Факторы и формы субъективного делового успеха Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

УДК 316

Н.К. ПОЗДНЯКОВ,

д-р филос. наук, профессор ОГИ;

Ю.Л. КРОЛЕВЕЦ,

аспирант ОГИ

ФАКТОРЫ И ФОРМЫ СУБЪЕКТИВНОГО ДЕЛОВОГО УСПЕХА

В статье рассматривается полемика приверженцев определяющего значения бизнеса в жизни государства и его граждан и приверженцев взаимосвязи нравственных сторон жизнедеятельности и экономики. Авторы склоняются к усилению культурно-этического фундамента индустриальных преобразований и вариативности моделей современного капиталистического хозяйства.

Экономика. Экономическое воздействие. Духовная жизнь. Нравственность.

Factors and forms of subjective business success

In the article the polemic of adherents of determining value of business in a life of the state and its citizens and adherents of interrelation of the moral sides of ability to live and economy is examined. Authors are declined to strengthening of the cultural - ethical base of industrial transformations and variability of models of modern capitalist economy.

Economy. Economic influence. A spiritual life. Morals.

Развитие бизнеса предполагает систему вознаграждений, связанных с мотивом достижений личности и соответствующим престижем. Универсальными формами подкрепления являются общественная известность и почет, в наиболее зримом выражении - слава. В анализе непосредственных и стабильных форм субъективного успеха К. Мангейм обращается к его конкретным проявлениям. Так, относительное постоянство карьерных достижений обеспечивается ростом гарантированного влияния в обществе, которое расширяет возможности распоряжаться его материальными ресурсами и распространять свое социальное влияние. Напротив, М. Вебер говорит о вероятностном смысле «шансов» и «возможностей» предпринимателей, которые превосходят факторы наличной выгоды, собственности или институционального положения. Последние являются показателем того, что данное лицо определенным образом контролирует имущественные активы и имеет широкое влияние в границах жизни социума [1, с. 119].

В то же время речь идет об относительно стабильном моменте, который гарантирует прибыль и различные дивиденды в зависимости от постоянства общественного устройства. Простой гражданин может считать «миллионера» абсолютно защищенным человеком, однако его положение с социально-экономической точки зрения может быть весьма неустойчивым. К. Мангейм выделяет градации успешности действий бизнесменов: «нестабильные» и «сравнительно стабильные» в противоположность «моральным» и «реальным». Полнота гарантий успеха определяется стабилизацией ценности действий в трех сферах: успех во власти, успех в экономической жизни, успех в карьере [1, с. 120]. Эти области предполагают взаимовлияние и конкретное усиление каждой. Продвижение по властным коридорам обеспечивает успешность и эффективность экономической деятельности, и наоборот. Целостная эффективность карьеры способна перекрывать по значимости вышеуказанные сферы активности.

К. Манхейм содержательно раскрывает механику взаимообусловленности бизнеса и социума. Положение во власти предопределяет успешность действий на основе ожидаемой реакции окружающих, должностных лиц и подконтрольных статусов. Но непосредственные индивидуальные реакции не играют существенной роли. «Повседневная онтология» эффективного поведения подкрепляется структурой окружающего мира как сопутствующего «твердости» достижений. Успех «реален» в отличие от чисто «морального» признания. В результате рыночная экономика демонстрирует распространенность предсказуемых и подконтрольных линий поведения.

Только с развитием цивилизованных отношений приобретает вес «просвещенный эгоизм индивидов», и позиции политической и экономической власти предстают взаимноуравновешенными [1, с.121].

Фактор переменчивости делового успеха предполагает учет гарантий безопасности и постоянства. Действующие индивиды стремятся к участию в тех сферах жизнедеятельности, которые гарантирует контроль над поведением окружающих. Это предполагает определенное «господство» или монополизацию, которые ограничены объективными пределами. По этой причине лишь отдельные, наиболее влиятельные («олигархические») силы имеют прямой доступ к властным позициям, высшим бюрократическим структурам и, как следствие, достигают канонизации делового честолюбия в границах общественного строя (громкие имена российских магнатов -лишнее тому подтверждение).

Переходные ступени этого процесса сводятся к следующему. Первоначально бизнес стремится укрепиться во власти (государственной, политической, партийной, военной и т.д.). По мере того как экономическая система приобретает рыночные черты и качества, акцент переносится на экономику, расширяются возможности ее контроля и одновременно усиления социального статуса предпринимателей. Согласно наблюдениям В. Зомбарта, «богатство посредством власти» уступает место «власти посредством богатства». В перспективе лица, располагающие властью и приобретающие новое статусное положение (вместе с ним богатство), переходят в разряд тех, кто богат и занимает положение, гарантирующее стабильные властные позиции.

В широком смысле социальный и экономический напор действующих индивидов намного превышает энергию усилий людей в культурной или спортивной сферах. Здесь успешность актов и контактов менее стабильна и долговременна, нередко предполагает переход в маргинальные слои. Деятели искусства и спортсмены попадают в разряд общественного признания и славы, но в последующем не могут рассчитывать на постоянство вознаграждений, соотнесенность с властными позициями. В свою очередь, экономическая деятельность конкретна, что исключает монопольное положение и постоянство планируемого успеха. Но ее основой являются постоянные честолюбивые устремления отдельных лиц и групп, которые совершают восхождение на вершины «общественного статуса». При этом не только всесилие, но и анонимность денег устраняет традиционную жесткость социальной структуры, ограничивает роль властных структур. Особый статус миллионеров и миллиардеров признается во всех обществах, понижает унитарность и личностный характер любых социально-массовых образований.

На индивидно-личностном уровне в условиях экономического господства получают развитие новые подконтрольные формы поведения. Действия граждан связаны с прямыми общественными и прагматическими интересами. По мнению К. Мангейма, существенный смысл приобретает не отсутствие формальной свободы, а необходимость придерживаться «правильного поведения», хотя возможность следовать переменчивым линиям индивидуальной судьбы не сокращается, а, напротив, расширяется. Экономическая необходимость является важнейшим инструментальным средством «приручения» социальных индивидов, формой их общественной адаптации. Как таковая власть и ее институты не способны проникать во все «ячейки социальной паутины», в то время как экономическая детерминация в силу господствующего положения формирует тенденцию создавать и взаимоувязывать «рациональные линии поведения». В поле воздействия экономики втягиваются разнообразные типы активности, действий и реакций. К. Мангейм не случайно признает: «Деньги, несмотря на то, что их могущество предполагает и закрепляет свободу, тираничны и предопределяют индивидуальную судьбу в большей степени, нежели открытый деспотизм, скажем, в лице феодального князя, в распоряжении которого только политические средства принуждения. Экономические силы воздействия опираются на личный эгоизм и пристрастия человека, которые переводятся в разряд социальной интеграции. Соответственно, происходят качественные изменения в социальных функциях интеллектуального, духовного и культурного факторов общественной жизни» [1, с. 124].

В советский период обществу при всей его тотальной заорганизованности постоянно приходилось обращаться к фактору сознательности, сочетанию материальных и моральных стимулов, нравственно-этическим кодификациям. Так, в программных государственных заявлениях утверждался стратегический курс на достижение духовного богатства, нравственной частоты, эстетического совершенства. Но реально направлять и контролировать поведение граждан удавалось только в общественно-политической и военной сферах. Неподконтрольные аспекты образа мыслей и действий приводили к появлению «фабрики повседневной жизни», которая в случае уменьшения роли идеологического фактора порождала прецеденты негласного, «диссидентского», и в дальнейшем гласного возмущения. Разумеется, существовала система жизненных форм, которая была охвачена структурой социальной реальности, но и она не обеспечивала подконтрольность, достаточную шаблонность и необходимую гомогенность действий. «Надзор» государственного аппарата был бессилен гарантировать предсказуемое поведение даже служащих и чиновников, работников подведомственных структур. Достаточно вспомнить «расшатанность» рабочего дня сотрудников НИИ, различных бюрократических служб, сферы образования.

В результате общество не было «плотно» интегрировано, социальный контроль представал неэффективным, и властным институтам приходилось постоянно «цепляться» за идеологии, подобно тому как в посттоталитарный период государство активно обратилось к религии. Докапиталистическая ментальность обнаруживает тип социального устройства, в котором не существует разделения между традиционными идеологическими компонентами (высшее государственное, партийное, культурно-идеологическое духовенство) и воздействием силовых факторов (правоохранительная система, органы госбезопасности, давление партийного аппарата). На определенное время это гарантирует социальную интеграцию мнимо мирным путем, но радиусы эффективности воздействия государственных институтов неизбежно сокращаются. Силовые воздействия не способны «пронизать» социум и его подструктуры, «голая власть» бессильна, хотя может традиционно признаваться населением. Так, невозможно контролировать повседневные аспекты поведения, реплики, передачу слухов, частных мнений (подобно тому, как в советский период было невозможно повлиять на «разговоры на кухне», обмолвки мнений в общественном транспорте, за исключением целенаправленного сыска за отдельными гражданами). Только в условиях теократических режимов (правление шаха в Иране, тоталитарное руководство в Северной Корее, прецеденты кубинского единомыслия) можно было осуществлять надзор за рассуждениями граждан на улицах, передавать анекдотические ситуации в микрогруппах и т.п.

Таким образом, капиталистическое развитие экономики создает целостную систему социальной взаимозависимости, приводит к доминированию экономических факторов среды, что устраняет «пробелы» в структуре предсказуемого поведения. Соответственно, косвенный контроль путем культивации традиционализма уступает место «просчитыванию», «формированию» оптимумов поведения, что соответствует рационально понятным интересам социальных индивидов. Причем, данный план взаимоотношений, по мнению К. Мангейма, распространяется на иррациональные аспекты поведения. Так, ранее немотивированные отказы, случаи непослушания, преобладание эмоций во взаимоотношениях вовлекаются в орбиту социально интегрированных действий. Пережитки прошлого, отрицание нововведений, реакция деклассированных слоев населения согласуются с предсказуемыми формами поведения. Там, где ранее властные структуры обнаруживали свою недееспособность, начинает преобладать доминация личной заинтересованности участников взаимосогласованных действий. В результате экономическая система демонстрирует свою эффективность и создает «фабрику повседневной жизни» вне традиционного влияния политико-идеологической системы [1, с. 125, 126].

Хотя доводы К. Мангейма достаточно убедительны, они продиктованы исключительно соображениями о формирующей силе экономической среды. История социально-фило-софской мысли демонстрирует достаточную неоднозначность человеческого поведения в качестве «агента» социального развития. В частности, интерес

представляют доводы С. Булгакова в полемике с идеями «экономического человека» как результата процесса возникновения нового типа экономики и новой формы хозяйственной жизни.

Прежде всего, С. Булгаков критикует социальную философию И. Бентама, в границах которой развивается «политическая арифметика», и общество предстает совокупностью «атомов», отталкивающих друг друга в силу противоположности движущих ими интересов. «Экономический человек» - машина в «подсчете» выгод и невыгод, стремлении достигать наибольшую выгоду с наименьшими затратами. На место «живых» индивидов поставлен «класс» людей, которые ничего не хотят знать и понимать, кроме материальных преимуществ и дивидендов. Политическая экономика обособляет от жизнедеятельности «образы Я» человека и, тем самым, закрывает перспективы его оригинального, собственного развития. Но личность не просто отражает окружающую реальность, она «вызывается» окружающей жизнью и не может операционализироваться в бесконечных трудозатратах. Собственно веберовский анализ «протестантской этики» в условиях капиталистического хозяйства приобретает исключительный характер социологического и политологического.

«Хозяйство ведет хозяин», он - всецело властвующий индивид в решении сиюминутных утилитарных задач и полной свободе от «проклятых вопросов» (совести, самореализующей деятельности вообще и т.д.). С этой точки зрения можно говорить о том, что вышеприведенное исследование поведения личности в эпоху индустриализма К. Мангейма является «перегибанием палки», наполнено «стилизацией» экономического духа без необходимых оговорок.

При этом мысли М. Вебера о взаимосвязи нравственных сторон жизнедеятельности и экономики более диалектичны, чем у прямых приверженцев новой системы хозяйствования. Хозяйственная этика является своего рода «куколкой», из которой предстоит вылететь «бабочке» капиталистических отношений. Из этого рождается особый «дух» - непосредственно религия нового общественного строя. С. Булгаков признает, что в его границах развивается сложный хозяйственный механизм, но критически волнует экономический рационализм, который соответствует технике, машинизированной механике, технологическим операциям. С одной стороны, насквозь утилитарный и своекорыстный человек есть проявление духа капитализма; с другой стороны, его поведенческие реакции следует расшифровывать как слепок хозяйственно-этических отношений. Организация жизненного процесса личности образует профессию, но и она может быть обращена к «высшим», духовно-культурным ориентациям. Для действующего индивида, «застигнутого» на рабочем месте, профессиональная принадлежность становится призванием людей, его должны посещать мысли о морально-методической дисциплине жизни, неустанном профессионализме как самоконтроле поведения. Отсюда -двойственный характер протестантской этики и необходимость ее трансформирования. Комментирующие рассуждения С. Булгакова по поводу «идеального типа» капиталиста и «эмпирически найденного среднего типа» сводятся к заключениям: господствующий экономизм есть неблагополучие личной жизни, нивелирование духовных факторов общественного развития. При этом С. Булгаков обращается и к тенденциям формирования православия и объявляет их основой «могучих средств воспитания личности, пробуждения у нее «чувства личной ответственности и долга», так необходимых для экономической деятельности и всех остальных видов общественного служения [2,

с. 56-59].

С. Булгаков осуждает фикции «экономического человека», которые овладели умами многих слоев общества, в том числе интеллигенцией. Соответственно, для деформированной реальностью русской науки необходимо решение общественных задач:

• освободиться от идейных фантомов экономического рационализма и раскрыть сложную природу нового типа человека в условиях капиталистического хозяйства,

• в непосредственно хозяйственной деятельности выявлять мотивы общественного служения и нравственного долга, только в этом случае создается благоприятная

духовная атмосфера развития производства, оптимальная сфера распределения, обстановка экономического и социального прогресса,

• никогда не следует забывать о духовных предпосылках экономического оздоровления России, необходимости развития особой хозяйственной психологии как дела общественного самовоспитания.

Это значит, что модернизирующая операционализация идей «протестантской этики» М. Вебера русским философом создает основу понимания позитивного перелома в исторической судьбе России, логико-теоретическую базу осмысления переломных «вех» отечественного хозяйства и положения в нем человеческой личности. Для С. Булгакова западная цивилизация имеет «наполовину» гуманистические корни, склонность к усилению индивидуализма как проявлениям «невозрожденного человека» [2, с. 62-64].

Сегодня сравнительное осмысление преимуществ капитализма и социализма склоняется в пользу «энергичного перехода» к позитивному общественному устройству, в котором рыночная организация должна соответствовать адекватным формам политико-идеоло-гического и социокультурного устройства. В частности, необходима социально-челове-ческая подготовленность к новым внутриорганизационным отношениям в границах рыночно-капиталистической реформы. Согласно П. Бергеру «сверхзадача состоит в том, чтобы добиваться проверки и опровержения ряда классических установок понимания развития капитализма, критического восприятия индивидуалистической культуры. Различные подсистемы общества (социальная, культурная, политическая) должны быть подчинены выбору обновленных механизмов распределения, вне «командных» методов управления поведением личности. При этом П. Бергер, как С. Булгаков, настаивает на взаимосвязи культурно-этических истоков рационального типа хозяйства и определенных религиозных установок. Феномен «рационализации» как основной двигатель современности следует подкреплять позитивными формами взаимосоглашений.

Разумеется, человеческая личность по-прежнему извлекает выгоды из своего профессионального положения, но «новый класс» - это и «знающий класс», объединенный наличием общей субкультуры. Отсюда - усиление культурно-этического фундамента индустриальных преобразований и вариативность моделей современного капиталистического хозяйства [3, с. 96, 101-104].

Естественно, что культурно-психологические основания профессиональной деятельности (шире - ее духовные компоненты) признаются далеко не всеми бизнесменами. Большинство из них считает себя прагматиками и, соответственно, разделяет утилитарно-прагматические воззрения. Это значит, что в большинстве видов деловой активности приходится считаться с конечным результатом, иначе говоря, стремиться не столько к знаниям, сколько к умениям его достигать. «Прагматисты в бизнесе, - подчеркивают Р. Фредерик и Э. Петри - знают, как достигать цели, как следует сделать свою работу. При этом часть бизнесменов признает необходимость сочетания деловых навыков с трудолюбием, этичностью действий и поступков, другая - отвергает подобные абстрактные вещи и подходы. Во всех случаях следует заставить «работать себя и других», «сами обстоятельства».

В свое время У. Джеймс подчеркивал: истинность идеи доказывается тем, обладает ли она ценой, причем в терминах эффективного опыта. Естественно, что моральная (нравственная) идея, не приносящая ощущаемой пользы, должна считаться ложной. Если невозможно «оседлать» какое-либо теоретическое положение, оно становится в лучшем случае «не инструментально истинным». Таким образом, практическая целесообразность поступков должна быть ближе человеку, чем способы и результаты его мышления. Например, в современном менеджменте считается, что он развивается по своим внутренним законам, и обращение к «постороннему» (этике, культуре, духу) является отклонением от них. Разумеется, последние должны быть исключены, поскольку вовлекают специалистов-прагматиков в конфликт с обществом. Даже апелляции к социальной ответственности, по мнению М. Фридмана, объективно разрушают устойчивость современных организаций. Вновь «язык этики» - помеха в оптимизации деловых и личных целей современного

работника, дискуссии о роли духовности и нравственности - деструктивны и безнадежны. Вместе с тем ряд сторонников прагматизма считают, что в бизнесе есть место этике. Прежде всего, речь идет о программах корпоративной этики, которая должна проникать во все культурные навыки организации производства. В этом смысле не существует конфликта между этическими требованиями и максимизацией прибыли (речь идет о двух видах практической деятельности). В конце концов, этическое поведение менеджеров становится стилем достижения целей корпорации. Но по-прежнему этика не приобретает собственного статуса, ее признание не является условием постоянного присутствия в профессиональной деятельности [4, с. 72-74].

Дополнительный аргумент в пользу этики в бизнесе появляется при анализе его собственных экономических проблем. Приемлемый статус этических требований, как подчеркивалось, состоит в признании того, что их необходимо «терпеть», причем до тех пор, пока это не нарушает итогового баланса деятельности. Но Р. Фредерик и Э. Петри подчеркивают, что бизнес, как любое другое человеческое предприятие, должен внутренне осуществляться с учетом этики. Первый аргумент заключается в следующем: этическая позиция требует, чтобы мы считались с «другими», если их интересы поставлены на карту. Деловые решения имеют всеобъемлющие последствия, и это подразумевает принятие во внимание как экономических, так и социальных последствий для всех заинтересованных сторон. Второй аргумент направлен против позиции непосредственно делового прагматизма, который исключает этические требования. Необходимо учитывать интересы различных групп, поскольку они также способствуют достижению всеобщих целей (в противном случае неизбежно наносится ущерб значимым задачам развития социума).

Авторы приводят суждение У. Джеймса: в той мере, в какой человек чувствует, что нечто - хорошо, он и делает это нечто хорошим. Однако в случае, когда он «приручен» и «оптимизирован», ему следует понимать, что такое «хорошо» и что такое «плохо». Тогда действующий индивид будет делать только то, что хорошо и считать именно это хорошим, иначе вновь возобладает прагматическая позиция «святости» пользы и средств ее достижения: работник будет считаться создателем ценностей и вне его мнения рассуждать об установках поведения нецелесообразно [4, с. 74-75]. Это значит, что необходимо формировать потребности деятельности, которая допускает моральную рефлексию.

Но данная ситуация идеальна, поскольку в конкретных актах и контактах потребности конфликтуют и их согласование требует особых, эффективных усилий. Причем, согласно прагматизму, необходимо достижение следующего компромисса: достижение количественного удовлетворения потребностей, но при наименьшем числе жалоб и трудностей. Естественно, что подобная позиция не усиливает искренность человеческих взаимоотношений. Если нечто не ориентировано на перспективное получение прибыли, то и не имеет ценности. В результате вновь утраченной становится дискуссия о критериях приоритетности деловых соображений или этических требований.

В отечественной социальной философии анализ экономических преобразований сопрягается с детальным рассмотрением факторов духовной жизни. Дух (нематериальное начало) есть умопостигающие отношения к действительности. «Исторически ум, -определяет В. Даль, - общее название познавательной и заключительной способности человека, способности мыслить; это одна половина духа, а другая - нрав, нравственность, любовь, страсти...» В универсальной формуле В.С. Соловьева дух являет собой единство Истины, Добра, Красоты. По этой причине «обездушивание мира коррелятивно, подчеркивает современный автор, его обескультуриванию [5, с. 56]. Это значит, что духовные ориентации предполагают поиск «блага» как ценности для других людей, бездуховные начала заключает в самом себе «животный человек», для которого благо только для себя может исключить благо всего мира [5, с. 57]. С этой точки зрения хитрость как неотъемлемое качество поведения в предпринимательском мире (расчет, вынашивание замыслов, проектов, ловушки для конкурентов) есть, по известному определению Г. Гегеля, «ум животного».

Именно духовное начало способно подчинить интересы личности в любой сфере деятельности интересам общества, судьбу конкретного индивида потребностям всечеловеческого общежития (что коренным образом отличается от постулатов делового прагматизма). Так, небезынтересным становится разделение Э. Фроммом жизненных ориентаций людей на стремящихся «быть» и способных только «иметь». Принцип служения, о котором говорит С. Булгаков, в случае распространения на профессиональную деятельность, заключает общеморальные характеристики, в предельном выражении «моральную моральность», как определял это явление И. Кант.

Вместе с тем современная экономическая реальность вновь заявляет примат «капиталистического духа» и, соответственно, прежнее значение эффективности, выгоды, расчетливых действий. «Деньги в сфере духа логика, - подчеркивает В.А. Кутырев - всюду деньги - всюду рациональность, расчет, эквивалентность» [6, с. 61]. Не случайным становится превращение действующих индивидов в акторов (actor), то есть активно действующих субъектов в сферах жизнедеятельности, вплоть до культурной и интеллектуальной. Это неизбежно разрушает целостность личности, приводит к «расщеплению» ее внутреннего мира. Но сегодня и среди «убежденных рыночников» появляется немало людей с критическим восприятием подобного рода явлений. Так, Европейское сообщество имеет своим лозунгом: «Рыночная экономика, но не рыночное общество». «Рыночный фундаментализм» подрывает основы развития культуры, искусства, образования, просвещения и, наконец, оказывает негативное влияние на «человеческий фактор» экономической жизнедеятельности. В западных странах экспансия экономики в сферы духовной жизни сдерживается объективно: производственные компании агрессивного рыночного типа трансформируются в креативные, адаптивные корпорации с превалирующим значением творческого, интеллектуально-культурного и образовательного факторов. «Человек-актор» потенциально направляется в своем развитии к личности, богатой человеческой индивидуальности.

Разумеется, это лишь начальные точки процесса модификации традиционной экономической жизни. В перспективе формирование не только духовной жизни общества, но и непосредственно духовности как основы самостроительства личности, перевода универсума внешнего бытия во «внутреннюю Вселенную» человека на этической основе [6, 21, 29]. Вместе с тем развитие самотождественности человека сопрягается с резкой трансформацией исторических обстоятельств, новой глобально-смысловой космогонией. Но это предполагает дальнейший анализ вышеуказанных проблем человека, его деятельности, бытия, духовного совершенства.

Библиографический список

1. О природе экономических амбиций и значении этого феномена в социальном воспитании человека / К. Мангейм. // Мангейм К. Очерки социологии знания. Проблема поколений - состязательность - экономические амбиции. - М., 2000.

2. Давыдов, Ю. Н. Вебер и Булгаков (христианская аскеза и трудовая этика) / Ю.Н. Давыдов. // Вопросы философии. - 1994. - № 2.

3. Цыганков, А. П. Вызов капитализма (П. Бергер о социальных ориентирах современного общества) / А.П. Цыганков. // Вопросы философии. - 1993. - № 12.

4. Фредерик, Р. Деловая этика и философский прагматизм / Р. Фредерик, Э. Петри. // Вопросы философии. - 1996. - № 3.

5. Кутырев, А. В. Духовность, экономизм и «после» : драма взаимодействия / А.В. Кутырев. // Вопросы философии. - 2001. - № 8.

6. Крымский, С. Б. Контуры духовности : новые контексты идентификации / С.Б. Крымский. // Вопросы философии. - 1992. - № 12.

Рецензент: Р.Р. Нейман, канд. экон. наук, профессор ОГИ