом деле, любая физическая реалия - это то, что поддается прямому или опосредованному специальным инструментом наблюдению; в мире науки «существовать» означает вступать в материальное взаимодействие с наблюдателем. Между тем никакого взаимодействия человека с собственно временем нет, и все представления о прошлом и будущем покоятся на чистых фантазмах сознания.
Вместе с тем роль времени слишком фундаментальна во всех представлениях человека о мире, как, впрочем, и о самом себе, чтобы быть простой фикцией. Мы легко соглашаемся с тем, что вся наша жизнь замыкается в скользящей точке настоящего, с тем, что прошлого уже нет, а будущее еще не наступило, а значит, «есть только миг между прошлым и будущим». Но, как известно, теория относительности видит в прошлом и будущем «одновременно» существующие части некоего единого неделимого массива. Правда, она запрещает материальное соприкосновение того, что относится к «настоящему», с тем, что уже осталось в «прошлом» или покоится в секторе его «будущего», но мы вправе предположить, что существует канал над-вещественного взаимодействия. И это взаимодействие имеет вполне физические результаты, как вполне физическими являются практические достижения любой НИР и ОКР, т. е. работы, начинающейся с простого озарения сознания.
Мы говорим о развитии, развитие же есть только там, где существует нечто возможное. В свою очередь, под последним понимается то, что характеризует еще не наступившее, но уже имплицитно присутствующее в настоящем; это некое будущее предмета, процесса, явления, которое должно наступить при соблюдении известных условий. Таким образом, настоящее всегда предстает родом вершины, с которой открываются новые горизонты действительного, и чем шире опыт человека, тем более
далекое по обе стороны становится неотъемлемым содержанием всего обозримого им. Вот только согласуется ли это с представлением о том, что еще не наступившему или уже не существующему нет никакого места в настоящем? Возможно ли будущее или прошлое, если нет решительно никакого взаимодействия содержимых перспективой и ретроспекцией? В самом ли деле наше собственное существование замыкается в лишенной измерений точке сиюминутного?
Развитие, по-другому, - это еще и переход от простого к сложному. Действительно, появление новых свойств означает усложнение всей системы взаимодействий вещи с окружающим миром, следовательно, и усложнение ее самой. Но, повторим, никакое увеличение количеств не рождает ни «нового», ни «сложного», если нет особого порядка соединения элементов (той самой формы, о которой говорил Аристотель). И все же обратимся к математическим выкладкам, чтобы, пусть приблизительно, оценить роль, которую играет этот порядок в развитии.
Фундаментальный тест, объемом в один миллион знаков (около 500 страниц) можно представить как результат последовательного перебора примерно 50 кнопок компьютерной клавиатуры. Общее число возможных комбинаций составляет 50 в степени миллион. Чудовищность этой величины не поддается решительно никакому осмыслению, поэтому совсем не удивительно, что многие из тех, кто пытается постичь подобное ей, оказываются пациентами психиатрических клиник. Взглянем на значительно меньшее по объему сочинение. Полная сумма всех возможных перестановок в первых шести строках цитированного выше Силенциума (150 знаков, включая пробелы) - это более 10 в степени 240 (напомним, что число частиц во Вселенной составляет «жалкие» 10 в восьмидесятой). Казалось бы, никакие усилия не способны составить даже отдаленное представление о подлинной глубине таимой здесь мысли. И вместе с тем сознание читателя легко схватывает всю эту громаду и овладевает общим смыслом речения. Кстати, комментарии к этим стихам громоздят новые терриконы информации, но мы справляемся и с ними.
Почему так? Да потому, что количественные показатели не имеют практически никакого отношения к действительным смыслам человеческих суждений.
Правда, речь идет о мире надвещественного, к которому едва ли применимы математические соотношения. Но информационная емкость вещественных ценностей - это такая же реалия, как и сами вещи, и не следует думать, что вероятность случайного порождения любой из них стихийными силами природы чем-то отличается от приводимых расчетов. В этом смысле «слово» даже первобытного инженера, «сочинявшего» сложносоставные орудия или ирригационные системы, решительно ничем не отличается от «слова» поэта или расписывавшего своды пещерных «версалей» художника. Да, вероятность случайного порождения реалий материальной культуры самой природой не равна нулю, как не равна нулю одна пятидесятая в миллионной степени, но и в этом неравенстве звучит иносказание действия иных, стоящих над природой механизмов. Тех, которые способны сочетанием одних законов материального мира нейтрализовать действие других или усилить проявление третьих. В сущности, принципы организации новых (технологических, инженерных - можно назвать их как угодно) форм движения сводятся к творчеству, и благодаря его особенностям даже самое примитивное производство человека древнекаменного века с его простейшими орудиями и предмет-предметными взаимодействиями оказывается способным конкурировать со всей мощью «естественной» природы. Обретение же полноценного сознания мгновенно (что для миллиардолетий эволюции несколько десятков тысяч лет?) возносит новый субъект всеобщей истории на совершенно недосягаемую высоту. Любые количественные оценки здесь некорректны, ибо речь идет о качественно разных началах, но все же пропасть, разделяющая количества, пусть косвенным, пусть искаженным образом, все-таки передает действительную дистанцию.
Да, кирпичиками реальности, которую порождает человеческая деятельность, являются не только атомы вещества, но и сами законы природы. Комбинацией одних только первых невозможно
создать ничего из устоев культуры - в единстве же с формами сочетания вторых возникает все ее многообразие и сложность. Никаким образом сумма простых вещественных связей не создает сложного. Механическое соединение атомов и молекул не способно породить жизнь, соединение биологических существ - социум. Но там, где начинается игра в бисер самими законами природы, раскрываются возможности куда более высокого порядка, и новый мир культуры появляется именно там. Вспомним Шекспира:
Гамлет
- Вот флейта. Сыграйте на ней что-нибудь.
Гильденстерн
- Принц, я не умею.
Гамлет
- Пожалуйста.
Гильденстерн
- Уверяю вас, я не умею.
Гамлет
- Но я прошу вас.
Гильденстерн
- Но я не знаю, как за это взяться.
<...>
Гамлет
- Смотрите же, с какою грязью вы меня смешали. Вы собираетесь играть на мне. Вы приписываете себе знание моих клапанов. Вы уверены, что выжмете из меня голос моей тайны. Вы воображаете, будто все мои ноты снизу доверху вам открыты. А эта маленькая вещица нарочно приспособлена для игры, у нее чудный тон, и тем не менее вы не можете заставить ее говорить. Что ж вы думаете, со мной это легче, чем с флейтой? Объявите меня каким угодно инструментом, вы можете расстроить меня, но играть на мне нельзя.
Гамлет, Акт. III. сц. 2. Пер. Б. Пастернака
Между тем сам Шекспир с успехом играет «на Гамлете»; и если существует искусство этой игры, почему не быть магии
обращения с куда менее сложными реалиями природы, которым недоступно извлечение гармонии даже из единственной флейты? Впрочем, что здесь простое и что сложное, если мысль великого художника легко прочитывается обыкновенным школьником? Разумеется, понимание ученика существенно отличается от понимания мастера, и даже новым поколениям творцов еще предстоит открывать новые и новые измерения когда-то созданного драматургом образа, но все же согласимся: даже элементарное, ученическое в нем недоступно не то что безмозглой амебе, но и целому океану...
Словом, головокружительная сложность на одном уровне явлений оказывается легко преодолимой на другом. Но только ли в мире правящих человеком страстей возможны такие парадоксы?
Вдумаемся. Вошедшие в аксиоматическое ядро теории относительности преобразования Лоренца-Фицжеральда говорят о том, что для тела, движущегося со скоростью света, время останавливается, поэтому вся траектория движения фокусируется в нулевой интервал даже в том случае, если она имеет бесконечную протяженность. Между тем нуль неделим. Следовательно, для такого тела принципиально неделимым оказывается и все то, что сводится в его лишенный протяженности фокус. Другими словами, уже в точке старта перед получившей импульс корпускулой должна открываться одновременно вся траектория, даже если в покоящейся инерциальной системе ее движение будет длиться вечно.
Таков фотон. В мае 2015 г. в заголовках новостей промелькнуло сообщение НАСА о том, что на расстоянии 12,5 млрд световых лет от Земли обнаружена галактика, которая излучает свет в 300 триллионов раз сильнее, чем Солнце. Дистанция пробега сопоставима с принятыми сегодня параметрами существования Вселенной. Но все ее пространственные и временные (линия развития от «сотворения мира» до зарождения жизни и появления прибора-приемника) характеристики обязаны без остатка уложиться в единый миг существования элементарной частицы.
Состояние движения в нулевом интервале времени парадоксально во многих отношениях. Прежде всего в том, что теряющая линейные размеры частица одновременно «простирает» себя по всей траектории своего движения, одновременно оказываясь в каждой ее точке. Между тем, сама траектория определяется не только исходным импульсом, но и распределением силовых полей во всем мировом пространстве и, в зависимости от локальных концентраций масс, может существенно отклоняться от прямой. Поэтому фотон немедленно становится объектом влияния гравитационных сил, которые сообщают ему ускорение по всем возможным векторам, пересекающим строго прямолинейный маршрут. Следовательно, на протяжении всего времени движения его волновая функция должна заполнять собою не только какую-то одну траекторию, которая могла бы быть приписана ему как корпускуле, но и бесчисленное множество других. Возможно, он оказывается везде, присутствует в любой точке мирового пространства, и в этом смысле оказывается равновеликим Вселенной, становится воплощением того светоносного эфира, о котором говорила физика XIX столетия, и только «схлопываясь» в какой-то одной точке, обнаруживает себя как поддающуюся локализации сущность.
Впрочем, парадоксальна и сама траектория движения фотона. Понятая как строго одномерная линия, прочерченная к «точке Б», в каком-то одном варианте она не существует, фотон движется к ней от «точки А» одновременно по всем возможным траекториям. Поэтому в результате он заполняет мировое пространство не только суммой своих отклонений какой-то одной из них, но всеми вместе. Словом, с самого начала движения частица оказывается едва ли не абсолютным воплощением той монады, о которой в свое время писал Лейбниц.
Между тем геометрия пространства не остается неизменной с течением времени: движение галактик, рождение и гибель небесных тел меняют многое. Итоговый же контур волны, сквозящей через мировое пространство, обязан вбирать в себя всю информацию обо всех переменах, и это обстоятельство де-
лает фотон потенциальным вестником не только того, что уже случилось во Вселенной в промежутке между точкой старта и точкой поглощения импульса, но и всего прочего, что было до начала движения и чему еще только предстоит произойти после его завершения. Для самой же частицы все это должно открываться уже в точке импульса «одновременно» (слово берется в кавычки, потому что к такому состоянию вообще неприменимы категории времени). Образно говоря, в «книге времен» движущейся частицы пролог и эпилог оказываются связанными воедино, и будущее точно так же диктует свою волю прошлому, как прошлое - будущему. Словом, скорость света образует специфический коридор, попадая в который, фотон обретает «вечный покой», про него уже нельзя сказать, что он движется; все предстает качественно иным в имманентных этому коридору измерениях, которые недоступны для любого движущегося с субсветовой скоростью наблюдателя. Но недоступность не означает отсутствия заполняющей его информации. А значит, не означает и невозможность воздействия последней на физический модус единой реальности мира.
Все сказанное означает неопределенность в отношении того, что именно является непосредственным источником и поставщиком информации об упомянутой галактике; им могла оказаться не только пересекшая Вселенную, но и залетевшая буквально из соседней лаборатории частица. Дисперсия света, в основе которой лежит поглощение фотона атомами вещества, заполняющего траекторию его движения, и мгновенное рождение нового не может не стать подобием информационной эстафеты. Принципиальная неделимость времени жизни фотона имеет своим следствием то обстоятельство, что эта эстафета передается в полном объеме, независимо от дистанции свободного пробега, ибо уже в самый момент рождения каждому ее участнику открывается вечность. Поэтому каждый становится носителем всей полноты информации о распределении и динамике полей во всем мировом пространстве. При этом состав информации, улавливаемой строго ориентированным приемником, в любом
случае остается одним, но может отличаться форматом своей «упаковки», а значит, способен отбрасывать какую-то свою «тень» на всю Вселенную. Генеральный вектор ее истории, передаваясь от атома к атому, должен формировать вектор движения любого физического тела. Между тем, именно фотон является обязательным агентом фотосинтеза, поэтому каждый способен как-то по-своему раскрыть и тайну рождение жизни, и вектор ее восхождения к вершинам разума.
В итоге каждый участник этой эстафеты становится структурным элементом единой «голограммы», монадой, вбирающей в себя мир, и при этом сохраняющей собственную индивидуальность. Остается добавить, что это касается не только пространственных координат, но и времени. Не поддающийся расчленению ноль обязан поглощать без исключения весь его массив. Сам старт - это своеобразный взрыв, в результате которого собственное время фотона обязано затопить собой все время Вселенной от момента ее рождения до последнего ее часа. Словом, это микроскопическое тело становится равновеликим ей не только геометрически.
Но ведь и отдельно взятый человек не вмещается ни в свои пространственные, ни во временные пределы. Не станем судить о мировых координатах, но заметим главное для любого индивида: его существование замыкается в своеобразной капсуле накопленной им культуры. Ему не дано вырваться за ее границы, но сами границы этой капсулы выходят далеко за физические контуры его тела. Разумеется, объемы индивидуализированной культуры и культуры рода не совпадают, но, как следует из сказанного не только нами, но и задолго до нас, человек становится личностью (т. е. собственно человеком) лишь в той мере, в какой впитывает в себя достояние всего человечества. Любой индивид - это не более чем терминал его единого «тела» и его единой «души». Он субъектоспособен только благодаря этому обстоятельству, и не будь его, индивид ничем бы не отличался от простого животного. Степень полноты человеческой личности определяется тем, в какой мере общий континуум предмет-
предметных отношений, обнимаемый ее собственным опытом, заполняет пространство собирательной культуры человечества. При этом уместно напомнить, что специфическим «предметом» последней является и сам человек, и все ему подобные, а значит, этот континуум включает в себя не только вещественные связи, но и все общественные отношения. Разумеется, пространство родовой и частной деятельности индивида - это величины разного порядка; опыт человека не в состоянии вместить в себя опыт социума, но ведь и границы личного не сводятся к пределам повседневного быта. Ведь даже жизнь героини «Двенадцати стульев» вовсе не сводилась к тому, что могло быть описано доступным ей лексиконом из тридцати слов. Она была наполнена непримиримой («или я, или она») борьбой с дочерью заокеанского миллиардера со сверкающей фотографии в вечернем платье, где было все: и меха, и перья, и шелк, и жемчуг, и умопомрачительная прическа...
Таким образом, «природа» человека обладает весьма противоречивыми и глубоко парадоксальными свойствами, которые противоречат не только обыденным его представлениям. И «душа», и «тело» действующего субъекта составом накопленных знаний, сформированных в ходе развития умений и навыков, становятся физическим вместилищем и одновременно специфическим воплощением реалий, которые существуют вне их. Не только сознание, но и сама плоть человека становятся средоточием фундаментальных оснований природы, которые простираются в мировом пространстве и времени далеко за границы его бытия. Более того, способность выразить все эти реалии в знаковых системах дает возможность передать их другим в ходе межличностной и межпоколенной коммуникации. При этом там, где речь идет о межпоколенной, общение человека с другими продолжается даже после биологической кончины, поэтому многое из пережитого, включая общие представления отдельно взятого индивида о мире вещей и людей («рукописи не горят») сохраняется и в конечном счете становится достоянием всего человеческого рода.
Даже физическая смерть не означает полного прекращения бытия их носителя. Но если природа человека простирается за пределы его «тела», жизнь не прекращается с кончиной последнего. Это обстоятельство проявляется при каждом обращении каждого из нас к книге или музейному артефакту; диалог когда-то действовавшего и ныне действующего субъектов продолжается и через тысячелетия, вопреки разрыву в пространстве и времени, как бы поверх того и другого.
Нет, весь я не умру - душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит.
А. С. Пушкин, Памятник
Все это также приводит к необходимости по-новому взглянуть на возможности какой бы то ни было локализации нового фигуранта всеобщей истории природы в едином пространственно-временном континууме ее развития. Ведь если действительная природа каждого человека, взятая в нерасторжимом единстве всего опыта его «тела» и его «души», - это прежде всего специфический концентрат тех форм всеобщей «связи вещей», которую порождает культура его социума, то и все проявления его отдельной, единичной жизни продолжают вливаться в единый поток пересотворения мира.
Известно, что даже жизнь простой органической ткани оказывает значительное воздействие на окружающую ее среду, течение природных процессов. Жизнь одушевленной монады -это более фундаментальное начало, совершенно не сравнимое с жизнью простой биологической единицы, ибо вбирает в себя куда более широкий спектр явлений природы и в то же время сообщает ей гораздо большее, чем даже самые развитые формы органики. Меж тем все сообщенное миру продолжает жить в нем, и если даже одноклеточное способно к переформатированию своей среды, то изменения, вносимые мыслящей тканью, способны порождать принципиально новые векторы всеобщего развития.
Да, физические теории запрещают перенос вещественных порождений будущего в уже истекшее время. Но вещественно ли то, благодаря чему природа человека создает качественно новое в настоящем?
Важно понять, что в сложном переплетении «здесь и везде», «сейчас и всегда» значимо не только целое. Так в речи отдельно взятый атом слова фокусирует в себе без исключения все ее богатства уже хотя бы потому, что полное его определение можно получить только с привлечением всего лексического состава и всех законов грамматики. Ничто в уже познанном нами не может существовать отдельно, вне нерасторжимой связи с действительно исчерпывающим его содержанием. Точно так же и отдельно взятый предмет в конечном счете замыкает на себя всемирную «связь вещей»: нет ничего в пространстве вещественного, что прямо или косвенно, пусть через бесконечные цепи взаимозависимостей, каким-то образом не соприкасалось бы с ним, не нарушало бы его отдельность. Наконец, точно так же органическая ткань, что образует собой единое тело человеческого рода, вбирает в себя все те же законы все того же мироздания, и все они вместе находят свое выражение в живом биении Логоса, в пульсации тех межпоколенных коммуникационных потоков, которые пронизывают сквозящий в тысячелетиях организм единого социума. И точно так же здесь каждая отдельно взятая «клетка» последнего, благодаря каналам коммуникационных систем, соединяется в конечном счете со своим целым. Не только род вбирает в себя весь мир, но и отдельно взятый индивид таит в себе всю полноту знания его устоев. Таким образом, куда ни кинуть взор, повсюду ничтожный атом структуры и единое целое обнаруживают равновеликость и равномощность друг другу.
Никакая игра чисел в принципе не способна раскрыть тайну развития. А значит, ни равновеликая Вселенной монада Лейбница, ни абсолютное Ничто, которое, по Гегелю, порождает все многообразие действительности, не являются голыми фикциями нашего сознания. Что-то от обеих сущностей незримо присутствует не только в нашей голове, но и в мире. Словом, идея надмирной сущности, которая
создает всю окружающую нас действительность, - это не что иное, как иносказание о самом человеке.
БИБЛИОГРАФИЯ
1. Вайнберг С. Мечты об окончательной теории. М. : Едиториал, 2019.
2. Дойч Д. Структура реальности. М. ; Ижевск : Регулярная и хаотическая динамика, 2001.
3. Елизаров Е. Д. Слово и мироздание // Научные труды / Институт имени И. Е. Репина. Вып. 51: Вопросы теории культуры. СПб. : Ин-т им. И. Е. Репина 2019. С. 3-31.
4. Кант И.. Соч.: в 6 т. Т. 3. М. : Мысль, 1994.
5. Лаплас. Опыт философии вероятностей. М. : Тип. т-ва И. Н. Куш-нерев и К°, 1908.
6. Хокинг С. Краткая история времени. СПб. : Амфора, 2001.
