CC BY
312
Политический анализ международных отношений
В. А. Ачкасов
ЭТНОПОЛИТИЧЕСКИЙ КОНФЛИКТ КАК СЛЕДСТВИЕ ЭТНИЗАЦИИ СОЦИАЛЬНЫХ ПРОБЛЕМ
На основе сравнительного изучения этнополитических конфликтов автор статьи показывает, что: 1) этнополитические конфликты являются частной формой конфликта социального, обладая при этом своими ярко выраженными специфическими особенностями; 2) в их возникновении и динамике прослеживаются повторяющиеся черты. В результате он выделяет наиболее существенные характеристики этнополитических конфликтов, определяет некоторые наиболее существенные тенденции в их протекании и формулирует собственную дефиницию данного социального феномена.
Ключевые слова: этнополитический конфликт, этничность, этнизация социальных проблем, конфликт идентичностей, интернационализация конфликтов, дилемма безопасности, этнические предприниматели.
Этническая дифференциация социумов и сосуществование различных идентичностей являются современной реальностью, но это такая реальность, которая не остается неизменной: сами по себе этнические и национальные чувства, сплачивающие людей в единые «воображаемые общности», амбивалентны. «Каждый человек имеет этнический потенциал, то есть все мы говорим на определенном языке, имеем расовые признаки, принадлежим к общности, которая имеет свою особую историю, и т. д. Но этот этнический потенциал активизируется при определенных условиях», — пишет английский ученый Д. Мейборн-Льюис (Мейборн-Льюис, 1997, с. 21). Более того, сами этническая и национальная идентичности потенциально конфликтны, поскольку, как отмечает Г. Теджфел, «люди формируют ощущение национальной идентичности в сражении за дифференциацию с теми, кто говорит на другом языке, исповедует другую религию, проживает на другой территории, и т. д.» (Taifel, 1978).
Однако уровень актуализации этого потенциала, интенсивность и направленность национальных чувств во многом зависят от политики, от степени ее открытости по отношению к другим народам или же, наоборот, от меры концентрации на собственных проблемах и поиске
© В. А. Ачкасов, 2013
внешнего и внутреннего этнического врага, который якобы является ответственным за все беды и несчастья данной социальной общности. При определенных условиях (системный кризис общества, распад государственности, изменение социального статуса этнической группы и др.) происходит политизация этничности, использование ее как мотивационной политической силы, основы резкого политического размежевания и средства достижения значимых политических целей. То есть возникает феномен, получивший в научной литературе название этнополитической мобилизации как неизбежное следствие возникновения/реактуализации этнополитических конфликтов. Действительно, для «запуска» процесса мобилизации необходима противостоящая сторона (стороны), мешающая достижению желаемой цели, ибо «социальный конфликт существует в том случае, если две или большее количество сторон убеждены в том, что цели их деятельности несовместимы» (Krisberg, 1982, р. 17), и/или имеющая несовместимые с «нашими» интересы или ценности.
Натан Глейзер и Даниэл Мойнихен настаивают на том, что этнич-ность является «более фундаментальным источником стратификации», нежели классовая структурированность социума, и поэтому проблемы этничности и этнических конфликтов, как сегодня, так и в будущем не утратят своей актуальности. Сегодня общепризнанной является тенденция распространения и усиления потенциала конфликтности практически на все регионы мира. «Во многих странах Азии, Африки, Латинской Америки, а также Южной и Юго-Восточной Европы нарастает потенциал трансграничной, межэтнической и внутригражданской конфликтности и нестабильности, происходит «депасификация» и радикализация внешнеполитических доктрин. В первую очередь такая тенденция касается крупных государств Азии и стран Восточной Европы», — отмечают российские эксперты (Кузнецов, Сергеев, 2008, с. 10). В ходе инициированного Исследовательским институтом социального развития ООН исследования в 1990-е годы в мире было выявлено 223 этнополитических конфликта, одни из них были этнонациона-листическими или сепаратистскими, другие велись во имя повышения статуса той или иной этнической группы, третьи являлись следствием борьбы за групповую автономию, а четвертые инициировались радикальными религиозными движениями или представляли собой межобщинную борьбу (Stavenhagen, 1996, р. 11). Характерно, что большинство этих конфликтов не разрешено до сих пор.
В 90-е годы ХХ столетия в России, как и на всем посткоммунистическом пространстве, феномен этничности также становится одним из основных механизмов политической мобилизации и важнейшей причиной конфликтного противостояния. При этом процесс актуализации этнического самосознания, нацеленного, прежде всего, на группо-
вую солидарность и противостояние этнически «чуждым», практически неизбежно вступал в противоречие с осуществляемыми параллельно попытками демократизации государства. В этих условиях «выявление и типологизация факторов и важнейших тенденций и процессов этнической мобилизации в республиках России и в некоторых странах ближнего зарубежья на двух уровнях — институциональном и личностном — в нынешней ситуации представляется чрезвычайно важной задачей, так как в ходе противостояния реформационных и консервативных сил последовательно сокращается выбор вариантов общественного развития и возникает новая угроза перехода от более или менее выраженного курса демократического развития к авторитаризму, лишающему каких-либо надежд на утверждение прав и свобод граждан и народов", — писал в связи с этим, М. Н. Губогло (Губогло, 1998, с. 17-18).
Существует множество подходов к определению понятия «социальный конфликт». Так, один из ведущих специалистов в области изучения конфликтов, Льюис Козер, дает такое определение социального конфликта: это «борьба за ценности и притязания на статус, власть и ресурсы, в ходе которой оппоненты нейтрализуют, наносят ущерб или устраняют своих соперников» (Козер, 2000, с. 32). В свою очередь, создатель общей теории разрешения и предупреждения социальных конфликтов Джон Бертон понимает социальный конфликт как следствие ущемления (или неадекватного удовлетворения) всей той совокупности человеческих потребностей (или их части), которые и составляют реальную человеческую личность как активного субъекта социального процесса (Burton, Dukes, 1990, р. 145-146).
Зачастую понятие конфликта трактуют довольно узко. Так, Майкл Брехер и Джонатан Вилкенфелд, с одной стороны, подчеркивают, что конфликту предшествует состояние кризиса, определяемое ими как «ситуация, содержащая три необходимых и обоснованных условия, являющихся следствием изменений в государственной внешней и внутренней среде: осознание элитами угрозы одной или более базисных ценностей, ограниченного времени для ответа на угрозу и возросшей вероятности вовлечения в военные действия» (Brecher, Wilkenfeld, 1997, р. 3). Однако, с другой стороны, они определяют социальный конфликт как «враждебное взаимодействие, которое затягивается на длительный период времени с периодическими военными столкновениями» (Ibid.). Таким образом, многие исследователи, говоря о социальных конфликтах, имеют в виду исключительно те из них, которые переросли в насильственную стадию, или «violent conflict»; в этом случае ключом для понимания ситуации становится «динамика насилия» (Дж. Коукли).
Мы же будем исходить из дефиниции, сформулированной известным британским социологом Э. Гидденсом, который считает необхо-
димым различать понятия «противоречие» и «конфликт». Противоречия — следствие существования социального неравенства, но они, по его мнению, отнюдь не всегда влекут за собой конфликт. Для трансформации противоречия в конфликт необходимы осознание противоположности интересов и/или целей и соответствующая мотивация поведения. Правда, известный социальный психолог Г. Теджфел отмечал, что «простого чувства принадлежности к двум различным группам, т. е. социальной категоризации как таковой, уже бывает достаточно для порождения межгрупповой дискриминации в пользу собственной группы» (Tajfel, Turner, 1986, р. 13).
Непосредственно же под конфликтом Э. Гидденс понимает «реальную борьбу между действующими людьми или группами независимо от того, каковы истоки этой борьбы, ее способы и средства, мобилизуемые каждой из сторон» (Giddens, 1989, р. 198-199). Для нас это определение привлекательно еще и потому, что оно подчеркивает динамику конфликта и позволяет выделять фазы развертывания конфликта или этапы мобилизации конфликтующих сторон. Так, процесс осознания существования противоречия, формирования собственной идентичности и выработки мотивации поведения можно назвать первой (латентной) фазой конфликта, а «реальную борьбу между действующими людьми или группами» — его второй (открытой) фазой.
Этнический конфликт российские эксперты определяют как форму «противостояний (столкновений), в которых хотя бы одна из сторон самоорганизуется или мобилизуется по этническому принципу или от имени этнической общности» (Предотвращение региональных этнических конфликтов..., 2008, с. 5). В свою очередь, этнополитиче-ский конфликт — это «борьба различных социальных групп, которые организуются по этническому принципу, и этот принцип становится основанием их идеологического и политического противостояния» (Тишков, Шабаев, 2011, с. 193).
Этнополитический конфликт, несомненно, является частной формой конфликта социального, обладая при этом своими ярко выраженными специфическими особенностями, что позволяет делать некоторые обобщения и типологизировать имеющиеся различия.
Исследователи этнических/этнополитических конфликтов выделяют несколько следующих типов их классификации:
• Ирландский исследователь Дж. Коукли, вслед за Д. Левинсоном и Дж. Рудольфом, выделяет пять типов этнического конфликта по критерию целей участвующих в нем этнических групп: 1) отделение; 2) автономия; 3) завоевание; 4) выживание; 5) ирре-дентизм (Coakly, 2009).
• Возможна классификация конфликтов и по его субъектам-носителям, в результате выделяют горизонтальные конфликты
между однопорядковыми субъектами — «группа против группы» (осетино-ингушский конфликт в Пригородном районе Северной Осетии; конфликт между пророссийски и проукраински настроенными гражданами Крыма и т. д.) и вертикальные конфликты между разнопорядковыми субъектами — «группа против государства» (грузино-абхазский, чеченский конфликты; конфликт между сингалами и тамилами в Шри-Ланке и др.).
• Этнические конфликты, кроме того, можно типологизировать и по таким основаниям, как особенности динамики, степень локализации, по предметам и объектам и т. д.
Сравнительное изучение этнополитических конфликтов показывает, что в их возникновении и динамике прослеживаются повторяющиеся черты, это позволяет выделить их наиболее существенные характеристики и определить общие тенденции в их протекании.
1. Как утверждает известный американский исследователь Р. Бру-бейкер, «этничность не является предельным, далее не сводимым "источником" ... конфликта ... Скорее, конфликты, движимые битвами за власть между протестующими и власть предержащими, по-новому этнизируются, по-новому фреймируются в этнических терминах» (Брубейкер, 2012, с. 171). В то же время отношения господства и подчинения приводят к возникновению противоречивых интересов и затем могут перерасти в конфликт. Поэтому подавляющее большинство конфликтов, определяемых как этнические, имеют с самого начала или приобретают по мере развертывания политическую составляющую, т. е. в большей или меньшей степени они являются этнополити-ческими. Подчеркивая это обстоятельство, американский исследователь Р. Липшутц пишет, несколько упрощая проблему: «То, что стало называться этническим конфликтом, не более и не менее чем борьба за государственную власть» (ИрвИШ^, 1998, р. 44). При этом само употребление слова «конфликт» подталкивает исследователей к тому, чтобы «объективизировать представления о "противодействии" этнических групп и групповых интересов. При подобном подходе государство, образованные им структуры и должностные лица вольно или невольно воспринимаются либо как агенты той или иной этнической группы и проводники ее интересов, либо как нейтральные арбитры, стоящие над конфликтующими сторонами. Таким образом, затрудняется постановка вопросов о воздействии власти на конфликтные ситуации, притом что роль государства, по-разному участвующего в оформлении конфликтного "поля", далеко не всегда может быть сведена к названным вариантам».
Однако дело здесь отнюдь не в том, что большинство конфликтов и серьезных проблем нашего времени является этническими или «национальными», а суть заключается в том, что в современном мире до_ 45
ПОЛИТЭКС 2013. Том 9. № 2
минирует дискурс, который именно через понятия «этничность», «нация» и «национальный интерес» описывает и интерпретирует многие актуальные экономические, социальные и политические проблемы. Согласно представлениям Р. Брубейкера, «этничность, раса, национальность являются, по существу, способами восприятия, интерпретации и представления социального мира. Они не вещи-в-мире, а точки зрения на мир. Поэтому, по его мнению, конфликт и «насилие становятся "этническим" ("расовым", "националистическим") благодаря значениям, которые придают ему преступники, жертвы, политики, чиновники, журналисты, исследователи, работники служб помощи и др. Такие акты фреймирования и нарративного кодирования не просто интерпретируют насилие — они конституируют его в качестве этнического» (Брубейкер, 2012, с. 40, 42).
Из этого следует, что «хотя в риторике участников и объяснениях здравого смысла этнические группы рассматриваются как действующие лица этнического конфликта, фактически главными деятелями большинства этнических конфликтов — а тем более с элементом этнического насилия — являются не этнические группы как таковые, а разного рода организации в широком смысле этого слова и их уполномоченные и облеченные властью представители. В числе организаций — государства ... и их организационные составляющие ... а также террористические группы, военизированные организации, вооруженные банды и свободно структурированные шайки; политические партии, этнические ассоциации, организационные структуры общественных движений, церкви, газеты, радио, телевизионные станции и т. д. . Поскольку они — организации — располагают определенными материальными и организационными ресурсами, они ... способны к организованному действию и тем самым — к действию в качестве более или менее сплоченных акторов этнического конфликта» (Там же, с. 37-38).
Поэтому и выбор групповой этнической идентичности как самой значимой — это, конечно, не всеобщий выбор, а момент согласия только части политически активного меньшинства, для которого участие в этом выборе по каким-то причинам важно. Как точно отметил известный российский этнолог В. А. Тишков, «подавляющее число членов этнической группы ложится спать и встает не с вопросом "Кто мы?" (русские, татары, чуваши, чеченцы и т. д.), если, конечно, на их дома не падают бомбы именно в связи с подобными вопросами». Доминировать же в гражданских ориентациях и представлениях людей этнополитические установки могут лишь кратковременно, как правило, в период обострения межгрупповых отношений. Даже в случае массовой этнической мобилизации выступление «всего народа» против чего-то или за что-то есть лишь один из самых распространенных политических мифов. Зачастую же имеет место принуждение к все-
общему выступлению или поспешное к нему присоединение на этапе близкой победы, сулящей уже не гибель, а определенные дивиденты (вспомним «эффект безбилетника» М. Олсона1). В то же время следует специально отметить, что «хотя организации выступают обычно протагонистами (этнического) конфликта и насилия, они не всегда являются целями и мишенями конфликта и насилия. Целые категории населения — или мнимые группы — могут становиться объектами организованного действия, даже если и не могут быть ... субъектами или инициаторами такого действия» (Там же, с. 39).
2. Необходимо различать: горизонтальные («симметричные») этно-политические конфликты — конфликты между организованными объединениями, претендующими на представительство интересов двух и более этнических групп (например, конфликт в Ферганской долине между узбеками и турками-месхетинцами); и вертикальные («несимметричные») — конфликты между этнической организацией (ее элитой) и государством (его институтами), например чеченский, косовский конфликты. Хотя следует понимать, что эти различия достаточно условны, поскольку и в горизонтальные конфликты рано или поздно вмешивается государство либо в качестве посредника умиротворителя, либо в качестве субъекта конфликта, либо в какой-то иной ипостаси. Таким образом, большинство этнополитических конфликтов в той или иной степени связано с ролью государства в регулировании жизни общества, отношений между этническим большинством и меньшинствами, успехами государства в нациестроительстве (формировании гражданской идентичности), эффективностью деятельности его структур и организации и т. д. И поскольку у государства всегда больше средств для давления на противоположную сторону конфликта, то всегда есть искушение выступать не в качестве равноправного партнера на переговорах по его разрешению, а навязывать свои условия противостоящей стороне. Именно поэтому многие конфликты, развивающиеся по линии «этническая общность — государство», длятся годами и десятилетиями и приемлемой формулы урегулирования найти пока не удается. Можно напомнить об этноконфессиональном конфликте в Северной Ирландии, движении басков в Испании, курдов в Турции и др. Однако экспертами все чаще отмечается «устойчивая тенденция подчеркива-
1 Так, согласно М. Олсону, преследующий собственный интерес рациональный индивид, входящий в большую социальную группу, не будет добровольно жертвовать собственными ресурсами (время, деньги, информация и др.) ради достижения целей общности, не имея каких-либо дополнительных стимулов. Во-первых, он знает, что его усилия не окажут заметного воздействия на достижение цели, во-вторых, он в любом случае разделит выгоду, достигнутую другими, по праву являясь членом данной группы (Олсон, 1995, с. 5).
ния роли и значимости "негосударственных" субъектов, как источника конфликтности в международных, и прежде всего, в транснациональных отношениях. Это можно назвать новым явлением. Объяснить его можно тем фактом, что в ХХ в. международное сообщество в целом и отдельные государства в частности придавали подобным конфликтам гораздо меньшее значение, полагая, что основой международного мира является стабильность межгосударственных отношений, а вну-тригражданский конфликтный потенциал может быть устранен в пределах государственных границ без вмешательства извне. Более того, суверенные государства решительно отстаивали свое право на невмешательство во внутренние дела, отвергая посредничество и помощь международных, в том числе региональных, организаций или стран-посредников» (Кузнецов, Сергеев, 2008, с. 4).
3. Непременно надо учитывать и то, что в одних случаях этничность может быть лишь «камуфляжем» политической борьбы за ресурсы (например, борьба за «национальное самоопределение» народов Севера, которую вели в 90-е годы ХХ столетия политические лидеры некоторых автономий российского Севера, на деле преследуя цели увеличения «объема» своей власти в нефте- и газоносных регионах РФ). В других же случаях речь может идти об «обратном камуфляже», когда за политическими лозунгами и декларируемыми целями скрывается острый этнический конфликт (например, борьба «демократического» руководства Республики Молдова против «прокоммунистического бастиона» в Приднестровье, за которым стоит острая проблема статуса русско-украинского населения этой части республики, особенно на фоне активного обсуждения проблемы присоединения Молдовы к Румынии в первой половине 1990-х годов прошлого века) (Тишков, 1992, с. 25-26). Очень часто за этническим конфликтом могут скрываться конкуренция старожилов и пришлых за доходную «нишу» в экономике, соперничество за доступ к материальным ресурсам, к статусным должностям, к власти. При этом осуществляется систематическая эт-низация социальных проблем, что находит проявление:
• в редукции социальных различий к этническим, а социального взаимодействия — к взаимодействию между этническими (этнокультурными или этноконфессиональными) группами;
• в отождествлении культурной и этнической идентичности индивидов, фиксации культурной принадлежности в зависимости от этнической аскрипции. Родившись «русским», индивид приписан к «русской культуре», родившись «евреем» или «чувашем» — к «еврейской» или «чувашской» культуре.
В результате конфликты, возникающие на почве конкуренции за доступ к власти и ресурсам, понимаются как проявление взаимной несовместимости этнических групп» (Малахов, 2007, с. 105).
Однако в большинстве случаев этнополитические конфликты имеют статусную природу: предметом таких конфликтов чаще всего бывает политический статус, за который борются те, кто претендует на представительство интересов этнической группы. Поэтому одной из важнейших причин развертывания конфликта является изменение взаимодействия организаций, выступающих от имени этнических групп или среды этого взаимодействия, при котором экономический или политический статус одной из них будет восприниматься как неприемлемый. Так, согласно ключевому положению концепции известного американского политолога Теда Гурра, сформулированной на основе сравнительного изучения политического поведения 233 этнических групп за период с 1945 по 1989 г. и изложенной в книге «Меньшинства как группа риска», этнополитическое действие мотивировано глубоко укоренившимся недовольством людей своим коллективным статусом, которое акцентируется и стимулируется групповыми лидерами и этническими антрепренерами. Впрочем, причиной конфликта могут служить не только недовольство социальным статусом и борьба за его повышение или борьба против дискриминации, но и опасение утратить уже имеющийся статус.
Именно эти обстоятельства, как свидетельствует исторический опыт как развитых, так и развивающихся стран, во многом обусловливают то, что зачастую с самыми радикальными требованиями, вплоть до выхода из состава государства (сецессии), выступают не самые развитые, а бедные регионы, на территории которых компактно проживает этническое меньшинство. При этом, как отмечает один из самых известных исследователей этнических конфликтов американский политолог Дональд Горовиц, «в момент принятия решения о сецессии экономические интересы элит и масс (объективно) расходятся. В то время как региону в целом предстоит пострадать в случае отделения, образованные элиты должны выиграть от создания нового, хотя и бедного государства. Сецессия создает новые позиции, сокращая число претендентов на них. Поэтому передовые (элитные) сегменты отсталых групп обычно не сопротивляются сепаратистским порывам, но возглавляют их» (НогоуИ^, 1985, р. 238). Как полагаем, сказанное верно в отношении не только сецессионистских этнополитических конфликтов в Африке, которые и исследовал Д. Горовиц, но и многих конфликтов на постсоветском пространстве и в российских национальных республиках Северного Кавказа. И поскольку в современной России «вертикаль власти есть, по сути, система организованного подкупа национальных республик, сбои в ее функционировании повлекут за собой расползание всей патронажной ткани, — отмечает российский исследователь А. Захаров. — Кремль из-за ухудшения экономической ситуации, не способный выполнять свои обязатель-
ства перед национальными элитами, фактически освободит их от былых уз лояльности, а иные центры поддержания государственного единства — в лице той же партийной сети, независимого суда, свободной прессы — не смогут противостоять центробежным тенденциям в силу своего зачаточного состояния ... Иными словами, когда (неформальный) контракт теряет силу, более не обеспечивая защиту и покровительство меньшинствам, в первую очередь этническим и культурно-религиозным, их возмущение выливается в то, что политический курс на обособление, ранее представлявшийся нерациональным и даже немыслимым, теперь начинает казаться приемлемой опцией» (Захаров, 2012, с. 112,114). Но надо помнить и об исключениях из этого правила. Так, в Испании наиболее сильны сепаратистские настроения в двух самых развитых исторических регионах — Каталонии и Стране Басков.
4. Этнополитические конфликты являются не только и не столько конфликтами интересов, сколько конфликтами идентичностей2, так как участие в конфликте преимущественно на основе групповых мотивов обязательно предполагает отождествление человека с группой, участвующей в конфликте, его этническую идентификацию. Как отмечает американский политолог Т. Гурр, «борьба в этнополитиче-ских конфликтах разворачивается не просто вокруг материальных или властных проблем, но ради защиты культуры группы, ее статуса и идентичности» (Gurr, 1997, р. 10). При этом «национализм внутренне связывает интерес и идентичность путем идентификации того, как мы должны определять свои интересы» (Брубейкер, 2010, с. 90). В результате чем больше индивид идентифицирует себя с этнической группой, тем выше его приверженность декларируемым групповым интересам и тем интенсивнее возможное развитие конфликта. Этнический конфликт, по мнению Д. Горовица, возникает в результате групповой эмоциональной реакции, опирающейся на групповую солидарность, когда члены группы пытаются защитить некие общие ценности, порой имеющие символический характер. И только затем эмоциональная реакция и групповая солидарность трансформируются в публичную деятельность, в четко оформленные позиции и притязания, для реализации которых создаются соответствующие структуры (Horovitz, 1985). Следовательно, не надо забывать, что этнополитический конфликт — это не только вооруженное или политико-правовое проти-
2 Конфликт идентичностей определяют как «конфликт между социальными субъектами, воспринимающими конфликтную ситуацию как угрожающую собственной групповой целостности, а противоположную сторону — как источник угрозы собственной идентичности» (Авксентьев, 2004, с. 8).
востояние, это конфликт различных историософий, исторических и культурных ценностей и символов.
Это порождает феномен «конкурирующих культурных и исторических традиций», чаще всего это противоборство национальных или этнических традиций в рамках многонационального социума, борьба за «историческое наследие» (конструктивисты не без оснований пишут о том, что не существует объективных исторических фактов, они изменчивы и, по сути, являются продуктом интерпретации тех, кто имеет большие или меньшие права на их легитимную номинацию) или конфликты между традициями представителей различных социальных групп. Возможны острое соперничество и религиозных, и этнических традиций в мультиконфессиональном или мультиэтническом обществе, противостояние региональных традиций, борьба за определение смысла конфликта и установление его причин и т. д. Зачастую подобная «война интерпретаций», борьба с помощью той или иной выборки исторических фактов, становится прологом к острым межгосударственным политическим конфликтам. «Экспорт вины» обычно вызывает резкую реакцию со стороны обвиняемого государства. «В результате раскручивается спираль взаимных обвинений, дипломатических конфликтов и "сражений за прошлое", которые, вообще говоря, могут превращаться и в реальные войны» (Финкель, 2011, с. 127). Так, «фронты исторического противоборства» являются важнейшей частью политики стран Южного Кавказа. И эти фронты исправно работают, формируя то, что известный этнополитолог Стюарт Кауфман назвал «символической политикой этнической войны». Поэтому, скорее всего, разрешение конфликтов здесь может начаться с «разрядки» именно на фронтах борьбы за непредсказуемое прошлое региона (Маркедонов, http://www.globalaffairs.ru/articles/10246.html). При этом «сражение за интерпретативное фреймирование и нарративное кодирование конфликта и насилия — это игры с высокой ставкой» (Р. Брубейкер), поскольку принятие этнического «значения» конфликта, как правило, повышает уровень сплоченности участников противостояния.
5. Другая проблема — «циклическая природа многих этнополити-ческих конфликтов. Мобилизация одной из сторон конфликта обычно ведет к соответствующей контрмобилизации ее противников. Эскалация конфликта одной стороной практически гарантирует ответную аналогичную реакцию другой. В результате насилие порождает насилие, и конфликт развивается как обмен ударами. Изначальный повод нередко забывается, и ему на смену приводятся все новые и новые аргументы, интенсифицирующие процесс. Эти аргументы могут применяться политиками для мобилизации сообществ на этнической основе. Порочный круг, оказывается, очень сложно прервать и вернуться к изначально поставленной проблеме» (Грибанова, Сидоренко, 2007,
с. 6-7). Однако и мобилизация одной из сторон этнополитического конфликта при демобилизации другой серьезно затрудняет, по мнению исследователей, возможность диалога и поиск компромиссных решений, делая практически неизбежным перерастание конфликта в манифестную фазу.
Как справедливо отмечает Г. У. Солдатова, «достоинство, гордость, обиды, страхи являются важнейшими критериями межэтнического сравнения. Эти чувства опираются на глубокие эмоциональные связи с этнической общностью и моральные обязательства по отношению к ней, формирующиеся в процессе социализации индивида» (Солдатова, 1998, с. 62). Действительно, очень часто в основе этнополити-ческого конфликта лежит некое иррациональное начало, кроющееся в культурных стереотипах, неудовлетворенных (мнимых и реальных) исторических обидах, мифологизированных представлениях друг о друге и т. п. При этом неприятие любого инакомыслия обусловливает дуалистический взгляд на мир, который оказывается разделенным на абсолютное благо и абсолютное зло, что провоцирует жесткое противостояние носителей высшей правды и тех, кто препятствует ее осуществлению. В результате «другой человек является либо кровным родственником, либо недругом, особенно когда посреднические звенья в виде институтов гражданского общества отсутствуют» (Horovitz, 1985, р. 62-63). Именно вследствие этой чрезмерной эмоциональной составляющей этнической идентичности этнополитические конфликты отличаются высокой степенью иррациональности, выражающейся в огромном потенциале агрессивности, ненависти и враждебности, далеко выходящих за рамки рационального осознания интересов сторон конфликта и выбора стратегии взаимодействия.
Специфической характеристикой динамики этнополитического конфликта, связанной с его иррациональностью, являются большой потенциал эскалации конфликта и, как правило, быстрая его эскалация. Поэтому, как утверждает американский исследователь М. Д. Тофт, возможность «перерастания этнического конфликта в вооруженное противостояние с центральной властью в два раза выше, чем подобная вероятность для иных типов внутренних конфликтов. А шансы, что внутренний конфликт перерастет в обычную, то есть межгосударственную, войну, в четыре раза выше для этнических конфликтов» (Toft, 2003).
6. Практически происходит полное доминирование деструктивного потенциала этнополитического конфликта над его конструктивной составляющей, поскольку стороны конфликта, как правило, существуют в разных системах «ценностных координат».
По мнению американского исследователя Д. Брейли, как правило, национализм «государственного большинства» возникает и активи-
зируется лишь в ответ на утверждение своей отдельной идентичности со стороны этнических меньшинств. Национальное самосознание у доминирующих групп, таким образом, вторично и реактивно по отношению к сознанию культурно отличного от них подчиненных этнических общностей (ВгеиШу, 1982, р. 53). Это можно подтвердить на примере нашего Отечества: именно самозащитные (т. е. реактивные), а не наступательные моменты всегда играли важнейшую роль в формировании русского «Мы». Все это, в частности, до поры затрудняло осуществление стратегии этнополитической мобилизации русских.
7. Огромную роль в эскалации этнических конфликтов, трансформации их в этнополитические играет деятельность «этнических предпринимателей». Применительно к их деятельности можно вести речь об «идеологическом производстве конфликтов» (В. Малахов). Так, специалисты называют конфликт в Кондопоге «эталонной схемой эскалации этнополитического конфликта». Он возникает как локальный конфликт экономических интересов. «Инициаторами конфликта в Кондопоге, — напоминает В. Тишков, — стали местные "братки": им хотелось бы спалить азербайджанский ресторан и на его месте построить свой, спалить чеченскую лесопилку, работавшую в пригороде Кондопоги, и поставить свою» (Тишков, 2008, с. 45-46). Городские власти, как и власти Республики Карелия, никак не отреагировали на ЧП в ресторане «Чайка», предпочитая его замолчать, а в дальнейшем отрицать этническую составляющую конфликта. Отсутствием официальной информации о ЧП воспользовались активисты «Движения против нелегальной иммиграции», стремясь превратить локальный конфликт экономических интересов в масштабный этнополитический и получить политические дивиденды: на интернет-форуме Кондопоги начали появляться сообщения, составленные якобы от имени местных жителей, в которых живописалась жестокость нападавших кавказцев. Появились также «посты» «соратников ДПНИ» из различных регионов, рекомендовавших горожанам использовать их «успешный опыт» избавления от «инородцев». При этом активисты ДПНИ попытались развить успех, объявив о проведении «народных сходов» в Петрозаводске и Олонце, стремясь расширить географическую базу конфликта и преобразовать его в этнополитический. Политические дивиденды от событий в Кондопоге, помимо ДПНИ, постарались получить и некоторые российские политики, сделав из локального конфликта экономических интересов глобальные политические обобщения и выводы (депутаты Госдумы Н. Курьянович, В. Алкснис, А. Савельев и др.: «зачистить весь Кавказ» или «отгородиться от Кавказа стеной, наподобие китайской» (Н. Курьянович); ужесточить миграционное законодательство, в том числе для внутрироссийских мигрантов (В. Ал-кснис); «самоорганизоваться для сопротивления этнической мафии»
(А. Савельев). Эскалации конфликта способствовала и непрофессиональная реакция на него в СМИ: региональных, общероссийских и др. В. А. Авксентьев и его коллеги предложили определять такого рода сложносоставные конфликты как блоковые, которые определяются ими как «формирование единого конфликтного процесса при слиянии разнородных локальных предконфликтных, конфликтных и постконфликтных событий на основе общей доминанты, не обязательно представленной в качестве основной в каждом конфликтном событии в отдельности» (Авксентьев, Зинев, Лавриненко, 2011, с. 61). К числу такого рода конфликтов в РФ они отнесли события в селе Яндыки Астраханской области в 2005 г.; в Кондопоге в 2006 г.; в Ставрополе в 2007 г. и др.
Поэтому если государственные институты не предпринимают усилий, направленных на обеспечение коммуникации между этническими группами и обуздание их притязаний, или не имеют возможностей и ресурсов для этого; если слабы или отсутствуют посреднические институты гражданского общества, то возрастает риск, что перед конфликтующими этническими группами остро встанет дилемма безопасности.3 Каждая из них будет (обоснованно или нет) ожидать, что другая группа воспользуется слабостью государства и протолкнет свою «политическую повестку дня». В целях самозащиты группа предпримет упреждающие меры предосторожности, которые могут быть интерпретированы противоположной стороной как акт агрессии. Так, С. Л. Вудуорт, проанализировав ситуацию в Югославии на рубеже 80-90-х годов ХХ в., продемонстрировал, что кумулятивный эффект экономического кризиса, слабеющего центрального государства и признание другими странами составляющих ее наций (прежде всего, признание ФРГ независимости Словении и Хорватии), которые
3 Дилемма безопасности, согласно концепции американца Б. Позена, возникает в условиях ослабления или коллапса центральной власти. Это открывает «окно возможностей» перед «этническими меньшинствами» государства. При таких обстоятельствах националистическая мобилизация одной из групп может интерпретироваться другой как угроза, особенно при наличии негативного исторического опыта в их взаимоотношениях. И стороны начинают представлять свои противоречия с антагонистической группой как угрозу безопасности для членов данного сообщества. Эти ощущаемые (или провоцируемые) угрозы могут служить стимулами для упреждающей атаки или, по крайней мере, для ответной этнополитической мобилизации, которая, в свою очередь воспринимается или интерпретируется лидерами другой группы как угроза, что порождает мобилизационную спираль и может привести к началу насильственных действий. Таким образом, дилемма безопасности повышает возможность эскалации насилия между группами и создает труднопреодолимые сложности для медиаторов (Posen, 1993, р. 103).
не были способны действовать как «государства», создали дилемму безопасности для меньшинств в новых признанных государствах, что, несомненно, способствовало эскалации этнополитических конфликтов (Woodward, 1995).
8. Политический конфликт в процессе его развертывания может приобрести этническое основание, прежде всего, в случае вовлечения в него не элитных слоев сообщества. Так, конфликты политических элит разного уровня (например, центральной и региональной) могут возникнуть как ресурсные. Однако в случае их игнорирования или неудачных попыток их разрешения они могут превратиться в конфликты идентичностей. При этом чем дольше будет продолжаться конфликт, тем все большее число людей будет в него вовлекаться, связывая с его разрешением сохранение/повышение своего достоинства, престижа и статуса, групповой идентичности. В практическом плане это означает, что нельзя противопоставлять типы конфликтов, выделенных на основе разных критериев.
Почти во всех случаях этнополитические конфликты являются многофакторными и имеют несколько объектов конфликта и проблемных зон (например, территориальный спор, проблемы политического или социального статуса этнической группы и этноконфессиональные противоречия). Как пишет В. А. Авксентьев, ситуация на юге России «определяется рядом системных факторов и противоречий, которые необходимо учитывать при прогнозировании динамики конфликтного процесса. Противоречия и конфликты, сложившиеся на этой территории, можно определить как: а) противоречия и конфликты между федеральным центром и субъектами Федерации на Северном Кавказе, среди которых наибольшей остротой обладает чеченский кризис; б) этнотерриториальные конфликты, крупнейший среди которых — осетино-ингушский конфликт, вылившийся в вооруженные действия; в) этностатусные конфликты, связанные с взаимоотношениями титульного и нетитульного населения, этническим аспектом доступа к власти, проблемой разделенных (лезгины, осетины) и «негосударственных» (абазины, ногайцы) народов; г) этноэкономические конфликты, связанные с этническими предпочтениями в трудовой деятельности, разделом сфер влияния между этническими общинами и перераспределением собственности; д) этноконфессиональные проблемы, обусловленные использованием религиозного фактора в этнополитической мобилизации, е) потенциал формирования в регионе конфликта идентичностей» (Авксентьев, 2005, с. 93, 95). Даже такой «.социальный ресурс, как образование, — отмечает В. Малахов, — заключает в себе и "материальную", и "нематериальную" символическую составляющую. С одной стороны, доступ к образованию непосредственно связан с возможностью повышения социального
статуса членов этнической группы. С другой стороны, сам факт наличия национальных школ и университетов важен в символическом плане. Свой университет — предмет гордости этнической группы, важная составляющая ее символического капитала. Поэтому закрытие университета часто служит поводом для конфликта или поворотным пунктом в его эскалации. Так случилось в начале 1990-х годов в Сухуми (Абхазия) и в конце того же десятилетия в Приштине (Косово)» (Малахов, 2005, с. 246). Поэтому не вполне корректными являются как экономикоцентричные, так и культуроцентричные модели этнического конфликта.
Однако в этнополитических конфликтах высокой степени интенсивности чаще всего сочетаются два фактора. «Первый из них связан с идентичностью: политическая мобилизация происходит на основе групповой идентификации, базирующейся на общности этничности, расы, религии, культуры, языка и т. п. Второй — с проблемой распределения, то есть с тем, каким образом происходит разделение экономических, социальных и политических ресурсов внутри общества. В тех случаях, когда ощущаемый дисбаланс в распределении сочетается с различиями в идентичности (там, где, например, какая-либо этническая группа лишена доступа к тем ресурсам, которыми располагают другие)» (Грибанова, Сидоренко, 2007, с. 5-6), мы имеем питательную почву для развития этнополитического конфликта (Кондопога)4.
В то же время исторические корни некоторых из современных конфликтов кроются в противоречии между этническими и политическими принципами социального структурирования, которое, по существу, является противоречием между «этносом» или этнической группой, и формирующейся нацией европейского типа (нацией-сограждан-ством. Не случайно этнический национализм ставит знак равенства между понятиями «этнос» и «нация», понимаемыми примордиально. Названное противоречие имеет место во многих странах независимо от уровня их экономического и политического развития. Особенно острым оно оказывается в странах, где сложный этнический состав населения, а процессы нациестроительства не завершены, т. е. у населения страны не сформирована в должной степени национальная (государственная) идентичность (СФРЮ, СССР, современная Россия и почти все постсоветские государства). Так, большинством наших соотечественников и граждан постсоветских государств нация по-
4 Как отмечает В. А. Тишков, «за ксенофобией (населения Кондопоги. — Примеч. В. А.) стоят конфликт старожилов и пришлого населения, соперничество за доступ к материальным ресурсам, к должностям, к власти и так далее. И это — во многих городах страны» (Тишков, 2008, с. 45-46).
прежнему понимается как этнокультурная или этноплеменная общность5, а государство «воображается» как «государство определенной этно-национальной группы». Поэтому, для того чтобы государство соответствовало этому идеалу, его необходимо «национализировать», т.е. сделать его «собственностью» этнонации, «поощряя язык, культуру, демографическое преобладание, экономическое процветание или политическую гегемонию этнокультурной нации, номинально являющейся государствообразующей». В результате, отнюдь не все население и даже граждане страны могут быть включены в нацию и наделяться равными гражданскими правами, из нее исключаются те или иные меньшинства (так называемые русскоязычные во многих постсоветских странах) и, конечно же, мигранты, особенно так называемые «видимые мигранты».
9. В современном глобальном взаимосвязанном, взаимозависимом мире все чаще происходит интернационализация внутригосударственных региональных этнических и этнополитических конфликтов. Это обусловлено и огромным дестабилизирующим потенциалом этнополитических конфликтов, в которые могут быть втянуты не только соседние государства, но и другие международные акторы. Т. Гарр причисляет четыре основных способа их интернационализации:
• создание международных условий, которые способствуют мобилизации этнических групп;
• создание условий, которые стимулируют политические режимы в различных странах реализовать политику, приводящую к обострению отношений между различными этническими общинами;
• организационная помощь, а также предоставление убежища соперничающим сторонам;
• организация посредничества и переговоров в урегулировании споров (Gurr, 1997, р. 165).
К этому, как полагаем, можно добавить следующие способы:
• применение к участникам конфликта торговых, финансовых или политических санкций;
• международная миротворческая деятельность, в том числе военная («гуманитарные интервенции»), которая в последние годы является приоритетным направлением внешней политики ряда
5 Так, по данным цитируемых В. Шнирельманом опросов общественного мнения, в 1995 г. около половины респондентов в России верили, что «национальность дана человеку от природы или Бога». Примерно те же результаты дали опросы 1998 г. В 2000-х годах, однако, доля сторонников биологического понимания этнической идентичности заметно выросла: в 2008 г уже каждые двое из трех респондентов определяли русскость «по крови» (Шнирельман, 2011, с. 369).
ведущих государств мира. (Миротворчество сегодня основывается на целой системе способов урегулирования конфликтов, оно выступает одновременно и как политический процесс по согласованию и взаимодействию интересов политических субъектов, и как дипломатическая деятельность, и как форма вмешательства в дела отдельных государств, и как разновидность военных действий, форм вооруженной борьбы. Однако операции по поддержанию мира редко приводят к разрешению конфликтов.)
10. Рост этнической и религиозной неоднородности современных государств Запада, множественные и все более интенсивные взаимодействия этнических и этнорелигиозных транснациональных сообществ поверх существующих границ приводят к размыванию национальных идентичностей и зачастую стимулируют новые этнические, этнорелигиозные и этнополитические конфликты. В результате трансграничной массовой миграции из государств «бедного Юга» в государства «богатого Севера» и благодаря возможностям «глобального общения», которое обеспечивает «сетевое» общество, сформировались транснациональные этнорелигиозные коммуникативные сети (ТЭКС) как тематически специфицированные многомерные взаимодействия, которые осуществляются поверх национальных и государственных границ. В этих интенсивных коммуникативных взаимодействиях участвуют: 1) детерриторизированные этносообщества (новые глобальные диаспоры, мигранты, беженцы), которые борются за свои права, социокультурное или религиозное самоопределение; 2) правительства стран исхода; 3) правительства принимающих стран;
4) религиозные и этнокультурные организации принимающих стран;
5) религиозные и этнокультурные организации стран исхода; 6) неформальные группы и 7) индивиды. В результате этих взаимодействий формируется единое пространство глобального дискурса, которое такого рода сети тематически структурируют. Поэтому ТЭКС зачастую играют первостепенную роль в глобальной актуализации локальных конфликтов. Они создают ту систему координат, в которой определяются содержание и конфигурация конфликта и может производиться внешнее управление конфликтным процессом, его эскалация или его урегулирование. ТЭКС могут обеспечивать и системный менеджмент конфликта в широком диапазоне мероприятий: преднамеренное провоцирование сторон конфликта или их заблаговременное умиротворение, внешнее дипломатическое и иное давление на враждующие стороны, на правительства принимающих стран и стран исхода, шантаж международного сообщества террористической угрозой, вовлечение в конфликт третьих стран и т. д. (см.: Островская, 2010). Все это может служить политизации и интернационализации локальных этнокультурных и этнорелигиозных конфликтов.
В силу названных и неназванных причин этнополитические конфликты трудно поддаются разрешению, поскольку встает чрезвычайно сложная задача — найти пути: удовлетворения как нематериальных интересов, так и требований повышения статуса, возврата «исконных» территорий, расширения экономических возможностей, наделения эксклюзивными правами, большего доступа к политической власти, перераспределения редких ресурсов и т. д. Это суждение можно проиллюстрировать примерами затяжных этнополитических конфликтов как в странах Запада (Северная Ирландия, Страна Басков, Корсика), так и в государствах постсоветского пространства. Так, в больших и малых этнических войнах, вспыхивавших на территории бывшего Советского Союза, «насилие прекращалось либо через военную победу, либо через взаимное истощение ресурсов сторон. Но механизмы компромиссного согласования интересов, которые базировались бы на взаимном доверии, демократизации и экономической выгоде, не принимались сторонами конфликта», — констатирует Маркедонов (Маркедонов, 2010, с. 126). Поэтому, скорее, можно говорить об урегулировании или «замораживании» этнополитических конфликтов, чем об их разрешении. Р. Брубейкер пишет по этому поводу: «На мой взгляд, национальные конфликты редко "решаются" или "разрешаются". Гораздо более вероятно, что они .со временем затеняются, теряют свое центральное положение и яркость, когда простые люди и политические деятели обращаются к другим заботам или когда вырастает новое поколение, которому старые ссоры, по большому счету, безразличны. Нам следовало бы уделять больше внимания тому, как и почему это происходит — не только как и почему политика может быть всесторонне и относительно неожиданно "национализирована", но и как и почему она может быть так же неожиданно и в равной степени всесторонне "денационализирована"» (Брубейкер, 2010, с. 75).
В результате сказанное выше позволяет определить этнополитиче-ский конфликт как тип социального конфликта, субъекты которого (или хотя бы один из них) идентифицируют себя, противоположную сторону или друг друга в этнических категориях и прибегают к этнизации социальных проблем. Основным содержанием и формой такого конфликта является борьба за контроль над государственными институтами, редкими ресурсами или за создание собственного государства.
Литература
Авксентьев В. А. От этнического конфликта к конфликту идентичностей // Этнические проблемы современности. Вып. 8, 9. Ставрополь, 2004 (AvksentievV. A. From ethnic conflict to the conflict of identities // Ethnic problems of modernity. N 8, 9. Stavropol, 2004).
Авксентьев В. А. Тенденции развития этноконфликтной напряженности на Юге России // Конфликтология. СПб., 2005. № 1 (Avksentiev V. A. The trends in development of ethnic conflict's tension in south of Russia // Conflictology. Saint Petersburg. 2005. N 1).
Авксентьев В. А., Зинев С. Н., Лавриненко Д. А. и др. Этнополитические процессы на Юге России: от локальных к блоковым конфликтам. Ростов-на-Дону, 2011 (Avksentiev V. A., ZinevS. N., Lavrinenko D. A. ets. Ethno-political processes in south of Russia: from local to block conflicts. Rostov-on-Don, 2011).
Брубейкер Р. Мифы и заблуждения в изучении национализма // Мифы и заблуждения в изучении империи и национализма. М., 2010 (Brubaker R. Myths and mistakes in studies of empire and nationalism studies. М., 2010).
Брубейкер Р. Этничность без групп. М., 2012 (Brubaker R. Ethnicity without Groups. M., 2012).
Грибанова Г. И., Сидоренко А. В. Федерализм и разрешение этополитических конфликтов в современном обществе // ПОЛИТЭКС: Политическая экспертиза. СПб., 2007. T. 3. № 3 (Gribanova G. I., Sidorenko A. V. Federalism and decision of ethno-political conflicts in Modern Society // POLITEX. 2007. Vol. 3. N 3).
Губогло М. Н. Языки этнической мобилизации. М., 1998. (Guboglo M. N. The languages of ethnic obilization. М., 1998).
Захаров А. «Спящий институт»: Федерализм в современной России и в мире. М., 2012 (Zaharov A. "Sleeping institution": Federalism in modern Russia and in the World. М., 2012).
Козер Л. Функции социального конфликта. М., 2000 (Coser L. The functions of social conflict. М., 2000).
Кузнецов И., Сергеев В. Проблематика конфликтов «нового поколения»: оценки и прогнозы // Аналитические записки. Вып. 5 (34). М., 2008 (Kuznetsov I., Sergeev V. The problems of "new generation" conflicts: analysis and predictions // Analytical notes. Issue 5 (34). М., 2008).
Малахов В. С. Национализм как политическая идеология: Учебное пособие. М., 2005 (MalahovV. S. The nationalism as a political ideology: Tutorial. М., 2005).
Малахов В. С. Понаехали тут... Очерки о национализме, расизме и культурном плюрализме. М., 2007 (MalahovV. S. Ponaehaly tut. The essays about nationalism, racism and cultural pluralism. М., 2007).
Маркедонов С. Турбулентная Евразия: межэтнические, гражданские конфликты, ксенофобия в новых независимых государствах постсоветского пространства. М., 2010 (Markedonov S. Turbulent Eurasia: inter-ethnic, civil conflicts, xenophobia in new independent states of post-soviet space. М., 2010).
Маркедонов С. Исторические фронты Южного Кавказа // Мониторинг СМИ. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.globalaffairs.ru/articles/10246.html (Markedonov S. Historical fronts of Southern Caucasus // The monitoring of mass-media [Electronical resource]. Regime of access: http://www.globalaffairs.ru/articles/10246.html).
Мейборн-Льюис Д. Демократия, тоталитаризм и этнический плюрализм // Расы и народы. Ежегодник № 24. Современные этнические и расовые проблемы. М., 1997 (Mayborn-Luis D. Democracy, totalitarianism and ethnic pluralism // Races and peoples. Yearbook N 24. Modern ethnic and racial problems. М., 1997).
Олсон М. Логика коллективного действия. М., 1995 (Olson M. The Logic of Collective Action. M., 1995).
Осипов А. Официальные идеологемы регулирования межнациональных отношений как фактор развития этнической конфликтности (региональный аспект) // Идентичность и конфликт в постсоветских государствах / под ред. М. Б. Олкот, А. В. Малашенко, В. А. Тишкова. М., 1997 (OsipovA. Official ideologems of inter-ethnic relations' regulation as the factor of ethnic conflict development (regional aspect) // Identity and conflict in postsoviet states / ed. by M. B. Allkot, A. V. Malashenko, V. A. Tishkov. М., 1997).
Островская Е. А. Транснациональные коммуникативные сети религиозных идеологий // Государство, религия, церковь в России и за рубежом. 2010. № 4 (Ostrovs-kaya E. A. Transnational communicative nets of religious ideologies // State, religion and church in Russia and abroad. 2010. N 4).
Предотвращение региональных этнических конфликтов в Российской Федерации. Методические рекомендации. М., 2008 (Prevention of regional ethnic conflicts in Russian Federation. Methodical recommendations. М., 2008).
Солдатова Г. У. Психология межэтнической напряженности. М., 1998 (Soldatova G. Psychology of inter-ethnic tension. M., 1998).
Тишков В. А. Этнический конфликт в контексте обществоведческих теорий //Социальные конфликты: экспертиза, прогнозирование, технологии разрешения. Вып. 2. Ч. 1. М., 1992 (Tishkov V. Ethnic conflict in context of social science theories // Social conflicts: expert analysis, prediction, technologies of decision. Issue 2. Part. 1. М., 1992).
Тишков В. А. Этническое и религиозное многообразие — основа стабильности и развития российского общества: Статьи и интервью. М., 2008 (Tishkov V. Ethnic and religious diversity — the base of stability and development of Russian society: Articles and interviews. М., 2008).
Тишков В. А., Шабаев Ю. П. Этнополитология: политические функции этничности: Учебник для вузов. М., 2011 (Tishkov V., Shabayev Y. Ethnjpolitical Science: Political Functions of Ethnicity: Textbook for high school. M., 2011).
Финкель Е. В поисках «потерянных геноцидов» // Pro et Contra. 2011. № 3-4 (52) (Finkel E. In Search of "lost Genocide" // Pro et Contra. 2011. N 3-4 (52)).
Шнирельман В. «Порог толерантности»: Идеология и практика нового расизма: в 2 т. Т. 1. М., 2011 (Shnirelman V. «The limit of tolerance»: Ideology and practice of new racism. Vol. 1. М., 2011).
Brecher M., Wilkenfeld J. «A study of Crisis». Michigan, 1997.
Breuilly J. Nationalism and the State. Manchester,1982.
Burton J., Dukes F. Conflict: Practices in Management, Settlement and Resolutijn. New York, 1990.
Coakly J. Comparing ethnic conflict: common patterns, shared challenges // Nationalism and ethnic politics. London, 2009. Vol. 15, N 3.
Giddens A. The Constitution of Society. Cambridge, 1989.
Gurr T. Why Do Minorities Rebel? // Federalism against Ethnicity? / ed. by G. Bachler. Zürich, 1997.
Horovitz D. Ethnic Groups in Conflict. Berkley, 1985.
Krisberg L. Social Conflicts. Prentic Hall, 1982.
Lipshutz R. D. Seeking a State of One's Own: an Analytical Framework for Assessing Ethnic and Sectarian Conflicts // The Myth of "Ethnic Conflict": Politics, Economic and "Cultural" Violence / Ed. by B. Grawford and R. Lipschutz. Beverly, Cal., 1998.
Posen B. The Security Dilemma and Ethnic Conflict // Ethnic Conflict and International Security / Brown W. (ed.). Princeton, 1993.
Stavenhagen R. Ethnic Conflict and Nation State. Basingstoke, 1996.
Taifel H. Social categorization, social identity and social comparison // Differentiation between social groups. London, 1978.
Tajfel H., Turner J. The Social Identity Theory of Intergroup Behavior // Psychology of Intergroup Relations / eds. S.Worchel, W. G. Austin. Chicago, 1986.
Toft M. D. The Geography of Ethnic Violence: Identity, Interests, and the Indivisibility of Territory. Princeton: Princeton Univ. Press, 2003.
Woodward S. L. Balkan Tragedy: Chaos and Dissolution after the Cold War. Washington, D. C., 1995.
