CC BY-NC-ND
69
Г.С. Зеленина
«ЕВРЕЙСКОЕ КРЕЩЕНИЕ» В СОВЕТСКИЙ ПЕРИОД: ПРАКТИКА И ОЦЕНКИ*
На материале обширного корпуса интервью с советскими (преимущественно - украинскими) евреями, родившимися до войны, исследуется соблюдение традиции и отношение к ней до и после войны на примере чрезвычайно важного в иудаизме обряда - обрезания.
Ключевые слова: устная история, Холокост, немецкая оккупация, иудаизм, обрезание.
Религиозная жизнь советских евреев в последние годы становится объектом пристального академического внимания1; предметом исследования при этом оказываются как документальные и литературные источники, так и, в большей степени, источники личного происхождения (дневники, мемуары), а главное, источники «устной истории» - интервью с информантами, родившимися до Второй мировой войны.
На материале интервью, взятых у пожилых евреев (преимущественно украинских) в 1990-2000-х годах2, то есть воспоминаний, отделенных от событий временным отрезком в 50-60 лет, складывается следующая картина советской еврейской религиозности перед войной и в годы войны3. Степень сохранения традиции варьировалась в зависимости, прежде всего, от места жительства и возраста. В больших городах евреи быстрее удалялись от религии и традиции, в местечках традиционный уклад сохранялся дольше. Старшее поколение (бабушки и дедушки
© Зеленина Г.С., 2012
* Исследование осуществлено в рамках программы фундаментальных исследований НИУ ВШЭ в 2011 г.
информантов), как правило, полностью хранили традиции: ходили в синагогу, отмечали праздники, чтили субботу, соблюдали предписания касательно еды и внешнего вида. У поколения родителей информантов, 30-40-летних, степень привязанности к иудаизму также зависела от места жительства, от профессиональной среды и от пола. По многим интервью прослеживается такое характерное для криптогрупп явление, как преобладающее женское участие в сохранении религиозных практик. Дети, хоть и жили со своими старшими родственниками, не всегда перенимали соблюдение обычаев на том же уровне - по ряду причин. Влияние бабушек и дедушек, самых правоверных членов семьи, могло ограничиваться более секулярными родителями. Родители, не будучи декларативными атеистами, зачастую практиковали «полусоблюдение», манкируя теми или иными заповедями по экономическим причинам. Еврейские школы, так или иначе знакомившие учеников с традицией, закрылись на протяжении 1930-х годов, и дети продолжили свое обучение в русских или украинских атеистических школах. И, наконец, истинный уровень религиозности информантов на момент начала войны трудно определить, так как их рассказ опосредован дальнейшей жизнью в атеистическом советском обществе. Как правило, довоенный опыт забывается и искажается, а язык традиционной культуры перекодируется на советский лад.
В годы войны и Холокоста, в гетто, лагерях и в бегах, в тяжелых и опасных условиях, под угрозой смерти, тогдашние подростки и молодые евреи, - по крайней мере те, кто выжил и смог рассказать о своем опыте много лет спустя, - не заботились о выполнении заповедей. Они не создавали каких-либо новых, «авторских» религиозных (или, скорее, магических) практик. Спасения они ждали не от «раскаяния, молитвы, благотворительности», согласно талмудическому рецепту, а от практических действий, нацеленных на добывание пищи, маскировку под неевреев и т. п. Точнее говоря, именно так они репрезентируют свой военный опыт; возможно, религиозное восприятие и практика имели место, но впоследствии были амнезированы и замещены реалистической схемой действий и концепцией спасения своими руками. Но это невозможно верифицировать, поэтому, говоря об опыте военных лет, мы будем подразумевать только их репрезентацию нашими информантами.
Динамика советской еврейской религиозности выразительно проявляется на примере одного обряда - обрезания. Обрезание -
ключевая мужская заповедь в иудаизме, условие вхождения в завет Авраамов (Быт. 17: 9-14), то есть превращения новорожденного младенца в еврея и включение его в сообщество еврейских мужчин. Это довольно сложная церемония и важное социальное событие.
В период антирелигиозной кампании, в 1920-1930-е годы, в украинских местечках обрезание, как правило, делали всем мальчикам:
- Берта Шулимовна, а Вашему брату было сделано обрезание?
- Ну, такой вопрос задавать в то время даже не надо было. Конечно.
(Каган БШ, 1924 г.р.)
- Кто-нибудь из мужчин вашего рода не был обрезан?
- Все обрезаны.
(Стельмах Г.И., 1939 г.р.)
Отсутствие обрезания считается исключением, требующим особого объяснения:
- Родители мои были атеисты, и у меня обрезание не было сделано.
(Чимирецкий Р., 1922 г.р.)
Обрезание, как и полагается, сопровождалось наречением имени, чаще всего - в честь старших родственников:
- Мой отец просил подождать с обрезанием [меня], потому что он чувствовал, что он умирает, и дать его имя. Но ему сказали, ты не умрешь, поддержали его. Но он умер через две недели, и мне дали имя Юдель - старшего его брата.
(Рондер Ю, 1923 г.р.)
С обрезанием связывают практику приглашения в дом и угощения детей («кришмалайнен»). Вероятно, это гибрид поздне-средневекового ашкеназского обычая устраивать угощение в доме новорожденного в первую субботу после рождения и традиции чтения молитвы «Шма Исраэль» мальчиками над колыбелью новорожденного накануне обрезания4. Информанты расходятся в отношении разных аспектов этого праздничного угощения: относилось ли оно к рождению (и обрезанию) мальчика или к рождению ребенка любого пола; угощали ли всех детей или только мальчиков;
чем именно их угощали - конфетами, специальной выпечкой или плодами Земли Израиля:
- Он [отец] дал богатый подарок. На любые кришмелене - это когда рождается мальчик, когда делают обрезание, он всегда приходил и давал роженицам большие подарки. Когда моя мама родила моего брата,... и скрипача пригласили, и стол был с детскими подарками. Наверно, на 300 детей были разложены кулечки с фруктами, которые растут в Израиле. Был большой двор, и делали обрезание моему брату. В комнате были старики с бородами. Делали по всем правилам, была большая радость, что родился сын.
(Узвалова С.Б., 1927 г.р.)
Информанты упоминают всех традиционных участников церемонии: моэль (врач, делающий обрезание вместо отца, которому предписано обрезать сына), сандак («восприемник», держащий младенца у себя на коленях во время церемонии), кватер (от нем. Gevatter, «крестный отец» - человек, вносящий младенца в помещение, где будет происходить обрезание). То ли информанты сами путаются в деталях, то ли уже в период их детства церемониал был несколько упрощен и распределение ролей нарушено, так что два разных участника ритуала - кватер и сандак - слились в одного. Сохраняется последующая роль «восприемников», аналогичная роли крестных: с ними - и их потомками - поддерживается связь, они помогают ребенку, в том числе финансово. С социологической точки зрения, выбор «восприемников» и иных участников - самый важный элемент переходных обрядов, к каковым относится обрезание; он демонстрирует иерархию в общине, систему налаживания социальных связей, материальную и символическую аксиологию5:
- На седьмой день, когда рождался ребенок, был такой <...> сват. Он делал «обриз»6. У отца на коленях лежал ребенок. Этот сват приходил в дом к родителям. Ребенок лежал не у отца на коленях. Он лежал на «сун-дак»7, так называлось. Сват делал обрезание. Обрабатывал ранку. И потом начиналась трапеза. Молились богу, и ребенок уже считался евреем.
(Стельмах Г.И.)
- Даже когда я родился, у меня был кватер, тот, который сейчас в Америке. У внучки его дочери сейчас была свадьба в Израиле. Он был мой кватер. <...> Отец говорит молитву, кватер держит ребенка на руках, а мулли8 делает обрезание.
(Рингел В., 1920 г.р)
- А у меня крестный отец <...> был миллионер. Их два брата было, они имели большую кожевенную фабрику, кожу делали. Вот, они иногда помогали.
(Садлик К.К., 1928 г.р.)
Характерно, что обрезание и связанные с ним термины определяются через христианские аналоги: «крестный отец», «еврейское крещение», «грандиозные именины».
В соблюдении заповеди обрезания - равно как и в сохранении традиции в целом - прослеживается доминантное участие старшего поколения и всех женщин: дедушек и бабушек, матерей и теток. Обрезание делали зачастую по настоянию деда:
- Когда я родился в 30 году, дед заставил, чтобы мне сделали обрезание.
(Дусман Л.М., 1930 г.р.)
- Наш дедушка сказал, что ни за что он не соглашается по-другому, что должно быть, и все. Он выписал этого мужика [моэля], тот приехал, все сделал, как надо.
(Блумберг Р.Я., 1937 г.р.)
Отцы - вопреки возложенной на них заповеди обрезывать сына - нередко отсутствовали: одни, будучи искренними коммунистами, искренне же были против соблюдения обряда, другие уезжали «напоказ», чтобы в случае утечки информации об обрезании избежать неприятностей на службе:
- Я помню, что в 32 году брату Лёне сделали обрезание. У нас жила бабушка, так когда отец куда-то поехал, тайком его отвезли. <...>
- А почему тайком от папы?
- Отец был член партии, он был против.
(Хуторянская Р.Г., 1923 г.р.)
- Мы не делали никаких обрядов, он боялся даже обрезание сыну сделать. <...> Его мама была в ужасе, она говорила сыну, как он может не сделать ребенку обрезание. А он говорил: «Мама, ты хочешь, чтобы я сидел в тюрьме, ты хочешь, чтобы меня из партии выгнали?». Страх был, жили в страхе все время.
(Узвалова С.Б)
Оказаться замешанными в такую порочащую историю, как обрезание собственного сына, особенно опасались члены партии и люди, занимавшее высокое служебное положение:
- Обрезание, которое роковым стало во время немецкой оккупации, делали почти всем детям. <...> Так, как некоторые украинцы крестили своих детей, но это делали не они. Это делали бабушка и дедушка. Они даже об этом не знали.
(Каган Б.Ш.)
В ситуации абсентеизма отцов их функции переходили дедам или женщинам:
- Когда у моей старшей сестры родился первый внук, ему делали обрезание.
- Это было уже после войны? В советское время?
- Да. Мой отец и отец этого мальчика ушли из дому. Они не могли присутствовать. Я была. И, как водится у евреев, я его подносила. Я не знаю, как это называется. Короче говоря, это тот обряд, который я помню, в котором я участвовала.
(Галант М, 1915 г.р.)
Информантка, очевидно, взяла ребенка из рук матери, внесла его в помещение, где проводилась церемония, и вручила сандаку, то есть выполнила мужскую роль кватера. Традиционный ашкена-зский обряд предполагает еще и наличие кватерин (аналога «крестной матери»), но наши информанты ее не упоминают. Доминантное женское участие объяснялось, вероятно, не только опасениями мужчин за свою карьеру, но и общей закономерностью, которая проявляется и в совсем других хронотопах (например, у испанских маранов): при аннулировании публичной сферы (закрытии синагог), традиция уходит в приватную (домашнюю) сферу, где традиционно заправляют женщины. Еще одна возможная причина -большая склонность к конформизму женщин, не готовых открыто бунтовать против воли родителей.
Начиная с 1940-х годов, по совокупности причин - из-за устрожения атеистического режима, распада местечкового сообщества, вхождения в старший возраст родителей более секулярного поколения - обрезание теряло свою обязательность. При этом сама церемония редуцировалась, лишаясь дополнительных компонентов и участников (зазывания детей с улицы, угощения, приглашения
социально значимых персон). Необходимого участника - моэля -теперь надо было вызывать из Черновцов, Ленинграда, Москвы (очевидно, моэлей стало меньше, чем в 1920-1930 гг.). Обряд из-за своей запретности становился подпольным и более скромным:
- Когда делали обрезание, пришлось все окна занавесить. Пришли папины старые друзья. Я никого не звал, потому что боялся, что неприятности могут быть.
(Гарцман С., 1922 г.р.)
Обряд мог также мимикрировать под медицинскую операцию, вследствие чего терялась его ритуальная составляющая:
- Обрезание делали в больнице. <...> Тут был один дядька, который этим ведал, и не хотел делать, он боялся, знаете, советская власть. Мы поехали в областную больницу, и там договорились с врачом, был такой врач, у них есть такая болезнь - фимоз, и как будто оперировали фимоз.
(Рингел В., 1920 г.р.)
В послевоенные годы запретность была не единственным фактором, способным отвратить родителей от обрезания сына. Другим важным контраргументом мог служить травматический опыт войны, пережитый - или не пережитый - евреями на оккупированных территориях. когда отсутствие крайней плоти было бесспорным доказательством еврейства и, соответственно, причиной гибели человека. Информанты вспоминают о критических моментах - мытье в бане, медицинских проверках и спонтанных проверках полицаями («а ну, снимай штаны!»), -которых они старались избегать. Иногда их спасали те или иные обстоятельства:
- Самые тяжелые дни для меня были банные дни. Это крестьянские бани. Если топится у одного сегодня баня, вся деревня идет туда. На другую неделю у другого крестьянина, идут все туда. По очереди. И каждый старался подсмотреть. Я это чувствовал. Я так вертелся, крутился, так обливался водой, чтобы было незаметно о том, что оставили ритуальные изменения на моем организме. Вот это было очень тяжело и опасно, потому что один подсмотрит, по деревне пойдет слух, кто я и что я.
(Сигал Я.И., 1921 г.р.)
- А ты не жид? Я говорю, нет. И он (полицай. - Г. З.) стоит, он стоит ко мне лицом и возле самой ямы, а я рядом с ним. - А ну сними штаны! Сними штаны, я посмотрю. Тут у меня материнское молоко застыло. Боже, все, конец. И я как стоял, я его как толкону, и он влетел в эту яму. Влетел, а там без лестницы ты сам не выберешься. И я - в драп, а там рядом уже Плисковский район. Он уже туда не имеет права лезть - это не его территория.
(Россинский М.А., 1926 г.р.)
Отсутствие обрезания упоминается как причина спасения во время войны, иногда и в парадоксальной формулировке - манкирование заповедью расценивается как Божья милость:
- Пришли в комендатуру (в лагере для военнопленных. - Г.З.). Вышел капитан, с таким квадратиком на погоне, и полицай ему докладывает, что «я жида привел». Ну, очевидно, эти слова капитан понимал. И меня спрашивает: «Юде?». Он по-немецки говорил. Я говорю, что нет, я не еврей. «Кто ты?» Я говорю, что у меня мать армянка, - я все-таки темный лицом, - а отец у меня поляк. Он говорит: «Хорошо, сейчас проверим». «Подожди», - говорит. Вызывает врача. Я слышу, что он по-немецки говорит: «Арцт». Тот говорит: «Раздевайся!». Ну, мне делать ничего не оставалось, как раздеться. Но, я повторяю, что родители мои были атеисты, и у меня обрезание не было сделано. Это, я считаю, Господь Бог меня сохранил. Переубедить меня в этом просто невозможно.
(Чимирецкий Р., 1922 г.р.)
Вследствие трагического опыта войны у некоторых информантов формируется негативная оценка обрезания. Этот обряд расценивается как предрассудок и варварство, практикуемое только людьми отсталыми, бескультурными. Он осуждается и как чрезвычайно опасный обычай, лишающий еврея карьеры (при советском режиме) или жизни (при немецком); поэтому практиковать его -преступная глупость, вызванная инертностью или национальным высокомерием:
- У евреев был обычай, страшное дело, обязательное обрезание. <...> Так, когда у меня родился сын, я думал, что у меня с папой будут крупные неприятности на этой почве. Он ни слова не сказал. Он меня не спросил. Он знал, что я этого не буду делать. И ни слова не сказал. Он понимал. Он был культурным, начитанным человеком. Он понимал все уже.
(Кармазин А.М., 1900 г. р.)
- Он был очень толковый человек, он очень быстро дослужился до командира батальона. <. > И он своему сыну сделал обрезание. И однажды под большим секретом рассказал об этом своему ближайшему другу. А друг доложил в партбюро. Этого Грицмана с позором исключили из партии и выгнали из армии. <...> Вот пример. Человека исключили из партии за то, что он сыну сделал обрезание, причем по настоянию своей жены. Ну, жена очень хотела, она была более религиозная. Что тут сказать? Цирк какой-то, который многим стоил жизни.
(Ландсман А.И., 1924 г. р.)
- Я все знал, что знали украинцы, не хуже их знал. И во время оккупации, среди украинцев я был свой среди своих! А многие евреи, и это их беда была, жили обособлено, они язык плохо знали, с большим акцентом говорили, и они считали, что они во многом умнее, кошер-нее. <...> И через эти обрезания сотни тысяч евреев расстреляли/
(Серебряков Л.Б., 1922 г. р.)
Эта филиппика против обрезания - один из самых ярких, но не единственный пример антитрадиционной аксиологии; очевидно, опыт выживания в Холокосте - вкупе с коммунистической атеистической пропагандой - влиял на укрепление секулярного сознания советских евреев и их ассимиляционистских настроений.
Примечания
См., напр.: Jews and Jewish life in Russia and the Soviet Union / Ed. Y. Ro'i. Ilford, Essex: Frank Cass, 1995. P. 251-302; Jewish Life after the USSR / Ed. Z. Gitelman et al. Bloomington: Indiana UP, 2003. P. 13-26, 141-151; Shternshis A. Soviet and Kosher: Jewish Popular Culture in the Soviet Union, 1923-1939. Bloomington: Indiana UP, 2006; Штетл, XXI век: Полевые исследования / Сост. В. Дымшиц и др. СПб.: Изд-во Европейского ун-та в СПб., 2008; Диалог поколений в славянской и еврейской культурной традиции: Сб. статей / Институт славяноведения РАН; Центр «Сэфер». М., 2010. С. 259-280, 337-346.
Нами использовались: коллекции «Свидетели еврейского века» и «Еврейские судьбы Украины», хранящиеся в архиве Института иудаики, Киев (цитаты в работе приводятся по их копиям); фрагменты коллекций интервью, взятых у советских евреев, эмигрировавших преимущественно в США. См.: The Steven Spielberg Film and Video Archive; архив Frankel Center of Judaic Studies at the
2
University of Michigan. Благодарю Л.К. Финберга за возможность ознакомиться с этими материалами.
Подробнее об этом см.: ЗеленинаГ.С. «Жидыпроводят агитацию»: религиозные практики советских евреев в годы войны // Традиционная обрядность. М.: Центр «Сэфер»: Ин-т славяноведения РАН, 2012 (в печати). Слово кришмалайнен - от идиш. криас Шма (чтение Шма) + лейенен (читать). См.: П. Бурдье о переходных обрядах как «обрядах институционализации: Bourdieu P. Rites of Institution // Idem. Language and Symbolic Power / Transl. by G. Raymond and M. Adamson. Cambr., UK: Polity Press, 1991. P. 117-126; см. о том же на средневековом ашкеназском материале: Baumgarten E. Mothers and Children. Jewish Family Life in Medieval Europe. Princeton; Oxford: Princeton UP, 2004. Ch. 2.
Неологизм «обриз» - слияние искаженного русского слова «обрезание» с идишским «брис» (от ивр. «брит» - завет обрезания). Это яркий пример лингвистического творчества либо расшифровщика (для которого слово «брис» уже стало непонятным), либо самого информанта.
Искаж. сандак (вероятно, от греч. синдикос - «защитник»). Возможно, расшифровщик (если не сам информант), не понимая, что речь идет о человеке, приближает непонятное слово к русскому «сундук», уместному в этом контексте. Искаж. моэль, «обрезыватель».
6
7
8
