CC BY
103
Е. В. Падучева
ВИНИТИ РАН, Москва
ЭВИДЕНЦИАЛЬНЫЕ ПОКАЗАТЕЛИ И ИХ РЕЖИМЫ ИНТЕРПРЕТАЦИИ1
Дорогому Виктору Храковскому — с любовью
Согласно общепринятым определениям (см., например, [Ai-khenvald 2004] или [Плунгян 2011]), эвиденциальный показатель маркирует источник информации, на основании которого говорящий делает утверждение о соответствующей ситуации. В [Мельчук 1998: 199] дается следующее определение грамматической эвиденциальности: «Категория эвиденциальности маркирует источники информации, выражаемой говорящим во время речевого сообщения». Это определение не вполне корректно — в двух отношениях.
Первое возражение — почему речь идет только об утверждениях? Разве невозможны показатели эвиденциальности, скажем, в контексте вопроса, который не есть сообщение информации? Определения эвиденциальности из [Aikhenvald 2004] и [Плунгян 2011] не исправляют этого недостатка. Некоторые предложения в этом направлении рассматриваются, впрочем, в статье [Cohen, Krifka 2011], где речь идет о семантике эвиденциальных показателей в разных типах речевых актов.
Второе возражение касается фигуры говорящего. Показатель эвиденциальности — это эгоцентрик (т. е. эгоцентрическая единица). Многие (хотя и не все) эгоцентрические (иначе — индексаль-ные) слова и категории, которые в своем первичном употреблении ориентированы на говорящего, могут употребляться также в контекстах, где подразумеваемым или потенциальным носителем пропозициональной установки является вовсе не говорящий, см. [Падучева 2011]. Есть неканонические коммуникативные ситуации, например, нарратив, где говорящего нет вообще, а есть его
1 Данная работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ, грант № 14-04-00604а.
заместители — это может быть повествователь или персонаж, причем для понимания текста существенно, кто именно. Есть гипотак-сический контекст (embedded position). Есть, как уже говорилось, разные типы речевых актов. Употребление эвиденциальных показателей в контекстах, где подразумеваемый носитель пропозициональной установки не совпадает с говорящим, заслуживает внимания.
Вопрос о синтаксической подчинимости (embeddability) эвиденциальных показателей был поставлен в [Schenner 2012], где говорится: "embedded evidentials (...) may give rise to unexpected readings and provide interesting challenges to many purely root-clause-informed approaches to evidentials." Сейчас имеется уже довольно большая литература о подчинимости вводных слов, см., например, [Падучева 1996: 310-320; Potts 2005] и др. Однако эвиденциальные вводные показатели требуют отдельного исследования. Эвиденци-альный показатель — это эгоцентрик, и он должен быть рассмотрен на фоне того, что нам уже известно о других эгоцентрических элементах языка.
Статья посвящена русскому вводному слову оказывается, которое было введено в рассмотрение в связи с эвиденциально-стью в [Храковский 2007] и названо показателем (ад)миратив-ности. Слово оказывается, во вводном употреблении, обладает целым рядом интересных свойств — причем именно в плане под-чинимости, а также в плане выбора подразумеваемых субъектов установки и употребления в разных типах речевых актов.
1. «Балканский тип» эвиденциальности
В соответствии с работами [Мельчук 1998; Aikhenvald 2004; Плунгян 2011], в языках с грамматической эвиденциальностью выражаются следующие грамматические противопоставления. Различается прямой доступ к информации, который предполагает, что говорящий знает сообщаемое из личного опыта, и непрямой, который предполагает, что знания говорящего являются результатом неотчетливого восприятия (имперцептив), получены от другого лица (репортатив) или получены на базе обращения к причинно-следственным связям и знаниям об устройстве мира (ин-ферентив, иначе — презумптив).
К числу эвиденциальных показателей относят также слова и категории с адмиративным (или миративным) значением.
В [Храковский 2007] показано, однако, что (ад)миративный показатель не может быть поставлен в один ряд с вышеперечисленными граммемами эвиденциальности, поскольку семантически совместим с любой из них, а не противопоставлен им. Однако в работе [Friedman 2005] предложена существенно иная схема грамматически выраженных эвиденциальных противопоставлений. Она характерна для целого ряда балканских языков. В соответствии с этой схемой, эвиденциальные показатели могут быть разделены на конфирмативные (= показатели засвидетельствованности, 'witnessed') и неконфирмативные. Эти последние могут быть успешными (= нейтральными) или неуспешными миративными. Далее, неконфирмативные неуспешные могут выражать либо приятие полученной информации, и тогда они выражают удивление, т. е. именно адмиративность в собственном смысле слова, либо неприятие, и тогда та же самая грамматическая форма выражает отвержение, т. е. сомнение, вплоть до сарказма.
Определения из [Aikhenvald 2004] или [Плунгян 2011] располагают миративные показатели на периферии эвиденциальности. Между тем «балканский тип» эвиденциальности, подробно описанный в [Friedman 2005] и [Friedman, in print], выдвигает мира-тивность на более достойное место. Что важно для нашей темы, в работах Виктора Фридмана приводятся данные о возможных различиях в употреблении эвиденциального показателя в утверждении и в вопросе; в диалоге и в нарративе. Иными словами, эти работы прокладывают путь к рассмотрению эвиденциального показателя как полноценного эгоцентрика.
В [Храковский 2007] слово оказывается было названо маркером (ад)миративности как особой грамматической категории, хотя и отличной от категории эвиденциальности. Я рассматриваю оказывается просто как вводное слово, пусть с эвиденциальным значением. В то же время, система семантических противопоставлений, разработанная в [Friedman 2005] для описания эвиденциальности в балканских языках, оказывается ценной основой для описания семантики этого русского слова и его поведения в разных контекстах.
2. Небуквальная интерпретация оказывается
Значение вводного оказывается включает следующие два компонента:
оказывается (X, P) =
I. Х узнал <от Y>, что Р;
II. Х удивился, что Р (или слабее: Х не ожидал, что Р).
В отличие от вводного кажется, которое с точки зрения своего акционального класса является стативом, вводное оказывается обозначает изменение состояния и предполагает не одного субъекта, а, возможно, двух. Возникает основа для сложной интерференции «голосов». В речевом режиме подразумеваемым субъектом оказывается будет говорящий :
(1) Я так рада! Нашлись, нашлись! Они, оказывается, болели и не подавали весточек! (Л. Петрушевская. Три девушки в голубом)
В примере (1) лицо Х — это говорящий; он является и субъектом нового знания и субъектом удивления. Кроме лица Х, в ситуацию может входить лицо Y — Источник сведений-знаний, поскольку узнают чаще всего от кого-то. В (1) Источник за кадром.
Лица Y может и не быть; так, в (2) говорящий получает знание не от участника Источник, а из непосредственного восприятия:
(2) Вернулся домой, на крылечко взошел, хотел было дверь открыть, а она, оказывается, изнутри на засов заперта. (В. Писарев. Волшебные сказки)
Наряду с этими двумя обычными употреблениями, оказывается имеет специфическое употребление в контексте нарратива. А именно, может быть так, что участник Y, источник информации, присутствует в контексте ситуации, но полученная от него информация не стала знанием субъекта Х. В примере (3) лицо Y (мама) имеет мнение (для Y это знание), которое очевидным образом не разделяется говорящим. Таким образом, говорящий, получив информацию, не стал субъектом знания:
(3) Мама все время пытается воспитывать его [брата] на моем положительном примере. Оказывается, я стал человеком благодаря трудолюбию и настойчивости, которые проявлялись у меня в раннем детстве. [В. Аксенов. Звездный билет]
Пример (1), равно как и некоторые другие, взят из [Падучева 2006]. Многие примеры взяты из Национального корпуса русского языка (http ://www.ruscorpora.ru).
Говорящий мог бы сказать: «По мнению моей мамы, я стал человеком благодаря трудолюбию и настойчивости, (...)». Но тогда он должен опустить оказывается, и свое несогласие с этим мнением оставить невыраженным. Вместо этого, он предпочитает притвориться, что он разделяет мнение третьего л и ц а, одновременно давая адресату понять, что он это мнение отвергает.
Это специфическое употребление оказывается хорошо демонстрирует пример, который был приведен (с другой интерпретацией) в докладе В. С. Храковского на заседании Грамматической комиссии при Международном съезде славистов в Марбурге в 2005:
(4) — Я вам скажу. Хотите откровенно? Я давно замечаю за Вами, Дима. — И тут она понесла такой немыслимый и ошеломляющий вздор, что Глебов онемел от изумления. Оказывается, он с каким-то особенным вниманием всегда осматривает их квартиру, на кухне его интересовали холодильник под окном и дверь грузового лифта. Однажды он подробно расспрашивал (...) (Ю. Трифонов)
В [Падучева 2006] примеры этого типа трактовались как несобственная прямая речь. Барбара Парти (личное сообщение) предложила более простую интерпретацию этих примеров. Буквальное значение пропозиции Р с глаголом оказывается сводится к тому, что нечто было неизвестно говорящему ранее, а сейчас стало известно; контекст, тем или иным образом, делает буквальное понимание Р невозможным, и тогда у Р возникает ироническая интерпретация.
Таким образом, сдвиг значения слова оказывается может быть описан в рамках теории речевых актов — как ироническая интерпретация, при которой высказывание понимается в противоположном смысле, а именно, как о т р и ц а н и е того, что в нем выражено буквально.
Следует подчеркнуть, что отрицание должно быть понято как внешнее отрицание [Kempson 1975]: отрицается не только удивление, которое выражает слово оказывается в своем буквальном значении, но и презумпция факта, которую несет в этом значении оказывается.
Внешнее отрицание, т. е. отрицание, которое не различает в высказывании презумпций и ассерций, как правило, не соответствует нормальному языковому поведению говорящих. Так, употребить (а) в контексте (б) можно лишь в порядке языковой игры:
(а) Джон не огорчен, что провалился на экзамене.
(б) Джон не огорчен, что провалился на экзамене, — он его сдал.
Однако предложение, где пропозициональная установка выражена вводным словом, не может быть подвергнута нормальному отрицанию [Paducheva 2011], так что внешнее отрицание остается в этом случае как единственная возможность.
Про ситуацию, которую задает оказывается в примере (3) или (4), можно было бы сказать, что говорящий делает вид, что он удивлен: это было бы то же самое, что сказать, что он в своем высказывании имеет в виду прямо обратное тому, что говорит. Обращение к понятию речевого акта, однако, предпочтительно, поскольку тем самым мы помещаем интерпретацию предложения в рамки общепринятой терминологии.
Следует подчеркнуть, что интерпретация отвержения для оказывается — как и для всякого (ад)миративного показателя — возможна только в нарративном контексте, когда носитель пропозициональной установки отличен от говорящего. Что и подтверждает сказанное в [Friedman 2005] о том, что адмиративы могут иметь разные интерпретации в разных коммуникативных режимах.
Пример (5) — это фраза из романа Набокова «Машенька»: (5) Я, оказывается, люблю другую женщину.
В тексте Набокова говорящий (Ганин) делает это высказывание в ходе небрежного объяснения с надоевшей любовницей. Оно звучит странно. В самом деле, слово оказывается здесь описывает получение говорящим новой (и неожиданной) информации о самом себе — что в контексте примера (3) мы сочли признаком отсутствия у высказывания прямой интерпретации. Однако здесь нельзя интерпретировать оказывается иначе как в прямом смысле — поскольку контекст не предлагает другого лица, от которого это сведение могло бы быть получено и которое говорящий мог бы отвергнуть: фраза интерпретируется в речевом режиме. Как
только мы поместим эту фразу в нарративный контекст, интерпретация отвержения станет возможной. Например, человек может с помощью этой фразы описать другу свое недоумение по поводу упрека, который любимая им женщина сделала ему, сказав, что он любит другую. В этом случае говорящий употребит оказывается в ироническом смысле.
Интерпретация отвержения вовсе не обязательно возникает у оказывается в высказываниях от первого лица. Достаточно, чтобы ложность ассоциированной пропозиции была очевидна говорящим:
(6) Эх, кабы китайцам в своё время познакомиться с учением А. Т. Ф.! Не надо было бы строить Великую Китайскую стену — сотни миллионов человеко-лет труда бы сэкономили: ведь никаких страшных монголов вблизи от них, оказывается, не было! [А. А. Зализняк. Лингвистика по А. Т. Фоменко // «Вопросы языкознания», 2000]
Игру на подразумеваемых субъектах сознания вводного оказывается демонстрирует пример (7). Здесь режим интерпретации нарративный; есть два потенциальных субъекта установки — повествователь (Соломон Волков) и персонаж (Лидия Корнеевна Чуковская). Субъект нового знания Р — персонаж. Притворное удивление принадлежит повествователю — дело в том, что он слегка переформулировал идею персонажа, после чего она стала слишком тривиальной, чтобы ее можно было счесть удивительной:
(7) И вот Чуковской представляется, что это весточка из какого-то запредельного мира: оказывается, что-то где-то происходит и помимо метрополии (С. Волков. Диалоги с Иосифом Бродским)
Так что пример (7) показывает, что при ироническом употреблении вводного оказывается отвергаться может не только компонент (I) буквального значения, но и компонент (II).
Пример (8) еще раз подтверждает зависимость значения оказывается от режима интерпретации: в диалоге значения неприятия мнения собеседника у оказывается возникнуть не может. В нижеследующем отрывке оказывается (в предложении, взятом в кавычки) входит в своего рода внутреннюю речь одного из собеседников, а не в его ответную реплику:
(8) — Наш папочка предпочитает Руссо-Балт, а, значит, плавное, размеренное движение, не лишенное, однако, стремительности. — Лидочка Нессельроде пыталась удержаться в «стиле Ионеско».
— Почему? — спросила Варвара Александровна. — Потому что он ваш политический оппонент?
«Он, оказывается, мой политический оппонент!» — Нет, сударыня, я сразу понял, что ваш папочка предпочитает Руссо-Балт, когда я увидел его за рулем Руссо-Балта. (В. Аксенов. Остров Крым)
Но семантика отвержения у адмиратива оказывается демонстрируется на примере (8) весьма наглядно: фразу в кавычках можно перефразировать как сказанное про себя «Ничего подобного!». Это уже не ирония, а сарказм.
3. Гипотаксическая проекция
Подразумеваемый субъект вводного оказывается существен не только в случае «отвержительной», но и в случае прямой интерпретации, поскольку оказывается, как и другие эгоцентрики, допускает гипотаксическую проекцию [Падучева 2011]. Так, в (9) подразумеваемый субъект оказывается — это семантическое подлежащее деепричастия узнав, т. е. подлежащее матричного предложения он, в конечном счете — Борис Грибанов:
(9) Работник Гослитиздата Борис Грибанов, встретив Владимира Корнилова, стал сетовать, что он всегда уважал Войно-вича как писателя и порядочного человека, а теперь он [был] очень огорчён и разочарован, узнав, что Войнович, оказывается, пишет доносы. [Владимир Войнович. Иванькиада, или рассказ о вселении писателя Войновича в новую квартиру (1976)]
В [Храковский 2007] приводятся примеры с оказывается в гипотаксическом контексте, например, (10). Говорящий назван здесь субъектом удивления ошибочно — им, очевидным образом, является субъект матричного предложения он, а говорящего здесь вообще не видно:
(10) Еще до войны прочел он поразившую его вещь: оказывается, нашествие Чингис-хана предварял целый ряд благоприятных лет (Г. Бакланов)
Различие существенно, поскольку в другом примере из [Хра-ковский 2007] подразумеваемым субъектом удивления у гипотак-сического оказывается является именно говорящий:
(11) И тут он [спутник, татарин] высказал мне свою тайную просьбу: купить ему дом в Крыму, но на мое имя, потому что татарам, оказывается, домов не продают. (Л. Улицкая)
Пример (12) не показателен, поскольку тут субъект матричного предложения — говорящий:
(12) Сегодня узнаю, что Ройтман, оказывается, живёт в этом самом доме. [Александр Солженицын. В круге первом, т. 1 (1968)]
Пример (10) ясно показывает, однако, что оказывается поддается гипотаксической проекции, т. е. ведет себя в гипотакси-ческом контексте как обычный ВТОРИЧНЫЙ ЭГОЦЕНТРИК [Падуче-ва 1996: 268]. Чье удивление выражает оказывается в примере
(13) не вполне ясно, но скорее всего гипотаксическая проекция имеет место и здесь:
(13) Маша говорит, что он, оказывается, еще и писатель.
4. Вопросительная проекция
В то же время, вопросительной проекции вводное оказывается не допускает — в контексте вопроса оно не употребляется: оказывается может выражать отвержение, но не сомнение. Так, фраза с оказывается в примере (14) — это не вопрос, обращенный к собеседнику, а удивление «про себя»:
(14) «Вот как? — удивился про себя Ланэ. — Оказывается, я на тебя имею право кричать?» [Ю. О. Домбровский. Обезьяна приходит за своим черепом, часть 3 (1943-1958)]
Интересно, что слово неужели, тоже с семантикой удивления, обладает прямо противоположными свойствами — оно требует, чтобы его ассоциированная пропозиция не являлась фактом, а выражала только сомнение и только в вопросе:
(15) Неужели он недоволен?
Вообще, вводные слова, близкие по смыслу, могут различаться по своей способности употребляться в вопросительном
предложении, и задача предсказать эту способность из лексической семантики слова пока не решена, ср. различие между явно, которое может употребляться в вопросе, и очевидно, которое не может:
(16а) Он, очевидно, сожалеет о своем поступке? (16б) *Он явно сожалеет о своем поступке?
5. Удивление и смежные пропозициональные установки
Можно было бы сказать, что высказывание с оказывается, в ироническом употреблении, выражает недоумение говорящего по поводу информации, полученной от другого лица. Именно недоумение, а не удивление, поскольку удивление по поводу Р требует пресуппозиции истинности этого Р, а недоумение — это реакция несогласия как раз с тем компонентом высказывания, который является в нем пресуппозицией. Следует только удивляться, что недоумение не входит в число основополагающих речевых актов. Впрочем, недоумение — это, в сущности, один из вариантов коммуникативного провала (= коммуникативной неудачи, communication failure, см. [Mustayoki 2012]).
Итак, анализ семантики слова оказывается позволяет обнаружить тесную семантическую связь между удивлением и недоумением: удивление вызывает неожиданно узнанный факт, а недоумение возникает тогда, когда нам преподносится как факт то, что не имеет места.
Другой интересный семантический переход связывает удивление со зрительным восприятием. Так, оборот смотри-ка включает глагол восприятия; но он может выражать удивление, вовсе не связанное с восприятием:
(17) Если он еврей, он может в Израиль уехать вместе со мной! Там, говорят, хорошо! И вообще, я же мечтала когда-то за границу уехать! — Смотри-ка! — удивилась Нинка. — Я думала, у тебя мозги вообще отшибло, сидит дура дурой. А ты, оказывается, соображаешь! [Елена Белкина. От любви до ненависти (2002)]
То, что глагол восприятия может выражать удивление, причем удивление отнюдь не перцептивной, а и чисто ментальной
природы, интересно само по себе и явно не случайно, ср. тот факт, что выражением удивления могут быть широко раскрытые глаза:
Рис. 1. Широко раскрытые глаза
Средством выражения удивления может быть также отрицание возможности: не может быть!
6. Несобственная прямая речь
Пример (18) показывает, что оказывается может употребляться в контексте несобственной прямой речи: повествователь передает свои права на эгоцентрик персонажу — людям в больнице. Это люди в больнице, которых «взволновал визит преподобного», неожиданно узнали, что «в наших краях есть священники» (КВ местоимение 1 лица наши):
(18) Визит преподобного взволновал всю больницу. Оказывается, в наших краях есть священники! И они исповедуют желающих! В самой большой палате больничной (...) говорили только об исповеди тети Поли. (В. Шаламов. Колымские рассказы (1954-1961)).
Здесь интерпретация оказывается прямая (факт наличия священников никак не оспаривается), но предположительный субъект пропозициональной установки не говорящий, а персонаж.
6. Заключение
Итак, вводное оказывается ведет себя в значительной степени подобно балканским адмиративным показателям, которые законным образом включаются в сферу эвиденциальности. Следующие свойства этого слова представляют несомненный интерес.
1. Вводное оказывается допускает ироническую интерпретацию, которая отменяет пресуппозицию факта, свойственную прямому употреблению этого слова — равно как и всем другим словам с семантикой удивления: удивился тому, что; не ожидал, что и под.
2. Оно по-разному употребляется в диалогическом режиме и в нарративе — ироническая интерпретация возможна только в нарративе и исключена в диалоге.
3. Оно, подобно другим вторичным эгоцентрикам, допускает гипотаксическую проекцию; однако в вопросительном контексте оказывается употребить нельзя.
4. В нарративном контексте оказывается допускает в качестве подразумеваемого субъекта удивления персонаж, т. е. эффект несобственной прямой речи возможен и при прямом употреблении этого слова.
Как справедливо указано в [Храковский 2007], синонимичные вводные обороты — как выясняется, как оказалось и даже оказалось, которое отличается от оказывается только видом, — свойствами 1-4 не обладают.
Литература
Мельчук 1998 — И. А. Мельчук. Курс общей морфологии. Т. II, Ч. 2.
М. — Вена: Языки русской культуры, 1998. Падучева 1996 — Е. В. Падучева. Семантические исследования. Семантика времени и вида в русском языке. Семантика нарратива. М.: Языки русской культуры, 1996. Падучева 2006 — Е. В. Падучева. Вводные глаголы: речевой и нарративный режим интерпретации // Вереница литер. К 60-летию В. М. Живова. М: Языки славянской культуры, 2006. С. 498-515. Падучева 2011 — Е. В. Падучева. Эгоцентрические валентности и деконструкция говорящего // Вопросы языкознания 3, 2011. С. 3-18. Плунгян 2011 — В. А. Плунгян. Введение в грамматическую семантику: грамматические значения и грамматические системы языков мира. М.: РГГУ, 2011.
Храковский 2007 — В. С. Храковский. Эвиденциальность, эпистемическая модальность, (ад)миративность // В. С. Храковский (ред.). Эвиденциальность в языках Европы и Азии. Сборник статей памяти Н. А. Козинцевой. СПб: Наука, 2007. С. 600-632.
Aikhenvald 2004 — A. Y. Aikhenvald. Evidentiality. Oxford: Oxford University Press, 2004.
Cohen, Krifka 2011 — A. Cohen, M. Krifka. Superlative quantifiers as modifiers of meta-speech acts // B. Partee, M. Glanzberg, J. Skilters (eds.). The Baltic International Yearbook of Cognition, Logic and Communication. Vol. 6. Manhattan, KS: New Prairie Press, 2011. P. 1-56.
Friedman 2005 — V. Friedman. Admirativity: Between modality and evidentiality // Sprachtypologie und Universalienforschung 58, 1, 2005. P. 26-37.
Friedman, in print — V. Friedman. Perhaps mirativity is phlogiston, but ad-mirativity is perfect: On Balkan evidential strategies // Linguistic Typology 16, 3, in print.
Kempson 1975 — R. M. Kempson. Presupposition and the Delimitation of Semantics. Cambridge: Cambridge University Press, 1975.
Mustajoki 2012 — A. Mustajoki. A speaker-oriented multidimentional approach to risks and causes of miscommunication // Language and Dialogue 2, 2, 2012. P. 216-249.
Paducheva 2011 — E. V. Paducheva. Presuppositions: familiarity condition and projection tests. Paper presented at Workshop on Projective Meaning. Presuppositions and semantic typology of projective meanings, EESSLLI-2011 (European Summer School on Logic, Language and information), Ljubljana, Slovenia, 1-12 August 2011.
Potts 2005 — Ch. Potts. The Logic of Conventional Implicatures [Oxford Studies in Theoretical Linguistics]. Oxford: Oxford University Press, 2005.
Schenner 2012 — M. Schenner. Structures for Interpreting Evidentials. Paper presented at International workshop "The nature of evidentiality", Leiden, The Netherlands, 14-16 June 2012.
