CC BY
52
М. В. Копотев
Хельсинкский университет, Хельсинки
ЭВОЛЮЦИЯ РУССКИХ МАРКЕРОВ РЕНАРРАТИВА: СИНТАКСИС ИЛИ ЛЕКСИКА?1
1. Введение
В центре внимания настоящей работы находится одна из разновидностей эвиденциальности, а именно цитатив, или ренар-ратив (последний термин будет использоваться в дальнейшем). Не останавливаясь подробно на характеристике эвиденциальности и связанных с ним явлений (см. [Aikhenvald 2006]), напомню, что суть ренарратива состоит в указании на то, что передаваемая информация известна с чужих слов. Установлено, что в современном русском языке нет морфологических средств маркирования ренарратива, а наиболее типичными лексическими маркерами в письменной речи являются два класса частиц: 1) восходящие к единицам со значением сравнения, в том числе в составе сравнительной конструкции: якобы, как бы, типа/о и др.; 2) восходящие к глаголам речи в составе независимой, «вводной», клаузы: мол, де и др.
В статье анализируются единицы только второго класса и прослеживается их развитие от древнейших до современных русских текстов . Современные маркеры ренарратива (мол, -де, дес-
1 Автор работы выражает искреннюю благодарность за помощь и комментарии анонимным рецензентам, а также Т. Дайберу, Я. Кересты, Е. В. Маркасовой, Б. Ю. Норману, С. С. Саю и всем участникам обсуждения на семинаре по теории грамматики в Институте лингвистических исследований РАН (Санкт-Петербург).
Естественно, существует и множество других способов передачи чужой речи: прямое цитирование, пересказ [Grenoblel998]. В древнерусском языке существовала конструкция с яко recitativum [Collins 2001; Perelmutter 2009]. В современной русской коммуникации используются лексемы ах, вот, такой, особая просодия, жест «кавычки» [Bol-den 2004; Янко 2008; Левонтина 2010; Савчук 2011]. Все они остаются за пределами настоящей работы.
кать) отличаются друг от друга особенностями, которые хорошо описаны в научной литературе (обширная библиография в [Wie-тег 2008]). В настоящей статье они рассматриваются в более широком ряду единиц, которые отмечаются в (древне)русском языке . Таким образом, цель этой статьи не в том, чтобы описать отдельные отглагольные ренарративные частицы, а в том, чтобы проанализировать общую картину их развития, начинающуюся с отрыва словоформы от глагольной парадигмы и заканчивающуюся возникновением неизменяемой частицы. В начальной точке каждый конкретный случай представлен глаголом речи без зависимых актантов в составе сложного предложения, а в конечной — это уже лексикализованный маркер, синтаксически несогласованный, потерявший морфологические признаки и фонетически редуцированный. В статье собраны и проанализированы примеры, демонстрирующие ту или иную степень деформации глагольной лексемы. При этом достаточным считается выполнение одного или нескольких условий: отсутствие согласования, морфологическая неизменяемость, фонетическая редукция. Понятно, что между крайними точками, или «экстремумами», (глагольная форма — неизменяемый маркер) существует множество переходных случаев, так что провести четкую границу между исходными и модифицированными единицами далеко не всегда возможно.
Рабочая гипотеза, позволяющая обобщить эволюцию маркеров этого класса, состоит в том, что в (древне)русском языке существует конструкция, накладывающая определенные семантические, прагматические и просодические ограничения, которые приводят к схожим деформациям лексического материала, попадающего в эту конструкцию. Особенности конструкции будут подробно обсуждаться в разделе 3. Основные ее признаки таковы: 1) исходная клауза является частью бессоюзного сложного предложения, содержащего чужую речь, и состоит из глагольной вершины без зависимых; 2) исходная клауза занимает место в пределах первой синтагмы внутри чужой речи; 3) позиция глагольной вершины заполняется формами глаголов речи.
3 Здесь и далее «(древне)русский» означает древнерусский и русский языки в развитии.
Следует помнить, что в настоящем исследовании речь идет о динамическом процессе, в котором сложное предложение подвергается синтаксической переинтерпретации, клауза, состоящая из изолированной глагольной формы, утрачивает самостоятельность, а сама глагольная форма лексикализуется, превращаясь в частицу. Именно такие примеры, представляющие разные этапы этого процесса, представлены в разделе 2, в котором собран материал Х1-ХХ1 вв. Задача этого раздела — описание конкретных лексем, маркирующих чужую речь и находящихся на разных ступенях перехода в частицы. В разделе 3 представлена общая картина возникновения маркеров, а в разделе 4 кратко очерчивается типологический фон исследования. В заключительном разделе 5 обсуждается несколько более общих вопросов, в частности роль синтаксиса в выявленных изменениях.
2. Маркеры ренарратива по данным (древне)русских текстов
Прежде чем перейти к описанию материала, необходимо сделать несколько предварительных замечаний.
Первое. Маркеры ренарратива функционируют как в устном, так и в письменном дискурсе. Однако в письменную речь они проникают неравномерно и позже их появления в устной речи [Живов 1996: 13-68; Зализняк 2008а: 85-87]. Таким образом, письменные тексты не являются вполне надежным источником для исследования такого рода частиц. Однако другого материала у историков языка нет, поэтому приходится просто помнить о том, что эти данные заведомо неполны, а выводы, сделанные на их основе, могут быть представлены только в качестве гипотезы.
Второе. Для сбора примеров ХУШ-ХХ1 веков активно использовался Национальный корпус русского языка, для поиска древнерусских примеров были использованы материалы Регенс-бургского диахронического корпуса, сайтов gramoty.ru, www.bc-lib.ru/rus_letopisi, izbornyk.org.ua, www.vostlit.info; электронная версия «Библиотеки литературы Древней Руси» (lib.pushkin skijdom.ru); электронная коллекция «Русская литература от Нестора до Маяковского» (компакт-диск, DirectMedia) и, наконец, корпус, собранный автором статьи. Эти коллекции представляют материалы разных жанров: грамоты, летописи, светскую и цер-
ковную литературу, бытовые и деловые записи. Однако, несмотря на значительный набор текстов, настоящее исследование не может быть названо корпусным в строгом смысле слова. Во-первых, в силу разных форматов использованных корпусов и коллекций невозможно получить точные количественные данные. Во-вторых, даже при наличии сведений о количестве найденных единиц эти данные невозможно сравнивать в силу принципиальной количественной несбалансированности и жанровой несопоставимости подкорпусов. Так, древнейшей период истории русского языка представлен в основном летописями и грамотами, объем которых неизмеримо меньше, чем объем документов XVII-XVIII веков типа допросных листов или так называемых «сказок». Кроме того, изменение жанровых систем (древнерусской письменности характеризуется расширением сферы функционирования устных элементов в письменной речи, особенно в XVIII и в XX вв. (см. об этом подробнее [Живов 1996, 2005]). В этом смысле прямое сравнение частот некорректно по двум причинам: во-первых, из-за малого объема древнерусской выборки, а во-вторых, из-за существенной несбалансированности подкорпусов.
При невозможности прямого количественного анализа материала допустимо говорить об относительной хронологии явлений. Так, если единица устной речи X проникает в письменную форму раньше, чем единица Y, то можно предполагать большую степень ее освоенности в языке в момент этого проникновения. При этом установить точную дату вхождения единицы в язык не представляется возможным (см. обсуждение сходных методологических проблем, возникающих в связи с изучением «нового» вокатива [Даниэль 2009: 237-238]).
В (древне)русском языке можно выделить целый ряд лексических маркеров ренарратива. Все они являются производными от глаголов речи. Приведу полный список единиц : РЕЩИ: рече, речь, рьци; ДЕЯТИ ('сказать'): дЬеть, дЬе, дЬи, де; МОЛВИТИ: молъ, мль; СКАЗАТИ: де-сказать, дескать, дискать, скать; БАИ-ТИ: байт; ГОВОРИТИ: грит, гыт, грю, грят.
4 Все возможные графические варианты, по которым и осуществлялся поиск, не приводятся.
Ниже даны морфологические характеристики исходной глагольной формы, а также приведены примеры ранних и поздних фиксаций употребления производных частиц в указанных коллекциях текстов.
2.1. Рещи
2.1.1. Рьци. Форма повелительного наклонения единственного числа второго/третьего лица от глагола рещи уже в ранних древнерусских текстах выступает в смещенном значении, выражая, часто наряду с основным, и ренарративное значение. Так, в примерах (1)-(2) единица рци морфологически не согласована с субъектом5.
(1) Мьстиславъ же рече брату своему: «Господине, — рци, — брате, земляБожияи твоя(...)».
'Мстислав сказал брату своему: «Господин, мол, брат, земля Божья и твоя (...)»'. [Гал.-Волын. летопись в составе Ипатьевской (кон. XIII в.)]6
(2) ^в^щавши Ольга. и реч къ сломъ. аще тъ1 рьци такоже по-стоиши оу мене в ПочаинЪ шкоже азъ в Сюду то тогда ти дамь.
'Отвечая Ольга, так сказала послам: «Если ты, мол, так же побудешь у меня на [реке] Почайне как я в [заливе] Золотой рог, тогда дам тебе'. [Лаврентьевская летопись (кон. XIV века)]
Позже форма эта форма не встречается7.
5 Ср. близкий контекст, в котором рци употребляется в рамках ненарушенной структуры: Мьстиславъ же рече епископу брата своего: «Господине — рци— брате мой, я сего ци хотЬлъ, оже бы мнЬ искати твоейземлЪ по твоемь животЪ? [Гал.-Волын. летопись в составе Ипатьевской (кон. XIII в.)].
6 Здесь и далее тексты даны в орфографии источников, в ряде случаев упрощенной издателями текста (в частотности, раскрыты титла, опущен конечный ер, ять заменен на «е» и т. п.). В трудных случаях даны переводы, в том числе и принадлежащие другим исследователям.
Замечу, что во фрагменте из «Слова о полку Игореве»: крычатъ тЪлЪгы полунощы, рци лебеди роспущени можно предполагать дальнейшее развитие «глагольная форма ^ частица ^ союз» (ср. будь то ^
2.1.2. Рече. Эта частица восходит к форме третьего лица единственного числа старого аориста и встречается уже в самых древних письменных памятниках. Характерно, что в качестве маркера ренарратива лексикализуется именно старый аорист, который у большинства древнерусских глаголов довольно рано вытесняется новым (см. [Борковский, Кузнецов 1965: 270]). При анализе конкретных примеров часто затруднительно отличить аористную форму глагола речи от частицы со значением пересказа, особенно при отсутствии в контексте другой личной формы глагола говорения . Ср. примеры (3)-(5):
(3) Самь напсахь, и оконо тако молвьше: «ЦесаригородЬ, рече, толко вь лентьи станеть, коли мажеть и мюромь, а масломь, рече, не мазати»
'[Это] я сам написал, а он как будто так говорил: «В Царь-граде, мол, [новокрещеный] только полотенцем обернется, когда его мажут миром, а маслом, мол, не мазать»'. (перевод А. А. Зализняка [Зализняк 2008б: 273]) [«Вопрошания Кирикова» (сер. XII в.)]
(4) Он же мудр мудре и отвеща ми: не мощно есть, рече, того ни тебе улучити, ни мне написати.
'Он же мудрее мудрых отвечал мне: «невозможно, мол, того ни тебе понять, ни мне написать»'. [Письмо Епифания Премудрого к Кириллу Белозерскому (нач. XV в.)]
(5) Христос же, не токмо сребра, но и душю свою повелевает по братии положити. Больши бо тоя, рече, любве никто же не имать аще кто душю свою положит по братии своей. 'Христос же не только серебро, но и душу свою велит за братию положить. Никто, мол, не имеет более той любви,
будто). Ср. перевод Д. С. Лихачева: 'Кричат телеги в полуночи, словно лебеди преследуемые'.
8 Добавляет трудностей и то, что к формам 3 лица аориста в ранний древнерусский период могло прибавляться окончание -тъ [Борковский, Кузнецов 1965: 271], что приводило к омонимии форм аориста — презенса. Однако в исследованном материале не обнаружилось маркеров ренарратива в виде речеть.
чем тот, кто душу свою за свою братию положит'. [Соборное Уложение (1649 г.)]
Известно, что аористные формы выходят из живого употребления уже в ХШ-Х1У вв. . Позднее они встречаются лишь в контекстах стилизации, некоторые формы лексикализуются. Последнее, как отмечено выше, касается и формы рече: выпадая из парадигмы глагола, она становится маркером ренарратива. В качестве отдельной лексемы рече сохраняется, судя по собранным данным, до XVII — начала XVIII века (ср. [Старовойтова 1991]). При этом в примере (6) употребление уходящей из языка единицы поддерживается архаизированным контекстом:
(6) Апостол, разрушая мнение Коринфянов, о своих пастырях кичащихся, сказует, что дело пастырское имеет весь поспех и плод от самого Бога, в сердцах человеческих действую-щаго. Аз, рече, насадих, Апполлос напои, Бог же возрасти10. [Петр I. Регламент или устав духовной коллегии (1721 г.)]
Конечно, при этом нужно учитывать пассивное знание авторами церковнославянских текстов, в которых глагольная форма рече чрезвычайно частотна (третье место в частотном списке глагольных текстоформ, см. [Титов 2006]). В качестве обычного предиката в современных богослужебных текстах на церковнославянском языке ее можно встретить до сих пор. Ср. (7):
(7) Божественный свет осия жилище твое, преподобная, егда в час молитвы твоея Сама Пречистая Дева, пришедши к тебе со схимонахом Артемием, рече: Мне молись. [акафист святой преподобной Манефе Гомельской (конец XX в.)]
9 «Хотя аорист и употреблялся на севере позднее, чем на юге, некоторые факты северных, а именно — новгородских памятников XIII— XIV вв. и даже не только светских, оригинальных, но и церковных, говорят о начавшейся утрате его и от том, что встречающиеся случаи употребления являются остатками старины и не отражают живого говора этого времени» [Борковский, Кузнецов 1965: 294]; ср. также [Зализняк 2004: 142].
10 Цитируя церковнославянский текст Первого послания апостола Павла Коринфянам (Гл. 3), автор переключается на более архаичный регистр, используя его не только в самой цитате, но и при ее введении.
2.2. ДЪяти
2.2.1. ДЪетъ. Частица дЪетъ является по происхождению формой третьего лица единственного числа настоящего времени глагола дЪяти в значении 'говорить' . Подвергаясь постепенно редукции (дЪетъ ^ дЪи/ деи ^ де), она фиксируется в качестве маркера ренарратива с XV века, но особенно часто встречается с XVII века [Соболевскш 1907: 96].
(8) Суть же хитро сказающе, яко и другый св^тъ поведают бы-ти, и чюдно слышати их: да аще кто, дЬеть, в нашю вЪру ступить, то паки, умеръ, станеть, и не умрети ему в вЪки.
'И удивительное рассказывают, будто бы и другой свет есть — и чудно слушать их, — если кто, мол, перейдет в нашу веру, то по смерти снова восстанет, и не умереть ему вовеки'. (перевод О. В. Творогова) [Ипатьевская летопись (XV век)]
2.2.2. Деи/дей12. Частица деи/дей возникла как результат редукции частицы дЪетъ, формально совпавший с формой второго-третьего лица единственного числа императива. В истории русского языка это не уникальное явление: целый ряд исходно презенсных форм совпал при лексикализации с формами императива, например, благодарствуй; см. подробнее [Обнорский 1953: 170].
(9) реч бо дЬи Игорь помлноухъ азъ гр^,хъ1 свол пред Гсдмь Бмъ моимъ.
'Ибо сказал, мол, Игорь: «помянул я грехи свои перед Господом Богом моим»'. [Ипатьевская летопись (XV век)]
(10) Бил челом мне, царю и великому князю, пречистые Веденские Корнильева манастыря игумен Иасаф з братьею, была-
11 И. И. Срезневский выделяет дпетъ в отдельную словарную статью: «Неизменяющаяся глагольная форма, вставляемая в приводимую чью-нибудь речь» [Срезневский 1893: 802]. В СДЯ такого рода употребления отнесены к общей глагольной лексеме дЪяти [Аванесов
(гл. ред.) 1990: 172-173].
12
Поскольку четкое орфографическое размежевание и-й происходит только в XVII веке, конечный звук частицы точно определить невозможно.
дей за ними та деревня Комарова на оброке, и они-дей в той деревне поставили мельницу и двои жорновы. [Послушная грамота Ивана IV (14 июля 1567 г.)]
Материалы показывают, что постепенно частица деи/дей редуцируется до де. Приведу достаточно объемный текст начала XVII века (11), где употребляются обе формы в сходной функции. Он же является одним из последних по времени примером употребления частицы в форме деи.
(11) В нынешнем, государь, во 115-м году июня в 7-й день приехал в Корелу из Воскресенскаго погоста Городенского з заставы земец Офонко Филипов и сказывал нам, холопем твоим, приехал деи, государь, на рубеж из Выбора немчин Оллуй Пярсоль, а с ним два человека, а прошаетца де, государь, он в город Корелу, а сказывает де государь у себя из Выбора от Выборгского державца от Арвея Тенисова к нам холопем твоим лист. [Отписка к государю от Корельскаго воеводы о приезде шведскаго гонца и добытых у него сведениях (1607 г.)]
Самые ранние примеры использования формы де относятся к XVI веку13:
(12) Владыка рече: «богъ де тобя благословляет, гсдрь Псков взмеши без брани». [Пск. 3-я летопись (1510 гг.); цит. по: [Зализняк 2004: 182]]
(13) Царь же и великий князь нача повЪдати скорбъ свою и всего православнаго християнства, что недруг его крымской царь идетъ со многими людми и с великим нарядом: «А яз, де, многихъ своих воевод и людей послал к Казани». [Троицкая повесть о взятии Казани (XVI в.)]
Показатель де встречается вплоть до текстов XXI в., оформляясь через дефис (14) или в виде отдельной частицы (15):
13
Пример Рече же ей мамъки: «то де, госпожа наша Стратиговна (...)» из «Девгениева деяния» вв.) не может считаться корректным
в силу того, что «[п]амятник сохранился только в поздних списках, в которых первоначальный текст перевода, вероятно, подвергся существенной языковой и стилистической правке» [Лихачев (ред.) 1987: 115].
(14) Разве кто-то здесь говорил, что мы-де без греха? [Интернет-форум www.fontanka.ru/blog/17931.html (2007)]
(15) Марина сначала отвечала ему сквозь зубы — де, в пробку каждый может попасть. [А. Волос. Недвижимость // Новый Мир, № 1-2 (2000)]
Итак, показатель ренарратива, производный от глагола дЪяти, встречается в письменных текстах начиная с XIV века, сначала в форме дЪетъ, затем в форме деи/дей (возможно через форму дее, не зафиксированную ни разу), а начиная с XVII века — только в виде клитики (-)де.
2.3. Молвити
2.3.1. Молъ/млъ. Частица молъ могла восходить к форме третьего лица молвитъ, к форме императива молви и к форме причастия/усеченного перфекта молвилъ. По сохранившимся текстам нет возможности точно определить, какая форма была исходной. Первые надежные примеры относятся к концу XVII века:
(16) И я сопротив молыл (прости!): «{...). Не ведется, мол, то-во, еже другое камение полагати в говенной заход». [Прот. Аввакум. Послание игумену Сергию с «отцы и братией» (после 1675 г.)]
Зафиксирована и усеченная форма этой частицы — млъ:
(17) Пр1тхалъ я вечоръ къ нему. — Здравствуй, млъ, Егоръ. [Даль. В. И. Искушение. (1848)]
Как известно, этот показатель ренарратива используется до сих пор:
(18) Так что думай: или другого мужика ищи и с ним рожай, или втихаря забеременей от нормального, а своему скажи, мол, наконец-то получилось! [В. Стрельникова. Опять акробатика, милый? // «Даша», № 10 (2004)]
Существуют примеры, в которых к одному маркеру одновременно добавляется второй. При этом, по-видимому, частица -де — безударная клитика, а мол — более самостоятельная едини-
ца. В таких случаях двойного маркирования частица -де чаще оформляется через дефис с предшествующей лексемой.
(19) Есть-де, мол, украинская кинематография, есть грузинская, есть армянская, есть казахская. [М. Ромм «К вопросу о национальном вопросе» (сер. XX в.)]
(20) Таких незнающих людей легче всего убедить, что на «мелкие дела» адвоката, мол-де, приглашать не стоит. [Литературная газета, 27.11.2002]
2.4. Сказать
Примеры двойного маркирования мол-де позволяют перейти к обсуждению следующей единицы, которая в современном русском языке чаще всего представлена в виде дескать (от де сказать14; см [Виноградов 1999: 882-883]). Прежде всего, существующие диалектные материалы позволяют отметить варианты ренарративной частицы, производной только от инфинитива сказать: скат(ь)/скыть/? скыдь, см. соответствующие статьи в [СРНГ: тт. 37-38].
(21) Лидия, в Крещенье, дак надо, наверно, идти прорубь-то разрубить да чё, скат, купаться пойдём. [Крещение и святки, Архангельская область (1996)] (НКРЯ: диалектный подкорпус)
Многочисленные примеры употребления скать в функции маркера ренарратива представлены в текстах И. Ф. Богдановича (XVIII в.), однако они не могут считаться свидетельством естественного употребления в силу склонности этого автора к псевдостилизации :
14 Этот высокочастотный инфинитив регулярно подвергается фонетической редукции именно в лексикализованных дискурсивных маркерах:
(0 Надо скать / Натан Ефимыч Перельман и Лев Ароныч / упомянутый мною / они ровесники. [Е. Кийко. Беседа с музыкантом Л. Е. Гаккелем в студии радио «Петербург» // Радио «Петербург» (СПб), 2006] (НКРЯ: устный подкорпус)
15 «Он [Богданович] подогнал пословицы под правильные стихотворные размеры, а в затруднительных случаях вставлял псевдонародные 'скать', 'де' и т. п.» [Кулакова 1947: 347].
(22) Мед де-скать сладок, да киснет и мед
И беда-скать и грех на кого не живет. [Богданович И. Ф. Пословицы (1783)]
2.4.1. Де-сказат ь / дескат ь / дискат ь. Как отмечено выше, форма дескать, по-видимому, произошла путем соединения частицы де и инфинитива сказать, позже скать, близкой по типу к частице мол-де — в обоих случаях исторически более новый маркер усиливает старый, стершийся, используя тавтологию. Надо отметить, что это единственный маркер, в состав которого входит инфинитивная форма. Самые ранние примеры (уже с редуцированными формами) найдены в текстах конца XVI века:
(23) (...) как говорит Соломон: «Мудрый, дескать, жалеет души скотов своих, а глупый их бьет без пощады». [Курбский А. М. История о Великом князе московском (1573 г.)]
Позже встречаются как усеченные, так и неусеченные формы:
(24) (...) и он Конанко Дементьев про то де сказать подлинно не ведает, что де он Конанко брал тое руду подле тех ям (. ) [Отписка в приказ Большой казны П. Моложенинова (1680-1681гг.)]
(25) Правду говорят люди: в хорошее дт скать платье хоть пня наряди, так красавцем покажется. [Попов М. И. «Бур-лин слуга, отец и тесть» (1772 г.)]
(26) Мой седок как подымется да учнет ругаться: я, дискать, на тебя, разбойника, смотрителю пожалуюсь. [М. Н. Загоскин. Рославлев, или Русские в 1812 году (1830)]
Частицы дескать и де-сказать употребляются до настоящего времени:
(27) Тут опять приснилось, так я еще такая удивленная, врачам говорю, де-сказать, у меня же ребенку только два месяца, как же так? [Интернет-форум www.mnogodetok.ru. (2008)]
2.4.2. Скыдде /скыде /скыди / ?скыдь. Наконец, отмечу, что в русском языке, по крайней мере в диалектах, существуют варианты маркера, которые, вполне возможно, являются фонетическими вариантами отмеченного выше скать, производного от инфини-
тива сказать. Однако форма скыдде с ассимилятивным звонким [д] не исключает и этимологической связи с двойным маркером: скать-де. Однако данных об употреблении этого маркера так мало, что говорить о точной этимологии затруднительно.
(28) Катерине посланник доложил, что всех яицких казаков — жок [уничтожил], скыди, а оставил, скыди, уральски. [СРНГ, т. 38: 203; Урал, 1976]
2.5. Баить
2.5.1. Баит. Частица баит сохраняет связь с глагольной формой, которая встречается с конца XIX века по настоящее время, часто в стилизациях (29)-(30) . Следует обратить внимание на то, что в примере (29) употреблен и полнозначный глагол в форме прошедшего времени баил, и маркер ренарратива баит (последний, очевидно, не в значении настоящего времени).
(29) Да; нам баил сам пегий барин, что помещик, баит, огонь нарочно не хочет гасить. [Н. С. Лесков. На ножах (1870)]
(30) Стара, баит, слаба в силах, пора снохе, баит, в помощь мне, а там мы с батюшкой и стол княжеский вам передадим, вы править будете, да нашу старость покоить. [С. Фортунская. Повесть о Ратиборе, или Зачарованная княжна (2010)]
2.6. Говорить
2.6.1. Грит /гыт /грю/грят. Эти единицы, самые поздние по происхождению, в современном языке еще не оторвались от глагольной парадигмы, поскольку допускают согласование с субъектом. Зафиксированы формы грит, гыт (обе восходят к третьему лицу единственного числа), а также грю (первое лицо единственного числа), грят (третье лицо множественного числа). Их затруднительно отличить от обычного употребления глагола в соответствующей форме, часто единственным критерием оказы-
16 Не удалось собрать достаточно материала для достоверных выводов о наличии у частицы баю-бай ренарративного значения, хотя связь ренарратива с фольклорными текстами давно известна (см. [Wälchli 2000]). Обращает на себя внимание и обычно начальное положение этой частицы в русских колыбельных.
вается фонетическая редукция при сохранении морфологического согласования с контекстом . Они найдены в текстах конца XIX — начала XXI века:
(31) А они этак переглянулись и смеются... Дело было за ихним завтраком: блюдо почек и четверть на столе, всё по форме. «Кому же, — грят, — ехать?» «Это, — грю, — вам ближе знать, а французинка готова в полной форме». [Д. Н. Мамин-Сибиряк. Клад (1889)]
(32) Припасли, наработали. — Мы, гыт, голодны... — Дармоеды, сукины дети. [Артем Веселый. Россия, кровью умытая (1924-1932)]
(33) Я, грит, все душой желаю: смерти мгновенной или раны. [С. Данилюк. Рублевая зона (2004)]
(34) И повторил: — Грю, прям будто что-то держало! [Михаил Тарковский. Жизнь и книга // «Октябрь» (2002)]
3. Динамика изменений
Итак, собранные данные демонстрируют существование серии частиц, которые развиваются из конкретных морфологических форм глаголов речи. Прежде чем перейти к обобщению всего материала, проиллюстрирую изменения, происходящие в пределах одной группы, на примере перехода «глагол дтяти ^ частица -де».
Предложение (35) не является примером исследуемой конструкции и демонстрирует употребление глагола дЪяти в одном из своих базовых значений:
(35) Аще ли кто дЬеть: киянЪ исЪклъ (...).
'Если же кто скажет: «Киевлян истребил (...)»' [Ипатьевская летопись (XV век)]
17 ^
Ср., однако, словацкий язык, в котором ренарративная частица reku (исходно форма 1-го лица 'говорю') уже не требует согласования (Я. Кересты, устное сообщение):
(i) Volal som ich, a oni, reku, nemozu. 'Я звал их, и они, мол, не могут'.
В предшествующем контексте нет глагола речи, единственным маркером начала цитаты является согласованный с субъектом обычный предикат дЪеть 'скажет'. Пример (36) отличается от предыдущего.
(36) (...) чюдно слышати их: да аще кто, дЬеть, в нашю вЪру ступить (. ).
'(•••) странно слышать их: «если кто, де, перейдет в нашу веру (•..)»' [Ипатьевская летопись (XV век)]
Во-первых, в предшествующем контексте есть глагол слы-шати, вводящий чужую речь. Во-вторых, дЪеть не имеет зависимых и занимает позицию в пределах первой синтагмы внутри прямой речи . Этот пример иллюстрирует исходную ситуацию в процессе грамматикализации.
Заметной, но не единственной приметой начавшегося изменения оказывается фонетическая редукция, в результате которой у этого глагола исчезает флексия (37). Однако дело не сводится только к фонетическим преобразованиям: глагольная форма теряет морфологические признаки и синтаксическое согласование:
(37) (...) а сказывают [мн. число] что, деи, Смоленьска не до-шед, умеръ.
'(...) и говорят, что, де, не дойдя до Смоленска, умер' [Хожение за три моря Афанасия Никитина (XV век)]
Переход дЪяти ^ де продолжился в направлении дальнейшей фонетической редукции частицы, и не исключено, что он завершится ее полным исчезновением.
Обращу особое внимание на то, что процесс невозможно свести лишь к фонетическим изменениям, разрушающим флексию. Фонетического преобразования может и не быть (ср. рече) или оно может не затрагивать флексию (грит). Сохранение формального сходства с глагольной словоформой может, вероятно,
18 Перемещения в синтагму с глаголом речи перед прямой речью возможны, но исключительно редки:
(0 (...) рече бо дЬи Игорь помлноухъ азъ грЬхы свол.
'(...) ибо сказал, мол, Игорь: «помянул я грехи свои»' [Ипатьевская летопись (XV век)].
замедлять процесс грамматикализации, но важнее другое: исчезает финитная клауза, а сама словоформа выпадает из глагольной парадигмы. Ср. использование несуществующей в XV веке глагольной формы аориста, несогласованной по числу (38) или несогласованное употребление грит при сохранении сигнификанта флексии (39):
(38) Они же наипаче со многими слезами глаголюще: «Не подобно ти, —рече, — быти, отче, еже себЪ единому ползы сматряти». [Житие Никона Радонежского (XV в.); цит. по: Старовойтова 1991: 114]
(39) вдруг какая-то повестка такая лежит / в военкомат / там как бы явиться мужу её // я такой / ну звоню грит... типа говорю / вы знаете / этот человек он (э...э) моряк / сейчас в море. [Корпус «Один речевой день», файл: 0^28-16; доступен по адресу: model.org.spbu.ru]
Перейдем теперь к обобщенной картине развития маркеров. Таблица 1 показывает, как постепенно одни единицы вымываются из языка, и им на смену приходят другие.
Таблица 1. Хронология употребления частиц в (древне)русском языке
век частица XIII > > X £ X XVII XVIII X X й й
рьци X X
рече/речь X X X X X X X X
деет / деи / де X X X X X X X
сказать / дескать X X X X X X
мол / мл X X X X X
баит X X X
грит / гыт / грю / грят X X X
Как это часто бывает при анализе исторических данных, в материале имеются лакуны, существуют и сложности отражения устной речи в письменной передаче, что уже обсуждалось выше, см. раздел 2. Тем не менее собранные материалы позволяют сделать несколько выводов. Во-первых, как уже было показано,
внутри одного гнезда наблюдается движение к грамматикализации (изменение синтаксических свойств, отрыв от глагольной парадигмы и фонетическая редукция). Во-вторых, со временем наблюдается замещение одних единиц другими. Маркеры уступают друг другу место в определенной синтаксической позиции: в пределах первой синтагмы внутри прямой речи (см. примеры выше).
Конечно, существует заметное временное наложение и сосуществование нескольких единиц, но в целом в течение несколько веков одни частицы заменяются другими. Эта смена наблюдается и в современном русском языке, где разные частицы занимают разное положение на шкале «старое-новое», что противоречиво обсуждается в нескольких работах . Так, В. А. Плунгян считает:
Гипотеза о какой-то особой жанровой или стилистической отмеченности де и дескать как «устных», «просторечных» или «архаичных» элементов нашим материалом в целом не подтверждается [Плунгян 2008: 296].
Несколько иные выводы обосновывает Е. В. Маркасова [Маркасова 2009], которая сопоставляет данные НКРЯ и ответы современных школьников (опросы 2006-2009 гг.). По ее наблюдениям, частицы дескать и мол оказываются, соответственно, на первом и четвертом местах в предложенном ученикам обширном списке «вводных слов и словосочетаний», устаревших в современном русском языке [Маркасова 2009: 89]20. В итоге,
(...) суждения об архаичности включенных в таблицу вводных конструкций имеют право на существование, а наивные лингвистические суждения не настолько наивны, как казалось при первичном ознакомлении с анкетами [Маркасова 2009: 91]21.
19 Этот процесс не связан с судьбой производящих глагольных форм: частица -де существует в современном языке без всякой связи с исчезнувшим глаголом деяти, а частица рече исчезла из языка, несмотря на существование в современном русском языке, пусть и в виде архаизма, глагола речет.
20 Частица -де, естественно, не вошла в список вводных единиц, предложенных для опроса.
21 Надо отметить, что исследователи по-разному представляют релевантную выборку: В. А. Плунгян опирается на тексты авторов бо-
Если вступить на зыбкую почву прогнозов, то я склонен считать, что частица грит, появившаяся позже, сохранится в языке дольше, чем частица -де.
4. Типологический контекст
Таблица 2 обобщает представление о том, какие глагольные формы могли быть источниками для возникновения обсуждавшихся выше (древне)русских ренарративных частиц.
Таблица 2. Происхождение русских маркеров ренарратива
Императив рьци, ?молви
Инфинитив сказати (в составе де-сказати и др.)
Аорист (др.-рус. язык) рече
Прош. время (русский язык) ?молвил
Наст. время говорю /-ит /-ят, ?молвит22, дЪетъ
Русские частицы являются лексическими маркерами ренарратива, однако их связь с конкретными глагольными формами находит свои типологические параллели с грамматическими маркерами ренарратива в других языках [Храковский (отв. ред.) 2007]. Грамматические маркеры ренарратива ("reported evidence") обычно восходят к глаголам речи, которые в ходе грамматикализации чаще всего становятся суффиксами и частицами [Willet 1988; Aikhenvald 2006: 271-272]. Полное описание происхождения маркеров ренарратива в разных языках — вопрос будущих исследований, хотя в целом установлено, что и грамматикализованные, и лексикализованные способы диахронически чаще связаны с двумя глагольными зонами: аспектуально-временной и модальной [DeLancey 2001; Aikhenvald 200б]23.
лее старшего возраста, тогда как Е. В. Маркасова исследует языковую рефлексию более молодого и менее образованного поколения. Выводы Е. В. Маркасовой подкрепляет и дискуссия любителей языка: forum.gra
mota.ru/forum/read.php?f=1&i=19360&t=19353&v=f.
22
Глагол молвить является двувидовым, однако частица мол могла образоваться, очевидно, от формы несовершенного вида.
23
Ряд других, не связанных с глаголом, способов выражение эви-денциальности обсуждается в [Aikhenvald, Dixon 2003; Aikhenvald 2006].
Как показывает Таблица 2, русский язык идет по пути лек-сикализации спрягаемых форм глагола, чаще всего — форм настоящего времени несовершенного вида, что является не самым распространенным способом маркирования, однако находит свои параллели, особенно в западно-славянских языках (чешское pry изpraví, словац. vraj из vraviet' и reku riect,24).
Чаще всего в языках мира ренарратив (и эвиденциальность вообще) развивается из перфектных форм (болгарский [Lindstedt 1985; Levin-Steinmann 2004] и другие языки балканского языкового союза [Friedman 2003]; тюркские [Johanson 2003]; финно-угорские языки [Leinonen 2000; Lingüistica Uralica 2002] и др. [Козинцева 1994; Haan 2013; Aikhenvald, Dixon 2003]). Русский язык в этом отношении отличается от большинства языков мира. Возможная связь мол с усеченным перфектом, при всей привлекательности этого решения и наличии параллелей с болгарским языком, все же несостоятельна по двум причинам. Во-первых, фонетическая реконструкция мол из молвил возможна настолько же, насколько и из молвит и молви. Во-вторых, к моменту первой фиксации частицы мол формы на -л давно утратили связь с древнерусским перфектом. Оставляя этот вопрос открытым, я склонен считать, что эта частица образовалась скорее от формы настоящего времени несовершенного вида молвитъ.
Реже отмечается происхождение ренарратива из аористных форм (нганасанский и энецкий языки [Гусев 2007: 441]). Этот семантический переход находит аналогии и в русском материале (частица рече).
Образовавшаяся из формы императива частица рьци не находит широкой типологической поддержки в других языках, хотя изредка все же встречается (нганасанский язык [Кузнецова, Усенкова 2004]). Отмечу, что в более широкой перспективе формы с модальными значениями являются вторым по частоте источником маркеров эвиденциальности. В частности, так обстоят дела в некоторых самодийских языках, а также в абхазском [см. Haan 2013; Aikhenvald, Dixon 2003].
Отдельного комментария заслуживает частица, в состав которой втянулся инфинитив, — де-сказать/дескать. Типологиче-
Консультация Я. Кересты. См. еще [Wiemer 2008: 35].
ски зафиксирована довольно редкая возможность образования ренарратива из инфинитива, которая реализована в языке-изоляте пурепеча [Aikhenvald 2006: 118]. Однако в этом языке инфинитив в подобных функциях употребляется в качестве самостоятельной вершины. Русская частица развивается из синтаксической группы, в которой инфинитив скорее зависим, чем выступает самостоятельно. Таким образом, русские частицы де-сказать / дескать являются типологически редким, если не уникальным феноменом.
Говоря вообще, (древне)русские лексикализованные маркеры ренарратива находят некоторые параллели в других языках и связаны в целом с тем же набором глагольных значений. Однако нельзя сказать, что русский язык использует типологически наиболее популярные в этой области семантические переходы. Обращает на себя внимание и то, что набор исходных грамматических форм меняется: если изначально источником для образования маркеров служили модальная форма (императив) и аорист с семантикой законченного действия, то позже маркеры пополняются за счет форм настоящего времени. Это, по всей видимости, связано с перестройкой аспектуально-временной системы от древнерусского к русскому языку. В развитой системе древнерусских прошедших времен аористная форма была подходящим кандидатом для маркирования пересказа полностью законченного коммуникативного акта. Что касается образованной от императива частицы рьци, то она часто обозначала начало своеобразного будущего пересказа. В древнерусских текстах, особенно в летописях, рьци часто использовалась для маркирования сообщения, передаваемого принципалом другому принципалу через медиатора. Это было указание на необходимость пересказа в будущем. В современном русском языке развитая система прошедших времен утрачена, а для передачи действия в прошлом, происходящего как бы на глазах говорящего, идеально подходит настоящее время несовершенного вида в значении praesens historicum.
5. Заключительные замечания
А. Ю. Айхенвальд указывает, что существуют три возможности развития грамматических средств выражения ренарратива в языках мира:
1) Переинтерпретация биклаузальной конструкции с прямой или косвенной речью и с придаточным изъяснительным (...)
2) Переинтерпретация биклаузальной конструкции с прямой или косвенной речью, состоящей из двух смежных независимых клауз, одна из которых содержит глагол речи в качестве предиката (...)
3) Переинтерпретация придаточной изъяснительной клаузы с глаголом речи в качестве предиката (...) [Aikhenvald 2006: 272-273] (перевод мой. — М. К.).
Хотя в настоящей статье рассматривались лексические единицы, я стремлюсь показать, что они идут по тому же пути синтаксической переинтерпретации, отличаясь лишь неполнотой грамматикализации. В этом смысле исходные конструкции, из которых они развиваются, принадлежат ко второму типу, выделенному А. Ю. Айхенвальд. Говоря о начальной точке превращения глагольной формы в ренарративную частицу, можно сказать следующее.
Основным свойством исходных глагольных форм является их изолированное синтаксическое положение в составе сложного предложения: при них нет зависимых, и они не связаны союзной связью с другими клаузами в составе предложения. По сути, будучи вершинами клауз, они не имеют при себе зависимых.
Общим свойством всех образованных из глагольных форм частиц является то, что они тяготеют к началу фразы и являются клитиками. Для древнерусского периода этот вопрос детально обсуждается А. А. Зализняком [Зализняк 2009: 43-45]. Древнерусские частицы рьци, рече, де «входят в состав первой тактовой группы клаузы» [Зализняк 2008а: 24]. По А. А. Зализняку, эти частицы, производные от дЪяти и рещи, занимают шестой ранг или находятся между 5-6 или 6-7 рангами [Зализняк 2008а: 44] и относятся к слабым энклитикам, место которых может сместиться в результате действий «ритмико-интонационного барьера» [Зализняк 2008а: 264]. Более поздние по происхождению частицы тоже тяготеют к началу фразы . Это отмечает Л. Гренобль относительно частиц мол, дескать и грит:
25
Можно подобрать примеры и конечного расположения частицы: Ушел уже, дескать. Однако частица остается, тем не менее, в пределах первой синтагмы.
Обе частицы (мол и дескать. — М. К.) могут или предшествовать цитате, или размещаться после или до союза, или появляться после первой синтагмы. Иногда, впрочем нечасто, они появляются в других частях предложения [Grenoble 1998: 136] (перевод мой. — М. К. ).
И далее:
Она (частица грит. — М. К.) обычно находится в позиции клитики, предшествующей первому ударному слову [Grenoble 1998: 143] (перевод мой. — М. К.).
Как показал А. А. Зализняк, история развития древнерусских энклитик состоит в постепенном ослаблении действия закона Вакернагеля. В отличие от, например, чешского или сербского языков, где этот закон действует до сих пор, в древнерусском языке начиная с XIII века происходит распад этой системы: «выход из употребления и последующее полное исчезновение из языка существенной части древних энклитик» или «постепенное выведение начала фразы из сферы действия закона Вакернагеля с помощью ритмико-синтаксических барьеров» [Зализняк 2008а: 264-266]. Как следствие, тяготение к началу фразы у ренарратив-ных частиц сохраняется, хотя и не носит в современном русском языке характер закона и связано скорее с коммуникативной перспективой .
Фонетическая редукция является типологически характерной чертой грамматикализации, в частности и при возникновении эвиденциалиса:
Развитие всех типов эвиденциальности, как кажется, приводит к некоторой синтаксической и гораздо большим фонетическим сращению и редукции [Willet 1988: 79] (перевод мой. — М. К.).
Итак, суть процесса сводится к тому, что все описанные выше частицы возникли из конкретных морфологических форм глаголов речи, попавших в схожие ритмико-синтаксические ус-
26 Ср. замечание А. Н. Баранова относительно частицы -де: «Если де действительно функционирует как маркер коммуникативной организации смысла высказывания, то понятно, почему невозможны начальные и конечные употребления этой единицы: в этих случаях де оказывается за пределами актуального членения» [Баранов 1994: 121].
ловия, в результате чего они подверглись схожим семантическим и фонетическими деформациям, превратившись в частицы, маркирующие чужую речь. Однако возникает несколько вопросов.
Первый из них — можно ли в данном случае говорить о конструкции или достаточно описать лексемы как синонимическую группу. Современная теория грамматикализации исходит из предпосылки, что этот процесс представляет собой не изолированное изменение лексем, а развитие конструкций:
Грамматикализация — это процесс, ведущий от лексемы к грамматическому показателю. Определенное число семантических, синтаксических и фонологических процессов взаимодействуют при грамматикализации морфем и целых конструкций (курсив мой. — М.К.) [Lehmann 1982: x] (перевод мой. — М. К.).
Обычно исследуемые частицы описываются как серия квазисинонимов, которые обладают общим тривиальным и разными нетривиальными значениями. Для синхронного языкового среза с этим можно согласиться. Однако если учесть, что они регулярно образуются и исчезают в результате сходных поверхностных деформаций в сходных синтаксических условиях, то объяснение этой распределенной во времени синонимии надо искать в функции и месте единицы во фразе. Грубо говоря, все эти частицы попадают в своеобразный «синтаксический водоворот», в котором дискурсивные задачи требуют появления маркера, однако отсутствие контекстных синтаксических связей приводит к тому, что полноценная синтаксическая конструкция, в которой могла бы развиться новая грамматическая форма, не образуется. Конкретные глагольные формы занимают это положение, но постоянно «вымываются», превращаясь в аффиксоиды или исчезая вовсе .
27
Схожую ситуацию можно наблюдать в истории нового русского вокатива [Даниэль 2009]. Отсутствие синтаксических связей (ср. *Дорогой Миш) не позволяет сформироваться полноценной конструкции. Отсюда нестабильность самой конструкции и отсутствие у словоформ диахронической связи со старым вокативом (новый вокатив — редкий для морфологии случай, когда падежная форма не имеет никакой связи с предшествующими ей формами). К этому добавляется частотность и бытование этих форм в диалоге.
Почему же в (древне)русском языке не происходит полной грамматикализации ренарратива ? Напомню, что стандартный путь грамматикализации состоит в переходе:
полнозначная лексема > служебное слово > клитика > морфема
[Hopper, Traugott 2003: 7].
В нашем случае частицы останавливаются на последнем шаге: переход клитики в морфему не происходит.
По-видимому, грамматикализация оказывается незавершенной потому, что меняются параметры конструкции. Я полагаю, что самым существенным обстоятельством, препятствующим грамматикализации, стало ослабление действия закона Ва-кернагеля, так что место клитики перестало быть синтаксически релевантным. Если древнерусские частицы занимали в структуре фразы строго определенное положение, то современные могут свободнее перемещаться внутри ее.
Кроме того, при передаче чужой речи, в силу самой ее природы, сложно гарантировать появление какой-то конкретной части речи. Эти частицы фонетически присоединяются к разным частям речи, не обладая строгой дистрибуцией, что в свою очередь делает невозможным стандартный итог грамматикализации — возникновение аффикса, присоединяющегося к определенной части речи. Это обстоятельство связано с действием хорошо известного принципа: широкий выбор переменных, включенных в конструкцию, ведет к идиоматизации на грамматическом уровне (к появлению новой морфемы или синтаксической конструкции), малый выбор из ограниченной лексической группы ведет к идиоматизации на лексическом уровне (лексикализа-ции), что мы наблюдаем и в нашем случае.
Наконец, отмеченное выше постоянное обновление единиц тоже препятствует грамматикализации хотя бы одной их них. Так, конкуренция в современном русском языке квазисинонимов мол, де, грит существенно осложняет превращение любого из них в аффикс. Это обстоятельство возвращает нас к началу статьи и открывает перспективу для будущих исследований: конкуренция «глагольных» маркеров ренарратива с маркерами, восходя-
28 Л. Гренобль, впрочем, считает, что дескать и мол — настоящие грамматикализованные маркеры эвиденциальности.
щими к сравнительным союзам в составе сложноподчиненного предложения. В древнерусском языке ренарративные конструкции и маркеры употреблялись регулярно и были достаточно четко разделены . Так например, конструкция с яко recitativum входила в сложноподчиненное предложение и не пересекалась с маркерами рьци или рече в бессоюзном предложении. В современном русском языке частицы, связанные со сравнительными конструкциями (якобы, как бы, типа/типо), могут употребляться в общем и целом в тех же контекстах, что и «глагольные» маркеры (мол, дескать), хотя они и обладают определенными отличиями [Летучий 2008; Daiber 2010]30.
Итак, в (древне)русском языке можно выделить «слабую» ренарративную конструкцию, которая характеризуются следующими свойствами: 1) клауза является частью бессоюзного сложного предложения, содержащего чужую речь; 2) по умолчанию клауза занимает место в пределах первой синтагмы внутри чужой речи ; 3) клауза состоит из финитной группы, представленной глагольной вершиной без зависимых; 4) место глагольной вершины заполняется формами глаголов речи с определенными ограничениями на семантику морфологической формы; 5) прагматическая функция конструкции заключается в маркировании чужой речи.
Эта конструкция, или по крайнее мере синтаксическая позиция, так долго сохраняется в языке, поскольку опирается на востребованную и достаточно жестко заданную дискурсивную стратегию: маркировать чужую речь минимально доступными средствами. Наличие именно этих особенностей объясняется набором простых обстоятельств. Verba dicendi — наиболее подхо-
29 ^
Эта разница исходных синтаксических условий еще нуждается в изучении, но предварительно можно сказать, что первые реализовыва-ли первую возможность из выявленных А. Ю. Айхенвальд, а вторые — вторую.
30 Ср., однако: Я, мол, завтра позвоню vs. *Я якобы завтра позвоню (пример из [Гусев 2007]). Томас Дайбер ставит под вопрос наличие эвиденциальности у ряда рассмотренных в настоящей статье частиц РаШег 2010].
31 тт
Для древнерусского языка это носит характер закона, для современного русского — тенденции.
дящие кандидаты для ввода цитаты. Начало предложения в русском языке — естественная позиция для обозначения начала чужой речи. Безударность — часто встречающаяся особенность вспомогательных дискурсивных единиц. Слабой эта конструкция является потому, что она не способна сохранить синтаксическую самостоятельность: заполняясь лексическим материалом, она неизбежно растворяется в предложении, а глагольная лексема теряет свои свойства.
Литература
Аванесов (гл. ред.) 1990 — Р. И. Аванесов (гл. ред.) Словарь древнерусского языка XI-XIV вв. Т. III. М.: Рус. яз., 1990. Баранов 1994 — А. Н. Баранов. Заметки о ДЕСКАТЬ и МОЛ // Вопросы
языкознания 4, 1994. С. 114-124. Борковский, Кузнецов 1965 — В. И. Борковский, П. С. Кузнецов. Историческая грамматика русского языка. М.: Наука, 1965. Виноградов 1999 — В. В. Виноградов. История слов. М: Институт русского языка им. В. В. Виноградова РАН, 1999. Гусев 2007 — В. Ю. Гусев. Эвиденциальность в нганасанском языке //
B. С. Храковский (отв. ред.). Эвиденциальность в языках Европы и Азии. Сб. статей памяти Н. А. Козинцевой. СПб: Наука, 2007.
C. 415-444.
Даниэль 2009 — М. А. Даниэль. «Новый» русский вокатив: история формы усеченного обращения сквозь призму корпуса письменных текстов // К. Л. Киселева, В. А. Плунгян, Е. В. Рахилина, С. Г. Татевосов (ред.) Корпусные исследования по русской грамматике. М: Пробел, 2009. С. 224-244. Живов 1996 — В. М. Живов. Язык и культура в России XVIII века. М:
Языки славянской культуры, 1996. Живов 2005 — В. М. Живов. Язык и революция. Размышления над старой книгой А. М. Селищева // Отечественные записки 2, 23, 2005. С. 175-200.
Зализняк 2004 — А. А. Зализняк. Древненовгородский диалект. М: Языки славянской культуры, 2004. Зализняк 2008а — А. А. Зализняк. Древнерусские энклитики. М: Языки
славянской культуры, 2008. Зализняк 2008б — А. А. Зализняк. «Слово о полку Игореве»: Взгляд
лингвиста. М.: Языки славянской культуры, 2008. Козинцева 1994 — Н. А. Козинцева. Категория эвиденциальности (проблемы типологического анализа) // Вопросы языкознания 3, 1994. С. 92-104.
Кузнецова, Усенкова 2004 — Н. Г. Кузнецова, Е. В. Усенкова. Категория эвиденциальности в нганасанском языке // Lingüistica Uralica 1, 2004. С. 28-39.
Кулакова 1947 — Л. И. Кулакова. Богданович // История русской литературы: В 10 т. Т. IV: Литература XVIII века. Ч. 2. М. — Л.: Изд-во АН СССР, 1947. С. 342-352.
Левонтина 2010 — И. Б. Левонтина. Пересказывательность в русском языке // А. Е. Кибрик (гл. ред.). Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии: материалы Международной конференции «Диалог» (Бекасово, 26-30 мая 2010 г.). М.: Изд-во РГГУ, 2010. С. 284-288.
Летучий 2008 — А. Б. Летучий. Сравнительные конструкции, ирреалис и эвиденциалис // B. Wiemer, V. A. Plungian (Hrsg.). Lexikalische Evidenzialitats-Marker in slavischen Sprachen [Wiener Slawistischer Almanach, Sonderband 72]. München: Sagner, 2008. S. 215-237.
Лихачев (ред.) 1987 — Д. С. Лихачев. Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 1. XI — пер. пол. XVI вв. Л.: Наука, 1987.
Маркасова 2009 — Е. В. Маркасова. «Я не употребляю древние вводные слова» (о судьбе вводных конструкций в русском языке последнего десятилетия) // I. Lunde, M. Paulsen (eds.). From Poets to Pa-donki: Linguistic Authority and Norm Negotiation in Modern Russian Culture. Bergen: University of Bergen, 2009. P. 80-97.
Обнорский 1953 — С. П. Обнорский. Очерки по морфологии русского глагола. М.: Наука, 1953.
Плунгян 2008 — В. А. Плунгян. О показателях чужой речи и недостоверности в русском языке: мол, якобы и другие // B. Wiemer, V. A. Plungjan (Hrsg.). Lexikalische Evidenzialitats-Marker in slavischen Sprachen [Wiener Slawistischer Almanach, Sonderband 72]. München: Sagner, 2008. S. 285-311.
Савчук 2011 — С. О. Савчук. Местоимение такой в функции маркера чужой речи в устном высказывании // А. Д. Шмелев (ред.). Вопросы культуры речи. М.: АСТ-Пресс книга, 2011. С. 36-43.
Соболевскш 1907 — А. И. Соболевскш. Лекцш по исторш русскаго языка. М.: Университетская типография, 1907.
Срезневский 1893 — И. И. Срезневскш. Матерiалы для словаря древне-русскаго языка. Т. I. Ч. 1. СПб., 1893.
СРНГ — Словарь русских народных говоров / под ред. Ф. П. Филина, Ф. П. Сороколетова, С. А. Мызникова. М.; Л.; СПб.: Наука, 1965.
Старовойтова 1991 — О. А. Старовойтова. История формы «рече», функционирующей в роли ввода прямой речи в древнерусских текстах // Г. А. Николаев (ред.). История русского языка: Лекси-
кология и грамматика. Казань: Изд-во Казанск. ун-та, 1991. С. 110-116.
Титов 2006 — В. Титов. Частотный словарь церковнославянских словоформ, 2006. (http://orthdict.narod.ru)
Храковский (отв. ред.) 2007 — В. С. Храковский (отв. ред.). Эвиденциальность в языках Европы и Азии. Сб. статей памяти Н. А. Козин-цевой.СПб.: Наука, 2007.
Янко 2008 — Т. Е. Янко. Интонационные стратегии русской речи в сопоставительном аспекте. М.: Языки славянской культуры, 2008.
Aikhenvald 2006 — A. Y. Aikhenvald. Evidentiality. Oxford: Oxford University Press, 2006.
Aikhenvald, Dixon (eds.) 2003 — A. Y. Aikhenvald, R. Dixon (eds.). Studies in Evidentiality. Amsterdam: John Benjamins, 2003.
Bolden 2004 — G. Bolden. The quote and beyond: defining boundaries of reported speech in conversational Russian // Journal of Pragmatics 36, 6, 2004. P. 1071-1118.
Collins 2001 — D. E. Collins. Reanimated voices: speech reporting in a historical-pragmatic perspective. Amsterdam — Philadelphia: John Benjamins, 2001.
Daiber 2010 — T. Daiber. Quotativmarker im Russischen (типо/типа) // Zeitschrift für Slawistik 55, 1, 2010. S. 69-89.
DeLancey 2001 — S. DeLancey. The mirative and evidentiality // Journal of Pragmatics 33, 2001. P. 369-382.
Friedman 2003 — V. Friedman. Evidentiality in the Balkans with special attention to Macedonian and Albanian // A. Y. Aikhenvald, R. Dixon (eds.). Studies in Evidentiality. Amsterdam: John Benjamins, 2003. P. 189-218.
Grenoble 1998 — L. A. Grenoble. Deixis and information packaging in Russian discourse, Amsterdam — Philadelphia: John Benjamins, 1988.
Haan 2013 — F. de Haan. Coding of Evidentiality // M. S. Dryer, M. Haspelmath (eds.). The World Atlas of Language Structures Online. (wals.info/feature/description/78)
Hopper, Traugott 2003 — P. J. Hopper, E. Traugott. Grammaticalization. Cambridge: Cambridge University Press, 2003.
Johanson 2003 — L. Johanson. Evidentiality in Turkic // A. Y. Aikhenvald, R. Dixon (eds.). Studies in Evidentiality. Amsterdam: John Benjamins, 2003. P. 273-290.
Lehmann 1982 — C. Lehmann. Thoughts on Grammaticalization: A Programmatic Sketch [Arbeiten des Kölner Universalien-Projekts 48]. Cologne: Universität zu Köln, Institut für Sprachwissenschaft, 1982.
M. B. Konomee
Leinonen 2000 — M. Leinonen. Evidentiality in Komi Zyryan // L. Johanson, B. Utas (eds.). Evidentials. Berlin: Mouton de Gruyter, 2000. P. 419440.
Levin-Steinmann 2004 — A. Levin-Steinmann. Die Legende vom bulgarischen Renarrativ. Bedeutung und Funktion der kopulalosen /-Periphrase [Slavistische Beiträge Bd. 437]. München: Otto-SagnerVerlag, 2004.
Linguistica Uralica 2002 — Linguistica Uralica 2, 2002.
Lindstedt 1985 — J. Lindstedt. On the semantics of tense and aspect in Bulgarian. Helsinki: Yliopistopaino, 1985.
Perelmutter 2009 — R. Perelmutter. Pragmatic Functions of Reported Speech with jako in the Old Russian Primary Chronicle // Journal of Historical Pragmatics 10, 1, 2009. P. 108-131.
Wälchli 2000 — B. Wälchli. Infinite predication as a marker of evidentiality and modality in the languages of the Baltic region // Sprachtypologie und Universalienforschung 53, 2, 2000. P. 186-210.
Wiemer 2008 — B. Wiemer. Lexikalische Markierungen evidenzieller Funktionen: zur Theoriebildung und empirischen Erforschung im Slavi-schen // B. Wiemer, V. A. Plungjan (Hgs.). Lexikalische Eviden-zialitätsmarker im Slavischen. S. 5-49.
Willett 1988 — T. Willett. A cross-linguistic survey of the grammaticization of evidentiality // Studies in Language 12, 1, 1988. P. 51-97.
