CC BY
32
УДК 27 ББК 86.37
Рожковский Виталий Борисович Rozhkovskij Vitaliy Borisovich
профессор кафедры гуманитарных и социально-экономических дисциплин Ростовского юридического института МВД России доктор философских наук, доцент.
Professor of Humanitarian and Socio-Economic Disciplines Department of the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of the Russian Federation, Doctor of Philosophy, Associate Professor. E-mail: v-rozkovskiy@mail.ru
Краснова Алина Георгиевна Krasnova Alina Georgievna
ассистент кафедры философии религии и религиоведения Института философии и социально-политических наук Южного федерального университета кандидат философских наук.
Assistant Professor of Philosophy of Religion and Theology Department of the Institute of Philosophy and Social-Political Sciences of Southern Federal University, PhD in Philosophy. E-mail: childalevtina@yandex.ru
ФАРИСЕЙСТВО КАК ФОРМА «БЛАГОЧЕСТИЯ» И ЕГО АНТИПОДЫ В ХРИСТИАНСКОЙ КУЛЬТУРЕ
Hypocrisy as a form of «godliness» and its opposites in the christian culture
В статье отмечается тот факт, что в современной российской культуре образовалась ситуация духовной пустоты, обусловленная разрывом с ее корнем - православным духовным опытом, когда утрачено его глубинное понимание и его интеграция с культурой. По мнению авторов, несмотря на современное возрождение православных ценностей, они усваиваются культурой внешне, что выражается в процветании явления фарисейства, наблюдаемого в церковной и светской среде. Утверждается, что православный духовный опыт хранит в себе идею умаления человека, христианского смирения, которая наиболее ярко выражена в феномене святости.
Ключевые слова: фарисейство, православная культура, секулярная культура, умаление, юродство, благочестие.
Современная российская культура, корни которой, без всякого сомнения, уходят в христианскую культуру, в православное миропонимание и миросозерцание, в настоящее время переживает кризис, который можно охарактеризовать как вакуум, пустоту. С православными корнями произошел разрыв в несколько атеистических десятилетий, и в этом разрыве была нарушена преемственность, размыта сама православная культурная почва, много веков питавшая умы и души. Вследствие этого разрыва образовалась пустота, которую ни-
In modern Russian culture was formed the situation of the spiritual vacuum caused by the break with its root - Orthodox spiritual experience; there was lost its deep understanding and its integration with culture. Despite the modern revival of Orthodox values, the culture assimilates these values outwardly, resulting in the prosperity of the Pharisaism phenomenon, observable in Church and secular environment. However, the Orthodox spiritual experience includes the idea of human kenosis, the idea of Christian humility, which is most clearly expressed in the phenomenon of Holiness.
Keywords: pharisaism, orthodox culture, secular culture, depreciation, foolishness for Christ's sake, piety.
как не смогли ничем адекватно заполнить - ни постмодернизмом, как на Западе, ни советскими ценностями, по сути своей религиозными, но религиозными искусственно - как религия человеческого разума.
В настоящее время российская культура находится в пустоте: мы не знаем, куда нам двигаться, какова наша цель и в чем, собственно, смысл. Мы начинаем возрождать русскую православную культуру, но что возрождается? Заимствованный у Запада культ потребления дает о себе знать, и в том числе в
современном религиозном сознании. Примером тому является процветающее ныне фарисейство - форма религиозной жизни, при которой религия тоже «потребляется», как и всякая другая часть массовой культуры, в утилитарных целях человека. В религии указанные цели маскируются чем-то благовидным, но суть при этом не меняется. Царство, которое не от мира сего (Ин. 18:36), пытаются превратить в царство Божие на земле - это фарисейская идея и фарисейское устремление.
Об этой особенности фарисейства, составляющей его сущностную характеристику как искаженной формы религиозного сознания, писал С. Л. Франк: «Мнимое подобие оцер-ковления мира, приводящее к обмирщению Церкви, есть существо фарисейства - того искажения духовной жизни, в котором внешнее подобие правды заменяет ее внутреннюю сущность и вытесняет ее. Фарисейство есть не отдельное конкретное историческое явление, а имманентное, всегда вновь возрождающееся заболевание человеческого духа. Его существо заключается в смешении самой святыни с внешними формами и способами ее осуществления, в силу чего она теряет характер подлинной святыни. Всякий социальный утопизм, всякая вера в абсолютно священный характер каких-либо начал и форм внешней, эмпирической общественной жизни, всякая попытка насадить внешними мерами и общественными реформами "царство Божие на земле" содержит в себе эту духовную болезнь фарисейства и в меру своего осуществления обнаруживает все нравственное зло фарисейства - его бесчеловечность, бездушие, его мертвящий формализм» [8, с. 199-200]. Таким образом, фарисейство есть в своей сущности суррогат, подмена всего святого, праведного, духовного в человеке внешним формальным подобием; обнаруживается же фарисейство плодами -внешними признаками, говорящими о пустоте, стоящей за этим обманчивым фасадом. Так, остается лишь внешнее благочестие, которое не сразу можно отличить от подлинника, как внешне трудно отличить маргарин от масла -пока не попробуешь, не поймешь, что суть их совершенно различна. Иудушка Головлев вполне сходил за глубоко верующего человека: был набожен, молитвенник и благодетель, внутри же сущий «душегубец» [7], что вид-
но лишь по фактам его жизни, а не по словам, и даже не всегда по поведению.
Святоотеческая православная традиция всегда предостерегала от лицемерия, от «лукавого» жития, но это совсем не то, что психологическое лицемерие, отражающее черту характера человека, при котором он сознательно разыгрывает из себя нечто иное, чем он на самом деле является; по сути это синоним лицедейства, а поскольку целью является сознательный обман, то лицемерие приравнивается ко лжи. Фарисей же вполне искренен в своем фарисействе, он не осознает своего лукавства - это всегда самообман. Это превращает его ложь в ту форму, которую ближе всего отражает святоотеческое понятие лицемерия, то есть в онтологическую форму лжи, или, по выражению преп. Аввы Дорофея, в «ложь всей своей жизнью» [1, с. 75]. Таким образом, фарисейство отражает не психологическую, а онтологическую характеристику личности и бытия человека.
Святоотеческая христианская традиция учит тому, что человек, следуя примеру Христа, подражая Ему и возрастая в добродетели, должен меняться, совлекать с себя ветхого человека (раба страстей, каким он был до крещения) и облекаться в нового (причастного благодати), и эти изменения должны касаться не чего-то внешнего, а внутреннего состояния души. Д. И. Тихомиров приводит рассказ святителя Григория Нисского (IV век) об одной языческой притче: некий человек научил обезьяну принимать вид танцовщицы, одел ее в личину танцовщицы и устраивал представления. Люди смотрели, как она танцует, и обманывались, принимая за искусную танцовщицу, удивляясь ее ловкости и изяществу. Но вот нашелся человек, раскрывший этот обман - он бросил перед сценой лакомства, и обезьяна вдруг, забыв о своей пляске и зрителях, бросилась на эти лакомства, сорвав с себя личину и обнаружив свою подлинную природу. Не выдерживая соблазнения и впадая в страсти, человек изобличает самого себя, хотя бы прежде внешне и старался выражать собой добродетельного и воздержанного.
В христианстве изначально имплицитно присутствовало знание о фарисействе - в Новом Завете заложены основы формирования последующего образа фарисейства [4, с. 49-
53], который далее был развит в святоотеческом богословии, хотя не напрямую, а через его важнейшие темы - о законе и благодати, о внешнем и внутреннем, о смысле христианской жизни и назначении, о лжи и лукавстве, о суде над собой и ближним, о любви к Богу и человеку. Равно как и имплицитно, в христианстве всегда присутствовало знание об аутентичном христианском сознании и истинной христианской жизни. Причем не столько в писаниях, в текстах, сколько в живом опыте: христианская традиция - это передача не буквы, а духа христианства, опыта духовной жизни. Противоядие против фарисейства дано в духовно-историческом опыте христианства, в самом факте наличия цельной духовной жизни и в личных примерах, и в подсознательных архетипах жизни общества.
Духовный опыт имеет сложные измерения и одно из них выражено идеей умаления. Говоря об умалении, отнюдь нельзя свести духовный опыт к какому-то пессимистическому ракурсу жизни, противоположному духовному росту и творчеству. Нужно только указать на сложность, неоднозначность и даже парадоксальность, которые встречаются в духовном опыте. Указать на то, что находится в забвении в нашей «силовой» культуре современности, акцентировать внимание на том, что утрачивается в созданном людьми мире успешности, доказать противоречивость концепта так называемой «счастливой самодостаточности». Но умаление, или в аутентичном христианскому мировоззрению смысле смирение, есть не просто форма онтологической искренности, противоположная фарисейству. В умалении смирением человек открыт надежде на возрастание, на приобретение большего содержания духовной жизни. Достичь онтологической искренности в своей жизни, и значит жизни социальной, чрезвычайно трудно, и фактическая история свидетельствует о том, что этот христианский опыт оказался очень рискованным в своей претенциозности, так что аутентичность его оказалась реализованной преимущественно в духовной элите, массы же оказывались далеки от нее в разные периоды истории, не только в наше время. Однако такое фактическое положение дел, свидетельствующее о трагизме человеческой истории духовности, не отменяет самого «вызова» чело-
веку реализовать полноту своего духовного опыта.
Говоря об идее умаления, прежде всего имеется в виду тот ее смысловой контекст, который закладывался в христианстве, и более точно - в православной мысли. Идея умаления человека имманентна, внутренне присуща и сердечному чувству православного, и его мысли, и духовному опыту в целом. Здесь и получает смысл синоним умаления - смирение. Вспомним содержание христианских мо-литвословий: все они буквально сотканы от лица молящегося чувствами, жаждой глубокого смирения перед Богом. Без смирения христианские молитвословия самого разного рода бессмысленны, потому что, не смиряясь, человек не может быть причастен Христу в Его кенотическом Крестном пути. Но не только о молитвословиях идет речь. Известный христианский аскет VII века Исаак Сирин говорит прямо: «умаляй себя во всем перед всеми» [2, с. 303], а великие святые называют себя последними грешниками. Очевидно, что этот призыв обращен к некой активности человека, к его внутреннему опыту, не совпадающему со случающимся умалением, присущим обычному его существованию. Но что же человек будет умалять или уничижать в себе, если он и так «умален» и «уничижен» в своем бытии, заключен ли в этом доступный ему онтологический смысл? Должны ли мы воспринимать эти слова как нечто притворное или психологически условное? Очевидно, что нет. Парадокс христианства в том, что даже согрешивший, но раскаивающийся грешник ближе к Богу, чем самовлюбленный праведник. Этот парадокс понятен и оправдывается только существованием и действованием любви Божи-ей, а отсюда и христианской любовью между людьми.
Обратимся к феномену христианских святых. Можно ли вообще идентифицировать «святость» вне смирения? Есть лики святых, в которых особенно ярко представлен опыт самоумаления и смирения - это мученичество, страстотерпничество, юродство во Христе. В христианской мысли, в мысли Отцов Церкви выработаны аналогии и уподобления, посредством которых становится очевидным, что те же святые мученики причастны Христу в особом подвиге личностной жертвенности.
Опыт личностной жертвенности во Христе абсолютно специфичен, но ведь христианские мученики, христианские святые - это не только в историческом прошлом, а сейчас будто и не актуальны. Такому суждению не соответствует само наличие христианского сознания, или, по мысли Э. Левинаса, «ин-тенциональность» как акт умаляющего «себя-перед-другим бытия» [5, с. 616], безусловное ненасытимое со-страдание по отношению к ближним, более глубинное, чем задается функциональными значениями и контекстами социально-культурной реальности. Речь идет об особого рода кенотическом этосе человека.
Содержание и характер вовлеченности человека в смирение Христа образует пространство тайны человеческой свободы в Боге и любви к Богу на протяжении не только чьего-либо осознанного индивидуального опыта, но и всей истории. Эта тайна умаления есть одновременно и тайна присутствия Христа в истории, культуре. Она до сих пор приковывает и богословский, и философский взгляд, предстает в виде открытой проблемы судеб человечества. Описание ее границ может позволить по-новому взглянуть на духовную ситуацию и современного человека.
Наиболее характерным антиподом фарисейству в христианстве явилось юродство. Феномен юродства, или «безумия во Христе», представляет собой парадоксальное противостояние культурному и социальному конформизму, притом не ввиду каких-либо ограничений или негативных условий, а по существу свободного выбора, в опыте активно высвечиваемой интенциональности жертвенного умаления личности, или смирения. Юродством во Христе в христианском богословии называется «один из труднейших и великих подвигов христианского благочестия», принимаемых «ради любви к Богу и ближним» и состоящих в добровольном отказе от «всех удобств и благ жизни земной, от всех выгод жизни общественной» и, самое главное, в отказе от «обычного употребления разума» [3, с. 2]. Следствием этого становилось поведение, на первый взгляд, безумного (психически ненормального) человека, иногда и как будто нравственно падшего, «дозволяющего себе соблазнительные действия» [3, с. 2]. Из-
вестны примеры византийских (блаж. Исидора, прп. Серапион Синдонит, прп. Фома юродивый, св. Андрей юродивый и другие) и гораздо более многочисленных русских юродивых (блаж. Прокопий Устюжский, блаж. Фео-дор Новгородский, блаж. Николай Псковский, блаж. Василий Московский, блаж. Лаврентий Калужский, блаж. Ксения Петербургская и другие). Богословское обоснование этого подвига находится в Первом послании апостола Павла к Коринфянам, где он в контексте осуждения «внешней» учености и ложного самопревозношения личности говорит о «безумии Христа ради» (1 Кор. 4, 10) как некоем подлинном внутреннем состоянии каждого христианина и одновременно, по-видимому, как об особом опыте «позорища для мира, для ангелов и человеков» (1 Кор. 4, 9). Это внутреннее состояние и особый опыт сделались онтологически, «не в премудрости слова», возможными благодаря «кресту Христову» (1 Кор. 1, 17).
«Юродивый представляет свободное самоумаление человека в предельной форме. Особое "у-богое", "боже-вольное" положение юродивого становится санкцией свободы в его самовыражении. Свобода такого самовыражения проявляется в том, что юродство, в отличие от монашества, представляет собой нерег-ламентированный тип православной святости» [6, с. 274]. Хотя в отличие от христианского Запада юродство санкционировано Русской церковью, никогда полностью не отождествлявшей себя со светской властью и оппо-зиционирующей в подвиге юродивых профан-ной социальности и государственности собственную сакральность, неотмирность. Своего рода антиповедение юродивых значило «изъятие смысла, которым связало себя общество в качестве нормы» [9, с. 68]. Для их антиповедения характерно выпячивание поверхностности и искусственности ценностей посюстороннего, земного общества, <^ра» в пользу реальности и мистической глубины продолжения кеносиса Христа.
Идея умаления человека имеет основание именно в христианстве, ее трудно верифицировать вне исторического пространства христианской культуры. Однако она не ограничена, не замкнута. В ней есть не только специфическое содержание, но и претензия на уни-
версальность, на значимость для любого человека. Конечно, именно христианину естественно полюбить Крест Христов и полюбить крест в своей жизни, то есть свою духовную судьбу. Однако можно говорить не только о смирении как осознанном опыте христианина, но и более широком и неоднозначном пласте жизненного опыта, даже и о том, где человек ощущает как бы утрату Бога, переживает состояние богоос-тавленности - и все-таки пребывает не вне Промысла Божия. В этой идее заключена претензия на фундаментальный ответ на ключевые духовно-экзистенциальные вопросы современного человека, отчаявшегося и разуверившегося, получившего новый опыт такой неоднозначной свободы. Наконец, сейчас в связи с новым возвышением России, это ответ на напряжение ключевых антиномий русского христианского мира с его участливостью, жертвенностью и справедливой силой.
Говоря об универсальности идеи умаления, ее необыкновенном творческом импульсе для человека, нельзя не сказать и том, что содержание ее есть достояние не только богословия и религиозной философии, но и литературы и искусства. Обратим внимание на творчество Ф. М. Достоевского (например, на его произведения «Идиот» и «Униженные и оскорбленные»), часто столь непонятное для западного менталитета, но привлекающее пристальное внимание. Нетрудно отметить присутствие этой темы и ее свежесть для художественного чувства и у других отечественных и зарубежных писателей.
Таким образом, в современной секулярной культуре случилась деонтологизация той сторо-
Литература
1. Авва Дорофей. Избранные поучения для мирян. М., 2008.
2. Исаак Сирин. Слова подвижнические. М., 1993.
3. Ковалевский И. Христа ради юродивые. М., 1902.
4. Краснова А. Г. Образ фарисейства в Новом Завете // Гуманитарные и социально-экономические науки. 2014. № 3.
5. Левинас Э. Избранное: Трудная свобода. М., 2004.
6. Овинникова Ю. А. Идеал православной
ны духовного опыта человека, которая выражена идеей умаления-смирения, и нарастает противоположное явление фарисейства. Если даже в христианской среде смирение становится каким-то психологическим «довеском» к жизни в церковной среде, то что же говорить о современном секулярном обществе. Деонтоло-гизация же означает не то, чтобы сама идея «умаления человека» перестала быть онтологической, но скорее утрату чувствительности к этой идее в обществе и культуре в целом. В культуре возвышается ценность человеческого самостояния, самодостаточности, и происходит произвольный отказ от христианского содержания идеи «умаления», от ценностей смирения и самоотверженной любви. Этот произвольный отказ есть, по сути говоря, то напряжение индивидуальной воли в культуре, которое, например, М. Хайдеггер увидел еще в нигилизме Ф. Ницше.
Почему случилась эта деонтологизация? На этот вопрос трудно окончательно ответить. Мы не знаем точно ее истоков. Можно также предположить, что сама современная ситуация, в которой оказался человек, онтологически глубже этого вопроса. Проявляется это в том, что даже в радикальном отрицании важнейших экзистенциальных измерений жизни современный человек все-таки не выпадает из пространства этой идеи, продолжает испытывать собственное личностное «умаление» с его оборотной, «негативной» стороны - в нарастающем отчаянии. Это отчаяние является свидетельством надрыва христианского сознания в европейской культуре последних столетий.
Bibliography
1. Abba Dorotheus. Selected teachings for lay people. Moscow, 2008.
2. Isaac Syrian. Ascetic words. Moscow, 1993.
3. Kovalevskiy I. Fools for Christ's sake. Moscow, 1902.
4. Krasnova A. G. The Image of pharisaism in the New Testament // Humanitarian and socioeconomic sciences. 2014. N° 3.
5. Levinas E. Selected: difficult freedom. Moscow, 2004.
6. Ovinnikova Yu. A. Ideal orthodox identity in Russian culture // The heritage of I. V. Kireevsky:
личности в русской культуре // Наследие И. В. Киреевского: опыты философского осмысления. Ростов н/Д, 2006.
7. Салтыков-Щедрин М. Е. Господа Голов-левы: Роман. СПб., 2013.
8. Франк С. Л. Духовные основы общества. Введение в социальную философию. М., 1992.
9. Юрков С. Е. Под знаком гротеска: антиповедение в русской культуре // Православное юродство как антиповедение. СПб., 2003.
experience of philosophical understanding. Rostov-on-Don, 2006.
7. Saltykov-Shchedrin M. E. Golovlevs: a novel. St. Petersburg, 2013.
8. Frank S. L. Spiritual foundations of society. Introduction to social philosophy. Moscow, 1992.
9. Yurkov S. E. Under the sign of the grotesque: anti-action in Russian culture // The orthodox foolishness for Christ's sake as anti-action. St. Petersburg, 2003.
