CC BY
82
С. В. Чесноков
ЭВОЛЮЦИЯ ГОСУДАРСТВОВЕДЧЕСКИХ ВЗГЛЯДОВ Л. А. ТИХОМИРОВА В СВЕТЕ КРИТИКИ «ХОМЯКОВСКОГО» ПРАВОСЛАВИЯ П. А. ФЛОРЕНСКИМ
Если философ П. А. Флоренский как государствовед-монархист еще практически не известен1, то ситуация с его адресатом и знакомым — Львом Александровичем Тихомировым (1852-1923) ровно противоположная.
Несмотря на то, что сегодня изданы практически все основные работы Тихомирова, и, в частности, капитальный труд «Религиозно-философские основы истории» (1918 г.), мемуары «Тени прошлого», уникальнейший дневник, который Тихомиров вел каждый день на протяжении сорока лет с 1880-х годов до революции и, наконец, «эсхатологическая фантазия» «В последние дни» (1920 г.), можно констатировать тот факт, что Лев Тихомиров все еще продолжает восприниматься автором одной книги— «Монархической государственности».
Во многом данная ситуация обоснованна, поскольку, по мнению большинства исследователей, учение о монархической государственности является вершиной творчества Л. А. Тихомирова.
Между тем критику монархических идей Тихомирова «справа» дал не кто-нибудь, а именно неизвестный никому в качестве монархиста П. А. Флоренский. . . Не случайно, что именно на Флоренского опирается такой критик Тихомирова «справа», как современный историк С. В. Фомин2.
Содержалась эта критика в известной статье Флоренского «Около Хомякова», которая, на наш взгляд, написана была не столько против самого Алексея Хомякова, сколько против сторонников последнего. А именно, против поздних славянофилов из Кружка ищущих христианского просвещения, группировавшегося вокруг М. А. Новоселова и доживавшего свой век в Сергиевом Посаде и Москве.
Дело в том, что П. А. Флоренский не любил спорить со своими современниками не напрямую, а обращался к авторитетам, ключевым для понимания той или иной
традиции. А поскольку наиболее крупным специалистом в области государствове-дения был в этом кружке Л. А. Тихомиров, то в той части статьи «Около Хомякова», где отец Павел критикует государствоведческие построения А. С. Хомякова, он критикует теорию позднего Тихомирова, близкую теории общественного договора Ж.-Ж. Руссо.
Обвинения Тихомирова в народопоклонстве
Проблему «Учение Ж.-Ж. Руссо в философско-государственных концепциях Тихомирова» в одноименной статье, вошедшей практически без изменений в диссертацию, поставил А. Р. Ефименко3. Однако он лишь зафиксировал, но, на наш взгляд, недостаточно раскрыл этот сюжет, дал его характеристику на материале одной только «Монархической государственности», не проследив влияния идей Руссо на протяжении всей творческой эволюции Тихомирова. Именно вследствие этого в самом факте наличия подобной теории в главном труде крупнейшего теоретика монархии никакой серьезной проблемы Ефименко не усмотрел. Схожая ситуация имела место и в тезисах доклада В. Ю. Верещагина и М. Ю. Понежина «Естественно-правовой аспект доктрины монархической государственности Л. А. Тихомирова»4.
В тезисах доклада А. А. Соломкиной «Концепция идеального государства в социальной философии Л. А. Тихомирова», опубликованного в рамках сборника «Российская утопия: от идеального государства к совершенному обществу», отсылка к Руссо делается в контексте разговора об утопии. По отношению к Тихомирову разговор об утопии был начат еще Костылевым, на которого, к сожалению, Соломкина не ссылается5. Не пишет Соломкина и о том, какую именно сторону учения Руссо критиковал в «Монархической государственности» и других своих произведениях Л. А. Тихомиров,—теорию общественного договора. Также не сказано было, что в своей критике он опирался на другой полюс философской системы того же Руссо — теорию верховной власти.
В целом, из статьи Соломкиной можно вычленить, по крайней мере, три аспекта теории Руссо, которые в той или иной степени были заимствованы Тихомировым. А именно: 1) теория верховной власти; 2) теория общественного договора; 3) утопический общественный идеал.
Нас в данной статье будет интересовать второе, хотя и первое и третье не менее интересно.
Отталкиваясь от дневников 1916-1917 гг. и от найденного нами письма Тихомирова А. С. Суворину 1906 г., серьезные сомнения в чистоте монархизма «Монархической государственности» высказал С. В. Фомин: «Подозреваю, что книга эта невнимательно прочитана нашими “новыми монархистами”, а ее автора чтят больше за “тему”»6.
В другом месте, процитировав те фрагменты из тихомировских дневников, которые на самом деле противоречат тому, что написано в «Монархической государственности», Фомин заключает: «Таким образом, это мы сами (по своей безграмотности, невнимательности или нестрогости) принимали его за того, за кого он сам себя вовсе и не выдавал. Да и разве он первый?»7
В целом Фомин характеризует тихомировский монархизм как «славянофильский» и приводит слова императора Николая I о славянофилах:
«Государь Николай Павлович чувствовал, что под боярским русским кафтаном
московских мыслителей кроется обыкновенная блуза западной демагогии. “Кроется” —
не в том смысле, что они, эти славянофилы, преднамеренно и лукаво сами скрывают ее. Вовсе нет! Но в том смысле, что они не сознают на себе присутствие этой западной блузы <... > Государь Николай видел по некоторым, едва, быть может, заметным тогда признакам, что в старом славянофильстве есть одна сторона, весьма, по его мнению, и европейская, и опасная: это наклонность к равноправности, и потому не давал ему хода»8.
Кроме того, Фомин ввел в тихомироведение два очень важных леонтьевских термина (выработанных Леонтьевым в полемике со славянофилами) — «хомяковское» и «филаретовское» православие, понимая под первым монархизм, основанный на теории «общественного договора», а под вторым — на святоотеческом предании.
Однако, обвиняя Тихомирова в народопоклонничестве, Фомин местами «перегибает палку». Как справедливо возражал на обвинения Фомина Г. Б. Кремнев: «Тихомиров— во всяком случае, до начала марта 1917 — не «народопоклонник». Не отрекаясь от своих идеалов, он больше не видит его носителя. Он был не одинок. Но и о народе и его современном состоянии у Тихомирова можно найти много нелестного»9.
Следует отметить, что Фомин характеризует славянофильским весь тихомиров-ский монархизм, тогда как, на наш взгляд, «монархическая государственность» от этого обвинения свободна — теория «общественного договора» в ней критикуется, а значит обвинения Фомина чрезмерны, и говорить следует лишь о наличии хомя-ковских рассуждений в более поздних дневниках, т. е. об эволюции тихомировского монархизма в сторону «хомяковского». В этом смысле более точным представляется мнение В. И. Карпеца о том, что в поздних, религиозно-философских работах Тихомиров, «отбросив и народовольчество и монархизм, по сути пришел к экуменическому “христианству вообще” (а следовательно, к своеобразной русской эсхатологической версии христианской демократии)»10.
Итак, если уж Тихомирову и можно предъявлять обвинения, то совсем по другому поводу. Костылев и Вада писали о лицемерии, о двойном стандарте: одно для печати, другое для себя в дневнике. Но, во-первых, это продолжалось лишь до 1914 г., когда, уйдя из политики, Лев Александрович ушел и от лицемерия, продолжив писать только в дневнике и «в стол» (религиозно-философское). А значит, тихоми-ровский поступок 8 марта — признание монархистом либерально-демократического Временного правительства — следует не только беззаветно ругать, но и, наоборот, видеть в нем выход болезни наружу, т. е., возможность исцеления если не Тихомирова лично, то для традиции в целом. Что собственно Фомин и делает, показывая в лице Тихомирова пример «от противного» — тот ужасный результат, к которому должен привести схожий путь и современных монархистов, по нему следующих.
Проблема Фомина в том, что в отличие, например, от В. И. Карпеца, он не делает всех выводов и не пишет, в чем именно состоял главный «грех» «новых монархистов», в начале 1990-х годов с радостью бросившихся в открывшийся общественнополитический процесс. Это грех одобрения и даже соучастия в перестройке, приведшей к развалу Советской Союза, что, на наш взгляд, как раз и сопоставимо с поступком Тихомирова 8 марта 1917 г. Но если Фомин и не делает этого вывода прямо, то к нему приводит весь изданный к его 50-летию сборник, в котором, собственно, и опубликованы указанные дневники Тихомирова с цитатами П. А. Флоренского, который о том же предупреждал своих современников за полгода до Февраля 1917 г. в статье «Около Хомякова»11. Видимо, отец Павел предчувствовал, что, в случае следования логике славянофильского консерватизма, исход защитников Империи будет плачевным:
«Не народ-дети от Царя-отца, но отец-Царь — от детей-народа, — восклицал, анализируя хомяковскую систему, отец Павел. — Следовательно, не потому народ призвал Романовых на престол царский, что в час просветления, очищенным страданиями сердцем узрел свершившееся определение воли Божьей, почуял, что Михаил Федорович уже получил от Бога венец царский, а потому избрал, что так заблагорассудил наиудобнейшим для себя — даровать Михаилу Федоровичу власть над Русью, — одним словом, не сыскал своего Царя, а сделал себе Царя»12.
Дальнейшие события показали, насколько точен оказался Флоренский. Так называемое «Белое дело» не только не получило народной поддержки, но было обречено изначально, хотя и апеллировало к Народу, к Учредительному собранию. Парадокс, но в своих оценках, как мы увидим, православный священник о. Павел оказывается очень близок к марксисту Костылеву. Причем феномену этому имеется четкое объяснение в той же статье о. Павла:
«Крайние государственники, равно как и революционные и социалистические деятели, — и те и другие не любили учения Хомякова, чутьём воспринимая в нём если не будущую победу, то, по меньшей мере, будущего противника: и тем и другим Хомяков
представлялся человеком опасным. Так, государственники и революционеры протяги-13
вали друг другу руку» .
Флоренский здесь, очевидно, продолжает традицию К. Н. Леонтьева, его критику славянофилов, что особенно ярко в говорящем названии работы «Около Хомякова (критические заметки)». Хомяковское православие критикуется в ней с позиций православия филаретовского.
И здесь было бы уместно рассмотреть вопрос о месте Тихомирова (и Флоренского) в правой традиции.
Место Тихомирова в традиции правого государствоведения
Вопрос этот специально ставился в литературе С. М. Сергеевым14, который в своей диссертации представил Тихомирова замыкающим дореволюционный монархизм, называемый Сергеевым творческим традиционализмом. Монархическая доктрина Тихомирова была определена Сергеевым как синтез, с одной стороны, традиции, идущей от поздних славянофилов, с другой стороны, от К. Н. Леонтьева (византизм).
Вместе с тем, как это было показано выше на примере С. В. Фомина, опирающегося на П. А. Флоренского, наследие Тихомирова может обоснованно критиковаться «справа». Наследие Тихомирова не может считаться синтезом и по той причине, что в убедительно построенном Сергеевым ряду—1) поздние славянофилы, 2) Леонтьев, 3) Тихомиров — ключевой фигурой является все-таки Леонтьев, чья доктрина (прежде всего, историософская) была ближе остальных к православному преданию, а сам Леонтьев находился на послушании у Оптинского старца Амвросия. Можно также заметить, что сердечные симпатии самого Сергеева находятся на стороне Леонтьева, т. е. определенное противоречие налицо, поскольку рациональная структура исследования этим симпатиям автора не соответствует.
На наш взгляд, антитетической фигурой скорее должен считаться сам Тихомиров, с его рационализмом, столь не свойственным для отечественной монархической традиции. И наоборот, фигурой синтетической — замыкающей, но и размыкающей
эту традицию своей крестной жертвой —предстает П. А. Флоренский, накануне Февральской революции 1917 г. давший критику славянофильского монархизма.
В отличие от Сергеева, Фомин опирается на Флоренского, однако несколько преувеличивает степень его критики славянофильства, поскольку при всей своей критике Флоренский все-таки оставался «славянофилом» — в том смысле, который в него традиционно вкладывается — православным монархистом.
Наш тезис заключается в том, что в своей работе «Около Хомякова» Флоренский, хотя, возможно и бессознательно, преодолевал именно Тихомирова как наиболее яркого представителя позднего славянофильства. Другой столь же крупной фигуры, как Тихомиров (сопоставимой по масштабам с фигурой Хомякова), рядом с Флоренским на тот момент не было. Возможно, именно потому Флоренский и написал о монархии вскользь, что и с Тихомировым он тогда общался совершенно в ином, религиозно-философском ключе. А потому и тема монархизма для него была, как и в их переписке с Тихомировым, фигурой умолчания. Но в результате именно эта тема и была «услышана» — либералы, и прежде всего Н. А. Бердяев, обвинили Флоренского именно в реакционности его взглядов.
Конечно, нет никаких прямых доказательств, что эта работа была направлена именно против Тихомирова. Но Флоренский никогда и не полемизировал с отдельными людьми. Для него полемика всегда была лишь поводом для того, чтобы выйти на более общую, вечную проблематику.
Идеи Ж!.-!Ж. Руссо в «Монархической государственности» Тихомирова
Сложность данной темы в том, что в «Монархической государственности», как и в других работах монархического периода, господствует критический по отношению к теории общественного договора тон. Именно это, на наш взгляд, и ввело в заблуждение большинство исследователей, и обусловило недостаточное внимание к данной проблеме и вообще к проблеме, рассматриваемой в данной главе. Вот, что пишет, например, Олег Милевский:
«Идеи Ж.-Ж. Руссо об общественном договоре, на котором основаны все демократические государства современности, не вызывали большого восторга у Тихомирова»15.
Действительно, в «Монархической государственности» Лев Александрович, например, пространно цитирует недавно канонизированного Московского митрополита Филарета (Дроздова), как раз и критиковавшего непримиримо теорию договорного, «человеческого», или как выразился Ф. Ницше, «слишком человеческого» происхождения государства:
«... как власть отца не сотворена самим отцом и не дарована ему сыном, а произошла вместе с человеком от Того, Кто сотворил человека, то открывается, что глубочайший источник и высочайшее начало первой, а следовательно всякой последующей между людьми власти — в Боге»16.
И хотя в IV разделе «Монархической государственности» есть целая глава «Пределы действия государства: Естественное право»17, и автор даже призывает в ней вернуться к «ныне оставленной теории», теория эта, в изложении Тихомирова, имеет все-таки характер тех средневековых схоластических доктрин, в которых с помощью естественного права обосновывалась «монархия Божией Милостью».
Показательно, что в период написания «Монархической государственности» под крылом Тихомирова товарищем его сына Александра (в монашестве Тихона) — иеромонахом Алексием (Симанским), будущим патриархом Московским и всея Руси, было написано кандидатское сочинение с говорящим само за себя названием: «Господствующие в современном нравственно-правовом сознании понятия перед судом митрополита Филарета»18. В 1903 г. одна из глав этой работы вышла статьей в газете «Московские ведомости», фактическим идеологом которой уже тогда был Тихомиров.
И здесь следует подчеркнуть, что, несмотря на согласие с критикой о. Павлом Флоренским славянофильства за его наклонность к общественному договору, мы все-таки не можем вместе с этой критикой полностью отвергнуть и тот новый, правовой аспект, который был поднят в «Монархической государственности» Тихомировым, отвечавшим в данном случае на вызов времени. Последовательный антию-ридизм — это тоже крайность, подвергнутая критике, в частности, свт. Серафимом (Соболевым) в его труде «Новое учение о Софии, Премудрости Божией»19.
Как замечает современный богослов протоиерей Валентин Асмус: «Юридизм существовал не только на Западе, но и на Востоке. На Западе он появился не в схоластическую эпоху: им пронизано богословие Тертуллиана и св. сщмч. Киприана Карфагенского, у которых мы находим весь набор юридических понятий, в том числе “удовлетворение” и “заслугу”»20.
Теория верховной власти в концепции Тихомирова
Таким образом, очевидно, что вовсе не все ссылки на Руссо так уж нехороши. Там, где, опираясь на Руссо, Тихомиров критикует западную демократию, его аргументы выглядят весьма убедительно.
Так, на Руссо Тихомиров ссылается, когда первой задачей государствоведческой науки называет упразднение той путаницы и неразберихи, которая царит в ней в связи со смешением основополагающих понятий.
Тихомиров строит свою монархическую теорию на очень простых основаниях. Вслед за Аристотелем и Ж.-Ж. Руссо он делит государственную власть на верховную и управительную, а вслед за Б. Н. Чичериным определяет первую как «единую, неделимую, безответственную.. .»21, ибо иначе это уже не будет власть верховная. На основании этого он критикует теорию разделения властей, указывая, что разделение властей возможно и необходимо лишь в области власти управительной. И действительно, верховной властью в государствах с разделением властей является власть народа, а не президент и не парламент. Однако далее Тихомиров выстраивает свое предпочтение монархии на том основании, что она единственная наиболее полно отвечает онтологическим требованиям, объективно предъявляемым к верховной власти: единству, неделимости... Поэтому Тихомиров замечает, что всякое правление тяготеет к монархии. И действительно, все самые потрясающие «разоблачения» и самая испепеляющая критика демократии, даже у ее сторонников, всегда сводились к тому, что власть народа... узурпирована.
Возвращаясь к правомерности использования идей Руссо православным автором, следует обратить внимание на одну деталь. Имеется существенная разница, как это делали св. Отцы, — выражать православное учение на языке философии (и здесь Руссо никоим образом не хуже и не лучше К. Маркса или Оригена), или же обосновывать, а тем более строить вероучение на основе этой философии, как это имело
место у многих ересиархов. В данном случае речь, конечно же, идет не о ереси, а сама богословская аналогия приведена лишь для примера. Как писал Флоренский: «. ..в сознании русского народа самодержавие есть факт веры — милость Божия, и не выводится из вне религиозных посылок»22. Именно об этом забыл — а возможно и просто не знал — Тихомиров.
Если, например, М. Вебер говорил о том, что западная демократия (легитимный тип господства) испытывает кризис, то Л. Тихомиров, напротив, монархию хотел обосновать, опираясь на теорию Руссо. Не стоит думать, что подобную цель он поставил перед собой сознательно. Нет, происходило это вполне органично, и, может быть, даже незаметно для самого мыслителя. Вот почему так важны те немногочисленные источники, которые прямо свидетельствуют о его, мягко говоря, пикантных для монархиста пристрастиях.
После «Монархической государственности»
О тихомировской эволюции от монархизма обратно к идеям общественного договора в духе Ж.-Ж. Руссо, которых Лев Александрович придерживался во времена революционной молодости, мы можем доказательно говорить, начиная с революции 1905-1907 гг. Вот один из первых примеров — дневниковая запись 1905 г.:
«Пожалуй, Учредительное собрание могло бы быть полезным. Но и его не соберешь в такой смуте, Правительство так мерзко пало, что ничего хуже не может быть, хоть бы и республику объявили. Захочет русский народ, так восстановит монархию, а теперь ее все равно нет <... > Нескончаемая мука! Уж хоть бы это злосчастное “правительство” уничтожилось! Авось, революционеры посадят кого-нибудь потверже и поумнее»23.
Впрочем, из этой записи видно, что подобные настроения пока только одолевают Тихомирова. Как писал Смолин: «... подобные сомнения, волнения и прочие душевные переживания Л. А. Тихомиров оставлял лишь в письмах к друзьям и в своем
дневнике, в своих же книгах и статьях он был несгибаемым борцом, поражающим
24
сталью логики своей мысли»24.
Но защищая самодержавие и его слуг на страницах газеты, в том же 1905 г. Тихомиров 10 февраля писал издателю «Нового времени» А. С. Суворину нечто иное: «Нигилисты дают им (бюрократам. — С. Ч.) в морду, наклоняя влево, надо бить в ту
же морду, но только наклоняя вправо. Тогда начальство выпрямится и будет стоять
25
твердо и прямо»25.
Костылеву, в отличие от Смолина, это позволило говорить о том, что у Тихомирова имело место все нарастающее лицемерие. В дневниках и письмах, особенно, близким знакомым, придерживавшимся тех же взглядов и настроений — одно. В печати — прямо противоположное — апология существующего режима. Понятно, что такая апология не могла быть особенно убедительной. . .
Первая и самая серьезная теоретическая формулировка «хомяковских» настроений содержится в письме от 18 июля 1906 г. А. С. Суворину, издателю самой преуспевающей на тот момент правой газеты — иллюстрированного «Нового времени»:
«Что касается устройства России, то на это может быть компетентным только одна власть — Земский собор. У него, конечно, нет ни ума, ни знаний больше, чем у других, но у него есть право. Земский собор должен быть из Русских. Россия в 1613 г. дала полномочия Романовым. Если представитель Романовых желает изменить существо
государственной власти, то должен предъявить это на решение Земского собора. На Соборе должны быть: представители Русского народа, Церкви, высших чиновников и представители Династии. Предмет Собора: специальный вопрос о Верховной власти. Какую пожелает Собор, такую и установит, дальнейшую конституцию уже потом строить, когда народ решит вопрос о сущности, т. е. Верховной власти»26.
Очевидно, что здесь уже не сомнения, а самоуверенный тон.
Здесь можно говорить о «монархизме теории и монархизме жизни». Как писала Т. Резвых: «“Соборность” на словах и отрицательный, индивидуалистический пафос на деле»27. Преодолев интеллигентский нигилизм в теории, Тихомиров не смог до конца изжить его на практике. Здесь он зачастую шел на поводу своего, хотя и консервативного, но все-таки интеллигентского окружения.
А вот запись 3 марта 1917 г.:
«Ночь. Сегодня (т. е. 3 марта) прихожу от исповеди, беру “Время”, и там, хотя и неофициально, сообщается, что Император Николай II отрекся от Престола в пользу сына, но Алексей также отрекся в пользу Михаила, а Михаил отрекся “в пользу Русского народа”. . . Последнее выражение странно, ибо Русский народ не имеет надобности, чтобы получать от кого-либо Верховную власть: он сам по себе ее имеет и может взять
от “доверенного” (т. е. Царя), когда ему это покажется нужным. Но это государственно-
28
правовые тонкости» .
По мнению С. В. Фомина, этой записью Тихомиров расставил все точки над і. На наш взгляд, это не совсем так.
Во-первых, схожие теоретические рассуждения Тихомиров высказывал в своем дневнике и ранее. Во-вторых, эта запись «для себя» и поступок 8 марта 1917 г. «для широкой общественности» явились «моментом истины», когда форма и содержание вновь, как и во время покаяния в революции в 1888 г., пришли в «гармонию». «Все же являемое свет есть». А значит, открылся путь к осознанию. В-третьих, следует сказать, что все три процитированные нами рассуждения Тихомирова прямо противоречат центральным положениям «Монархической государственности». Следует еще и еще раз повториться, что в этой книге мы нигде не найдем «славянофильских» формулировок, подобных тем, которые встречаются в тихомировском дневнике и переписке после 1906 г., т. е. эклектизм «Монархической государственности» и эволюция тихомировского монархизма — это два отдельных вопроса.
Таким образом, споря с последователями Хомякова, одним из которых к 1916 г. стал и Лев Тихомиров, запамятовавший то, что он писал на рубеже веков (в 1897-1905 гг.), о. Павел Флоренский приводил доводы в духе «Монархической государственности». Это обстоятельство осталось полностью проигнорированным С. Фоминым.
* *
*
Конечно, после всего сказанного правоверные монархисты могут считать третий период творчества Тихомирова-монархиста отрицательным.
Но если учитывать, что рядом с Тихомировым были его молодые ученики, то при таком взгляде этот период, несмотря ни на что, можно расценивать как синтетический. Ведь если кое-где синтез революционных и монархических идей самому
Тихомирову не вполне удался теоретически, то он удался в наследии его учеников. В патриарших трудах Алексия I (Симанского), в житии исповедника русской православной Церкви епископа Тихона (Тихомирова), в воспоминаниях С. И. Фуделя, где все события приобретают летописный, эпический характер, наконец, в богатейшем наследии отца Павла Флоренского.
Можно было бы рассматривать в качестве наследника Тихомирова также и
B. И. Ульянова (Ленина), но это тема самостоятельного исследования, к которой мы надеемся обратиться в дальнейшем.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 См. лишь: Чесноков С. В. Монархизм жизни (К вопросу о политических убеждениях священника Павла Флоренского) // Русская линия. Информагентство. 24.01.2005.
2 Фомин С. В. Из дневника Тихомирова (Москва. 1901, 1905, 1912-1917 гг.) // «...и даны будут Жене два крыла... ». М., 2002. С. 556-567.
Ефименко А. Р. Учение Ж.-Ж. Руссо в философско-государственной концепции Льва Тихомирова // Историко-философская персоналия: методологические аспекты. Материалы конференции молодых ученых 2 декабря 1999 г. М.: РГГУ, 1999. С. 8-20.
Верещагин В. Ю., Понежин М. Ю. Естественно-правовой аспект доктрины монархической государственности Л.А.Тихомирова // Русская философия права: Основные проблемы и традиции. Сб. материалов всероссийской конференции 18-19 мая 2000 г. Ростов н/Д., 2000. С. 93-100.
5 Соломкина А. А. Концепция идеального государства в социальной философии Л.А.Тихомирова // Философский век: Альманах. Вып. 12. Российская утопия: от идеального государства к совершенному обществу: Материалы Третьей Международной Летней школы по истории идей, 9-30 июля 2000 г. СПб., 2000. С. 161.
6 Фомин С. В. Из дневника Тихомирова. .. С. 557.
7 Там же. С. 562.
8 Там же. С. 562-563.
9 Карпец В. И. Зеркало русской истории (О Льве Тихомирове) // Черновой вариант предисловия, опубликованного в газете «Путь». 2 л.
10 Карпец В. И. Эсхатологический выбор Льва Тихомирова // Карпец В. И. Русь Ме-ровингов и корень Рюрика. М.: Алгоритм, Эксмо, 2006. С. 412-413.
11 Богословский вестник. 1916. №8-9.
12 Флоренский П. А., священник. Около Хомякова (Критические заметки) // Сочинения: В 4 т. Т. 2 / Сост. и общ. ред. игумена Андроника (А. С. Трубачева), П. В. Флоренского, М. С. Трубачевой. М.: Мысль, 1996. С. 298.
13 Там же. С. 287.
14 Сергеев С. М. Идеология творческого традиционализма в русской общественной мысли 80-90-х гг. XIX в.: Автореф. дис. ... канд. ист. наук. М.: Моск. пед. гос. ун-т, 2002. 16 с.
15 Костылев В. Н. Лев Тихомиров на службе царизма: (Из истории общественноидейной борьбы в России в конце XIX — начале ХХ вв.): Дис.......канд. ист. наук. М.,
1987.
16 Тихомиров Л. А. Монархическая государственность. [5-е изд.]. / Вступ. ст.
C. М. Сергеева, прим. С. М. Сергеева, З. Г. Антипенко. М.: ГУП «Облиздат», «Алир», 1998. С. 340.
17 Там же. С. 400-404.
18 А[лексий (Симанский)], и[ером]. Митрополит Филарет о господствующих в современном нравственно-правовом сознании понятиях. М.: Типография Штаба Московского военного округа, Остроженка, дом Военного ведомства, 1905.
19 Серафим (Соболев), архиеп. Новое учение о Софии Премудрости Божией. «Мы же проповедуем Христа распята... Божию силу и Божию Премудрость» (1 Кор. I, 23-24). Репринт. изд. 1935 г. София-Болгария: «ЕТ Кирилла Маринова», 1997. 525 с.
20 Лев Тихомиров // Русское слово. 10(23) марта 1917 г. №55. С. 4.
21 Тихомиров Л. А. Монархическая государственность. [5-е изд.] С. 52.
22 Флоренский П. А., священник. Около Хомякова. С. 298.
23 25 лет назад. Из дневников Л. Тихомирова [7.11.1905 — 28.4.1906] // Красный архив. 1930. Кн. 4-5(41-42). С. 107.
24 Смолин М. Б. Библия русского монархизма (О кн.: Тихомиров Л. А. Монархическая государственность. М.: ТОО «Алир», 1998. 672 с.) // Смолин М. Б. Очерки Имперского Пути. Неизвестные русские консерваторы II пол. XIX — I пол. ХХ века. М.: Журнал «Москва», «Роман-газета XXI век», Форум, 2000. С. 59-60.
25 Там же. С. 59-60.
26 РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 4234. Л. 47 об.
27 Резвых Т. По дороге в Дамаск. Обращение Льва Тихомирова сродни обращению апостола Павла (рец. на кн.: Тихомиров Л. А. Тени прошлого. М.: Изд-во журнала «Москва», 2000. 719 с.) // Независимая газета. 11 января 2001 г. http://exlibris.ng.ru/bios/2001-01-11/2_damask.html
28 Из дневника Тихомирова (Москва. 1901, 1905, 1912-1917 гг.) // «...и даны будут Жене два крыла... ». М., 2002. С. 619.
