CC BY
137
КУЛЬТУРОЛОГИЯ
УДК 908
С. Б. Смирнов
ЕВРОПА И МИР В ТОПОНИМИКЕ ПЕТЕРБУРГА: МЕТОД АНАЛИЗА
В статье дается описание предложенной автором методологии изучения петербургской топонимики в качестве источника информации для оценки роли города как «окна в Европу». В этом контексте предлагается анализ топонимического материала имперского периода истории Петербурга.
The description of the author's methodology of study of Saint-Petersburg toponymy as a information source to estimate the role of the city as the "window to the Europe" is given in the article. The analysis of toponymical material of the Imperial period in Saint-Petersburg history is given in this context.
Ключевые слова: культурология, топонимика Петербурга, европейское влияние, топонимическая политика, топонимическая структура, народная этимология.
Keywords: cultural studies, toponymy of Saint-Petersburg, European influence, toponymical structure, popular etymology.
В последние десятилетия в российской исто-рико-культурологической урбанистике и научном краеведении, в соответствии с общемировыми тенденциями, характерными для этих научных дисциплин, сформировалось убеждение, что исторические названия городов и сел, улиц и площадей, других топонимических объектов имеют значение, как минимум дополняющее ценность тех памятников архитектуры и истории, которые формируют неповторимый визуальный образ любого «населенного пункта». А как быть, если эти памятники не сохранились? Тогда значение топонимов неизмеримо возрастает, они становятся единственными хранителями исторической памяти. К сожалению, в современной России есть множество городов, в той или иной степени потерявших в XX в. свое историко-архитектурное наследие. Но в массовое сознание, как и в сознание местных правящих элит, так почти и не проникло понимание того, что в этих обстоятельствах ценность исторических названий еще более возрастает, а их забвение грозит полной утратой культурной иден-
© Смирнов С. Б., 2013
точности. Ведь они, как правило, остаются единственными хранителями памяти об утраченном. Результат - фальсификация исторической памяти под видом ее охраны, повсеместное сохранение улиц «Ленина» и «Карла Маркса» и прочих топонимически безликих наименований, никак не связанных с прошлым конкретного города или поселка. Аргумент в защиту этого убожества высказывается, как правило, экономический: возвращение исторических названий требует денег, которые можно потратить на другие, более насущные нужды. Если так рассуждать, то и памятники архитектуры восстанавливать не надо - есть вещи важнее: водопровод, канализация. Но ведь туриста, приезжающего в Рим, прогулка по виа Аппиа, по которой люди ходят уже несколько тысячелетий, трогает не меньше, чем посещение его знаменитых памятников. А для человека, приехавшего в Великий Новгород, важно, что к Спасо-Преоб-раженскому храму с его фресками работы Феофана Грека он идет по Ильиной улице, которая проложена новгородцами более тысячелетия назад, а не по «улице 1-го мая», названной так именно с разрушительной целью стереть тысячелетнюю память. Эта прогулка создает историческую атмосферу, готовит к восприятию великих произведений искусства. И если для кого-то чужд культурологический взгляд на ценность исторической топонимики, то, может быть, есть смысл прислушаться к доводу столь же экономического характера: сохранение и возвращение исторических названий - это, потенциально, дополнительный источник доходов от развития туризма.
Основатель Санкт-Петербурга, как человек эпохи барокко, обладал развитым семиотическим чутьем. Об этом свидетельствует и само название города. Значение Петербурга как центра огромного государства в XVШ-XIX вв. нашло достаточно адекватное отражение в топонимике имперской столицы. При этом на ранних этапах развития Петербурга топонимическое творчество объединяло государственное регулирование и стихийный, естественный процесс порождения и изменения наименований самими горожанами. Со временем, когда Петербург укрепился в роли столицы империи и одной из ведущих европейских держав, вкус к символическому у империи притупился. Иначе бы в 1914 г. ее руководителям не пришла в голову идея переименования столицы в Петроград. Зато большевики очень хорошо по-
нимали влияние «знаковых систем» на сознание людей и прибегли к массовым переименованиям всего и вся, с помощью новых имен насаждая свою идеологию. Новые топонимические объекты тоже, как правило, получали наименования исходя из идеологических соображений. Только в современном Петербурге снова появилась возможность развивать городскую топонимику без идеологических шор.
Топонимическая судьба Петербурга противоречива. Городу чуть больше трехсот лет, но названия многих его районов, мостов и набережных, улиц и площадей неоднократно менялись. Казалось, к началу XX в. топонимика исторического центра приобрела стабильность, стало зарождаться понимание ее ценности. Но уже тогда начались и субъективистские переименования «к датам»,как, например,переименование Малой Морской в улицу Гоголя в связи со столетием со дня его рождения. В этом смысле изменения названия города и массовая, причем неоднократная смена названий улиц при советской власти были продолжением этой тенденции. Одновременно нельзя не обратить внимания на принципиальную враждебность советской топонимической политики тому, что сегодня представляется нам особо ценным и важным в топонимике: сохранению исторической памяти. Все эти «площади Урицкого» и «проспекты 25-го октября» служили тому, чтобы превратить русский народ и другие народы нашей страны в Иванов, не помнящих родства, ограничить их историческую память «историей революционного движения». Как только во время войны советские руководители дозрели до понимания простой истины, что без опоры на историческую память народа врага победить нельзя, в 1944 г. наиболее важным проспектам, улицам и площадям Ленинграда были возвращены их исторические названия. Следующая волна возвращения имен пришлась на конец 80-х - начало 90-х гг. XX в., когда вернул себе подлинное имя и сам город. Этот процесс продолжился и на рубеже тысячелетий. Видимо, не завершен он и сегодня. Так или иначе, но благодаря изменениям последних десятилетий сегодня можно говорить о том, что топонимика Петербурга (и в этом смысле ситуация в «северной столице» гораздо лучше, чем в большинстве других российских городов) достаточно адекватно отражает основные этапы развития города. Она может быть рассмотрена как сложившаяся система, развитие которой регулируется определенными тенденциями, носящими исторически весьма устойчивый характер.
Топонимика имперского Санкт-Петербурга, советского Ленинграда, современного города Петербурга среди других тенденций отражала и отражает взаимоотношения страны, города, его
жителей с иностранными государствами, выходцами из этих государств, городами, с которыми Петербург так или иначе связан, меняющуюся со сменой эпох оценку тех или иных государств и связанных с ними государственных деятелей и представителей культуры. Цель предпринятого исследования, часть результатов которого отражена в данной статье, состояла в том, чтобы выяснить, в какой степени в топонимике отразился процесс формирования и развития Петербурга как европейского города, российского «окна в Европу», можно ли появление и эволюцию «европейских» топонимов рассматривать как одну из характерных для него топонимических тенденций, понять, каково ее место среди прочих тенденций, характерных для петербургской топонимики.
Говоря о методологии исследования, необходимо отметить ее следующие основные положения: топонимическая информация систематизирована по странам в алфавитном порядке и с учетом этапов развития города (имперского, советского, постсоветского); к топонимам, подлежащим учету и изучению, отнесены те, что воспринимаются горожанами как связанные с иностранными государствами после 1991 г.; анализировались как официально зарегистрированные, так и бытовавшие неофициально топонимы; городские названия, получившие свои имена от лиц иностранного происхождения, рассматривались в контексте данного исследования только в том случае, если эти люди родились за пределами России (так, название «площадь Растрелли» учитывалась, поскольку Ф. Б. Растрелли родился в Италии, а название «улица зодчего Росси» - нет, так как К. Росси был коренным петербуржцем, хотя и итальянского происхождения); отдельно характеризовались те топонимы, чье происхождение было обусловлено связями Петербурга с миром, но которые постепенно русифицировались и в массовом сознании никак не связывались с зарубежьем; в ходе исследования учитывалось, что на момент их появления не все топонимы воспринимались петербуржцами как связанные с иностранными государствами. В этом смысле, например, название «Финляндский вокзал» не может быть использовано для характеристики состояния топонимики «иностранного» происхождения и ее восприятия горожанами в этом контексте в конце XIX - начале XX в., так как в этот период Финляндия входила в состав Российской империи. При взгляде на нее из Петербурга она не воспринималась как иностранное государство. По отношению к советскому прошлому то же самое можно сказать о топонимах, обязанных своим происхождением бывшим советским республикам. В качестве основного источника информации о петербургских топони-
мах использовалась «Большая топонимическая энциклопедия Санкт-Петербурга» [1], где собрано 15 тысяч городских имен. Так как в энциклопедии приведены названия не только в пределах городской черты Петербурга, но и топонимы пригородов и окрестностей, входящих в административные границы города, то этот принцип был положен и в основу данного исследования.
Как показал анализ по названным выше критериям, из 15 000 топонимов к «иностранным» названиям, причем в исторической ретроспективе, может быть отнесено 284, или 1,9% петербургских топонимов. Из этого числа в современном Петербурге бытует 205 подобного рода названий, а 79 бытовали в прошлом. Среди этих 284 топонимов можно выделить следующие типы: названия «географического» характера, не привязанные к определенной стране (Дунайский проспект); топонимы, отсылающие к названиям тех или иных стран в целом (Итальянская улица), утраченным историческим наименованиям территорий (Курляндская улица); названия «в честь» тех или иных городов (улица Турку); топонимы, возникшие или от имен лиц иностранного происхождения (остров Голодай) или названные «в честь» них (улица Сикейроса). Всего в городской топонимике отражены названия, связанные с 37 современными государствами. Из них 27 европейских, шесть азиатских, два латиноамериканских и одно североамериканское. При этом на долю неевропейских стран приходится всего 14 топонимов.
Весьма существенно, что только 48,9% названий иностранного происхождения, назовем их, для удобства употребления, «инотопони-мами», появились тогда, когда могли восприниматься петербуржцами именно таковыми. Остальную и, как видно, чуть большую часть составляют топонимы, отражавшие в момент появления российскую, или, во времена СССР, советскую географическую и культурно-историческую реальность. Так, например, с территориями и культурой бывших республик СССР связано 44,4% современных «инотопонимов». После распада Советского Союза появилось только пять топонимов, обязанных своим происхождением «ближнему зарубежью». Остальной процент дают Польша и Финляндия, до 1971 г. входившие в состав России.
Используемая здесь периодизация истории развития топонимики Петербурга несколько отличается от обычной периодизации истории развития города. Она основана на периодизации, использованной авторами «Большой топонимической энциклопедии Санкт-Петербурга» [2], только представлена она в более обобщенном виде и с единственной поправкой, оправдываемой задачами исследования: несколько названий, отне-
сенных в энциклопедии к «доурбанистическому периоду», то есть возникших до 1703 г., учтены в числе топонимов, отнесенных к периоду 17031849 гг., который может быть обобщенно назван временем формирования городской топонимической структуры и топонимики городского центра. Второй период можно определить как время волевого упорядочения городской топонимики и формирования топонимики городских окраин. Третий - это советский период, начиная с первых советских переименований в 1918 г. и до 1988 г., до которого сохранялся идеологизированный подход к городской топонимике, и, наконец, четвертый - постсоветский период, начиная с 1989 г. и по настоящее время.
Если давать общую характеристику распространенности «инотопонимов» в различные периоды, то нужно отметить, что из них 48% возникли до 1918 г., 4,6% - после 1990 г. Остальные, соответственно, в советский период.
В данной статье дается описание того, как приведенные выше методологические принципы были применены к изучению «инотопонимов», возникших до 1918 г., когда к годовщине прихода власти большевиков последовала первая волна советских переименований, последствием которой стало как исчезновение ряда дореволюционных «ино-топонимов», так и появление новых, связанных с идеологическими установками большевиков.
К первому периоду в развитии топонимики города может быть отнесено 5,4% «инотопонимов». Одним из первых получил имя небольшой остров в приморской части города - Новая Голландия. «В этом районе многое - эллинги и лесные склады, каналы и часто звучащая иностранная речь - напоминало Петру о любимой им Голландии, и название уже при его жизни стало официальным» [3]. Но, как правило, для этого периода характерно стихийное формирование городской топонимики, а попытки ввести в этой области государственное регулирование, первые из которых были предприняты еще при Анне Иоанновне, имели только весьма ограниченный успех. Пример такого успеха - Итальянская улица, официально поименованная еще в 1739 г. Но в этом названии, как и, например, в названиях «Английский проспект» или «Английская набережная», официально признанных много позднее, не было никакого идеологического посыла. Просто констатировалось, что параллельная Невской перспективе улица заканчивается у Фонтанки напротив дворца, прозванного Итальянским. По одной версии - потому, что был построен в стиле итальянских палаццо, а по другой - что его автором был итальянец, имя которого история не сохранила. Названия со словами «английский», «немецкий», «греческий» отражали слободской характер расселения иностранцев в первый пе-
риод развития города. А Иностранный переулок на Васильевском острове «в 1820-х годах получил существующее название по дому № 2/2 на углу 13-й линии, который со второй половины XVIII века принадлежал Коллегии иностранных дел» [4]. Так что и здесь никаких идеологических мотивов не было.
Некоторые названия той эпохи, как, например, остров Голодай, возникли в результате народной этимологии - как в данном случае, в результате лексического искажения фамилии английского «оспенного» врача Т. Голлидея, владевшего участком на этом острове. По-видимому, под влиянием этого способа порождения петербургских топонимов возникли и некоторые поздние легенды петербургского топонимического фольклора. Так, к английским фамилиям и мифическим владельцам домов и участков стали сводить происхождение Гороховой (Гаррах) и Бармолеевой (Бромлей) улиц. Эти легенды, не подтверждаемые источниками, живут и сегодня.
В целом можно констатировать, что в
XVIII в. - большей части первой половины
XIX в., когда топонимика Петербурга, отражая то, как проходило заселение города выходцами из Европы и усвоение городом начал европейской культуры, вполне адекватно зафиксировала процесс становления Петербурга как не только российского, но и, одновременно, европейского города. И дело здесь не в количестве топонимов, а в сути тех процессов, которые выражали «инотопонимы» того времени.
В 1836 г. было принято решение ввести сквозную нумерацию всех домов на улицах Петербурга. Это потребовало и строгой фиксации названий городских улиц. Начался второй этап развития петербургской городской топонимики. К этому периоду относится 42,6% городских названий, которые могут быть отнесены к числу современных «инотопонимов». Характеризуя этот второй период в развитии топонимики Петербурга, нужно отметить, что для него характерна четко выраженная государственная политика в области столичной топонимики. Она должна была отражать роль Петербурга как столицы огромной империи. В топонимике стал использоваться тематический принцип, и, например, в Нарвской части улицы получали наименования по названиям исторических частей Прибалтики и прибалтийским городам. В этот период появились и многие будущие «инотопонимы», связанные с Белоруссией, Польшей, Украиной, Финляндией. И если современному петербуржцу они напоминают о городах и весях государств - ближайших соседях, то жителям города имперского времени они рассказывали о различных губерниях Российской империи и Великом княжестве Финляндском.
Необходимо отметить, что смысловая нагрузка многих «инотопонимов» того времени сегодня не может быть в полной мере понята без учета конкретно-исторических обстоятельств того времени. Так, например, смысл названия «Лиф-ляндская улица» заключался не только в том, что она вела в сторону прибалтийской губернии с таким же названием. У петербуржцев XVIII-XIX вв. названия «Курляндия» (в Нарвской части есть улица и с таким названием) и «Лифлян-дия» в первую очередь ассоциировались с немецкой общиной Петербурга, так как многие ее члены были родом именно оттуда. В районе Лиф-ляндской улицы было сосредоточено множество земельных участков, предприятий и домовладений, принадлежавших «петербургским немцам». Так, например, как пишет знаток истории этого района В. И. Ходанович, во владении петербургского «сахарного короля», владельца текстильных предприятий Л. Е. Кенига к 1872 г. «оказалась вся территория... ограниченная Екатерин-гофкой, набережной Обводного канала и Лиф-ляндской улицей» [5]. А специалист по истории иностранного предпринимательства в дореволюционном Петербурге К. К. Вишняков-Вишневец-кий обращает внимание на то, что хотя строительством бумагопрядильни Кенига на Лифлянд-ской улице руководил архитектор Н. В. Трусов, «его помощником был. А. И. Рейнбольдт. В дальнейшем в строительстве бумагопрядильни... принимали участие архитекторы В. В. Виндель-бандт, К. К. Шмидт, А. Р. Гавеман» [6]. Немцы владели, немцы строили, немцы здесь жили.
Что касается тех «инотопонимов», которые воспринимались таковыми и в рассматриваемый период, то их совсем немного. Наиболее известный случай - это переименование в 1902 г. Гага-ринской набережной во Французскую. Франция тогда была ближайшей союзницей России, а в 1902 г. в Петербурге гостил президент этой страны Э. Лубэ. Можно также вспомнить, например, что еще в 1860-е гг. в Павловске появились две Оранские улицы, в честь родственной Романовым нидерландской династии Оранских, а в 1914 г., видимо, в связи с тем, что в начале Первой мировой войны русским войскам удалось занять принадлежавший Австро-Венгрии Львов, на глухой городской окраине, в районе Писка-ревки, свое имя обрела Львовская улица. Так в топонимике Петербурга отразился взятый еще Николаем I курс на утверждение самодостаточности Российской империи. В утверждении своей европейскости, в том числе средствами топонимики, империя и ее столица более не нуждались. Скорее, наблюдалась обратная тенденция -отказ от некоторых «инотопонимов». Крайним проявлением этой тенденции стало переименование самого города в Петроград.
Примечания
1. Большая топонимическая энциклопедия Санкт-Петербурга: 15 000 городских имен / авт-сост. А. Г. Владимирович, А. Д. Ерофеев, А. Б. Рыжков и др. СПб.: Информа.-изд. агентство «ЛИК», 2003.
2. Там же. С. 33.
3. Беляева Г. И. Прогулки по старой Коломне. М.: Центрополиграф, 2009. С. 272.
4. Никитенко Г. Ю., Соболь В. Д. Дома и люди Васильевского острова. М.: ЗАО Изд-во Центропо-лиграф, 2013. С. 135.
5. Ходанович В. И. Леопольд Егорович Кениг -виднейший петербургский предприниматель XIX века // Университетский журнал. 2012. № 2. С. 158-159.
6. Вишняков-Вишневецкий К. К. Иностранные предприниматели в Нарвской части Санкт-Петербурга (конец 1850-х - начало 1880-х гг.) // Вестник Вятского государственного гуманитарного университета. 2013. № 1. С. 35.
УДК 81+008+130.2
И. Е. Фадеева
РУССКАЯ МАТРЕШКА, ИЛИ «БЕЗДНЫ ДУХА» (К ВОПРОСУ О РУССКОЙ НАЦИОНАЛЬНОЙ КОНЦЕПТОСФЕРЕ)
В статье рассматривается русская национальная концептосфера. Автор выделяет три ее уровня: концепты повседневного сознания (протоконцепты), художественные, философские концепты. Основная направленность статьи заключается в переосмыслении идеологических стереотипов и в попытке обосновать значимость для отечественной культуры философской и художественной концептуализации.
The article discusses the Russian national conceptosphere. The author distinguishes three of its levels: the concepts of everyday consciousness (proto-concepts), artistic, philosophical concepts. The main thrust of the article is to rethink the ideological stereotypes and justifying the significance of philosophical and artistic conceptualization.
Ключевые слова: концепт, символ, национальное сознание, индивидуальное сознание, экзистенциальный опыт.
Keywords: concept, symbol, national consciousness, individual consciousness, existential experience, cognitive space.
Ключевое значение исследований национальной концептосферы и механизмов концептуализации сегодня связано с затронувшими все слои социального, экономического и культурного бытия процессами модернизации. Включенное во множественные контексты плюралистической вселенной, интеллектуальное и социальное состояние индивида в существенной мере обеспе-
© Фадеева И. Е., 2013
чивается развитием его концептуального мышления, предполагающего, в свою очередь, нестандартное решение новых задач, основанное на системе интеллектуальных практик, не повторяющих, а, напротив, опровергающих сложившиеся стандарты и 11аЬкш'ы.
Русская концептосфера - предмет многочисленных исследований: стремление разглядеть национальную ментальность и культуру сквозь призму языковых концептов - «сгустков культуры в сознании человека» (Ю. С. Степанов), начиная с Д. С. Лихачева и А. Вежбицкой, - породила несметное количество статей и монографий. Все имеющиеся сегодня позиции можно условно разделить на два противостоящих лагеря - отнюдь не новых в поле русского самосознания и национальной идентичности. С одной стороны, это приписывание национальному сознанию свойств энтропийности, фатализма, неопределенности (согласно, например, известной точке зрения А. Вежбицкой). С другой - истолкование тех же черт как некоторой, якобы исконно присущей русскому человеку, душевности, совестливости, духовной сложности. Крайности, как известно, сходятся: обе позиции исходят из негласно принятого допущения фольк-лорно-этнографического характера русской кон-цептосферы, представленной преимущественно в повседневных языках и кодах. Однако при отсутствии этой вызывающей сомнения, но внятной идеологической платформы выявление опорных концептов («ключевых идей») отечественной культуры становится частичным, неполным, так или иначе отягощенным субъективной позицией исследователя, а также циркулирующими в современном социуме мифологемами или идеологическими стереотипами. Дело в том, что кон-цептосфера - не готовый набор устоявшихся концептов и семиотических единиц, а амбивалентный процесс концептуализации/деконцептуали-зации. Отсюда невозможность собственно лексикографических описаний: обнаруживая не только полисемантичность, но и семантическую амбивалентность, двойственность, постоянную открытость к смысловым, синтаксическим или метафорическим переносам и перевертышам, именно концепты национальной культуры выявляют ее сложный, сверхсистемный характер.
В то же время очевидно, что любые прочтения отечественной ментальности в ее точном, хотя и постоянно мерцающем, зыблющемся зеркале - в русской концептосфере обнаруживают не только зависимость от идеологических установок наблюдателя, но и от понимания природы концепта.
Являясь калькой термина «понятие», в современном русском научном дискурсе термин «концепт» все более уходит от своего первоначального значения. В частности, именно на противо-
