CC BY
80
Тимашова О.В.
Эволюция жанровых форм в прозе раннего А.Ф. Писемского и динамика жанровых форм в русской литературе 1850-х годов
В статье рассматривается эволюция жанровых форм в прозе раннего А.Ф. Писемского в контексте эволюции русской литературы 1850-х годов и позиции «молодой редакции» журнала «Москвитянин», членом которой он являлся. В связи с программнопародийной направленностью творчества Писемского 1850-1859 годов выделяются три основные жанра его малой прозы: повесть, новелла, рассказ. Устанавливаются их полемические истоки (повесть о «лишнем человеке», «светская» повесть, физиологический очерк, этнографический очерк). Формулируются индивидуальные жанровые особенности творчества писателя.
Ключевые слова: А.Ф. Писемский, «натуральная школа», «молодая редакция», индивидуальная жанровая система, повесть, новелла, рассказ.
Значение 1850-х годов в истории русской словесности - тема, привлекающая внимание, вызвавшая появление специального труда [6]. Ученые отмечают важность этого периода как переходного, когда «...литературные деятели обратились к оценке 40-х годов...» [10, с. 5], «...позитивные традиции ... развивались усваивавшими ее (натуральной школы.- О.Т.) опыт писателями, а устаревшие - преодолевались...» [9, с. 9].
В числе литературных дебютантов 1850-х гг., чья принадлежность к «школе» провоцирует полемику, выделим Алексея Феофилактовича Писемского (1821-1881). Если Н.С.Оганян [13, с. 93-102], И.П.Видуэцкая [10, с. 5] усматривали в нем «опоздавшего» в связи с цензурными запретами продолжателя натуральной школы - Е. И. Покусаев утверждал особое место Писемского среди «обличительной беллетристики» [20, с. 72]; Н.И. Пруцков убеждал, что, в сравнении с Писемским, «романы Тургенева и Гончарова 50-х годов... связаны с традициями... предшествовавшей эпохи» [23, с. 72]. В труде «Развитие реализма в русской литературе» Ю.В. Манн, отметив углубление психологизма («акцент передвигается на. внутренние “грозы”»), повышение самосознания героя и появление, таким образом, в прозе писателя третьей «точки зрения», наряду с извращенной общественной моралью и правотой повествователя в произведениях «натуральной школы» - выделяет повесть Писемского как новаторскую и переходную к 1860-м годам [11, I, с. 286].
Истоки вопроса восходят к критическим столкновениям вокруг Писемского, в связи с отстаиванием Н.Г. Чернышевским жизнеспособности «гоголевского направления», в полемике с А.В. Дружининым. Причем Чернышевский указывал на важность жанрово-композиционного строения для понимания образов и задач Писемского, поскольку у него «чувство выражается.смыслом целого произведения» [28, с. 72]. Напротив, А.В. Дружинин и Ап. Григорьев увидели в творчестве Писемского «независимость от критик» [5, с. 257], «прямое противодействие» «натуральной
65
школе» [4, с. 51-52]. Последний провозглашал, что сатирическо-разоблачительные образы Писемского следует рассматривать в рамках программы «молодой редакции» журнала «Москвитянин», направленной на «обличение личности» [7, с. 24].
По наблюдениям А.П. Могилянского, «...средствами комизма Гоголя Писемский хотел разделаться идеализацией образа Печорина...» [12, с. 34]. И.П. Видуэцкая отмечает, что в связи с «депоэтизацией романтических ситуаций» в раннем творчестве Писемского «превалирует остросюжетный жанр с обязательной романтической интригой», который она именует «повестью» [1, с. 42]. И. Иванов, Ю.М. Проскурина [21, с. 42] усложняли историко-литературную заслугу писателя: помимо подражателей Печорину, разоблачаемых и «натуральной школой», Писемский развенчивает претензии следующего поколения «героев времени» - «лишних людей», - которым свойственны «те же доблестные умыслы ...Но в уборе... не из демонических чувств, а.выспренных идеалов.» [8, с. 102]. Исследователь делает важную оговорку, что образы людей сороковых годов у Писемского «... более ответственные и. трагические», что сказывается и на «обстановке», т.е. жанровой дифференциации [8, с. 102-103].
Мы ставим задачей изучить индивидуальную жанровую систему Писемского, проследить, с опорой на отзывы современников, пути «преодоления» штампов «натуральной школы», его оригинальность и в то же время близость программе «молодой редакции» «Москвитянина».
У раннего Писемского мы различаем, обусловленные дифференциацией типов «байронического героя» и «лишнего человека», новеллу о провинциальном романтическом гении и повесть о «лишнем человеке», которую мы назовем «повестью с главным бездействующим лицом».
Анализ повестей 1850-52 годов: «Тюфяк», «Сергей Петрович Хозаров и Мари Ступицына. Брак по страсти» - показывает, что в основе их классическое для повести двухчастное деление[27, II, с. 173]. Двухчастное строение повести «Тюфяк» внешне копирует строение повести натуральной школы о столкновении личности и общества: от возвращения «лишнего человека» Павла Бешметева домой и до брака, от «превращения» [4, с. 67] его в усердного чиновника до смерти от алкоголизма. Переосмысление образов и конфликта привело к перестройке жанровой системы, что не осталось незамеченным рецензентами: «... Повесть (Писемского. - О.Т.) не есть в строгом смысле повесть...» [1, с. 17] и парировалось членами «молодой редакции», где Писемский печатался, - А.Н. Островским («У нас всё называется повестью...» [14, Х, с. 18-19]).
«Современник» традиционно возлагал ответственность за духовный крах героя на среду: «Случись Бешметеву жить в другом кругу общества, ...жизнь его.могла бы быть счастивейшею» [15, с. 149]. Другая часть рецензентов не в состоянии была поверить, что влияние среды не могло быть побеждено выдающейся личностью: «Тюфяк принадлежит к существам образованным....И такой человек . ничем не доказал присутствия воли!»
66
[2, с. 25-26]. Павел констатирует свое нравственное падение, на фоне незаурядных задатков: «Дал мне Бог ум..., родители употребили последние крохи на мое образование, и что же я сделал.? Женился и приехал в деревню. Для этого. достаточно есть и спать, чтобы вырасти, а потом ... умереть» [19, I, с. 456]. На вопрос: «Кто же вас заставлял.?» - герой отвечает формулой, составляющие и последовательность которой отвечают идейно-художественным мотивировкам Писемского: «Собственная глупость и неблагоприятная судьба» [19, I, с. 456].
Анализ предыстории героя позволяет установить усложнение авторской задачи: показать, как условия воспитания и требования среды накладываются на природные задатки. В программном послании «москвитян-ским» друзьям Писемский декларировал мысль о «психологической ложности» характеров, сформировавшихся только благодаря воспитанию, без учета «приврожденных наклонностей» [17, с. 35]. Слабость физического здоровья Паши Бешметева («все ожидали, что он. умрет») мотивирует его положительные душевные качества («ребенок был. тих, послушен и... добр» [19, I, с. 319]) и получает благоприятную почву в общественно детерминированных событиях (позорная отставка отца, после которой мальчик «почти никого не видал») [19, I, с. 319]. В результате синтеза врожденных качеств и неблагоприятного опыта формируется человек, испытывающий трудности в общении с внешним миром («боялся учителей и чуждался товарищей») [19, I, с. 319-320].
По той же формуле строится рассказ о детстве его антагониста Бахти-арова, также омраченном скандалом, вызванным неравным браком отца и «злопророчествами» родни [19, I, с. 448] о слишком бойком мальчике. Оба героя наметили себе высокие жизненные цели: робкий Павел «честолюбиво» мечтал о профессорской кафедре, небогатый «честолюбивый корнет» Бахтиаров «хотел попасть в...заветный круг» светского общества. Финал повести призван обмануть читательские ожидания: высокий герой, под влиянием обманутой, «упавшей с пьедестала» любви, стремительно деградирует; тогда как его двойник, под влиянием «онегинской» страсти, встает на путь морального возрождения. Нумерация глав и их названия у Писемского также несут повышенную идейную нагрузку. Параллелизм и, одновременно, контрастность обеих равных по числу глав частей повести позволяет доказать наш тезис об авторском сближении идейных антагонистов -Павла Бешметева-Тюфяка и его соперника, блестящего губернского «льва» Бахтиарова. Описанию детства Тюфяка в четвертой главе первой части соответствовала, согласно «москвитянской» нумерации, биография Бахтиа-рова в четвертой главе финальной части. Три главы носят одинаковые названия («Всякая всячина», «Опять всякая всячина»): шестая и девятая, а также вторая глава второй части (по журнальному варианту), т.е. двенадцатая по общей нумерации. В этих главах, формирующих ритм повести, бытовая рутина, «всячина»: житейские поступки сестры, тетки героя и
67
других, еще более далеких от него персонажей осуществляют и опрокидывают в прах семейное счастье Павла.
По ходу анализа И.И. Панаев указывал, что «в повести “Тюфяк” действующее лицо не Павел..., а Кураев, Перепетуя Петровна...- все, только не Бешметев» [15, с. 67] (курсив мой. - О.Т.). Но действия «толпы» увенчались успехом потому, что Павел на самом деле готов к браку. Таков подтекст кульминационной в первой части сцены объяснения Павла и Юлии, согласие которой он получил вопреки своим (и ее) ожиданиям [19, I, с. 347]. Молчание Павла в ответ на намеки и «горькие улыбки» можно истолковать не только как робость, но и нежелание осознать неприятную истину. Авторский комментарий моделирует, как следовало действовать в данной ситуации «молодому человеку, понимающему обращение с дамами»; и за ироническим тоном («Читатель. согласится, что. Павлу следовало бы отвечать таким образом: “Я остался потому, что. вы явились предо мною каким-то видением, которое сказало мне: останься.”» [19, I, с. 346-347] и т.д.) видно согласие с обычаями. А.Н.Островский в своей рецензии на «Тюфяка» подтвердил требование к «отделенной личности» подчиниться правилам общежития, признать и для себя обязательной «технику» «житейских отношений» [14, Х, с. 23-24].
Рецензенты увидели в повести Писемского неведомое дотоле в своей категоричности осуждение рокового бездействия «лишнего человека»: «.И только Павел остается виноват, ...что он ничего не делал». Самосознание, которым автор наделил Павла, распространяется на других персонажей. Интуитивными, «лавинообразными» [16, I, с. 162], по определению Д.И. Писарева, действиями общества по отношению к «тюфяку», при самоустранении героя, начинают управлять другие. Этим занимается (не всегда бескорыстно) ряд героев, из которых главное бездействующее лицо избирает медиатора, посредника. Православный взгляд на мир Лизы (сестры Павла) указывает выход в ситуации, которая с житейской точки зрения предстает безнадежной: «Ты должен ее исправить: на твое попечение она отдана Богом....Прошу тебя, - прости ее и не оставляй!» [19, I, с. 452-
453].
Но, стоит сестре на время удалиться, герой дает карт-бланш на устройство своей семейной жизни негодяю Кураеву-отцу, который неоднократно заставляет Юлию осуществить его собственную заветную мечту: «Поцелуй, Юлия: с женихом-то и надобно целоваться». В «зеркальной» сцене примирения супругов второй части повести ситуацию корректирует новогодняя бутылка шампанского. Эта первая в его жизни бутылка полностью меняет поведение застенчивого героя: «. Вино великое действие оказывает на человека» [19, I, с. 411]. Вино становится для Тюфяка универсальным посредником в общении с миром, после домохозяина-немца, заботливой тетушки, любящей сестры и услужливого тестя. Сначала оно помогает застенчивому юноше раскрыть чувства, а затем обнажить инстинкты.
68
Переложив на чужие плечи утомительные, стеснительные и даже приятные бытовые детали осуществления своих желаний, герой у Писемского не избегает ответственности; согласно философии «москвитян», реализация себя в быту и семье помогает герою времени создать образец нравственного «противодействия» негодяям - «общество вправе этого требовать» [14, с. 18].
В отличие от скупой на события психологической повести о падении мыслящей личности, в жанре приключенческой новеллы Писемского («M-г Батманов», «Фанфарон», «Красавец» из цикла «Русские лгуны») внешние интриги оттеняют духовную статичность персонажа. Призванная разоблачить притязания современных романтических «героев времени», новелла ставит его среди потока жизни, «состоящей из анекдотов», порою грязных. Законы жизни, которые он надменно игнорирует, мстят ему. Так реализуется пуант, в финале поражающий читателя и подтвержденный авторским патетическим выводом.
Исследователи отмечали перекличку образов «Печорин-Грушницкий» и «Батманов-Капринский», а также указывали, что сюжетная линия «Вера-Печорин-Мери» соответствует треугольнику «Наунова-Батманов-Бетси» [24, с. 63]. Подобная нарочитость свидетельствует о сознательной полемике, а не о подражании «Герою нашего времени». В «M-г'е Батманове» писатель обыгрывает особенности строения так называемого «светского» романтического повествования, где «театр, бал, маскарад ...оказываются типичным местом действия» [26, c. 10]. Писемский «сгущает» светскую атмосферу: в его новелле завязка происходит на балу, кульминация - на масленичном катании, развязка - на маскараде.
В отличие от идейного контраста Печорина и Грушницкого, внешняя несхожесть приезжего льва Батманова с местным «мелким авантюристом» Капринским оказывается обманчивой. Символично, что на маскараде Батманов принимает имя своего друга. Центральной писательской задачей (как впоследствии в новелле «Красавец») было показать, что романтической разочарованностью прикрывается убожество, как имущественное, так и духовное. «Герой нашего времени и его претенденты...очень любят женщин, общество и славу, но не показывают этого .», - писал автор [17, с. 35].
Помимо любовного, переосмысливается сопутствующий конфликт -тоже традиционный для «натуральной школы»: борьба Бетси за чувство, против навязываемого жениха. В финале героиня, разочаровавшись в низости Батманова, соглашается на устроенный матерью брак, заставляя их как бы поменяться ролями: «Как же Батманов? Он будет в отчаянии ...» [18, III, с. 207].
Развязка любовного конфликта происходит на маскараде, где соперницы, объединившись, посрамляют льва. Роковому герою пришлось отправиться в Сибирь, «управлять делами. пожилой и очень богатой вдовы купчихи». Здесь он «. ездит по городу на кровных рысаках и поит общество на убой шампанским». Обычное для новеллы Писемского заключи-
69
тельное авторское восклицание, проникнутое иронией, подчеркивает типичность такого исхода: «Чем, думаешь, не разрешалось русское разочарование!» [18, III, с. 216].
В отличие от «M-г'а Батманова», новелла «Фанфарон» имеет истоком другой устаревший, на взгляд писателя, жанр, - физиологический очерк. Устами старого исправника провозглашается физиология провинциального старого дворянства, поместного и обитателей уездных городов. Среди жизненных аксиом здесь главная - служба государева, где «... повымуштруют и порастрясут ... матушкины ватрушки...» [19, II, с. 365]. Вкусы и нравы мелкого дворянства близки народным. Винам, «что с золотыми да с серебряными головками, значит не нашенские» [19, II, с. 377] - помещики предпочитают домашние наливки, которые мастерски «подваривает» старая ключница.
Блестящий, как Батманов, нового типа помещик и «проприетер», племянник рассказчика Митенька, и в деревне осуществляет «прожекты»: завести «фабрики», взять «откупа», расширить «ярмонки» [19, II, с. 373]. Традиционное деревенское хлебосольство обретает у племянника утилитарные мотивы: «Могут случиться делишки по судам; лучше, как позакор-мишь» [19, II, с. 375]. В свою очередь, старомодный дядюшка не в состоянии постичь доходящий до цинизма практицизм: «.Это делалось. не от доброты: гостеприимства и радушья в нем совершенно не было.». Типическое в поведении Митеньки подчеркнуто: «Этаких господ. не один он на свете. Чего бы. должно совеститься - деньги .брать в долг и не платить, им ничего. А что, по-нашему, вздор: в старой .шинельке, .пройти по улице, так со стыда сгорит..» [19, II, с. 371].
Пренебрегший правилами благоразумия должен был полностью разориться. Отсюда рефренные восклицания Шамаева-старшего: «Фанфарон! Фанфарон!». Однако жизнь пореформенной России далека от логики. Дядюшка ошибся. Несмотря на очевидный жизненный провал, его ловкие речи убеждают больше чем дела; новатору-Митеньке доверяют возглавить новое капиталистическое предприятие - «акционерное общество». «. Он поправит и спасет его» [19, II, 398], - эти итоговые слова автора вновь проникнуты иронией.
Мастерство описаний языка, быта, поверий северной деревни, свойственное документальному жанру «Очерков из крестьянского быта» (1852-1856), отмечено исследователями [20, 25]. Этнографизм заявлен уже в первых строках очерка «Питерщик», указывающих не только губернию, куда «въехал» повествователь, но и чем «Чухломский уезд.отличается.от . других» [19, II, с. 213]. Нарочито очерковое сужение изображаемого находит продолжение в преамбуле каждого из очерков. В «Питерщике» история типичного мастерового предшествует повествованию о судьбе Клементия: «Жизнь почти каждого из них проходит одним обычным порядком»[19, II, с. 215]. Рассуждая о психологии «кликуш», одной из которых стала юная Марфа, знаток крестьянского бы-
70
та объясняет: «... Толкуют, что это от порчи делается, а господа... понимают, что это... притворство., а в самом деле.. - просто истерика, как и с нашими барынями бывает! Душа ведь тоже и у них есть!. Много я эдаких примеров видел...» (курсив мой. - О.Т.) [19, II, с. 255]. История жизни одного крестьянского парня, Клементия Матвеева, была положена в основу первого произведения; в следующем за ним «Лешем» -история одной крестьянской девушки, Марфы. Заключительным произведением цикла автор соединит мужчин и женщин, старых и молодых, в коллективном крестьянском портрете («Плотничья артель»).
Но каждое из трех произведений цикла поименовано Писемским «рассказом». Герои крестьянских произведений оказываются далеки от «примеров» и «обычных порядков». Судьбы Клементия, Петра и Марфы настолько индивидуализированы, что речь может идти только о рассказе. Не случайно в центре сюжета оказывается акт свободной воли - преступление, на которое идут герои: обман и подлог («Питерщик»), похищение по взаимному согласию («Леший»), наконец, убийство («Плотничья артель»). При этом в первом рассказе противоправное дело относится к прошлому героя, в «Лешем» - расследуется на наших глазах, в «Плотничьей артели» - знаменует финал.
Строго продуманному ритму трехчастного цикла соответствует «троичность» внутри каждого произведения, по формуле: 1+2. С тремя женщинами сталкивает «питерщика» судьба - из них две любимые. Трижды управитель пытается похитить Марфу - и дважды это ему удается и т. д. Если герои «дворянской» повести переживают моральное падение, персонажи «крестьянских» рассказов выстрадали нравственное возвышение и подлинную интеллигентность. Свидетельством не только страсти, но и благородства становится грешная любовь «питерщика» к барышне. Кле-ментий, скопивший состояние по копейке, жалеет Палагею даже после того, как убедился в ее корысти, и преодолевает естественное желание отнять подаренные наряды. Ему они достались дорогой ценою лжи и разорения, а ловкая барышня принесет их в приданое «благородному» жениху. Петр убивает Пузича не от собственной накипевшей злости, но спасая бессловесного Матюшку от побоев. Марфуша оберегает от заслуженной кары соблазнившего управителя.
Творчество Писемского 1850-х годов имеет сознательный пародийный характер: им переосмысливаются как отдельные произведения, так и классические жанровые формы «натуральной школы» (нравоучительный физиологический очерк, бытовая повесть «натуральной школы», этнографический очерк о крестьянине) и более ранние («светская» повесть).
Требования действий и нравственной ответственности от «высокого» героя, предъявляемое Писемским вслед за «молодой редакцией», привели к контрастности жанровых форм повести, новеллы и рассказа, «высокого» героя и типического персонажа: образованный герой обнаруживает непростительные слабости, тогда как рядовой персонаж необразованного сосло-
71
вия в жизненных испытаниях демонстрирует свою незаурядность. Отвращение высокого героя к сфере быта парируется двумя путями: возвращается внутренняя ценность повседневности, традиционному ритуалу и «счастью на избитых дорогах». Поскольку участие в бытовом ритуале неизбежно, бездействие героя «развязывает руки» персонажам второго плана (которые и занимают место центрального персонажа как в его жизни, так и в сюжете). Писемский индивидуально разрабатывает жанровые потенции классических жанров: двухчастное строение повести дополняет контрастность частей, при «зеркальном» сближении кульминационных сцен и повторяющихся глав каждой, вызывает появление персонажей-двойников, персонажей-медиаторов главного героя; трехчастность рассказа реализуется на макроуровне (цикл) и микроуровне (три испытания).
Творчески восприняв открытия «натуральной школы» 1840-х годов (изображение человека в неразрывной связи со средой и обстоятельствами жизни), - Писемский пошел дальше. Он не оторвал своих героев от «почвы», которая их породила, но потребовал учитывать и природные задатки, и случайности, неизбежные в судьбе каждого человека, и собственную волю, что привело к усложнению психологического рисунка.
Список литературы
1. Видуэцкая И.П. Психологическое течение в литературе критического реализма. Писемский // Развитие реализма в русской литературе: в 3 т. - М., 1973. - Т. 2. - Кн. 1. -
С. 90-124.
2. Б.п. [Галахов А.Д., Кудрявцев П.Н.]. Русская литература в 1850 году // Отеч. записки. - 1851. -Т. 74. - №№ 1-2. - Отд. V. - С. 120-149.
3. Виттакер Р. Аполлон Григорьев - последний русский романтик. - СПб.: Акад. проект, 2000. - 211 с.
4. Григорьев Ап. Русская изящная литература в 1852 году // Григорьев Ап. Литературная критика / под ред., вст. ст. и прим. Б.Ф. Егорова. - М.: Худ. лит-ра, 1967. -С. 41-111.
5. Дружинин А.В. Прекрасное и вечное. - М.: Современник, 1988. - 544 с.
6. Егоров Б.Ф. Борьба эстетических идей в России середины Х1Х в. - М.: Наука,
1982.
7. Егоров Б.Ф. А.Н.Островский и «молодая редакция» «Москвитянина» // А.Н. Островский и русская литература. - Кострома, 1974. - С. 21-26.
8. Иванов И.И. А. Ф. Писемский. - СПб., 1898.
9. Ломунов К.Н. Философские и эстетические основы «натуральной школы» // ’’Натуральная школа” и ее роль в становлении русского реализма: сб. статей / под ред. И.П. Видуэцкой. - М.: Nasledie, 1997.
10. Лотман Л.М. Реализм русской литературы 60-х годов Х1Х века. - Л.: Наука,
1974.
11. Манн Ю.В. Становление критического реализма // Развитие реализма в русской литературе: в 3т. - М., 1973.
12. Могилянский А.П. А.Ф. Писемский. Жизнь и творчество. - Л.: [б.и.], 1991.
13. Оганян Н. С. К вопросу оценки творчества А. Ф. Писемского русской литературной критикой // Науч. тр. Ереван. гос. ун-та, 1960. - Т . 70. - Вып. 7. - С. 93-123.
14. Островский А.Н. Полн. собр. соч.: в 12 т. М.: Искусство, 1973-1980.
72
15. Б.п. [Панаев И.] Обозрение русской литературы за 1850 год (Романы, повести, драматические произведения, стихотворения) // Современник - 1851. - Т. 25. - Отд. 3. -C. 34-74.
16. Писарев Д.И. Писемский, Тургенев и Гончаров // Писарев Д. И. Собр. соч.: в 4 т. - М.: Гослитиздат, 1955-56.
17. Писемский А.Ф. Письма / под ред. М. К. Клемана и А. П. Могилянского. -М.,Л.: Изд-во АН СССР, 1936.
18. Писемский А.Ф. Полн. собр. соч. - СПб.; М., 1895.
19. Писемский А. Ф. Собр. соч.: в 9 т. / под ред. А.П. Могилянского, подг. текста и примеч. М.П. Еремина. - М.: Правда, 1959.
20. Позднякова Н. А. Речевой портрет в творчестве А. Ф. Писемского (на материале произведений 50-х годов) // Вопросы русской литературы: Межведом. науч. сб. -Львов, 1977. - Вып. 1. - С. 76-83.
21. Покусаев Е.И. ’’Губернские очерки” М.Е. Салтыкова-Щедрина и обличительная беллетристика 1850-х в оценках Чернышевского и Добролюбова // Вестник Сарат. пед. ин-та. - 1940. - № 5. - С. 32-84.
22. Проскурина Ю.М. Стилевое своеобразие русской прозы середины Х1Х века. -Свердловск, 1983.
23. Пруцков Н.И. «Механизм» жизни и «механизм» романа // Пруцков Н. И. Мастерство Гончарова-романиста. - М., Л.: Изд-во АН СССР, 1962. - С. 70-80.
24. Пустовойт П.Г. А.Ф. Писемский в истории русского романа. - М.: Изд-во Моск. ун-та, 1969.
25. Смирнова Ю.А. Речевая структура образа героя-рассказчика в повестях и рассказах А.Ф.Писемского // Поэтика и стилистика. 1988-1990. - М., 1991. - С. 192-201.
26. Татарчук Е. П. Лермонтов и Бальзак. К проблеме формирования русской прозы // Русская словесность. - 2004. - № 2. - С. 20-26.
27. Теория литературы: в 2 т. / под ред. Н.Д. Тамарченко, В.И. Тюпы, С.Н. Бройтмана - М.: Academia, 2004.
28. Чернышевский Н.Г. Полн. собр. соч.: в 9 т. - М.: Худ. лит-ра, 1953.
Ипатова С.А.
Н.С. Лесков о лорде Редстоке, его вероучении и «великосветском расколе»
В статье анализируются публицистические выступления Н.С. Лескова в контексте дискуссии о проповеднической деятельности в России лорда Редстока, его вероучении, ставшем модным в петербургском аристократическом обществе.
Ключевые слова: Н.С. Лесков, Ф.М. Достоевский, Ю.Д. Засецкая, православие, редстокизм, сектантство, народная вера.
В аристократической аудитории Петербурга в великопостные дни на протяжении четырех зим (187-1878) осуществлялась «салонная миссия» -закрытая проповедническая деятельность новоявленного апостола английского пастора-евангелиста лорда Гренвиля Аугустуса Вильяма Вальдигре-ва Редстока (1833-1913). В ближайший круг непосредственных последователей его учения входили титулованные особы и приближенные царского
73
