CC BY
460
А. Н. Богданов
ЭВОЛЮЦИЯ ГЕГЕМОНИИ: ВЛАСТЬ США В СОВРЕМЕННОМ МИРЕ
Статья посвящена анализу гегемонии США в современном мире и ее эволюции во второй половине ХХ — начале XXI в. Рассматриваются «материальные» (военный потенциал, экономическая мощь) и «идеальные» (идеология, институты) аспекты гегемонии. Анализируется современная динамика использования власти Соединенными Штатами Америки — ужесточение форм властного воздействия на нелояльные режимы при сохранении консенсусных способов разрешения конфликтов внутри «гегемонистского блока». В заключительной части статьи делается вывод о том, что, хотя стремление США и ведущих мировых держав сохранить гегемонию приводит к идеологизации политики военных интервенций, предпринимаемых в отношении ряда стран «третьего мира», обеспечение легитимности этих действий в будущем останется ключевой задачей с точки зрения поддержания устойчивости всего мирового порядка.
Ключевые слова: гегемония, власть США, мировой порядок, международные институты, теория гегемонистской стабильности.
Проблемы природы и характера власти США в современном мире на протяжении многих лет вызывают повышенный интерес исследователей международных отношений (см.: Wilkinson, 1999; Cox, 2003; Ikenberry, 2006). Беспрецедентное усиление США после завершения «холодной войны», претензии американского руководства на глобальное лидерство их страны в построении постконфронтационного миропорядка, а также демонстративная решимость играть роль «мирового полицейского» со всей остротой ставят вопрос о том, какое влияние на международные отношения может иметь чрезмерная концентрация власти в руках одного государства. В настоящей статье рассматривается широко дискутируемое (особенно в англоязычной литературе) понятие «гегемония», с помощью которого уже в течение многих лет предпринимаются попытки объяснить феномен американской мощи и предсказать поведение самой могущественной державы в мире. Анализ этого понятия позволит не только обозначить рамки ведущихся теоретических дискуссий, но также оценить возможные последствия американского доминирования для современного мирового порядка.
«МАТЕРИАЛЬНЫЕ» И «ИДЕАЛЬНЫЕ» АСПЕКТЫ ГЕГЕМОНИИ
На протяжении последних десятилетий исследование роли гегемонии в области международной политики проводилось преимущественно в рамках так называемой «теории гегемонистской стабильности», сторонники которой сосредоточивают свое внимание на тех аспектах этого феномена, которые принято называть «материальными» (см.:
© А. Н. Богданов, 2013
Gilpin, 1981; Keohane, 2005; Kindleberger, 1986). К числу таковых относятся экономическое благосостояние, военно-политическая мощь, а также способность обеспечивать международную систему «общественными благами» — поддерживать безопасность, гарантировать мирное разрешение конфликтов, насыщать мировую экономику финансовыми ресурсами. Так, классическим примером гегемонии считается сформировавшаяся после завершения Второй мировой войны Бреттон-Вудская система, в которой США добились лидирующих позиций, взяв на себя финансовое бремя, связанное с управлением мировой экономической системой и ее военной защитой (Joseph, 2008, р.111). Кроме того, как отмечает Р. Кеохейн, «гегемонистские державы должны контролировать источники сырья, источники капитала, рынки и конкурентные преимущества в производстве наиболее ценных товаров...» (Keohane, 2005, р. 32), что позволяет им в дальнейшем претендовать на расширение сферы своего влияния. Получая контроль над ключевыми материальными ресурсами, гегемонистское государство распределяет их внутри международной системы таким образом, чтобы обеспечить устойчивость существующих властных отношений в целом и собственного доминирующего положения в частности.
Согласно теории гегемонистской стабильности, там, где гегемон берет на себя ответственность за обеспечение общественных благ, все государства международной системы получают выгоду. И поскольку порядок в мировой политике обычно создается одной доминирующей державой, то продолжительное существование последней необходимо для устойчивости мирового порядка (Brilmayer, 1994, р. 18). В этом смысле гегемония имеет преимущество по сравнению с анархическими международными системами, находящимися в центре внимания теоретиков реалистского подхода. Так, если в условиях анархии материальные ресурсы и власть распределяются в результате борьбы государств, преследующих эгоистические национальные интересы, то наличие доминирующего актора позволяет обеспечивать централизованное и относительно справедливое распределение «общественных благ», гарантирующее устойчивость всей международной системы. Располагая широким набором инструментов как косвенного, так и прямого принуждения, государство-гегемон оказывается способным преодолевать национальный эгоизм отдельных членов международного сообщества, формируя стимулы для такого поведения государств, которое позволяло бы реализовывать коллективные интересы, достигать, пользуясь терминологией Х. Булла, «первичных целей общественной жизни» — сохранения существующей международной системы, поддержания суверенитета государств-членов, недопущения войн и конфликтов, а также соблюдение общепринятых норм поведения (Bull, 1995, р.16-17). При этом гегемонистскую
державу отличает способность формировать предпочтения и интересы других государств, что существенно снижает вероятность применения принудительных форм власти (International Relations..., 2002, р. 138). Поэтому гегемония возникает не вследствие военных успехов отдельно взятого государства или территориального завоевания, а как результат компромисса, согласия между участниками международной системы, благодаря чему власть в ней приобретает преимущественно консенсусные формы. Таким образом, «материальное» понимание гегемонии не является исчерпывающим, и при анализе этого феномена неизбежно возникает необходимость обращения к таким факторам, как идеология гегемонистского государства, способы обеспечения легитимности его власти, институты гегемонии, т. е. всему, что составляет «нематериальный» компонент данного явления.
Анализ гегемонии с идеалистических позиций принято связывать с именем итальянского философа-неомарксиста А. Грамши, интеллектуальное наследие которого в последние десятилетия активно осмысливается теоретиками международных отношений (см.: Adamson, 1980; Cox, 2004). Концепция гегемонии была предложена А. Грамши в качестве альтернативы классической марксистской теории классового господства, абсолютизировавшей роль конфликтов, принуждения и насилия в процессе развития общества. Грамши считал, что для каждого этапа общественной эволюции характерно определенное соотношение классовых сил, формирующееся на основе социального компромисса. При этом господствующий класс занимает доминирующее положение (становится гегемоном) с согласия остальных общественных групп, вместе с которыми он формирует «исторический блок» — «комплекс экономических, политических и культурных институтов, которые позволяют нормально развиваться конкретной экономической системе в определенный период времени.» (Murphy, 2004, р. 157). «Исторический блок» опирается на комплекс материальных (производительных) сил, институтов и идеологий, представляя собой союз различных классовых сил, организованных вокруг совокупности гегемонистских идей, «доминирующей идеологии» (Keohane, 2005, р. 4), нацеленной на укоренение гегемонии в обществе путем классовых союзов (Adamson, 1980, р. 176). Гегемония, таким образом, опирается в большей степени на моральный авторитет господствующего класса, его идеологическое влияние, а не на аппарат насилия, что позволяет ей поддерживать легитимность своего господства и гарантировать устойчивость всей системы общественных отношений.
В теории международных отношений идеалистическая трактовка гегемонии, как правило, предполагает лидерство одного или группы государств, основанное на моральном влиянии, идеологии и институтах, воплощающих ключевые ценности доминирующего государства
(государств). При этом особое значение приобретает институциональное измерение гегемонии. Так, по замечанию Р. Кокса и Т. Синклера, международные институты воплощают правила, способствующие экспансии гегемонистского порядка, легитимируют его нормы и «поглощают анти-гегемонистские идеи», выполняя, таким образом, важную идеологическую функцию (Cox, Sinclair, 1996, р. 138). Инсти-туционализация выступает в качестве способа стабилизации и увековечивания существующего мирового порядка, а сами институты отражают преобладающие отношения власти и «стремятся сформировать коллективные образы, поддерживающие эти властные отношения» (Cox, 2004, р. 23). Институты гегемонистского порядка обеспечивают относительно мирное разрешение конфликтов и предоставляют гарантии неприменения военной силы, снижая вероятность использования государствами насилия и принуждения. Именно поэтому государство-гегемон стремится обеспечить экспансию подконтрольных ему институтов, так как это способствует не только укреплению геополитических позиций, но и распространению гегемонистских норм и ценностей, что позволяет обеспечивать лояльность и предсказуемость поведения второстепенных государств. Таким образом, как пишет Р. Кокс, в условиях гегемонии «сила не должна быть использована для того, чтобы обеспечить доминирование сильнейших до тех пор, пока слабые принимают преобладающие отношения власти в качестве легитимных», т. е. до тех пор, пока государство-гегемон «способно представить свое лидерство в терминах всеобщих интересов, а не только своих собственных» (Ibid.). Другими словами, гегемония правит посредством убеждения, а не принуждения, стремясь представить силовое неравенство в качестве оправданного и необходимого условия развития и стабильности международной системы, нуждающейся в централизованном управлении ради поддержания порядка. Поэтому нормативно-ценностная экспансия «гегемонистского блока» приобретает особое значение с точки зрения смягчения недовольства асимметрией власти со стороны как реальных, так и потенциальных ревизионистских держав.
Таким образом, «материальному» доминированию и экономической мощи государства-гегемона всегда сопутствует «мягкая власть» — идеологическое влияние и контроль над ключевыми международными институтами. Двойственность природы гегемонии существенно затрудняет прогнозирование как динамики развития гегемонистской системы в целом, так и поведения государства-гегемона в частности. Эта связано с тем, что, с одной стороны, силовое неравенство нередко провоцирует применение насилия и принуждения в международных отношениях, а с другой стороны, стремление гегемонистского государства гарантировать стабильность благоприятствующего
ему мирового порядка побуждает использовать консенсусные формы власти и стремиться минимизировать вероятность возникновения открытого конфликта. Эта проблема, по нашему мнению, имеет особую актуальность в современных условиях, поскольку объяснение феномена «американской гегемонии» требует обращения как к обозначенным, так и к иным вопросам, о которых речь пойдет ниже.
США: ОТ «ГЕГЕМОНИИ» К «ИМПЕРИИ»?
Принято считать, что формирование современной «американской гегемонии» стало следствием исключительно благоприятной ситуации, в которой оказались США после завершения Второй мировой войны, сосредоточив в своих руках «беспрецедентные ресурсы и возможности... приведшие к кардинальному перераспределению власти и богатства в мировом масштабе» (1кепЬеггу, 2006, р. 21). Оказавшись в центре «либерального международного порядка», США заняли лидирующее положение среди развитых индустриальных стран, возглавив своего рода «исторический блок» государств, объединенных не только капиталистическим способом производства, но также приверженностью ценностям рыночной экономики и представительной демократии. Уже в первые послевоенные годы США в тесном взаимодействии со своими союзниками начали предпринимать оказавшиеся весьма успешными попытки институционализации формирующегося нового мирового порядка. Так, создание Всемирного банка (ВБ), Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР), заключение Генерального соглашения о тарифах и торговле (ГАТТ) стали важными шагами на пути создания системы регулирования мировой капиталистической экономики во главе с США. Созданная в 1949 г. Организация Североатлантического договора (НАТО) также является ярким примером института, нацеленного на обеспечение стабильного, бесконфликтного функционирования западной гегемонистской системы. Развитая институциональная структура послевоенной американской гегемонии, общность ценностей и приверженность либеральной идеологии, а также экономическая взаимозависимость позволили сгладить силовую асимметрию внутри Западного блока и обусловили преобладание консенсусных форм власти. Кроме того, необходимость сохранять внутреннюю сплоченность перед лицом внешнего врага (СССР) также выступила в качестве важного фактора политической консолидации капиталистических держав.
Завершение «холодной войны» и падение «железного занавеса», как казалось многим сторонникам неолиберализма, должны были привести к воссоединению мира на основе универсальных ценностей и рыночной экономической модели, лежащих в основе американской
гегемонии. Однако 1990-е годы показали, что, несмотря на отсутствие существенных конфликтов внутри «гегемонистского блока», очаги напряженности начинают разгораться на периферии мирового порядка, характеризующейся экономической отсталостью, межэтническими и межконфессиональными противоречиями, традиционализмом, неприятием модернизации и прогресса, а также решительным отторжением западных ценностей и западного образа жизни в целом. Как следствие, те страны, которые отказались принимать ценности и либерально-рыночную идеологию «гегемонистского блока», оказались вне рамок его институциональной структуры, т. е. вне сферы действия правил и норм, регулирующих отношения развитых стран и стран, принявших западную модель развития и соответствующую систему ценностей. Попытки консенсусного использования власти в отношении таких стран и режимов не дали желаемого эффекта, что во многом было обусловлено изоляцией (нередко намеренной) этих государств, стремящихся оградить себя от влияния глобализации и повсеместного распространения экономических, политических и культурных ценностей западного мира. Эта проблема приобрела особую актуальность после терактов в США 11 сентября 2001 г. и последовавшей за ними «войны с террором», крайне обострившей отношения между развитыми странами и целым рядом государств «третьего мира». Эти трагические события, а также крах предпринимавшихся на протяжении 1990-х годов попыток интегрировать наиболее радикальные государства мировой периферии (Ирак, Северная Корея, Ливия) в сообщество рыночных демократий заставили американское руководство, а также лидеров других западных держав обратиться к механизмам, предполагавшим использование не столько «идеальных», сколько «материальных» ресурсов гегемонии, прежде всего экономических санкций и военной силы.
Очевидное усиление роли принуждения и насилия во внешней политике США и их союзников в 2000-е годы побудило многих исследователей предположить, что на смену западной «либеральной гегемонии» приходит «американская империя» (см.: Chace, 2002; Cox, 2003), мало считающаяся с мнением союзников, стремящаяся к максимальному расширению сферы своего геополитического влияния и навязыванию своих национальных ценностей, институциональных практик и традиций в глобальном масштабе. Внешнеполитический мессианизм, риторика в духе противостояния «цивилизованного мира» и «варварства», а также явное пренебрежение международными институтами при осуществлении военных интервенций, казалось, дают достаточно оснований для того, чтобы говорить о переходе от консенсусной «гегемонистской» к имперской форме мирорегулирования. Однако важная особенность современной ситуации, по нашему мнению,
заключается в том, что наращивание силового давления и смещение акцентов в сторону применения военной силы не является следствием увеличения экономической мощи США и других ведущих держав, а, напротив, происходит на фоне мирового экономического спада. Другими словами, если традиционно политика экспансии и завоеваний рассматривалась как результат резкого экономического усиления той или иной державы, то применительно к сегодняшнему дню эта логика не действует. Наоборот, ослабление идеологического влияния американской гегемонии в пользу «материального» доминирования нередко рассматривается как отчаянная попытка сохранить контроль над теряющим управляемость мировым порядком (см.: Jervis, 2009). В целом причины интервенций в страны мировой периферии, предпринимавшихся развитыми державами на протяжении последних десяти лет, трудно объяснить с помощью традиционных категорий — изменениями в балансе сил или появлением государств, бросающих вызов сложившейся системе властных отношений. Эти конфликты смещаются в плоскость противостояния идей, ценностей и мировоззрений, отличающих западную и восточную цивилизации. Поэтому не случайно, что учащающиеся вторжения развитых стран в страны «третьего мира» приобретают характер крестовых походов во имя защиты западных ценностей (демократии, прав человека, свободы личности и т. д.), а понятие «национальный интерес» постепенно утрачивает свое рациональное содержание и все в больше степени начинает ассоциироваться с понятием «универсальные ценности», сохранение и распространение которых и является истинным «национальным интересом» современного государства. С этой точки зрения, возможные в будущем изменения мирового и регионального балансов сил, как мы полагаем, будут оказывать все меньше влияния на поведение «единственной сверхдержавы» и действия созданного ею «гегемонистско-го блока». Стремясь сохранить идеологическую гегемонию, США и их союзники будут стремиться оказывать влияние на формирование внешнеполитических ориентаций того или иного режима, его приверженности основополагающим западным ценностям и на обеспечение политической лояльности. Противоречия внутри «гегемонистского блока», а также конфликты, вызванные сдвигами в балансе сил, будут разрешаться преимущественно консенсусным путем, с использованием «мягкой» гегемонистской власти, дипломатического давления, посредством приобщения ревизионистских держав к институтам гегемонии и т. д. Что касается военной силы, то можно предположить, что она будет применяться преимущественно коллективно — по образцу «антитеррористической коалиции» либо от имени какой-либо международной организации (ООН, НАТО). Определяющим фактором, с этой точки зрения, будет оставаться необходимость соблюде-
ния принципа легитимности для поддержания существующего геге-монистского порядка, устойчивость которого в конечном счете будет зависеть от того, насколько приемлемыми для мирового сообщества государств окажутся используемые гегемонией формы власти.
Литература
Adamson W. Hegemony and Revolution. A Study of Antonio Gramsci's Political and Cultural Theory. Berkley, Los Angeles, London: University of California Press, 1980. P. 304.
Brilmayer L. American Hegemony. Political Morality in a One-Superpower World. New Haven & London, New York, 1994. P. 263.
Bull H. The Anarchical Society. A Study of Order in World Politics. New York: Columbia University Press, 1995. P. 329.
Chace J. Imperial America and the Common Interest // World Policy Journal. 2002, N 1. Р. 1-9.
Cox M. The Empire's Back in Town: Or America's Imperial Temptation Again. // Millennium. 2003, N 1. Р. 1-27.
CoxR. Social Forces, States and World Orders: beyond International Relations Theory // Global Governance. Critical Concepts in Political Science. Vol. 1 / Ed. by T. Sinclair. Vol. 1. London & New York, Routledge, 2004. P. 11-47.
Cox R., Sinclair T. Approaches to World Order. New York, Cambridge University Press, 1996. P. 552.
Gilpin R. War and Change in World Politics. Cambridge, Cambridge University Press, 1981. P. 288.
International Relations. The Key Concepts. Ed. by M. Griffiths and T. O'Callaghan. New York — London, Routledge? 2002. P. 399.
IkenberryJ. Rethinking the Origins of American Hegemony // Liberal Order and Imperial Ambition. Essays on American Power and World Politics / Ed. by J. Ikenberry. Cambridge, Polity Press, 2006. P. 300.
Jervis R. An Empire, But We Can't Keep It. // Imbalance of Power. U.S. Hegemony and International Order / Ed. by W. Zartman. London, Lynne Rienner Publishers, 2009. P. 288.
Joseph J. Hegemony and the structure-agency problem in International Relations: a scientific realist contribution // Review of International Studies. 2008, N 1. P. 109-128.
Keohane R. After Hegemony. Cooperation and Discord in the World Political Economy. New Jersey: Princeton University Press, 2005. P. 304.
Kindleberger C. The World in Depression, 1929-1939. Berkley, CA: University of California Press, 1986. P. 355.
Murphy C. The Promise of Liberal Internationalism // Global Governance. Critical Concepts in Political Science / Ed. by T. Sinclair. Vol. 1. London & New York, Routledge, 2004. P. 143-178.
Wilkinson D. Unipolarity without Hegemony // International Studies Review. 1999, N 2. P. 141-172.
