CC BY
93
ИСТОРИЯ ЖУРНАЛИСТИКИ И КРИТИКИ
УДК 82:111.852
Анна Аркадьевна Журавлева
Челябинский государственный университет
ЭВОЛЮЦИЯ ОЦЕНКИ ТВОРЧЕСТВА И. С. ТУРГЕНЕВА ВДОРЕВОЛЮЦИОННОЙКРИТИКЕД. С. МЕРЕЖКОВСКОГО: ОТПИСАТЕЛЯ-СИМВОЛИСТА К «ГЕНИЮ МЕРЫ»
И «ВСЕМИРНОМУ ПОЭТУ ВЕЧНОЙЖЕНСТВЕННОСТИ»
В статье исследуется эволюция взглядов Мережковского на творчество Тургенева с 1893 по 1917 годы в контексте идейной эволюции критика. Интерпретация творчества Тургенева проходит через три ее основных этапа - символистское прочтение (писатель-символист, «волшебник слова»: «Памяти Тургенева», 1893), религиозно-философский или «неохристианский» период (христиански односторонний художник: «Пушкин», 1896) и общественно-религиозный период («гений меры», идеальный художник: «Тургенев», 1909; амбивалентный писатель, представитель «женской линии» русской литературы: «Поэт вечной женственности», 1917). Анализируется и сопоставляется разветвленная система антитез критических исследований Мережковского, с помощью которой формулируются важнейшие авторские идеи.
Ключевые слова: Д. С. Мережковский, И. С. Тургенев, литературная критика, эволюция, символизм, система антитез, концепция, русская классика.
Тургеневская тема в творчестве Мережковского началась с ранней статьи «Памяти Тургенева», которая была написана к десятилетию со дня смерти писателя и опубликована в «Театральной газете» в Санкт-Петербурге в 1893 году. «Быть может, самое главное в нем
- мысль о народности Тургенева и о том неоценимом вкладе, который был внесен им в дело освобождения русского крестьянина»1,
- пишет С. Поварцов, акцентируя внимание на народнической «закваске» Мережковского. Однако этим далеко не исчерпывалась оценка молодого критика. Уже в этой ранней работе видно стремление представить Тургенева как преемника, продолжателя Пушкина: Тургенев, как и Пушкин, с «безукоризненным совершенством» владел «гением русского языка» и любил великую многовековую западную культуру, преклонялся, оставаясь верным завету Пушкина, «перед каждым прекрасным и могучим явлением всемирно-человеческого духа»2.
В Тургеневе, согласно Мережковскому, гармонично сочетаются три великие противоположности:
1) русская самобытность (славянофильство) и западная культура (западничество). В рамках этого противоположения-соединения дан портрет Тургенева: «это лицо старого русского
крестьянина, только облагороженное и утонченное высокой культурой»;
2) любовь к красоте и любовь к народу: «Тургенев - эстетик», «вселенная представляется ему прежде всего бесконечною красотою», но «красота не мешала ему любить народ и делать благо»;
3) вера и знание: «Разлагающий ум его проникает в страшную сущность мира. А между тем сердце поэта, несмотря на все доводы разума, неутомимо жаждет чудесного и божественного». Из этой противоположности в творчестве писателя рождается противоречие: «красота мира (любовь) - смерть (ненависть)».
В этой оценке Мережковского мы находим первую попытку взглянуть на Тургенева с точки зрения зарождающегося символизма, для эстетической концепции которого было характерно воспевание красоты, которая и есть чудесное, божественное, бессмертное: «Он вечно будет творить в живой душе людей чудо красоты, чудо бессмертия»3. По тонкому наблюдению 3. Минц, культура становится для Мережковского «третьей реальностью», которая важнее второй (эмпирической) и первой (божественной идеи)4. Поэтому для символиста вымышленная действительность более реальна, чем подлинная: «Чудесное», недоступ-
но прекрасное Тургенева «в некотором смысле более действительно, чем все, что есть!»5. Ме-режковский-символист находит у Тургенева и ненависть к утилитарной теории в искусстве, против которой в эти годы выступал он сам, -и прежде всего в книге-манифесте 1893 года, где он также размышлял о необходимости соединения веры и знания, сердца и разума и др.
Одной из главных мыслей очерка «Памяти Тургенева», по нашему мнению, стала дума о Тургеневе как о писателе, соединяющем Россию и Запад, русскую культуру и западную культуру. «Тургенев - истинный европеец, одно из самых крепких и драгоценных звеньев той великой цепи, которая связывает нас, русских, с жизнью человечества. Он один из первых открыл удивленному Западу всю глубину, всю прелесть и силу русского духа»6. Этот взгляд на писателя критик развивал в последующих критических работах об этом «вечном спутнике».
Развитием, углублением символистского взгляда на Тургенева представляется нам оценка писателя в книге-манифесте Мережковского «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы», где Тургеневу посвящено несколько страниц. Здесь Тургенев предстает как писатель глубоко национальный и в то же время как художник-импрессионист, «волшебник слова», поэт, воспевающий русскую природу. В этой работе идея «Тургенев -продолжатель дела Пушкина» получает дальнейшее развитие. Творчество Тургенева теперь обосновывало один из тезисов утверждаемой Мережковским теории символизма - о «расширении художественной впечатлительности»: вслед за Пушкиным Тургенев расширял пределы русского понимания красоты.
Помимо высказываний о писателе в книге-манифесте, Мережковский посвятил его творчеству несколько страниц и в очерке «Пушкин» (1896). Нежная прелесть языка Тургенева, его понимание героического дела Петра, отсутствие в нем славянофильской гордости Достоевского и преклонение перед западной культурой - все эти качества могли бы обеспечить Тургеневу место законного наследника пушкинской гармонии. Однако это сходство с Пушкиным обманчиво, ученик отошел от своего учителя.
Мережковский находит в творчестве писателя «чувство усталости и пресыщения всеми культурными формами». Язык Тургенева, в сравнении с языком Пушкина, кажется ему женоподобным, слишком мягким. Галерею рус-
ских героев Тургенева критик расценивает как сборище «героев слабости, калек и неудачников», исключением из которого является только один сильный герой - нигилист Базаров, которому автор не прощает его силы. Тургенев «достигает наивысшей степени доступного ему вдохновения, показывая преимущества слабости перед силой, малого перед великим, смиренного перед гордым, добродушного безумия Дон Кихота перед злой мудростью Гамлета»7. «Христианская» односторонность, отсутствие положительных русских героев, «женоподобный» язык, культурное пресыщение Тургенева - все это является отклонением от гармонии, равновесия Пушкина и не позволяет ему быть законным наследником идеального художника русской литературы. Таким предстает Тургенев в эти годы в литературно-критической концепции русской классики Мережковского. В очерке «Пушкин» Тургенев и его творчество рассматриваются уже с точки зрения складывающейся религиозно-философской концепции Мережковского, пришедшей на смену символистскому прочтению классика.
Спустя двенадцать лет, 19 февраля 1909 года на Тургеневском вечере Мережковский выступил с речью, в которой высказал новый взгляд на творчество писателя. Это выступление легло в основу критического очерка «Тургенев», опубликованного впервые в газете «Речь» (№ 51 от 22 февр. 1909), а позже включенного Мережковским в «Вечные спутники» в версии полного собрания сочинений 1914 года. В этой работе критик попытался рассмотреть религиозно-философские искания писателя, отвергавшиеся утилитарной критикой, и исследовать тесно связанную с ними проблему пола в творчестве Тургенева, волновавшую прежде всего самого Мережковского. Для субъективного критика произведения Тургенева служили ключом к разгадке личности писателя.
Основные утверждения, последовательно развиваемые в очерке, следующие: Тургенев -«гений меры», «гений культуры», «поэт красоты и влюбленности», «поэт вечной девственности», продолжатель дела Петра и Пушкина. Утверждению о том, что Тургенев - связующее звено между культурой России и культурой Запада, Мережковский остался верен еще со времени выхода в свет статьи «Памяти Тургенева».
Критик пересмотрел свой взгляд на писателя после революции 1905 года, свидетельства об этом мы находим в самом очерке. Мережковский оспаривает распространившееся мнение
о том, что Тургенев устарел после появления в русской литературе Толстого и Достоевского. Через антитезу «Тургенев - Достоевский, Толстой» рассматривается система ценностей этого «вечного спутника»:
1) Тургенев - «наш единственный охранитель, консерватор» и либерал. Толстой и Достоевский - «великие созидатели и разрушители»;
2) Тургенев - «наш единственный минималист», Достоевский, Толстой - максималисты. «Не потому ли революция наша не удалась, что слишком было много в ней русской чрезмерности, мало европейской меры; слишком много Л. Толстого и Достоевского, мало Тургенева?» (XVIII, с.58);
3) Тургенев - «гений меры», «гений культуры», гений Западной Европы, он первым открылся Европе, он ей родной. Толстой и Достоевский лишь удивляют и поражают Европу, несмотря на европейскую славу, они ей чужие.
С. Поварцов делает акцент на общественнополитическом звучании этого очерка8. Однако в очерке, с нашей точки зрения, одинаково важными и неразрывно связанными оказываются и общественно-политические взгляды Тургенева, и его религиозно-философские искания. Присутствие последних критик обнаруживает в позднем, «совершенном» творчестве писателя. По нашему мнению, такой подход к писателю был вызван тем, что сам Мережковский в эти годы, как мы уже отмечали, не находил решения общественных проблем без решения проблем религиозных. Во взглядах Тургенева на общественное устройство и в его позднем творчестве Мережковский увидел соответствие собственным общественно-политическим и религиозно-философским устремлениям в годы после первой русской революции.
Критик характеризует творчество Тургенева с точки зрения таких философско-эстетических понятий, как мера в искусстве, красота, любовь. «Мера всех мер, божественная мера вещей - красота. В созерцании осуществляется красота, как искусство, эстетика; в действии, в трагедии, как любовь - влюбленность» (XVIII, с.59). Тургенев - «гений меры» не только с общественно-политической точки зрения, но и с философско-эстетической, ибо он «поэт красоты и влюбленности», следовательно, созерцание и действие в нем уравновешены. Значит ли это, что Мережковский нашел новый идеал художника в русской литературе и пальму первенства передает в эти годы Тургеневу? Трудно ответить на этот вопрос однозначно,
но, бесспорно, что именно в этом очерке Тургенев наиболее близок к «идеальному художнику» Мережковского: «Пушкин дал русскую меру всему европейскому; Тургенев дает всему русскому европейскую меру» (XVIII, с.67). В этой работе (в отличие от статьи «Поэт вечной женственности», 1917) Мережковский не подвергал критике ни общественную, ни творческую, ни человеческую позиции Тургенева. Это также позволяет нам говорить о наибольшей созвучности взглядов позднего Тургенева воззрениям критика в 1908-1909 годах.
Проблема пола в творчестве Тургенева, как и «половая загадка» (Я. Сарычев) Гоголя и Лермонтова, рассматривается в очерке как «какое-то огненное утверждение пола, огненная чистота», но у Тургенева она - «влюбленная девственность. Тургенев поэт вечной девственности» (XVIII, с.60). Через воспевание Тургеневым вечной девственности Мережковский ведет читателя к собственному осмыслению проблемы пола и проблемы целомудрия, расходящихся с церковным, христианским пониманием. Отражение религии «аттисизма» Я. Сарычев, например, усматривает не только в критическом, но и в художественном творчестве Мережковского9.
Трагедия влюбленности, в которой «вскрывается человеческая двойственность - дух и материя, Бог и зверь», и есть трагедия пола. Прославленная плоть для Мережковского - не земное тело, а «какая-то нетленная “духовная плоть”», которую любят влюбленные и в которой возможно «совершенное соединение двух в одну плоть», поэтому для критика христианский брак - это неисполненная любовь, которая передается от одного поколения «бегущих факелоносцев» к другому.
В качестве главного произведения, раскрывающего проблему пола и нереализованность заповеди о браке, Мережковский выбирает один из поздних очерков писателя - «Живые мощи». Высокую оценку этому очерку дала Жорж Санд, поставив Тургенева в пример всем европейским писателям, которым следовало у него учиться. Анализ творчества Тургенева, выстроенный на проблеме пола и открывший в героине «Живых мощей» смысл главных женских образов других произведений писателя, с нашей точки зрения, оказался плодотворным и позволил критику высказать собственный, новый взгляд на Тургенева. В образе главной героини Лукерьи отражена сущность и судьба всех тургеневских героинь:
- героини Тургенева, в отличие от героинь-самок Толстого, «как будто не могут родить», их тела, в отличие от тел Кити, Наташи Ростовой и Анны Карениной, «облачные, призрачные и прозрачные»; в творчестве писателя отсутствует вопрос о деторождении и материнстве;
- влюбленность делает героинь призрачными, лишает живой жизни: с Лукерьей случилось то же, «что со всеми женщинами и девушками, в которых влюблен вечный шестнадцатилетний мальчик, Тургенев; все они погибают, превращаются в призраки, <....>, в живые мощи» (XVIII, с.61). «Тургеневские женщины и девушки среди человеческих лиц - иконы; среди живых людей - “живые мощи”» (XVIII, с.60);
- героини Тургенева фатально несчастны: «Всех тургеневских женщин и девушек зовет Васиным голосом не Вася, а кто-то другой. <....> Все оступаются с какого-то таинственного “рундучка”, таинственной грани, и падают, и разбиваются о землю до смерти» (XVIII, с.61-62).
«Другим» оказывается у Мережковского не кто иной, как Христос. Мучительная постановка трагедии пола (с помощью влюбленных, но несчастных тургеневских героинь) и есть, согласно критику, путь писателя ко Христу. В стихотворении в прозе «Христос»10 (1878) Мережковский увидел и тургеневского Христа. В оценке П. В. Анненкова, восторженно принявшего «Senilia» Тургенева и настоявшего на снятии подзаголовка «Сон» у некоторых стихотворений в прозе, мы находим объяснение этому выбору Мережковского. В письме к Тургеневу 1882 года Анненков заметил, что личное, субъективное играет в них «первую и самую блестящую роль; личное-то и составляет их parfum <аромат> и прелесть» 11. Для субъективного критика были очень важны именно последние произведения писателя, открывающие «другого» Тургенева - таинственного, фантастического, философичного, вдруг религиозного, противоречивого, но главное, совершенно искреннего на пороге смерти. Однако вновь субъективный критик крайне избирателен: выявив религиозные мотивы в стихотворении в прозе «Христос», он не рассматривает другие - «Молитва» (1881), «Монах» (1879), «Истина и правда» (1882), свидетельствующие
о равнодушии писателя к христианской религии, к ее обрядовой стороне.
Тургеневский Христос, которого Мережковский нашел в этом «Сне» писателя, в отличие от толстовского Сына Человеческого и
православного, византийски-церковного Христа Достоевского, вместе «с людьми пришел из мира и снова пойдет в мир. И лицо у Него, “как у всех, похожее на все человеческие лица”. Совершенно Божеское, потому что совершенно человеческое. Христос в миру, Христос в человечестве - вот неузнанный, неназванный, но подлинный, тургеневский Христос» (XVIII, с.66). Поэтому для критика не лица богоискателей Толстого и Достоевского, «кричащих» о Боге, а лицо «безбожного» Тургенева, молчащего о Г осподе, есть лицо всей русской интеллигенции и всей западно-европейской культуры.
Как мы уже отмечали, для критика была особо важна прочная связь Тургенева с Западной Европой. Мережковский, отвергавший проповедь национального превосходства и изоляционизма, стремился к союзу России с Европой, и в качестве основы, соединяющей обе культуры, видел христианство, которое в эти годы, как писал И. Ильин, приобретало у него вселенские масштабы. Например, в публицистической работе «Теперь или никогда» (1905) Мережковский утверждал, что последний христианский идеал Богочеловечества достижим только «через идеал всечеловечества»
- идеал вселенского просвещения, вселенской культуры12. Исследуя религиозно-философские искания позднего Тургенева и опровергая тем самым установившееся мнение о «безбож-ности» писателя, Мережковский нашел у него подтверждение собственным «неохристиан-ским» раздумьям: соединяющее начало России с Европой - «вселенское начало обеих культур, единое солнце Востока и Запада - вселенское христианство - Христос в миру, неузнанный, неназванный Жених человеческой плоти, всемирной культуры, ибо без Него культура - не живая плоть, а живые мощи или мертвое тело, падаль. Этого-то Жениха, грядущего в мир, увидела в своем вещем сне влюбленная муза Тургенева» (XVIII, с.68). Мережковский по-прежнему не мыслит будущего искусства вне связи с религией, поэтому образ Лукерьи в очерке вырастает до символа всей европейской культуры, «живой плоти человечества», которая во сне должна увидеть своего истинного жениха - Христа.
В очерке «Тургенев» отчетливо выступают общественно-политические проблемы России. Мережковский предчувствует грядущие потрясения, спасти от которых может «религиозное смирение Тургенева перед святыней европейской культуры» (XVIII, с.67). Поэтому
именно Тургенев, этот «гений меры», увидевший Христа в миру, этот истинно русский человек, как Петр13 и Пушкин, приближающий Россию к союзу с Европой и являющийся лицом русской интеллигенции, жив и больше чем кто-либо другой нужен России.
Завершая анализ этой работы Мережковского, мы хотим особо обратить внимание на сопоставление писателя и его героини из «Живых мощей», открывающее у Мережковского, с нашей точки зрения, загадку личности Тургенева и его творчества. Лукерья, похожая на древнюю статую с темными веками и золотистыми ресницами и увидевшая Христа во сне,
- это муза Тургенева. В ее тонкой, женской душе отражается душа самого Тургенева, в ее тихом голосе, в котором «тишина гармонии, тишина красоты» (XVIII, с.63), слышен голос самого писателя. С нашей точки зрения, в этой оценке звучит символистское упоение «певцом красоты», Тургеневым-эстетиком, столь ярко проявившееся в ранних работах критика, и в то же время мы находим здесь возвращение к идее о женском начале Тургенева, впервые высказанной критиком в очерке «Пушкин». И если ранее это женское начало, увиденное в «женоподобном», мягком языке писателя, было признаком его несовершенства, несоответствия идеалу, то в очерке «Тургенев» оно является корнем, из которого произрастает гармония и красота «поэта вечной девственности». Однако пока это только подходы к идее о женской душе Тургенева, положенной в основу последней предреволюционной статьи Мережковского «Поэт вечной женственности»14, в которой писатель будет уже законным представителем «женской линии» русской культуры.
В этой последней работе предшествующая оценка Тургенева вновь подверглась корректировке. Е. Андрущенко справедливо указывает, что «Мережковский пережил эволюцию в отношении к Тургеневу, в последние годы был более требователен к его общественной позиции и человеческим качествам»15.
В статье «Поэт вечной женственности» Мережковский, как и в предшествующих критических работах, раскрывает свои идеи с помощью системы антитез. Главная общественная и религиозно-философская антитеза статьи - «Мужественность - Женственность», эта оппозиция отражает развитие человечества, современного общества, русской литературы и отдельной человеческой личности. Основной же внутренней антитезой работы является
оппозиция «Тургенев-человек («куколка», сознательный) - Тургенев-художник («бабочка», бессознательный)», причем связующим звеном между Тургеневым «сознательным» и Тургеневым «бессознательным», между главной и внутренней антитезами, становится «женское начало» писателя.
Рассмотрим основную внутреннюю антитезу этой статьи. Человеческий облик «певца женщин» представлен в работе негативно. Жизнь Тургенева преподносится Мережковским, опирающимся на биографические и эпистолярные материалы16, как череда предательств: измена любимой женщине (дворовой девушке Феоктисте), измена матери, измена родине, измена другу (Некрасову), «измена себе самому - своему слову, последней святыне поэта. Никакой твердости, крепости, потому что никакой воли»; характер Тургенева «мягкий, жидкий, текучий, изменчивый, волнообразный, как стихия водная - стихия женская»17. Из поступков Тургенева вытекают такие его качества, как предательство, трусость, ложь, «холодная сухость сердца», эгоизм, свидетельствующие о «человеческой малости» Тургенева, об «уродстве гения».
Сущность Тургенева оттеняют две другие внутренние антитезы - «Тургенев - Толстой», «Тургенев - Достоевский», переходящие в оппозицию «Тургенев - Россия». Критик утверждает, что Тургенев так и не понял до конца Толстого и «отрицал и ненавидел метафизически» Достоевского, который был для него маркизом де Садом. Интересно, что мнение Мережковского о слабости и ненужности Тол-стого-проповедника («Л. Толстой и Достоевский», 1900-1902) претерпевает в этой статье переоценку. Теперь автор трактует эволюцию Толстого (от художника к религиозному проповеднику) как естественный, закономерный процесс. Непонимание Толстого, метафизическая ненависть к Достоевскому сводятся к антитезе «Тургенев - Россия», причем все три оппозиции имеют в статье общую основу - непонимание Тургеневым «в самой России чего-то главного»18. Но все недостатки сосредоточены только в Тургеневе-человеке.
Противоречие между Тургеневым-чело-веком («уродство», пустая куколка) и Турге-невым-художником (гениальность, бабочка) снимается в творчестве писателя. «Душа женщины - в теле мужчины» из проклятия превращается в «чудо гармонии», в бесценный дар Тургенева-художника - «вечную женствен-
ностъ». «Тут вершины духа связаны с корнями плоти и крови»19. По нашему наблюдению, доказательства раздвоенности, противоречивости Тургенева, представленные Мережковским, очень схожи с его же обоснованием амбивалентности Лермонтова. В статье о Тургеневе, как и в исследовании о Лермонтове, критик разъединяет человеческое и творческое начала. Антитеза «Тургенев-человек - Тургенев-художник» близка антитезе «Лермонтов-поэт (ангел) - Лермонтов-человек (хулиган)» (из «Поэта сверхчеловечества», 1908), с помощью которых объясняется жизнь и судьба, творчество и религиозный поиск этих «спутников»-классиков. И такой подход критика вполне обоснован, потому что в этой статье Лермонтов и Тургенев оказываются родственными художниками - писателями «женской линии» русской литературы.
Из женского начала Тургенева логично выведены и две великие способности писателя: знание женщины и знание природы. Тургеневу, в отличие от Шекспира, Гете, Пушкина (художников «мужской линии») «не нужно проникать в женщину извне: он видит ее изнутри. Это не о женщине, - это сама женщина»20. «Изнутри» Тургенев видит и природу, существо которой Мережковский, вслед за Я. Беме и другими мистиками, тоже считает женским.
Итак, мысль о женском начале писателя, наметившаяся в очерке «Тургенев», как мы уже указывали выше, становится в этой работе основополагающей. Смешным, тоненьким «“бабьим” голосом плакал он: “mourir si jeune!” -но им же спел песнь, которой мир не забудет, - «Песнь торжествующей любви» - гимн Вечной Женственности»21. Интересно, что в предыдущей работе это произведение расценивалось как «песнь торжествующей плоти» (XVIII, с.59), настоящая же «песнь торжествующей любви», предсмертная, была услышана в песне Лукерьи - песне самого Тургенева (XVIII, с.62). Значительное внимание в статье «Поэт вечной женственности»» вновь уделяется рассмотрению проблемы пола.
Вечная женственность истолковывается как антиномия «любовь-материнство - влюбленность-девственность». В мире божественных сущностей происходит ее снятие, примирение в Деве Марии, в мире же явлений, согласно Мережковскому, эта антиномия пола становится неразрешимой: «бесконечность рода -конец, смерть личности, и наоборот, бессмертие личности - конец рода»22. Трактовка про-
блемы пола в «Поэте вечной женственности» вновь отсылает нас к исследованию о Лермонтове: «Влюбленность есть ... неземная тайна земли, воспоминание души о том, что было с ней до рождения». Тургеневу приписывается, как ранее Лермонтову, отрицание христианского брака и стремление к какому-то «иному браку», иному, не телесному, соединению. Оппозиция «человек (смерть, куколка) - личность (бессмертие, бабочка)» снимается в христианстве, христианскую же любовь Мережковский интерпретирует как «влюбленность в своем высшем, неземном пределе - преображение пола в той же мере, как преображение личности»23. Мы вновь видим, как «вечные спутники» Мережковского становятся носителями его собственных идей.
От раскрытия внутренней антитезы «Тургенев-человек - Тургенев-художник» мысль критика устремляется к истолкованию главной общественной и религиозно-философской антитезы «Мужественность - Женственность» как борьбы в человечестве (обществе) и человеке (личности) двух начал - мужского и женского. В современной действительности мужской дух одержал победу над женским, однако гармонией в мире является не борьба, а соединение мужского и женского начал: «Их сочетание
- благо, их разделение - зло. Мужское без женского - сила без любви, война без мира, огонь без влаги, - самум сжигающий»24. Справедливость главной антитезы обосновывают другие внутренние оппозиции статьи: «Запад (мужественность, война) - Восток (женственность, мир как вечная любовь), «мужественная линия русской литературы - женственная линия русской литературы».
Литературно-критическая концепция русской классики Мережковского в этот период представлена в рамках антитезы «Мужественность - Женственность», поэтому «вечные спутники» разделены на два противоборствующих лагеря:
1) писатели дневной, явной линии мужественности - от Пушкина, теперь «певца Петра по преимуществу», к Толстому и Достоевскому, «титанам русской воли и русского разума»;
2) писатели ночной, тайной линии женственности - от Лермонтова к Тургеневу: «от Лермонтова, певца Небесной Девы Матери (“Я, Матерь Божия, ныне с молитвою”.) через Тютчева, певца земной Возлюбленной (“Ты, ты - мое земное Провидение”) и Некрасова, певца земной Матери, - к Тургеневу, уже не
только русскому, но и всемирному поэту Вечной Женственности. И, может быть, далее - от прошлого к будущему - от Тургенева поэта к Вл. Соловьеву пророку, а от него к нам»25.
Подходы к разработке этой концепции мы встречаем в работе «Две тайны русской поэзии: Некрасов и Тютчев» (1915): «Не красота спасет мир, а любовь, Вечное Материнство, вечная Женственность»26. Некрасов и Тютчев представлены как выразители Вечной Женственности, но разных ее сторон - материнства и влюбленности. Первый является певцом земной Матери, вечного Материнства, второй - певцом земной Возлюбленной, вечной влюбленности.
По всей видимости, такому делению русской классики во многом способствовала и начавшаяся в 1914 году Первая мировая война, приведшая к нестабильной общественно-политической обстановке во всем мире. В противопоставлении мужественности и женственности, германо-романского запада славяно-русскому востоку мы видим продолжающееся усиление общественно-политического звучания критических работ Мережковского: «Мы знаем о мире то, чего другие народы не знают, - что м1р есть мир - не война и ненависть, а вечная любовь, вечная женственность?»27. Двумя годами ранее в работе «Две тайны русской поэзии» Мережковский, сравнивая искусство и политику, отвергал эстетизм и отдавал предпочтение «антиэстетике»28.
Завершая анализ статьи Мережковского «Поэт вечной женственности», необходимо отметить, что концепция классики Мережковского к 1917 году претерпевает изменения, критик вновь пересматривает свой взгляд на русскую литературу. Вектором развития последней теперь становится борьба мужского, дневного (Пушкин, Толстой, Достоевский) и женского, ночного (Лермонтов, Тютчев, Некрасов, Тургенев) начал, свойственная и всему человечеству, и отдельной личности. Творчество же Тургенева, как «всемирного поэта вечной женственности», представителя «женской линии» русской литературы противостоит «мужеству неправому», доказывая, что мир (Вселенная) -это не война, а вечная любовь, вечная женственность. Название последней работы о Тургеневе, на наш взгляд, во многом символично. Мережковский, пережив идейное отторжение от В. Соловьева в работах «Немой пророк» (1908) и «Поэт сверхчеловечества» (1909), в 1917 году вновь обратился к идеям религиозного философа.
Обобщая все вышесказанное, мы считаем обоснованным представить интерпретацию творчества Тургенева у Мережковского в виде следующих эволюционных этапов:
1. Символистское прочтение Тургенева («Памяти Тургенева», «О причинах упадка.», 1893): это писатель, соединяющий в себе славянофильство и западничество, любовь к красоте и любовь к народу, веру и знание. Это писатель-символист, «волшебник слова», раздвигающий, вслед за Пушкиным, пределы русского понимания красоты. Тургенев - связующее звено между культурой России и культурой Запада.
2. Прочтение Тургенева в соответствии с зарождающейся религиозно-философской концепцией Мережковского (Очерк «Пушкин», 1896): Тургенев «христиански» односторонен, все его герои - «расслабленные, калеки, неудачники», язык писателя женоподобен, ему не удалось стать законным наследником «идеального» Пушкина, гармонично соединившим языческое и христианское начала.
3. Соединение общественно-политических взглядов и религиозно-философских исканий Мережковского в оценке писателя («Тургенев», 1909; «Поэт вечной женственности», 1917). Тургенев, и в общественно-политической сфере и в искусстве, - «гений меры», «гений культуры», продолжатель Петра и Пушкина. «Безбожный» Тургенев - лицо всей русской интеллигенции. В то же время Тургенев - «поэт вечной девственности» и женственности, представитель «женской линии» русской культуры (славяно-русского востока), противостоящий линии «мужества неправого» (германо-романскому западу). Меняющийся в разные годы взгляд критика на Тургенева и его творчество, по нашему мнению, находится в прямой зависимости от идейной эволюции Мережковского.
Критические работы предреволюционного десятилетия становятся литературно-публицистическими, отражая движение Мережковского по пути «действия».
Примечания
1 Поварцов С. Возвращение Мережковского // Д. С. Мережковский. Акрополь: Избр. лит.-критич. статьи. М. : Кн. Палата, 1991. С. 344.
2 Мережковский Д. С. Памяти Тургенева. // Д. С. Мережковский. Акрополь: Избр. лит.-критич. статьи. М. : Кн. Палата, 1991. С. 179.
3Там же. С. 181.
4 Минц З. Г. О трилогии Д. С. Мережковского «Христос и Антихрист» // Д. С. Мережковский. Христос и Антихрист. Трилогия. М. : Книга, 1989. Т. I. С. 25.
5 Мережковский Д. С. Указ. соч. С. 181.
6 Там же. С. 179.
7 Мережковский, Д. С. Тургенев // Д.С.Мережковский. Вечные спутники. Полн. собр. соч. : в 24 т., Т. XVIII. М., 1914. С. 161. Далее все ссылки на это издание даются в тексте статьи в круглых скобках с указанием тома и номера страницы.
8 Поварцов С. Указ. соч. С. 343 .
9 Сарычев, Я. В. Религия Дм. Мережковского: «Неохристианская» доктрина и ее художественное воплощение. Липецк: «ГУП «ИГ Ин-фол», 2001. С. 144.
10 Стихотворение в прозе «Христос», как и сон Лукерьи о Христе («Живые мощи»), в авторских рукописях первоначально имело подзаголовок «Сон».
11 Тургенев, И. С. Повести и рассказы. Стихотворения в прозе 1878-1883. Произведения разных годов // И. С. Тургенев. Полн. собр. соч. и писем в 28 т. - М. ; Л. : Наука, 1967. Т. 13. С. 612.
12 Мережковский Д. С. Теперь или никогда // Д.С.Мережковский. Грядущий Хам. Чехов и Горький. М. : Изд. Пирожкова, 1906. С. 113114.
13 Отношение к Петру в творчестве Мережковского колебалось от воспевания русского героя (очерк «Пушкин») до низвержения его в антихристы (роман «Петр и Алексей»). После первой русской революции Мережковский вновь обратил свои взоры к Петру, завещавшему мировоззренческое, культурное и экономическое сближение России с Европой.
14 Статья вышла в Петрограде в книге Мережковского «От войны к революции. Дневник 1914-1917». (См.: Мережковский, Д. С. Поэт вечной женственности // Д. С. Мережковский. От войны к революции. Дневник 1914-1917.
Пг., 1917. С. 67-77). Однако нам неизвестно, является ли напечатанная в этом сборнике статья о Тургеневе первой публикацией этой работы. В изданных на сегодняшний день эмигрантских статьях Мережковского мы не обнаружили других критических работ, посвященных Тургеневу.
15 Андрущенко, Е. А. Тайновидение Мережковского // Д. С. Мережковский Л. Толстой и Достоевский. Серия «Литературные памятники». М. : Наука, 2000. С. 522.
16 Таким основным источником, давшим Мережковскому, по всей вероятности, импульс к переосмыслению Тургенева и, как следствие этого, написанию статьи, стала книга «Сборник» («Новые страницы, неизданная переписка, воспоминания, библиография»), изданная «Тургеневским кружком» слушательниц Петербургских Высших Женских курсов под руководством Н. К. Пиксанова. В появлении этой книги в столь «нетургеневские дни» сам критик увидел «не простую случайность».
17 Мережковский, Д. С. Поэт вечной женственности // Д. С. Мережковский. От войны к революции. Дневник 1914-1917. Пг., 1917.С. 72.
18 Там же. С. 71.
19 Там же.
20 Там же. С. 73.
21 Там же.
22 Там же. С. 74.
23 Там же. С. 75.
24 Там же.
25 Там же. С. 76.
26 Мережковский, Д. С. Две тайны русской поэзии: Некрасов и Тютчев // Д. С. Мережковский. В тихом омуте: Статьи и исследования разных лет. М. : Советский писатель, 1991. С. 446.
27 Мережковский, Д. С. Поэт вечной женственности // Д. С. Мережковский. От войны к революции. Дневник 1914-1917. Пг., 1917. С. 76.
28 Мережковский, Д. С. Две тайны русской поэзии: Некрасов и Тютчев // Д. С. Мережковский. В тихом омуте: Статьи и исследования разных лет. М. : Советский писатель, 1991. С. 425.
