CC BY
165
ЭВОЛЮЦИЯ МИФОЛОГИИ АНГЛИЙСКОГО АБСОЛЮТИЗМА В ПЕРИОД ПРАВЛЕНИЯ ЯКОВА I СТЮАРТА
© Трунов А.А.1
Белгородский университет потребительской кооперации, г. Белгород
В период правления короля Якова I Стюарта (1603-1625 гг.) политическая мифология английского абсолютизма, существовавшая со времен династии Тюдоров, претерпела значительную эволюцию.
Яков I осуществил радикальный пересмотр базисного сакрального мифа, репрезентировавшего властно-политическую субъектность английских монархов. Это привело к реактуализации образов и смыслов языческой архаики с ее магическим культом короля-«человеко-бога».
Король Шотландии Яков VI Стюарт вступил на английский престол по завещанию королевы Елизаветы I Тюдор под именем Якова I, став королем Англии, Шотландии и Ирландии. Правление Якова I началось 24 марта 1603 г. и завершилось 27 марта 1625 г. За этот период политическая мифология английского абсолютизма претерпела определенную эволюцию. Целью данной статьи является анализ тех изменений, которые произошли в содержании политической мифологии английского абсолютизма в начале XVII в.
К началу правления Якова I Англиканская церковь оформилась в институт, самым непосредственным образом поставленный на службу интересам королевской власти, которая также претерпела некоторую трансформацию. Монарх не просто формально возглавил церковь, но возложил на себя символические полномочия такого субъекта публичной политики, который теоретически имеет безграничные возможности для осуществления бесконтрольного управления своими подданными. «Титул короля, -уверенно заявлял Яков I, - божественного происхождения, поскольку короли только Богом посажены и только перед Ним отчитываются за свои дела» [4, С. 65]. По его же словам, «монархии принадлежит самое высшее положение на земле, так как короли являются не только заместителями Бога на земле и занимающими Его трон, но даже Самим Богом они признаны богами» [3, С. 16].
«Король, - излагал идейные основы своей доктрины Яков I, - является верховным властителем над всей страною, точно также как он является господином над всяким лицом, которое в ней обитает, имея право жизни и
1 Доцент кафедры Социальной работы и документоведения, кандидат философских наук
смерти над каждым из обитателей. Ведь хотя справедливый правитель и не станет отнимать жизнь у кого-либо из своих подданных без ясного указания закона, однако законы, в силу которых эта жизнь отнимается, изданы им самим или его предшественниками. И таким образом власть всегда истекает из него самого» [3, С. 7].
Однако эти политико-теологические декларации Якова I в корне противоречили весьма распространенным представлениям конца XVI - начала XVII вв. об ограниченном характере монархической власти в Англии. Показательно, что не только принципиальные противники божественного происхождения королевской власти, но и ее безусловные сторонники сходились во мнении, что власть английских монархов не является абсолютной, поскольку ограничивается законами страны и правом парламента вотировать налоги [7, Р. 34-39].
Реальная власть в начале XVII в. действительно была разделена между королем и парламентом, а точнее - принадлежала «королю в парламенте». При этом парламент Англии отнюдь не являлся послушным орудием в руках короля. Напротив, он активно занимался законотворчеством и политикой.
Может сложиться впечатление, что Яков I в своих абсолютистских притязаниях следовал той политической традиции, которая была заложена его предшественниками - Тюдорами. Однако при ближайшем рассмотрении сущности тюдоровского абсолютизма это впечатление следует признать ошибочным. Целесообразно говорить лишь о некоторой преемственности политического курса Тюдоров и ранних Стюартов.
С одной стороны, абсолютизм династии Тюдоров (1485-1603 гг.) был тем защитным механизмом, который со временем сделал персону монарха практически независимой от церкви и лендлордов. В этой связи обращает на себя внимание несомненная метаморфоза средневековой политической символики, которая произошла именно в период правления Тюдоров. На протяжении двухсот лет английские короли изображались на монетах в открытой короне, пока на золотом соверене не появился Генрих VII Тюдор в «сводчатом» головном уборе, символизировавшем верховную власть, противопоставленную любой нижестоящей ступени властной иерархии. Это было попыткой короны укрепить свое влияние в противовес сеньориальной власти лендлордов. Королевские юристы уже тогда утверждали, что монарх обладает монополией на издание законов, совершение правосудия, ведение войн, налогообложение.
С другой стороны, чем больше прерогатив Тюдоры старались закрепить за собой, чтобы создать противовес своим политическим конкурентам из среды английской аристократии, тем отчетливее они определяли права своих поданных. По существу же, это был взаимовыгодный процесс. Ведь до тех пор, пока королевские прерогативы были ограничены со
стороны какой-либо внешней власти, гарантии свободы их поданных также не могли иметь своего внятного юридического оформления. Когда же королевская власть по-настоящему стала суверенной, были определены и гарантии прав поданных.
Все это свидетельствует о том, что при Тюдорах королевские прерогативы назывались «абсолютными» главным образом потому, что они не контролировались и не ограничивались никакой другой властью. При этом такие традиционные ценности английской политической культуры, как свобода, самоуправление, верховенство закона вполне уживались с институтом абсолютной монархии благодаря тому, что существовали корпорации и сословные представительства, обязанные защищать свои интересы перед королем. Именно корпоративные и представительные органы были наиболее твердой и надежной опорой всей системы тюдоровского абсолютизма. Характерно, что абсолютная власть династии Тюдоров воспринималась большинством их поданных скорее как освободительная, а не как подавляющая сила. Во всяком случае, она была гораздо более предпочтительной, нежели бесконечная череда феодальных междоусобиц или тирания местных лендлордов.
С восшествием на английский престол Якова I ситуация стала меняться. Во многом это произошло под влиянием теории «божественного права королей». Эта теория появилась во Франции. Ее истоки можно обнаружить в сочинениях Ж. Бодена. В 1570-х гг. Боден начал активно использовать понятие «суверенитет», определяя его как абсолютную и непрерывную власть суверена. «Необходимо, - отмечал Боден, - чтобы суверены не подчинялись повелениям других людей, и чтобы они могли давать законы подданным и отменять, лишать силы бесполезные законы, заменяя их другими, чего не может совершать тот, кто подчинен законам и людям, которые имеют право ему повелевать» [1, С. 305].
Теория «божественного права королей» пришлась весьма по вкусу Якову I, который симпатизировал формировавшемуся в то время французскому абсолютизму и был совсем не прочь укрепить абсолютизм английский. Опираясь на нее, он отделил королевскую власть от парламента, оспорил традиционный авторитет мировых судей, обосновал притязания королей выступать в качестве суверенных правителей, начал гонения против инаковерующих.
Слова Якова I по поводу абсолютного характера королевской власти в Англии представляются нам почти буквальным повторением слов Бодена: «Король издает ежедневно статуты и ордонансы, подкрепляя их теми наказаниями, которые он считает подходящими, без какого-либо участия парламента или сословий; в то же время не во власти парламента издание какого-либо закона или статута без того, чтобы королевский скипетр не прикоснулся к нему, сообщая ему законную силу» [3, С. 7].
Это позволяет сделать вывод о том, что в сердцевине политико-идеологического мышления Якова I находилась совокупность тщательно отобранных рациональных аргументов, позаимствованных как у Бодена, так и у других теоретиков «божественного права королей». Эти аргументы имели целью доказать, что короли как суверены подчиняются только Богу и только перед Ним несут всю полноту ответственности за свои действия.
Понятие «абсолютная власть», конечно же, не означало, что монарх мог делать все, что ему только заблагорассудится. Напротив, власть абсолютных монархов ограничивалась правом, на котором строился весь ок-сидентальный порядок. Король, конечно же, мог изменять законы, что было не таким уж простым делом, но он обязан был им подчиняться. Тем не менее, королевская власть изначально конструировалась Яковом I как «моносубъект» публичной политики, как экстралегальный субъект-сам-для-себя. Этот «моносубъект» не нуждался в каких-либо других субъектах социального действия, замыкая всю власть на себе.
Между тем совершенно очевидно, что не только власть, но и английское общество в начале XVII в. являлось полисубъектным. В нем существовала субъектность различных и разноуровневых социальных агентов (индивидов, групп, корпораций и т.п.), а сам процесс социальной динамики развивался как положительное (поиск общественного согласия, политические и религиозные компромиссы), так и отрицательное (политическая борьба, религиозные конфликты) взаимодействие. Однако экстралегальность (надзаконность) и одновременно «моносубъектность» (гиперволюнтаризм) короля в полисубъектном английском обществе - это историческая аномалия. В дальнейшем развитии такого сочетания либо «мо-носубъектность» короля должна была раствориться в полисубъектности английского общества, либо же это общество должно было перестать быть полисубъектным, подчинив себя экстралегальности короля. Эта коллизия отчетливо обозначилась уже в 1604 г. и со временем приняла форму затяжного конфликта с парламентом.
В этом конфликте Яков I был вынужден принимать во внимание как политико-юридический миф о парламентских свободах, так и реальную парламентскую практику, на которую он оказал существенное влияние. Например, в представлении палаты общин о правах и вольностях от 20 июня 1604 г. обращает на себя внимание такое высказывание: «Мы весьма преданно утверждаем: первое, что наши привилегии и вольности являются нашим правом и принадлежат нам по наследству в такой же мере, как наши земли и движимости; второе, что они не могут быть отняты у нас, отрицаемы или умаляемы, иначе как с причинением вреда всему строю королевства» [3, С. 11].
В этом же документе подробно разъясняется, что права и вольности общин Англии состоят в следующем: «первое, что графства, города и бурги Англии, имеющие право представительства, пользуются возможностью
свободного выбора тех лиц, которым они доверяют их представлять; второе, что избранные лица во время заседаний парламента, а равно их приезда и отъезда, свободны от задержания, ареста и заключения; третье, что они могут свободно высказывать свои мнения в парламенте без какой-либо помехи» [3, С. 11-12].
Позднее, в представлении палаты общин о правах и привилегиях парламента от 18 декабря 1621 г., было заявлено, что вольности, льготы, привилегии, юрисдикции парламента являются «древним и бесспорным прирожденным и наследственным правом поданных Англии» [3, С. 18]. Более того, все «важные и не терпящие отсрочки дела, касающиеся короля, государства и защиты королевства и английской церкви, являются законными предметами и материями для рассмотрения и обсуждения в парламенте» [3, С. 18]. При этом каждый член палаты общин «имеет и по праву должен иметь свободу слова для предложения, обсуждения, критики» [3, С. 18]. Примечательно, что текст этого представления Яков I сначала собственноручно вырвал из книги постановлений палаты общин, а затем, в январе 1622 г., распустил строптивый парламент.
Еще в Шотландии Яков VI Стюарт написал трактаты «Царский дар» («Basilikon Doron», 1599 г.) и «Истинный закон свободных монархий» («The Trew Law of Free Monarchies», 1603 г.). В своих трактатах Яков VI Стюарт пытался предложить подданным свое видение идеального монарха - мудрого и праведного судьи, миротворца, защитника истинной веры. Этот архетипический образ был найден им в лице Соломона, третьего царя Израильско-Иудейского царства.
К повторению успехов знаменитого библейского царя стремился и Яков VI Стюарт (будущий Яков I), мечтавший своим правлением стяжать себе славу «Шотландского Соломона». Представляется, что именно этот библейский образ является ключевым для понимания архетипической основы и производных от нее политико-мифологических проекций всего многолетнего правления Якова I (VI) Стюарта, сначала как короля Шотландии, а затем - как правителя Британских островов.
При этом Яков I (VI) Стюарт выступил не только в качестве интерпретатора ветхозаветного образа царя Соломона, но и как создатель британской политической мифологии, включавшей в себя ряд логически взаимосвязанных идеологически маркированных иносказательных историй, сгруппированных вокруг базисного сакрального мифа. Согласно этому мифу, следовавшему из теории «божественного права королей», монарх - это отнюдь не слепое орудие в руках Бога, а Его личный носитель, ничем не ограниченный в принятии собственных «богоугодных» властно-политических решений.
Миф о земной непрерывной теофании монарха с неизбежностью становился фундаментальным сакральным мифом раннестюартовского абсолютизма, в котором государство персонифицировалось и обожествлялось, получая статус некоего мифологического персонажа. Характерно, что
именно этот абсолютистский миф позднее получил свою классическую философскую рационализацию в знаменитом «Левиафане» (1651 г.) Т. Гоббса.
Левиафан - это некое искусственное тело, объединяющее в себе множество людей, составляющих могущественное государство, которое есть «реальное единство, воплощенное в одном лице». «Если это совершилось, - отмечает Гоббс, - то множество людей, объединенных таким образом в одном лице, называются государством, по-латыни - сыНая. Таково рождение того великого Левиафана или, вернее (выражаясь более почтительно), того смертного бога [курсив наш, - А.Т.], которому мы под владычеством бессмертного Бога обязаны своим миром и своей защитой» [2, С. 119]. И далее - ключевое определение: «Государство есть единое лицо [курсив наш, - А.Т.], ответственным за действия которого сделало себя путем взаимного договора между собой огромное множество людей, с тем чтобы это лицо могло использовать силу и средства всех их так, как сочтет необходимым для их мира и защиты» [2, С. 119].
Если следовать Гоббсу, то государство-Левиафан в общественном сознании действует как всемогущий и одновременно посюсторонний властно-политический субъект. Монарх выступает сувереном-народоводите-лем от имени идола (государства-Левиафана). Посредничество английского монарха между идолом и народом должно было основываться на наличии у монарха особой благодатной харизмы и его сопричастности госу-дарству-Левиафану, утверждаемому установленным ритуалом и культом государственной церкви.
Король-«человекобог» (каковым себя считал сначала Яков I, а позднее и его сын - Карл I) как персонифицированный носитель особой благодати в дозах, позволяющих нарушать естественный ход событий в пользу нуждающегося народа, безусловно, был свободен в выборе практически любых властно-политических решений. Но как реальный человек, стоящий во главе земной администрации, он находился в зависимости от правящей элиты, выдвиженцем которой, собственно, и являлся. В начале XVII в. английский монарх был весьма зависим от правящей элиты, стремившейся монополизировать высшие функции законотворчества и духовнополитического суда, а также обладавшей еще и вполне реальной возможностью устранения короля-«человекобога» при соответствующем религиозном оформлении.
И вопреки любым, пусть даже и хорошо аргументированным, политико-теологические интерпретациям, король-«человекобог» остается всего лишь смертным человеком. Все его действия ограничены во времени и пространстве. Поэтому Яков I, который отождествлял свою персону с мудрым и праведным судьей, миротворцем, защитником истинной веры, столь резко поднимал планку собственной харизматичности, что был просто не в состоянии без постоянной и непрерывной «потусторонней помо-
щи» сохранять столь чудодейственный образ в сознании миллионов своих подданных. Восполнить это «упущение» должна была иерократия - профессиональная церковная элита, которая в Англии ко времени воцарения первого Стюарта сосредоточила в своих руках не только управление бытовыми вопросами, нравственностью и ритуалами, но и практически всю сферу публичной политики в ее профессиональном измерении. Характерно, что в начале XVII в. во время всех важных событий одинаковые призывы звучали одновременно с многих тысяч церковных кафедр, и это, несомненно, оказывало очень сильное воздействие на английское общество.
В этих условиях ничто не могло быть сделано без санкции священноначалия. Основные задачи Англиканской церкви при Якове I во многом определялись корпоративными интересами иерократии и новой феодально-аристократической элиты, вступившей с нею в стратегический альянс. Их решение заключалось не столько в поиске оптимальных путей в деле спасения души каждого конкретного представителя английского народа, сколько в трансляции новой формы абсолютистской мифологии, в насаждении эффективных форм контроля над сознанием подданных короля для обеспечения их максимальной лояльности.
Таким образом, английский абсолютизм Якова I представлял собой режим государственно-политической власти, при котором правящая элита (иерократия и раннестюартовская аристократия) утверждала суверенитет своего выдвиженца ссылками на его «человекобожественность».
В этих условиях как никогда ранее возрастала роль такой преимущественно символической конструкции, как публичный имидж монарха. Необходимыми составляющими публичного имиджа Якова I становились его полная непогрешимость и абсолютная независимость в своих действиях от каких-либо земных форм контроля и любой иной, то есть не им созданной, религиозной или политической мифологии.
Исходя из теории «божественного права королей», все, что с такой настойчивостью излагалось Яковом I по поводу прерогатив королевской власти, было весьма последовательным. На практике же получалось несколько иначе. Дело в том, что публичный имидж английского монарха, почувствовавшего себя единственным законным представителем Божественной Воли, требовал не мегаломании, а реальных общегосударственных успехов и побед в их соотнесении с нравственным идеалом английского народа, выраженным его национальной мифологией, включая, конечно же, и ее религиозные вариации.
Нравственный идеал является конституирующим началом по отношению к любым формам политической мифологии. Национальная мифология способствует сохранению, укреплению и развитию конкретного социума в качестве одной природной великой Семьи.
Эту связь официальной государственной мифологии с национальной мифологией и ее смысловым ядром, нравственным идеалом, великолепно
проиллюстрировал Н. Макиавелли, знавший толк в подобных вопросах. «Государи, желающие сохранить государство от порчи, должны соблюдать в чистоте религиозные обряды и всегда поддерживать уважение к ним, потому что самый сильный признак, указывающий на упадок страны, состоит в отсутствии почтения к богослужению. Легко достигнуть этого, если знать, на чем основана религия родины, так как всякая религия имеет основанием своего существования какое-нибудь из главных учреждений» [5, С. 144]. Только в этом случае новый публичный имидж английского монарха смог бы достаточно органично и безболезненно имплантироваться в живую ткань абсолютистской мифологии.
Заметим, что сакрализация власти Якова I коренилась отнюдь не в основах вероучения Англиканской церкви и тем более не в его рассуждениях о «божественном праве королей», по всей вероятности, малопонятных для широкой публики. Ее истоки следует искать в особенностях религиозного менталитета и социального мышления людей, живших в начале XVII в. А оно, как известно, функционировало по принципу бинарных оппозиций.
К числу наиболее важных из них относилось противопоставление «сущего» и «должного», то есть земли и Неба. Из этого метафизического построения следовал вывод о земном властителе как вселенском «живом образе» и «наместнике» своего Небесного первообраза - Богочеловека Иисуса Христа, что стало не только естественной основой социального порядка, но и предопределило сакрализацию места и функций властителя в земной иерархии. Именно склонность абсолютного большинства подданных Якова I к религиозному восприятию бытия и исключительная важность главы государства придавали образу монарха сверхчеловеческий характер в общественном сознании.
Но в том-то и дело, что Яков I упорно не желал приспосабливаться к народным представлениям о сущности королевской власти. В этом вопросе он полагался, скорее, на собственную интуицию. Изучение исторических документов, относящихся к периоду правления Якова I, не оставляет сомнений в том, что он своим стремлением быть «человекобогом» фактически не ставил вопроса о своем моральном соответствии народным представлениям о богоугодном короле.
Тем не менее, у Якова I на протяжении значительной части его правления все складывалось хотя и без особого блеска, присущего его предшественнице, но относительно благополучно. Дело в том, что иррациональная народная вера в присутствие в короле качеств «наместника» Богочеловека Иисуса Христа на земле была эффективным инструментом в руках правящей элиты, с помощью которого власть реального монарха признавалась как данная свыше и на этом основании как легитимная. Согласно народным представлениям, эта власть магическим образом проникала в тело монарха в момент коронации и помазания, санкционируя все
его деяния до самого конца земного пути. При этом символическая основа королевской власти опиралась на идею аналогии со своим Небесным первообразом - Иисусом Христом, что было явлением, характерным для онтотеологии всей эпохи Средневековья и раннего Нового времени.
Проблемы стали возникать несколько позже, что было закономерно. «Каковы бы ни были теоретические достоинства абсолютистского учения, оно искажало английскую политическую практику, ибо фактически король и его подданные были связаны отношениями взаимной подчиненности», - констатировал крупный британский исследователь раннестюар-товского периода Дж. Соммервиль [7, Р. 57]. Представляется, что Сом-мервиль довольно точно определил наиболее слабое звено абсолютистской мифологии Якова I: ее очевидное расхождение с реальной политической практикой. Не менее важную роль сыграло и столь же заметное ее расхождение с традицией протестантизма.
Английская протестантская традиция, сложившаяся ко времени правления Якова I, основывалась на интерпретации Библии и восходила к Эдуарду VI (1547-1553 гг.) и Елизавете I (1558-1603 гг.) как своего рода «идеальным типам» праведных правителей. Однако уже к концу правления «доброй королевы Бесс», в 90-е гг. XVI в., у некоторых из ее подданных появились сомнения в чистосердечной приверженности королевы к тому виду протестантизма, который она исповедовала публично.
Действия Якова I подверглись еще более жесткой критике со стороны его подданных. При этом смысл высказываний зачастую значительно отличался от формального значения слов. Поэтому если заглянуть за ширму лояльного пустословия, то станет понятным, что существовали принципиальные разногласия между Яковом I и его подданными. Так, Яков I искренне полагал, что «монархия, напоминая божественную власть, почти достигает совершенства» [6, С. 210]. Критики Якова I, напротив, были убеждены в том, что король - это всего лишь «глупый вассал Бога» [6, С. 78]. В памяти многих своих современников Яков I так и оставался «ученейшим дураком всего христианского мира», а не «Шотландским (Британским) Соломоном» как ему, вероятно, могло или хотелось казаться. Карикатурный образ «ученейшего дурака» использовался противниками политики Якова I в качестве своеобразного «контрмифа» - упрощенной и искаженной версии мифа о «Шотландском (Британском) Соломоне».
Если исходить из положения о том, что единственным подлинным субъектом мифотворчества является народ как генетически однородное и исторически преемственное сообщество людей, то становятся понятными истоки критического отношения ко всякой официальной политической мифологии, в том числе и к абсолютистской мифологии Якова I. Подспудному нарастанию религиозного нонконформизма, а несколько позднее - и политической оппозиции королевскому двору, - в Англии способствовало беспрецедентное по своим масштабам наступление раннестюар-
товского абсолютизма, вынужденного имитировать политику религиозного устрашения населения и параллельно с этим насаждать магический культ короля-«человекобога».
Магия, инкорпорированная в сферу официальной государственной идеологии и реальной политики, сравнительно быстро приводила ранне-стюартовский абсолютизм к ошибочным решениям и политическому банкротству. Вместо рационального мудрого судьи («должное»), символом государства становился не вполне адекватный персонаж, действовавший на основе иррациональных ценностных постулатов, но проводивший вполне рациональную политику в интересах правящей элиты («сущее»).
Расширение королевских прерогатив, нововведения в аграрной сфере, дорогостоящий и довольно сомнительный фаворитизм, поощрение диктата Англиканской церкви, откровенные провалы во внешней политике (например, так и не состоявшийся «испанский брак» между принцем Уэльским Карлом и инфантой Марией-Анной) вели к образованию глубоких расхождений между королем и его подданными. Король-«человекобог» переставал соответствовать своему Небесному первообразу, «выпадая» из парадигмы своего же сакрального мифа. Вместо этого происходила очевидная перекодировка архетипа мифологического наместника Христа на земле в смыслы и образы языческой архаики с ее магическим культом короля-«человекобога», который переставал быть земной проекцией христианского Царя Небесного и становился воплощением «князя мира сего».
Гонения против инаковерующих и инакомыслящих давали лишь обратный эффект, поскольку при отсутствии позитивных результатов, при фактическом отказе властей в масштабах всей страны от привычной политики патернализма, монарх и правящая элита превращались в носителей тьмы, явившихся из прошлого в окровавленных одеждах нормандских завоевателей. Но происходило это уже по законам десакрализации абсолютистской мифологии. Ибо вслед за дискредитацией мифического образа английского короля как «наместника» Господа Иисуса Христа не так уж и долго оставалось до того дня, когда произошла окончательная утрата королем сначала символической, а затем и реальной власти над своими подданными.
Впрочем, негативные последствия претворения в жизнь абсолютистской мифологии Якова I обнаружили себя гораздо позднее - во время правления Карла I (1625-1649 гг.), который в силу отсутствия у него надежной социальной опоры и политической гибкости лишь усугубил и преумножил основные ошибки своего отца.
Обобщая все изложенное, подведем основные итоги:
1. В период многолетнего правления Якова I, бывшего королем Англии, Шотландии и Ирландии, политическая мифология английского абсолютизма, существовавшая со времен династии Тюдоров, претерпела значительную эволюцию.
2. Яков I, опираясь на теорию «божественного права королей», в разработку которой он внес значительный личный вклад, совместив политическое мифотворчество с актуальным для того времени «прочтением» задач повышения эффективности государственного управления, осуществил реинтерпретацию образа ветхозаветного царя Соломона. Вследствие этого произошла своеобразная «перекодировка» сакрального мифа, репрезентировавшего власть английских монархов, в смыслы и образы языческой архаики с ее магическим культом короля-«человекобога».
3. Деградация абсолютистской мифологии, разработанной Яковом I, была вызвана крайне неудачными попытками правящей элиты и обслуживающего ее интересы церковно-идеологического «аппарата» выдать «сущее» за «должное», то есть создать из слабого человека и заурядного политика образ мифического короля-«че-ловекобога».
Все это с неизбежностью повлекло за собой целую цепочку драматических событий, которые, будучи тесно сопряжены с объективным содержанием системного кризиса позднего феодализма, значительно ускорили приближение того, что позднее в трудах одних историков получило название «Великого мятежа», а других - «Английской революции».
Список литературы:
1. Антология мировой политической мысли. В 5 т. Т. I. Зарубежная политическая мысль: истоки и эволюция. - М.: Мысль, 1997. - 832 с.
2. Гоббс Т. Левиафан. - М.: Мысль, 2001. - 478 с.
3. Законодательство английской революции 1640-1660 гг. / Отв. ред. Е.А. Косминский, сост. Н.П. Дмитревский. - М.-Л.: Изд-во АН СССР, Институт Права, 1946. - 382 с.
4. Лавровский В. М. Сборник документов по истории английской революции XVII в. - М.: Высшая школа, 1973. - 342 с.
5. Макиавелли Н. Государь. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. О военном искусстве. - М.: Мысль, 1996. - 634 с.
6. Хилл К. Английская Библия и революция XVII века / Пер. с англ. Т. А. Павловой. - М.: ИВИ РАН, 1998. - 490 с.
7. Sommerville J.P. Politics and ideology in England, 1603-1640. - L.: Longman 1986. - 250 p.
