CC BY
37ношение Вашингтона к стремлению Европы играть более заметную роль в функционировании системы европейской безопасности могло бы быть более конструктивным. В то же время авторы доклада советуют не спешить с созданием собственных европейских командных (планирующих) структур. И хотя ЕС принимает на себя все большую ответственность за стабилизацию ситуации в Боснии, Косово, Македонии, НАТО должна продолжать играть решающую роль в окончательном урегулировании балканского кризиса, в консолидации демократии в Турции, странах Центральной и Восточной Европы, в ряде государств постсоветского пространства, в расширении кооперативных отношений с Россией. Приспосабливаясь к новым геополитическим реалиям (уходом США из Европы) и меняющимся характером вызовов, НАТО должна найти баланс между стремлением (потребностью) Союза расширить зону своей ответственности и традиционной его ориентацией на обеспечение европейской безопасности. В этом плане трансатлантическому сообществу предстоит выстроить общий подход к решению агрегированных проблем Большого Ближнего Востока.
♦ ♦ ♦
«ЕВРОПЕЙСКАЯ ОБОРОННАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ» И РОССИЯ
Проф. Ю.И. Рубинский
Руководитель Центра французских исследований Института Европы РАН
Процесс создания европейскими странами-участницами Североатлантического союза собственной военно-политической структуры, в той или иной степени автономной от интегрированного механизма НАТО, вступил сейчас в критическую фазу. В ближайшее время станет ясно - имеет ли такая структура реальные шансы на существование или же её формирование будет отложено на неопределённое будущее. От ответа на этот вопрос во многом зависит и дальнейшее развитие отношений в треугольнике Россия - ЕС - США.
Истоки идеи «европейской оборонной идентичности» (ЕОИ) восходят ко временам холодной войны, когда безопасность Западной Европы (в свете потенциальной угрозы со стороны СССР) обеспечивалась, прежде всего, военным присутствием США и их «ядерным зонтиком». Однако уже тогда европейские участники Альянса отдавали себе отчёт в том, что не только потенциал, но и геостратегическое положение партнёров по обе стороны Атлантики не всегда одинаковы. С начала 50-х годов европейцы стали разрабатывать планы создания так называемой «европейской обороны», однако по ряду причин они так и не увенчались успехом.
Поворот в судьбах «европейской оборонной идентичности» наступил только в конце 80-х -начале 90-х годов прошлого века с концом хо-
лодной войны. Исчезновение призрака угрозы с востока существенно уменьшило зависимость западноевропейских стран от гарантий безопасности со стороны США, что не могло не отразиться на тонусе трансатлантического партнёрства. Мощный импульс получили процессы европейской интеграции, охватившие не только валютно-экономическую, но и военно-политическую сферу: в 1992 г. Маастрихтский договор наметил контуры Общей внешней политики и политики безопасности ЕС (ОВПБ), пять лет спустя Амстердамский договор дополнил её Единой политикой в области обороны и безопасности (ЕПОБ).
Практическими шагами на этом пути явились создание в 1988 г. франко-германской бригады, затем на её основе Еврокорпуса численностью свыше 50 тыс. человек (1992 г.) с участием так же Бельгии, Испании и Люксембурга. Два года спустя Франция, Италия, Испания и Португалия подписали соглашение о создании двух многонациональных соединений - сухопутного (Еврофор) и морского (Евро-мафор). К ним добавилась многонациональная дивизия в составе германской, британской, бельгийской и нидерландской бригад, англонидерландская, германо-нидерландская и испано-итальянская бригады морской пехоты. Наконец, на саммите ЕС в Хельсинки 10-11 декабря 1999 г. было принято решение о создании к 2003 г. европейских сил быстрого реагирования численностью до 60 тыс. человек, находящихся в состоянии постоянной боеготовности для переброски в «горячие точки».
Следует подчеркнуть, что практическая эффективность ЕПОБ в целом оставалась весьма невысокой. Европейские вооружённые силы эпизодически решали в автономном от НАТО формате лишь отдельные, весьма второстепенные задачи, такие, как участие в блокаде морского побережья на Адриатике во время конфликта в Боснии и Герцеговине или стабилизация обстановки в Македонии после войны в Косово. Основными препятствиями для утверждения «Европейской оборонной идентичности» являются настороженное отношение со стороны США и связанные с ним разногласия между государствами самого ЕС.
Если в начале 1990-х годов администрация Б. Клинтона избегала открытого противодействия дополнению экономической интеграции в ЕС военно-политической составляющей, то по мере того, как последняя приобретала всё более конкретные очертания, противодействие со стороны Вашингтона возрастало. В феврале 2000 г. тогдашний министр обороны США У. Коэн прямо заявил в интервью газете «Зюддойче цайтунг», что автономная военная организация европейских стран «ослабила бы трансатлантические узы».
На первый взгляд подобная реакция была явно неадекватной. Сторонники «европейской оборонной идентичности» всячески стремились убедить американцев, что речь идёт не о подстраховке американских гарантий безопасности Европы, сомне-
ния в надёжности которых с концом холодной войны сами собой отпали, тем более не о конкуренции с Североатлантическим альянсом, а всего лишь о его дополнении. В частности, европейские силы быстрого реагирования могли бы самостоятельно решать миротворческие задачи в рамках «петерсберг-ских миссий» только там, где США не сочтут собственное участие целесообразным. Причём необходимые для этих сил штабные и командные структуры предполагалось создавать внутри натовских, а недостающие современные средства транспорта, космической разведки, связи и т. п. брать «напрокат» у Альянса.
Однако все эти заверения наталкивались на осторожный скепсис со стороны Вашингтона. К тому же центр тяжести геополитических интересов США, оставшихся с крушением СССР единственной сверхдержавой, к началу XXI в. всё более явно смещался из Европы в Азию - на Ближний Восток с его нефтяными ресурсами и взрывоопасными очагами конфликтов, в районы Индийского океана и особенно АТР, где набирают мощь Китай, Индия, Япония.
Со своей стороны западноевропейские страны не оставляли надежды внушить США, что ЕОИ никоим образом не противоречит интересам Вашингтона и Запада в целом, будучи вполне совместимой с процессом обновления НАТО. Наибольшие усилия в этом плане приложила Великобритания, премьер которой Т. Блэр считал своей сверхзадачей примирить углубление англо-американских «особых отношений» с активизацией участия Лондона в евростроительстве, в том числе оборонном.
Для этого необходимо было заручиться в первую очередь поддержкой Франции, всегда проявлявшей особую активность в создании автономной военно-политической структуры ЕС, которую Париж надеялся возглавить. Если в конце 1960-х годов Ш. де Голль вывел Францию из системы интегрированного военного командования НАТО и ликвидировал инфраструктуру Альянса на французской территории (хотя и сохранил членство в Североатлантическом союзе), то 30 лет спустя его преемник в Елисейском дворце Ж. Ширак попытался нормализовать отношения с Альянсом, вернув французских представителей в ряд его руководящих органов. Это создавало, казалось, благоприятную почву для поисков компромисса идеи ЕОИ и трансатлантического партнерства.
3-4 декабря 1998 г. Т. Блэр и Ж. Ширак встретились в бретонском городке Сен-Мало, приняв Совместную декларацию о европейской обороне, призывавшую Евросоюз обеспечить себе способность осуществлять автономные действия в международных кризисах. В том же ключе прошёл вскоре франко-германский саммит в Тулузе. Сближение позиций трёх ведущих стран-участниц ЕС форсировало практические меры по реализации Единой оборонной политики и политики безопасности, закреплённой Амстердамским договором: на саммитах Евросовета в Вене, Кёльне, Хельсинки и Лис-
сабоне, прошедших в 1999-2001 гг., был принят ряд конкретных решений по реализации ЕПОБ - о создании в рамках ЕС Комитета по политике и безопасности, Военного комитета, уже упомянутых сил быстрого реагирования и т. д.
Однако эти усилия столкнулись вскоре с качественно новой обстановкой, сложившейся в мире после терактов 11 сентября 2001 г. в США. Администрация Дж. Буша ответила на них объявлением «войны международному терроризму», ставшей отныне краеугольным камнем всей внешней политики США. Судьбы ЕОИ решающим образом зависели теперь от способности её инициаторов вписать процесс становления автономного от НАТО военно-политического полюса в рамки новых геополитических реалий.
Добиться этого оказалось чрезвычайно трудно. В ходе военной операции США против режима талибов в Афганистане, укрывавших организаторов антиамериканских терактов - Усаму бен Ладена и структуры «Аль-Кайды», участие отдельных западноевропейских стран - Великобритании, Франции -было сугубо символическим. Даже НАТО подключилась только к постконфликтному урегулированию, тогда как за Евросоюзом осталось всего лишь участие в его финансировании. Россия, поддержавшая создание американских баз в бывших советских республиках и вооружившая противников талибов -узбеко-таджикский Северный альянс, сыграла, бесспорно, более значительную роль в успехе военного этапа афганской кампании.
Ещё более тяжёлые времена для ЕОИ настали с началом кризиса вокруг Ирака, который глубоко расколол не только возникшую после 11 сентября 2001 г. антитеррористическую коалицию, но и все ранее существовавшие структуры международной безопасности - ООН, НАТО, ОБСЕ, а вместе с ними и Евросоюз. Основные партнёры по ЕПОБ - Франция и Германия с одной стороны, Великобритания с другой - оказались в противоположных лагерях: Париж и Берлин выступили за приоритет политического решения кризиса, Лондон безоговорочно солидаризировался с США, которые прибегли к военной силе в одностороннем порядке без санкции СБ ООН, и принял прямое участие в антииракской коалиции.
Впервые линия раскола не совпала с прежним водоразделом Восток-Запад времён холодной войны: франко-германский «фронт мира» поддержали не только Бельгия и Люксембург, но также Россия и Китай, а англо-американскую коалицию - Италия, Испания, Португалия, Дания, Нидерланды с одной стороны, станы Центральной и Восточной Европы, а также некоторые государства-члены СНГ (Украина, Грузия, Казахстан, Узбекистан) с другой.
Сразу же после окончания военных действий в Ираке Франция, Германия, Бельгия и Люксембург провели встречу в верхах, на которой было решено форсировать создание «европейской обороны» (очевидно, что для Великобритании это заведомо исключалось), штабные и командные цепочки кото-
рой должны были функционировать не внутри, а вне рамок НАТО. Казалось, что процесс формирования «европейской оборонной идентичности» оторвался от своей прежней основы - Евросоюза и в целом продолжается в гораздо более узком формате «четвёрки», вращаясь вокруг «франко-германской оси».
Но такое впечатление было обманчивым. Без Великобритании с её наиболее весомым в ЕС военно-промышленным потенциалом и без учёта позиции США строительство сколько-нибудь эффективной «европейской обороны» заведомо обречено на провал. И в Париже, и особенно в Берлине это понимали достаточно ясно.
Со своей стороны Т. Блэр считал, что иракский эпизод не должен торпедировать давно начатые им поиски совместимости ЕОИ с НАТО и, следовательно, благословения США. Тем более, что непредвиденные осложнения процесса постконфликтного урегулирования в Ираке заставили Вашингтон заметно скорректировать свой односторонний подход к обеспечению международной безопасности и созданных с этой целью организаций.
Первыми шагами в данном направлении стали очередной франко-британский саммит в Ле Туке и празднование с большой помпой 100-летия «Сердечного согласия», отмеченного визитом британской королевы Елизаветы II в Париж. Тем самым давалось понять о продолжении курса, начатого пятью годами ранее в Сен-Мало.
Возобновление франко-британского диалога по военно-политическим вопросам уравновесило чрезмерный крен ЕПОБ в сторону франко-германского тандема, цементированного в январе 2003 г. не менее пышным празднованием в Париже 40-летия Елисейского договора 1963 г. Наконец, встреча Ж. Ширака, Г. Шрёдера и Т. Блэра в Берлине продемонстрировала решимость европейской «большой тройки» оставить расколовший её конфликт в связи с Ираком в прошлом, возобновив совместные усилия по созданию «европейской обороны».
Заметными вехами на этом пути стали три саммита Евросовета, прошедшие в июне, сентябре и декабре 2003 г., где рассматривался широкий круг вопросов: от расширения ЕС до проекта Европейской конституции. Одно из первых мест в их числе заняло будущее ЕОИ.
Основой дискуссии послужил доклад, представленный июньскому саммиту в Салониках (Греция) Высоким представителем ЕС по внешней политике и безопасности Х. Соланой.
Суть «документа Соланы» и принятых на его основе решений сводится к тому, что после терактов 11 сентября 2001 г. центр тяжести ЕПОБ должен быть окончательно перенесён от «пе-терсбергских миссий», связанных главным образом с миротворчеством и управлением кризисами, на борьбу с международным терроризмом и распространением оружия массового поражения (ОМУ). Это смещение акцентов, так или иначе, перекликалось с новой стратегией национальной
безопасности США, нацеленной на пресечение утечки ОМУ террористам любыми средствами, включая превентивные удары по так называемым государствам-изгоям, способным стать очагами их распространения.
В результате ЕПОБ постепенно эволюционирует в сторону двойной интеграции - как в ЕС, так и в НАТО, оказываясь своего рода связующим звеном между ними в военно-политической сфере, то есть в роли, которую раньше без особого успеха пытался играть ЗЕС.
Кровавые теракты 11 марта 2004 г. в Мадриде имели в этом плане противоречивые последствия. Способствовав победе социалистов на парламентских выборах в Испании, они повлекли за собой вывод испанских войск из Ирака, что, безусловно, не отвечало интересам США. Вместе с тем они резко активизировали процесс координации антитеррористической деятельности соответствующих европейских стран, что вполне соответствует стратегическим приоритетам внешней политики Вашингтона. «Документ Со-ланы» получил тем самым убедительное подтверждение.
С учётом всех этих факторов отношение России к перспективам ЕПОБ будет определяться, скорее всего, сугубо прагматическими мотивами. Непримиримое отторжение самой идеи «европейской оборонной идентичности», характерное для СССР во времена холодной войны, потеряло теперь смысл - Германия воссоединилась, страны ЦВЕ вошли в НАТО и ЕС. Но если неприятие ЕПОБ со стороны России более неуместно, то возможности позитивного взаимодействия с ней зависят от перспектив реализации ЕОИ в ближайшем будущем.
На саммите Россия-ЕС в Санкт-Петербурге в 2003 г. была принята концепция создания четырех общих пространств - внешней и внутренней безопасности, экономики и права. Среди этих пространств внешняя безопасность в значительной степени определяется угрозами, исходящими от международного терроризма. Серия терактов в России в сентябре 2004 г. подтвердила это со всей очевидностью. В таких условиях иерархия приоритетов России и ЕС в данной сфере по существу идентична.
Для России важен, прежде всего, ответ на вопрос - поможет ли ЕОИ дальнейшему прогрессу её взаимодействия в сфере безопасности с Североатлантическим союзом. До сих пор это взаимодействие выглядело неоднозначно. Несмотря на создание Совета Россия-НАТО, где Россия участвует на равных с членами Альянса в обсуждении ряда проблем международной безопасности, у Москвы остаётся немало озабоченностей в связи с расширением НАТО на восток.
Второй критерий связан с ролью ЕПОБ в будущих миротворческих операциях, затрагивающих российские интересы. Пока неясно, каким будет
положение на этом направлении, если ЕС начнёт играть в таких операциях более заметную роль.
Это тем более касается отношения Евросоюза и его военно-политических структур к «горячим точкам» на постсоветском пространстве - от Приднестровья или Нагорного Карабаха до Чечни. Пока европейская реакция на них не внушает в Москве чрезмерного оптимизма.
Наконец, третий критерий касается эффективности усилий по координации антитеррористических акций и борьбы с международной организованной преступностью в общеевропейском масштабе, которые ощутимо дополнили бы практику в рамках уже существующих структур вроде Интерпола и Европола.
Если на все эти вопросы Евросоюз сумеет дать ответы, которые устраивают Россию, то развитие сотрудничества между ними в сфере безопасности вполне может получить реальную перспективу. Первый шаг в этом направлении уже сделан на саммите Россия - ЕС, прошедшем 31 мая 2003 г. в Санкт-Петербурге, где российская и европейская стороны согласились вести совместную борьбу с терроризмом, активно взаимодействовать в сфере юстиции и борьбы с преступностью, укреплять сотрудничество в области нераспространения ОМУ, средств его доставки и соответствующих технологий. Подчёркивалась также перспективность взаимодействия в области защиты граждан, включая поисково-спасательные операции, ликвидацию последствий стихийных бедствий и террористических актов.
Если сравнить эти формулировки с текстом «документа Х.Соланы», представленного три недели после окончания сессии Евросовета в Салониках, то точки соприкосновения между ними вполне очевидны. Иными словами, нынешний вариант ЕПОБ способен впервые оказаться для ЕС общим знаменателем как в отношениях с США, так и с Россией. Остаётся лишь наполнить его достаточно весомым конкретным содержанием.
♦ ♦ ♦
РАЦИОНАЛИЗАЦИЯ
ЯДЕРНОГО КОНФЛИКТА:
ТРЕТИЙ КОНЦЕПТУАЛЬНЫЙ СДВИГ?
А.В. Фененко,
Координатор проектов Научно-образовательного форума по международным отношениям
В течение последних шестидесяти лет ядерный фактор неизменно присутствует в международных отношениях. Уже первое применение атомных бомб в 1945 г. показало: данное оружие обладает не просто колоссальной разрушительной силой, но и вызывает долговременные негативные эффекты. Как следствие, с 50-х годов прошлого столетия великие державы стали рассматривать
ядерное оружие (ЯО) как оружие сдерживания, а не боевых действий. Согласно стратегическим расчетам, издержки от его применения намного перекрывают возможные выгоды. Такой вывод и лег в основу концепции, на базе которой впоследствии возникло понятие «стабилизирующее устрашение» ("stable deterrence"), характеризующее советско-американские отношения. Почему же сегодня эксперты все чаще говорят о том, что в новом веке эта модель может «не сработать»1?
Вторая половина ХХ в. была, безусловно, одним из самых интересных периодов в истории военной стратегии. Осознавая невозможность полномасштабного ядерного столкновения, сверхдержавы, а вслед за ними и другие ядерные субъекты, разрабатывали многочисленные сценарии ограниченной ядерной войны (ОЯВ). В развитии этого процесса исследователи достаточно четко выделяют два периода2, которые одновременно можно рассматривать и как концептуальные сдвиги в понимании ядерного конфликта.
Первый из них связывают обычно с началом 1960-х годов, когда доминирующей идеей в американской, а затем и общеатлантической стратегии стал разоружающий удар по пусковым установкам противника, а не тотальная атака по его городам. Второй концептуальный сдвиг можно датировать 1974-м годом, когда концепция «контр-силы» постепенно сменялась идеей «ослепляющего удара».
Подобную эволюцию претерпела и советская ядерная доктрина.3 В унисон с американским «гибким реагированием» советская военно-политическая элита выдвигает проекты полномасштабной противоракетной обороны, а десятилетие спустя СССР развертывает собственные «евроракеты» СС-20, позволяющие в считанные минуты уничтожить порты, ракетные базы и центры военно-политического управления стран Западной Европы. Таким образом, доктрины «гибкого реагирования» и «ослепляющего удара»
1 См.: Morgan P. Deterrence Now. - Cambridge: Cambridge University Press, 2003. - p. 238 - 284; Brown S. The illusion of Control. Force and Foreign Policy in 21st Century. - Washington: Brookings Institution Press, 2003. - p. 53 - 106; Samore G. The Korean Nuclear Crisis / / Survival. The International Institute for Strategic Studies. Vol. 45, № 1. - Spring 2003. - p. 7 - 24: Joek N. Nuclear Developments in India and Pakistan / / Access Asia Review. July 1999. -Vol. 2. - No 2.; Арбатов А.Г. Безопасность: Российский выбор. М.: ЭПИцентр, 1999.
2 Данный вопрос хорошо изучен в отечественной литературе. См., например: Арбатов А.Г. Военно-стратегический паритет и политика США. М.: Политиздат, 1984; Рогов С.М. Советский Союз и США: поиск баланса интересов. М.: «Международные отношения», 1989; Стародубов В.П. Сверхдержавы ХХ века. Стратегическое противоборство. М,: «ОЛМА-ПРЕСС», 2001. Из англоязычных работ укажем ни в чем не устаревшую монографию: Halperin M. Nuclear fallacy: Dispelling the myth of nuclear strategy. Cambridge (Mass.): Ballinger, 1987.
3 Подробный анализ советской ядерной стратегии см.: McGwire M. Perestroika and Soviet National Security. - Washington, 1991; Кокошин А.А. Армия и политика. Советская военно-политическая и военно-стратегическая мысль. М.: «Международные отношения», 1995.
