CC BY
30
Категории «пространство», «правовое пространство» имеют далеко не всегда тождественные философские трактовки и потому содержат в себе такие содержательные моменты, которые требуют широкого и разностороннего понимания социальных, правовых, политических и культурных явлений. Изучение и интерпретация развития социальных институтов в пространстве (как и во времени) является одним из способов их научного осмысления.
Представители материалистической философской традиции всегда были уверены, что «в мире нет материи, не обладающей пространственно-временными свойствами, как и не существует пространство и время самих по себе, вне материи или независимо от нее» [1, с. 519]. Напротив, Г.В.Ф. Гегель считал, что «...абстрактная внеположность природы есть в себе пространство, а для себя -время» [2, с. 76]. Ранее И. Кант задал такого рода традицию философского понимания пространства: «Пространство не есть эмпирическое понятие, выводимое из внешнего опыта. В самом деле, представление о пространстве должно уже заранее быть дано для того, чтобы те или иные ощущения были относимы к чему-то вне меня. Пространство есть необходимое априорное представление, лежащее в основе всех внешних созерцаний. Никогда нельзя представить отсутствие пространства. Поэтому пространство следует рассматривать как условие возможности явлений.» [3, с. 130].
В отношении понятия «правовое пространство» такого рода философские дефиниции приводят, по крайней мере, к нескольким выводам:
1. Правовые институты могут существовать только как «пространственно положенные».
2. Единственно возможным пространством для права (правовых систем) является только социальное пространство, т.е. особым образом конституированное «месторазвитие», цивилизация или «социокультурный ландшафт».
3. Только в рамках такого «месторазвития» можно вести речь о содержании правовых систем, специфике социокультурной и юридической идентификации правом социальных фактов, конкретизировать тенденции и перспективы развития разнообразных правовых явлений.
Обратим внимание и на то обстоятельство, что пространственные характеристики в правовой области все же имеют свою специфику, поэтому категория правового пространства не может быть подменена общефилософской категорией пространства. Как известно, фундаментальные свойства пространства в его философском понимании сродни свойствам физического пространства как наиболее элементарной формы рассматриваемого феномена. Понятие же правового пространства не может быть подменено его физической данностью, т.е. отождествляться с территорией.
Исследование социально-философской проблематики национального правового пространства актуально в контексте современных политико-правовых процессов, происходящих в России, в которой только утверждается (в условиях системного кризиса) новая форма государственности. Принятие в 1993 г. новой Конституции РФ изменило характер и природу российской правовой системы: было положено начало переходу от правовой системы социалистического права к институтам, заимствованным преимущественно из европейского континентального и американского права. Таким образом, в прежнем социокультурном ландшафте властные элиты стали создавать предпосылки для развития нового правового пространства, и на этом фоне проявились сложные процессы децентрализации государства, обретения иного, чем ранее, правового и политического статуса субъектов Федерации; началось весьма специфическое и интенсивное развитие правотворчества на региональном уровне. В связи с этими обстоятельствами и возникла в полной мере ощутимая не только специалистами (юристами, политическими деятелями, исследователями), но и большинством населения проблема поддержания единства российского правового пространства, решение которой лежит исключительно в плоскости понимания его особой социальной, этнокультурной и исторической природы. В данном контексте значимость обращения к евразийскому типу правопонимания трудно переоценить.
Поистине стремительный переход от одной социальной системы к диаметрально противоположной, естественно, не замедлил сказаться на теоретическом правосознании, которое с трудом адаптируется к ценностям западного политического и правового либерализма, а также к новым философским и теоретико-методологическим подходам. Причем нехватка правовой идеологии, адекватной новой социально-политической ситуации, ощущается в России остро и болезненно, а
именно как одно из проявлений кризиса национальной идентичности, имеющего место в посткоммунистической стране на рубеже ХХ-ХХ1 вв. Российская правовая теория (как, впрочем, и практика) пока не стала выражением собственно отечественной духовности, не несет в себе важнейшие социально-правовые и культурные константы русского мира. В итоге национальная правовая система, во-первых, должным образом «не вписана» в российское цивилизационное пространство; во-вторых, правовые институты и отрасли развиваются методом «проб и ошибок», не следуя какой-либо внятной концепции (юридическая наука и практика сосуществуют как бы в «параллельных мирах»), правовой нигилизм, правовой инфантилизм за последние два десятилетия стали нормой жизни.
Поиск адекватной цивилизационной модели формирования и существования отечественного правового пространства важен не столько в «умозрительном» контексте, сколько с позиции преодоления противоречий современного государственно-правового строительства, выхода страны из тупика либерального реформирования.
Как известно, термин «Евразия» предложен немецким географом А. Гумбольдтом. Именно так он обозначил им всю территорию Старого Света: Европу и Азию. В русский язык этот термин введен географом В.Н. Ламанским.
В России движение евразийцев возникло в 20-е гг. XX в. Его основателями стали Н.С. Трубецкой, Н.Н. Алексеев, В.Н. Ильин. Вообще, евразийская социально-политическая и правовая доктрина представляет огромный интерес, т.к. именно она обобщила многие базовые для философии политики и права понятия. Например, была предложена концепция: Россия как особая цивилизация, -обоснованием которой явились пространственный и этнокультурный критерии. Последователи евразийского мировоззрения пытались выработать политико-правовую идеологию России, сформированную на традициях, особенностях географического положения и исторического развития. Основополагающими моментами для них являлись православная традиция и негативное влияние европейской цивилизации на Россию [4, с. 476-477].
Все исторические периоды сближения России с Западом рассматривались евразийцами как некие (вынужденные) аномалии. И наоборот, всякое обращение к Востоку, Азии виделось им как шаг духовного и политико-правового самоутверждения. Так, «осевым временем» Руси, центральным парадигматическим моментом ее истории, когда идеальное и реальное как бы наложились друг на друга, например, для Н.С. Трубецкого является двухсотлетний период Московской Руси. Правовое пространство этого государства включало в себя весьма развитую, хотя и специфическую для западного стиля юридического мышления, конституционно-правовую традицию. «Московская монархия имела, разумеется, свою неписаную конституцию, однако эта конституция свое торжественное выражение имела не в хартиях и договорах, не в законах, изданных учредительным собранием... а в том чисто нравственном убеждении, что порядок, устанавливающий характер внешней мощи государства и его распорядителей. установлен свыше, освящен верою отцов и традициями старины» [5, с. 529].
Киевская Русь, к которой традиционно возводят истоки российской государственности и национального правового пространства, по мнению Н.С. Трубецкого, цивилизационно, культурно и геополитически не была в действительности «колыбелью» Руси; это не более чем одна из составляющих грядущего Русского Царства. Киевская Русь являлась лишь разновидностью восточноевропейского княжества, централизация которого оказалась сильно преувеличенной впоследствии, а интегрирующей политико-правовой и духовной идеи еще не существовало, т.к. последние, видимо, были заменены транслируемыми в тот период византийскими православными доктринами.
Как это ни парадоксально, но подлинно русское, евразийское государство возникло тогда, когда московские князья взяли на себя «татарскую геополитическую миссию». Именно московский вариант византизма (после краха Византии) становится доминирующей государственной идеологией, причем в органичном сочетании с государственным строем, частично заимствованным у монголов. Это и есть Московская Русь, евразийское государственно-правовое пространство, которое отличается от романо-германского мира, радикально противопоставлено ему [6, с. 10-11].
Двести лет Московской Руси - это двести лет собственно Руси идеальной, архетипической, строго соответствующей своей культурно-исторической, политической, метафизической и религиозной миссии. Конец же «идеальной Руси» совпадает с концом «Святой Руси», с расколом. Раскол - это точка разрыва светской России со Священной Русью [6, с. 12].
С воцарением Петра I начинается то, что в евразийской теории принято называть «романо-германским игом». Вместо «московского византизма» наступает англиканство, социально-правовые и религиозные ресурсы которого стали формировать новое, ранее не известное в России правовое пространство. Конечно же, не случайно романовский (точнее, имперский) период рассматривался евразийцами как сущностное отрицание московского этапа, сопровождавшееся известным внешним пародированием. И если Россия так и не стала восточным продолжением Европы, несмотря на все романо-германские политико-правовые проекты, то только благодаря народной стихии («устной политико-правовой традиции»), осторожно и упорно противостоявшей европеизации. Петербургский период (империя «петербургского стиля» - Н.Н. Алексеев) был для России катастрофическим.
Анализ евразийцами большевистской революции является особым, своеобразным. С одной стороны, сущность большевизма, по их мнению, состоит в подъеме народного духа. Они утверждали подлинно национальный характер революции как смутное, неосознанное, слепое, но отчаянное и радикальное стремление русских вернуться к временам, предшествующим «романо-германскому игу». В вопросе возвращения столицы в Москву евразийцы были полностью согласны с большевиками и считали это знаковым событием в отечественной истории. «В русской истории передача статуса столицы от Москвы Петербургу, как это ни парадоксально, - факт малопримечательный, маловыразительный и почти никак не отразившийся на ментальности Москвы. (...) Отдельная и хорошо знакомая тема - "Москва - Третий Рим". Невозможно представить Петербург в тоге "Третьего Рима". Дело не в утерянном средневековье, а в менталитете, заявленном и явленном в его истории» [7, с. 159, 163].
Вообще, евразийцы были традиционалистами, ориентированными на национальную систему культурных ценностей, самобытное правоинституциональное пространство. «Их отношение к праву проистекало из учета пространственных (цивилизационных) индексов» [4, с. 486]. И в этом отношении марксистская терминология большевиков была им чужда: западнический элемент в большевизме как следствие петербургской государственности - это негативная сторона, препятствующая развитию большевистского движения в полноценную русскую, евразийскую социально-экономическую и политико-правовую реальность.
В целом же основа евразийской философско-правовой методологии может быть рассмотрена через призму дифференциализма, т.е. отказа от присущих западному сознанию принципов универсализма. В основу евразийской правовой идеологии положен фундаментальный тезис, запечатленный в книге князя Николая Трубецкого «Европа и человечество»: «Европа отождествила свою политическую, ценностную, философскую, идеологическую и правовую систему с универсальной системой. Свой исторический путь она определила как путь, общеобязательный для всех сегментов человечества. И отождествление своего исторически и географически локального положения со всеобщим является основой того, что мы называем Западом». Ощутимая же в настоящее время многоплановая экспансия Запада сопряжена с отождествлением им своих исторических и географических особенностей с некими всегда «прогрессивными» и всегда «универсальными» критериями оценки правового, политического, экономического, религиозного и даже бытового развития иных народов. Это атрибут романо-германского и англосаксонского миров, возникший, скорее всего, после падения Византийской империи и окончательно укрепившийся в ходе освоения Нового Света, навязываемый атлантистским миром правовой (и иной) монизм с целью элиминации имеющего объективный характер и весьма прочные социокультурные основы правового плюрализма.
Пересмотр же западных ценностей в XXI в. представляется неизбежным, т.к. связан с самим развитием общества, его антропо-социетальной природы, системы взглядов на культурную природу, место и роль права в обществе. Г.Дж. Берман пишет: «Мысль, что западная традиция права в ХХ в. переживает кризис, равного которому еще не было, никак нельзя научно доказать. Это интуитивное ощущение. Я могу только засвидетельствовать, что я чувствую, что человек Запада находится в гуще беспрецедентного кризиса правовых ценностей и правовой мысли. Ставится под вопрос вся наша традиция права.» [8, с. 13]. Одной из причин этого состояния, очевидно, и является невозможность
простого «продавливания» западного правового мира в иные, чужеродные для него цивилизационные пространства (российское, арабское, китайское и др.).
Евразийцы правы в том, что очень долго Запад не ведет речь о цивилизациях, но только о цивилизации. Запад не рассматривает и культуры, но утверждает безусловную ценность культуры (в том числе и правовой) как западноевропейской или американской. Все же остальное есть не что иное, как «недокультура» и «недоцивилизация», которые нужно безальтернативно «двигать» в сторону культуры и цивилизации.
Напротив, фундаментальное значение евразийского типа правопонимания состоит вовсе не в отождествлении себя с неким «абсолютным критерием», но в постоянном поиске множества критериев оценки разных правовых пространств: «многомерный» подход к «многомирному» праву. Поэтому евразийство как способ познания правовой карты мира имеет прочные цивилиографические корни, например, некоторые созвучные евразийскому дискурсу философские интуиции можно найти у славянофилов и почвенников, у П.Я. Чаадаева и др.
Евразийцы, признавая колоссальный содержательный интерес западноевропейской цивилизации и западноевропейской правовой системы «римского образца», считали, что параллельно всегда существуют и иные правовые системы, имеющие оригинальную цивилизационную привязку и собственные критерии для оценки их прогрессивного развития. Выступая против однополярного правового мира, евразийцы утверждают, что плюралистическое правовое пространство возможно и даже необходимо, причем оно является исторически обоснованным на протяжении всей истории, вплоть до настоящего времени.
Литература
1. Философский энциклопедический словарь. М., 1989.
2. Гегель Г.В.Ф. Философия права. М., 1990.
3. Кант И. Сочинения: В 6 т. М., 1964. Т. 3.
4. Дугин А.Г. Философия политики. М., 2004.
5. Алексеев Н.Н. Современное положение науки о государстве и ее ближайшие задачи // Русский народ и государство. М., 1998.
6. Трубецкой Н.С. Наследие Чингисхана. М., 2000.
7. Уваров М.С. Архитектоника исповедального слова. СПб., 1998.
8. Берман Г.Дж. Западная традиция права: эпоха формирования. М., 1998.
