CC BY
96
УДК 94(470) 31
ББК 63.3(2)51
В.Л. Амчиславский
еврейские «солДАты-вЕроотступники» и ПРАВОСЛАВНОЕ ДУХОВЕНСТВО (1860-1870-е гг.)
Рассматриваются конфессиональные проблемы нижних чинов - евреев, служивших в русской армии и на флоте. В годы правления Александра II бывшие кантонисты отказывались от исповедания православия и возвращались в иудаизм. С точки зрения религиозных законов они становились «вероотступниками» и подлежали судебному преследованию.
Ключевые слова:
вероотступник, выкрест, иудаизм, православие, кантонист, религиозный закон, увещевание.
Изучение национальной политики России XIX в., вопросы истории армии в соотнесении их с историей Русской православной церкви являются особенно актуальными для современной исторической науки. Проблемы взаимоотношений нижних чинов-выкрестов и православного духовенства практически не изучены в историографии. Тексты церковных рапортов, посвященные увещеваниям еврейских солдатских «вероотступников», не рассматривались как самостоятельный источник. Эти документы относятся к годам правления Александра II и представляют собой свидетельства своеобразного противостояния священника и «вероотступника». Кроме того, в этих рапортах мы встречаем уникальные в своем роде словесные портреты солдат, возвращавшихся к иудаизму.
Историки отмечают, что сведения о соотношении крещеных и некрещеных евреев в русской армии являются неполными. Появление материалов, содержащих данные о крестившихся рекрутах, было инициировано Николаем I в 1840-е гг. В этот период император живо интересовался ходом миссионерской кампании в армии и требовал от военного ведомства подробных отчетов о крещении кантонистов, являвшихся основным объектом миссионерских действий. В РГВИА хранится уникальный документ - рапорт о распределении еврейских кантонистов в армейские и резервные корпуса за 13 лет (с 1827 по 1840 гг.). Согласно этому источнику, в армию было распределено 10 383 кантониста: 3992 - принявших православие и 6391 - оставшихся в иудаизме [8, л. 5]. В скрупулезном исследовании Й. Петровского-Штерна отмечается, что за период с 1827 по конец 1850-х гг. «через батальоны военных кантонистов прошло, по приблизительным подсчетам, от шестидесяти до восьмидесяти
тысяч еврейских детей» [12, с. 167]. Православие приняло около трети из них. Однако подчеркнем, что статистика крещений неточна. Исследователям неизвестно, каков процент выкрестов, возвратившихся в иудаизм в годы правления Александра II. По-видимому, стоит говорить о нескольких сотнях случаев «вероотступничества» среди десятков тысяч евреев, прошедших армейскую службу в 1830-1870-е гг.
«Устав рекрутской повинности и военной службы евреев», подписанный Николаем I 26 августа 1827 г., дозволял исповедовать иудаизм в армии. Рекруты-иудеи могли выбирать из своей среды раввина или приглашали такового, если в местах дислокации подразделения находились синагоги. Когда количество служащих в одном подразделении иудеев превышало 300 человек, солдаты имели право ходатайствовать о назначении раввина с оплатой от казны. В Петербурге в рассматриваемый период существовало несколько солдатских молелен, где собирались для молитв нижние чины «еврейского закона».
Духовные требы для еврейских солдат, принявших православие, исполняли священники. В «Инструкции армейскому благочинному» - документе, регламентирующем деятельность православного духовенства в армии, в пункте 25, говорилось: «строго подтверждать священникам, чтобы они в бесполезные прения о вере с людьми другого исповедания отнюдь не вступали, и в иноверческие храмы, особливо во время их священнослужения не входили, дабы тем не подать случая к соблазну православным воинам» [9, с. 6]. Но законы и повседневная практика часто расходились.
Начало правления Александра II ознаменовалось всплеском надежд российского общества на долгожданную внутреннюю либерализацию. Эти настроения
Общество
Terra Humana
проникли и в армейскую среду, где долгие годы царствовала жесткая николаевская дисциплина. Традиции взаимоотношений офицеров и нижних чинов не могли трансформироваться мгновенно вместе с переменой монарха. Тем не менее, солдаты почувствовали приход новой эпохи, и некоторые черты их армейского самосознания и поведения изменились. Это отчетливо прослеживается на примере еврейских нижних чинов, тех, кто был рекрутирован на службу в качестве кантонистов и еще в полудетском состоянии был обращен в православие из иудаизма.
Годы «Великих реформ» стали временем, когда многие еврейские выкресты, состоящие на действительной службе, в бессрочном отпуске или в отставке, почувствовали потребность вернуться к иудаизму и нашли в себе силы заявить об этом. С точки зрения религиозных законов они становились вероотступниками и подлежали отправке к «духовному начальству для увещевания и вразумлений» [13, с. 57]. Положение, в которое они попадали, было тяжелым: как отмечает Й. Петровский-Штерн, «закон не предусматривал никаких возможностей для легального уклонения от православия» [12, с. 158]. Уклонившихся следовало во что бы то ни стало возвратить в православие, т. к. отпадение от него и подговоры к отпадению, по законам дореформенного суда, считались тягчайшими преступлениями. Статья 184 Уложения о наказаниях 1866 г. гласила: «За отвлечение, чрез подговоры, обольщения или иными средствами, кого-либо от христианской веры православного или другого исповедания в веру магометанскую, еврейскую или иную не христианскую, виновный приговаривается: к лишению всех прав состояния и к ссылке в каторжную работу в крепостях на время от 8 до 10 лет». Если подговоры к отпадению сопровождались насилием, то «обольстителя» следовало приговорить к лишению всех прав состояния и ссылке «в каторжную работу в рудниках на время от 12 до 15 лет» [13, с. 57-58].
Статья 185 Уложения, посвященная вероотступникам, предполагала помимо обязательной отправки к духовенству лишение уклоняющегося всех прав состояния и передачу его имущества в опеку до возвращения в христианство.
Говоря о строгости религиозных законов и невозможности выхода из православного исповедания, стоит вспомнить повесть Н.С. Лескова «Смех и горе», опубликован-
ную в приложении к «Русскому вестнику» в 1871 г. Один из персонажей повести становой Васильев, несколько раз менявший свою конфессиональную принадлежность и оказавшийся в итоге в православии, рассуждает об этом, как о некой ловушке, в которой он очутился из-за незнания законов: «Я был неосторожен или, если вы хотите, доверчив - и попался, - говорит Васильев главному герою, а затем поясняет, - меня смутило, что православия нельзя переменить. Сознание этой несвободности меня лишает спокойствия совести. Самостоятельность моя этим подавлена и возмущается. Я подал просьбу, чтоб мне позволили выйти» [11, с. 489-490].
Дальнейшая судьба этого персонажа перекликается с судьбой еврейских солдатских «вероотступников»: на Васильева поступает донос, и он оказывается под арестом. Однако, благодаря содействию высоких покровителей, станового переводят из тюремного замка в «сумасшедший дом», что позволяет ему избежать преследования, а затем выйти на свободу. Архивные материалы показывают, что Лесков точно описал активные наступательные действия церковных властей в делах о вероотступничестве. Вывести Васильева «из-под удара», по словам другого героя повести, было нелегко: «Ведь тут, брат, надо было это поворотить, потому на него, ведь поди-ка ты, истцы-то три власти: суд, администрация, и духовное начальство, - а их небось сам Соломон не помирит» [11, с. 511].
Однако, вопреки суровым законам, еврейские солдаты вступали в борьбу за свободу вероисповедания: за право носить свое еврейское имя и исполнять заповеди иудаизма.
Еврейское «вероотступничество» на действительной службе проявлялось в двух формах: в форме открытого религиозного «неповиновения», когда солдат прямо заявлял о желании исполнять иудейские обряды, именоваться еврейским именем и отказывался посещать церковную службу, ссылаясь на насильственное крещение; и в форме более скрытой, пассивной, когда первый шаг делали военные или церковные начальники, замечавшие, что их подопечный не ходит на исповедь, молится вместе с сослуживцами-иудеями или неохотно откликается на русское имя.
В случае нахождения солдата в бессрочном отпуске или отставке также можно говорить о двух формах отступления от православия: когда сам «отступник» открывал свою приверженность «еврейско-
му закону» (например, если желал иметь паспорт, где бы указывалось его истинное имя и вероисповедание); или когда отпадение становилось известным благодаря доносу. В последнем случае уклоняющийся выкрест мог как подтвердить справедливость извета, так и опровергнуть его.
В фонде Петербургской духовной консистории в ЦГИА СПб хранится несколько дел с материалами церковных расследований, начатых в связи с получением доносов на отставников, когда-то принявших православие. В большинстве случаев субъекты расследования твердо заявляли, что в иудаизм не совращались и привержены христианству. Однако интересно отметить, что некоторые из них после первых бесед с духовенством, скрывались и на дальнейшие «профилактические» увещания не являлись. Так, например, произошло в случае с Николаем Васильевым - городовым Шлиссельбург-ского участка Санкт-Петербургской пригородной полиции, на которого поступил донос от пристава того же участка. Извет был направлен 16 октября 1873 г. на имя благочинного Преображенской Фарфо-ровской церкви священника Андрея Павловского и имел гриф «секретно». Пристав сообщал благочинному: «Городовой вверенного мне участка Николай Васильев, бляха № 47-й, крещенный из евреев и женатый уже 22 года на русской, третий год перестал посещать православные храмы и впал в иудейство. Свидетелями исполнения им еврейских обрядов могут быть жена Васильева и городовой Петр Андреев, бляха № 45-й» [3, л. 2 об.].
Павловский сразу же проинформировал епархиальное начальство о случившемся, и консистория распорядилась «поручить местному священнику дознать частным образом об отношении Васильева к православной церкви и, в случае действительного уклонения его в еврейство, сделать ему, если окажется нужным, неоднократные тщательные пастырские увещания, и о последующем донести, насколь возможно с обстоятельными сведениями для возбуждения, если окажется нужным, судебного преследования Васильева» [3, л. 3-3об.]. Благочинный передал это поручение священнику Преображенской Фар-форовской церкви Сергию Заборовскому.
Пристав доставил Н. Васильева к Забо-ровскому уже 3 декабря 1873 г. Подробное описание увещеваний в документе отсутствует, так как консистория не проявила решительности в этом деле, и после указа-
ния о дознании в ноябре 1873 г. возвратилась к рассмотрению лишь в конце 1875 г. Однако Заборовский занимался судьбой Васильева зимой 1873 г. и на протяжении всего 1874 г. В 1875 г. он направил в консисторию отчетный рапорт: «Васильев, по препровождении его ко мне, оказался служащим, после его службы городовым, при Механическом чугунном заводе, что в приходе церкви Св. Архистратига Михаила. Находясь в близком расстоянии, по месту жительства, от Васильева, я имею постоянное наблюдение за вероисполнением Васильева и неоднократно вызывал его к себе для увещаний и наставления и как по моим собственным наблюдениям и частному познанию, так и по совестному заверению самого Васильева, нельзя было заподозрить или обличить его в уклонении из православия в еврейство» [3, л. 5-5 об.].
С октября 1874 г. бывший городовой перестал являться к Заборовскому. Священник начал его поиски в декабре того же года через местную пригородную полицию. Оказалось, что Васильев оставил свою службу при Механическом чугунном заводе. Но самым удивительным было то, что он «выбыл на родину, но куда неизвестно» [3, л. 10].
Очевидно, что «родиной» для Николая Васильева являлось местечко или город «черты оседлости», откуда он, по-видимому, был призван в конце 1840-х - начале 1850-х гг. Если считать достоверным сообщение доносчика о том, что Васильев крещен и «женат 22 года на русской», то годом его обращения, скорее всего, был 1851 г. Донос поступил в момент, когда городовой увольнялся от службы или уже получил отставку, так как Заборовский встретился с ним, когда тот служил «сторожем Чугунного завода Российского общества».
Если предположить, что донос на Васильева был ложным, и пристав решил отомстить своему бывшему подчиненному, из-за какого-то конфликта или личной неприязни, то весьма показательно то «уязвимое» место, по которому наносился «удар» - религиозные взгляды Васильева. К сожалению, в деле недостаточно сведений для уверенных утверждений и выводов, но сообщение о выбытии на родину - уникальное свидетельство, которое помогает понять поведение бывшего служителя полиции и соответствует практике других евреев-выкрестов, собиравшихся вернуться в родной дом после отставки.
Судя по архивным документам, домой выкресты стремились прийти как иудеи, со своими еврейскими именами, дабы не
Общество
Terra Humana
выглядеть в глазах родных «вероотступниками», но уже с еврейской точки зрения. Годы армейской службы порождали глубокую мировоззренческую пропасть между солдатом и оставшимися на его родине. Это характерно для рекрутов всех национальностей. Переход в православие только усиливал отчуждение еврейских солдат от родных и близких с их традиционным миром штетла - еврейского местечка. Есть все основания полагать, что донос на Николая Васильева имел под собою реальную основу. Этот «еврейский городовой», как и десятки других нижних чинов еврейского происхождения, крещенных принудительно, подобно средневековому маррану, втайне исповедовал иудаизм. В случае с Васильевым, его отступление от православия подтверждается даже не доносом, а его неожиданным исчезновением, своеобразным побегом из Петербурга и весьма вероятным возвращением на родину.
Теперь обратим внимание на тех, кто находился на действительной воинской службе, под крылом и полным контролем военного ведомства.
Исследователь истории евреев в дореволюционной русской армии Й. Петровский-Штерн называет явление «вероотступничества» еврейских выкрестов религиозным бунтом [12, с. 149]. Он приводит 8 случаев, в том числе коллективных, отказов от православия, которые происходили с 1856 по 1860 гг. Число участников этих событий, вызвавших скандальную реакцию в армейских верхах, колебалось от одного до нескольких десятков [12, 149158]. В дальнейшем стремление бывших кантонистов, крещенных принудительно, возвратиться к своей исконной религиозной традиции не угасло.
Военное командование всегда стремилось «замять» религиозные происшествия, грозившие нежелательной оглаской и ведомственными проверками. Первым делом воинские начальники обращались к полковым священникам, т.к. они отвечали за духовное окормление православного воинства. О своих воспитательных беседах с «заблудшими» выкрестами священники докладывали в духовную консисторию. Если они не имели успеха, а сопротивление уклоняющихся было велико, то в бумагах, направляемых епархиальному начальству, приходилось объяснять причины неудач, и рапорты уже не напоминали шаблонные, сухие отчеты. На их страницах возникали настоящие словесные портреты еврейских «вероотступников».
Один из таких «психологических портретов» оставил священник Воскресенского всех учебных заведений собора Захария Образцов. К нему на увещевание был направлен Владимир (до принятия крещения - Давид) Самсон, служивший мастеровым в Санк-Петербургской мастеровой команде военного ведомства [2]. В июле 1860 г. В. Самсон объявил своему начальнику - подполковнику Мокиевско-му, что принял православие, будучи несовершеннолетним, «не по собственному его желанию, а посредством насильственных мер» в 1855 г., когда состоял на службе в неранжированном батальоне 1-го Учебного карабинерного полка [7, л. 1]. Подполковник обратился в духовную консисторию, которая спустя месяц, 22 августа, приказала З. Образцову «увещать совратившегося в еврейство мастерового». Первая беседа с «вероотступником» состоялась 4 сентября. На протяжении сентября - октября 1860 г. священник встречался с Самсоном, однако солдат оставался непреклонным. 7 ноября Образцов был вынужден отрапортовать в консисторию о своей неудаче. В рапорте он писал о Самсоне: «При каждой новой явке, на все увещевания и вразумления обыкновенно отвечал, что ему учиться нечего, что хотя он и слушает наставления, но принимать ничего не хочет, и наконец, что я напрасно тружусь, говоря с ним и объясняя истины веры» [7, л. 5].
Беседы священника и мастерового состояли не только из наставлений и уговоров возвратиться к христианству. Попутно Образцов выяснял причины «совращения» и интересовался глубиной познаний «отступника» в иудаизме. Далее он писал: «Между тем, из ответов его на некоторые... вопросы, на которые заблагорассудилось ему отвечать, оказалось, что он как не знает еврейского языка, так точно незнаком и с еврейским законом, и если имеет какие-либо религиозные понятия, то заимствованные из христианского вероучения; таковы его понятия об ангелах, святых, чудесах, будущей жизни, в которой он различает два состояния - царство небесное и ад» [7, л. 5 об.].
Вполне вероятно, что священник мог «поймать» Самсона на незнании основ иудаизма, однако необходимо учитывать, что Давид, по-видимому, был рекрутирован в армию в детском возрасте, когда религиозные знания еще не сформировались. «Еврейского языка», под которым Образцов понимает - древнееврейский, язык Пятикнижия (Торы), язык молитвы, мальчик действительно мог не усвоить или основательно на
службе позабыть, так как еврейские дети в первые годы учебы в хедере зачастую постигали его на уровне вызубренных текстов, а языком общения был идиш.
Донесение священника при внимательном взгляде оказывается не обычным рапортом, а отголоском особой психологической дуэли, которая происходила между ним и солдатом. Это характерно не только для истории «отпадения» Самсона, но и для большинства подобных случаев. Дело в том, что перед представителем церкви стояла задача переубедить «вероотступника» и первым, к чему прибегали священники, было внушение увещеваемому неосновательности, легковесности его поведения. В рапортах о раскаявшихся выкрестах появлялись стандартные формулировки: «отступил по глупости», «по неразумению» и т.п. Следовательно, «вероотступник» на увещевании должен был противостоять в буквальном смысле - силе слова, интонации патерналистского тона, с которой, скорее всего, начинались беседы.
Важно помнить, что и священник, и командир подразделения в глазах самих «солдат-вероотступников» стояли на «высокой ступени», были старше их, а потому говорили с позиции безусловного авторитета, который солдаты, по традиции уважали, или обязаны были уважать. Противостоять священнику или командиру было уделом лишь тех, кто обладал железной волей, стойкостью и глубокой убежденностью в своей правоте. Это касается Самсона и других «вероотступников», решивших сопротивляться в одиночку. Помимо отеческих наставлений и уговоров одуматься, к нижним чинам применяли и гневные угрозы, и запугивания, о которых остается только догадываться.
Другим борцом за свободу вероисповедания был Михаил (до крещения - Нохим) Бейлин, получивший отставку в 1872 г. Он служил на флоте с 1855 г. и состоял в 3-м флотском экипаже Кронштадта, куда был распределен из Архангельского полубата-льона военных кантонистов. С флота он был уволен матросом 2-й статьи. Человек неординарного упорства и убежденности, он отстаивал свое право исповедовать иудаизм и на действительной службе, и после отставки. В бытность кронштадтским матросом, 13 августа 1871 г. Бейлин осмелился подать жалобу Александру II.
После 1872 г. отставной матрос добивался, чтобы в указе об отставке было отмечено, что он иудей, а его подлинное имя - Нохим. Судебно-следственные органы Петербурга
вели расследование по делу Бейлина с 1872 по 1874 гг. и признали его невиновным в отступлении от православия, так как не состоялось подлинного обращения [1]. Духовное ведомство со своей стороны настаивало на вероотступничестве матроса и параллельно пыталось увещать «уклониста». На роль увещателя консистория назначила протоиерея Спасо-Сенновской церкви Гавриила Розова. В отчетном рапорте 21 декабря 1872 г. он писал о Бейлине, что тот «оказался вовсе нерасположенным слушать наставления <...> с первого же разу сказал, что, если вытянуть у него все жилы, он христианской веры не примет» [4, л. 13]. По выражению Розова, Бейлин «во все время своей морской 16-летней службы ни разу не причащался и в церковь не ходил, а ходил в жидовские синагоги» [4, л. 13 об.]. От предложения принести Тору и почитать пророчества о Христе, равно как и от дискуссии о происхождении христианства из иудаизма, Бейлин категорически отказался.
Вторая и последняя встреча протоиерея и отставного матроса произошла 22 ноября 1872 г. Розов констатировал тщетность своих усилий «возвратить такого закоренелого, ожесточенного жида к св. христианской вере» [4, л. 14]. Слово «жид» не употреблялось в официальных документах со времен Екатерины II, хотя и встречалось в церковных постановлениях XIX в. Но в устах протоиерея, оказавшегося бессильным перед неожиданной стойкостью увещеваемого, оно, скорее, выражало сомнение в необходимости возвращать или приобщать Бейлина к христианству.
Любопытный портрет другого «вероотступника» оставил в своем рапорте протоиерей церкви Института инженеров путей сообщения Иоанн Вознесенский. Ему было поручено летом 1870 г. увещевать сторожа правления I Округа путей сообщения Николая Зельденко, пожелавшего, чтобы в документах о бессрочном отпуске, на который он по выслуге лет имел право, была указана его приверженность иудаизму и подлинное имя - Аарон.
Вознесенский докладывал в консисторию: «Сторож Зельденко, человек по своему положению очень развитый и, как видно, наперед составивший план защиты своего вероотступничества, намеренно уклоняется от всяких рассуждений о взаимном отношении иудейства и христианства, о достоинстве и значении того и другого и вообще о вере, ссылаясь на мнимую свою неспособность самостоятельно рассуждать о таких высоких предметах, и ограничива-
Общество
Terra Humana
ясь отзывами, что страшный грех менять свою веру вопреки убеждению, - грех и против Бога, и против родителей, воспитавших его Зельденко в еврействе (у него жива еще мать еврейка). » [5, л. 7-7 об.].
Перед нами свидетельство морального сопротивления еврейского выкреста, ожидающего встречи с матерью после десятилетия разлуки. Вознесенский прямо говорит о подготовке Зельденко к увещеванию, о ссылках его на «истинные мысли правительства, предоставляющего каждому свободу совести», о том, что Аарон после насильственного крещения в Казанском батальоне военных кантонистов в возрасте 13-14 лет вынужден до сей поры скрывать свое крещение от матери. По-видимому, донесение Вознесенского - единственное в своем роде свидетельство психологического состояния «вероотступника», возвращающегося в родной дом и к своей вере, а также анализ причин отступления. Интересно, что в епархии не стали инициировать суд над сторожем-солдатом, ограничившись пожеланием указать в приказе о бессрочном отпуске дату крещения и факт совращения в иудейство.
Религиозная практика Николая сулила еврейским кантонистам в 1830-1850-е гг.
«казарменное православие». Принудительные крещения николаевской поры обернулись после 1855 г. «религиозным бунтом» выкрестов, их стремлением возвратиться к
Список источников и литературы:
1. Амчиславский В. Л. Дело отставного матроса Михаила (Нохима) Бейлина / Петербургские военноисторические чтения. Межвузовская научная конференция. С.-Петербург, 11 марта 2009 г.: сб. научн. ст. / Ред. кол.: А. Б. Николаев (отв. ред. и сост.), А. В. Аранович. СПб., 2010. - С. 34-39.
2. Амчиславский В. Л. К вопросу о крещении солдат-евреев в русской армии (1827-1860) / Народы России: историко-психологические аспекты межэтнических и межконфессиональных отношений: мат. XXV меж-дун. конф., С.-Петербург, 12-13 мая 2009 г. / под. ред. С.Н. Полторака. СПб.: Нестор, 2009. - С.125-129.
3. «Дело о впадении городового Николая Васильева в иудейство», 1873 - 1876 гг. // Центральный государственный исторический архив Санкт-Петербурга (ЦГИА СПб). Ф. 19. Оп. 65. Д. 2.
4. «Дело о переходе отставного матроса 3 флотского экипажа Михаила Бейлина их православия в иудейство», 1872 - 1877 гг. // ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 64. Д. 8.
5. «Дело о переходе сторожа правления I Округа путей сообщения Николая Зельденко из православия в иудейство», 1870 г. // ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 62. Д. 10.
6. «Дело об отставном матросе Михаиле Никитине Бейлине, обвиняемом в отступлении от православной веры», 1872 - 1874 гг. // ЦГИА СПб. Ф. 487. Оп. 1. Д. 1191.
7. «Дело об увещевании рядового Петербургской мастеровой команды Владимира Самсона, перешедшего из православия в иудейство», 1860 г. // ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 52. Д. 14.
8. «Дело по высочайше утвержденному докладу о числе малолетних евреев поступивших в заведение военных кантонистов с 1827 по 1840 г.» // Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА). Ф. 405. Оп. 5. Д. 4468.
9. Инструкция армейскому благочинному в Санкт-Петербурге. - 1828 г. [б. м.]
10. Лесков Н. С. Еврей в России: Несколько замечаний по еврейскому вопросу. - Интернет-ресурс. Режим доступа: http://az.lib.rU/l/leskow_n_s/text_0143.shtml (28.07.2010).
11. Лесков Н. С. Смех и горе / Лесков Н. С. Собрание сочинений. М.: Государственное издательство художественной литературы / gод общ/ ред. Б.М. Эйхенбаума и др. Т. 3. - М.: 1957. - 640 с.
12.Петровский-Штерн Й. Евреи в русской армии: 1827-1914. - М.: Новое литературное обозрение, 2003. - 556 с.
13. Уложение о наказаниях уголовных и исправительных с приведением статей свода законов, на которые сделаны ссылки в уложении (изд. 1866 г.) и с прибавлением всех дополнений и изменений I ч. XV т., распубликованных по 15 июня 1867 г. - М.: Типография В. Готье, 1867. - 345 с.
религии отцов. Солдаты, уповавшие на закон и возможность доказать, что обращения были насильственными и искусственными, становились в глазах воинских и духовных начальников вероотступниками. Увещевания православными священниками самых убежденных из них превращались в морально-психологические дуэли. В рапортах о безуспешных наставлениях проглядывают своеобразные портреты «отступников», которые несмотря на свою правовую обреченность и уязвимость, держались стойко, надеясь на законность чиновных расследований. Тщетность принудительных мер в деле обращения евреев в христианство была очевидна многим представителям интеллигенции [10], офицерства [6, л.21об.] и, по-видимому, части духовенства [5, л.8]. Инерция николаевских религиозных законов вступила в противоречие с новой эпохой. Тем не менее, реформаторские достижения 18601870-х гг. не уберегли еврейских солдатских «вероотступников» от тяжелых наказаний и религиозного бесправия: многие из них были отправлены в Сибирские подразделения, отставников высылали в отдаленные районы [12, с. 158-164]. Те, кто не подвергся прямому осуждению, получали личные документы с унизительными надписями о вероотступничестве [4, л. 34-34об.]. Только в 1905 г. возвратившихся в иудаизм перестали преследовать [12, с. 164].
