Этнографические интерпретации. (Пер. С англ. А. Е. Парфенов) Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

© Альфред Кребер, 1957

© Перевод на русский язык. А.Е. Парфенов, 2006

ЭТНОГРАФИЧЕСКИЕ ИНТЕРПРЕТАЦИИ 1

Альфред Кребер (Пер. с англ. - А.Е. Парфенов)

Глава I. Что такое этнография

I

Меня неоднократно просили предварить эти этнографические интерпретации определением того, что такое этнография.

Следуя скорее традиционному употреблению, а не академическому определению этого термина, можно сказать, что этнография занимается изучением культур народов, не имеющих письменности.

Уже прошло то время, когда наука смешивала понятия «народ» и «раса». Раса - это биологическое понятие, народ - социальное. Редко раса и народ полностью совпадают друг с другом; иногда они совпадают частично; всегда же раса и народ представляют собой разные стороны бытия народонаселения.

В строго социологическом смысле народы - это группы, на которые делится население региона: роды, племена, нации. У них могут быть, а могут и не быть собственные названия; связь индивидов внутри них может быть слабой и кратковременной, а может быть сильной и долговечной; однако в какой-то степени эта связь (отнесение себя и окружающих к определенной группе) присутствует всегда. Установление и классификация общественно-политических групп данного региона необходимы для определения того, чью историю и культуру будет изучать этнография. Сама же по себе эта классификация представляет собой относительно узкий, специальный интерес: она часто ограничивается рассуждениями о «происхождении» народа (что обычно невозможно установить точно) и его связях с другими. Кин, Рэдклифф-Браун 2 и некоторые другие ученые на протяжении ряда лет пытаются свести историческую этнологию ис-

ключительно к поискам отличительных черт племен и национальностей. Такой подход неоправдан и снижает ценность этнографии как науки, поскольку исключает из ее предмета культуру, оставляя ее исследователям законов общественного устройства.

Культура народа или общества очевидно имеет большее значение, чем его происхождение и миграции, преходящие связи и разделения на новые группы.

Культура - это особый образ поведения группы и особые продукты этого поведения: обычаи, верования, идеалы и достижения. Культура общества - это то, что оно сможет оставить после того, как будет рассеяно или поглощено другим обществом. Культура - это то, что общество вкладывает в мировую историю. Этнография с необходимостью, в значительной степени имеет дело с культурами народов, даже если они в большинстве стоят на низкой ступени развития.

В принципе, культуры народов мира, как уже ушедшие, так и существующие в настоящем, образуют собой континуум, и в этой связи представляется несколько произвольным деление его на две части в зависимости от того, имеют или не имеют народы письменность, и отнесение их по этому признаку к цивилизованным и нецивилизованным. Тем не менее наш ум устроен так, что он любит такие общие разделения. И хотя проводить классификацию на основании одного признака не так разумно, как на основании множества, как это делают естественные науки, все же необходимо признать, что если мы согласимся ограничиться одним критерием, трудно найти более значимый, чем наличие у народа письменности.

Как бы то ни было, история народа может начать фиксироваться только если у него есть письменность; действительно, вскоре после появления письменности народ начинает вести и свою историческую летопись. Историю, если

следовать практическому ее определению, можно назвать областью знаний, которая занимается письменными документами о поступках людей, которые имеют общественное значение и влияют на общее положение в обществе.

Этнография, напротив, не занимается поисками документов, она их создает путем непосредственного наблюдения за жизнью, опросов и записей полученных сведений. Ее цель -зафиксировать социокультурные особенности общества, сначала просто обобщая и часто снабжая их моральными оценками, как это делали Тацит и Геродот. В случае удачи этнограф может получить некоторую информацию и об отдельных людях, живших в прошлом. В некоторых случаях можно узнать о деятелях, которые были современниками Наполеона, однако этнографу практически невозможно заглянуть в прошлое, скажем, до времен Мартина Лютера, потому что в отсутствие документов история народа быстро превращается в вымышленные сказания, несущие на себе отпечаток культурных особенностей общества. Мы называем такие сказания легендами и мифами. Они имеют этнографическую и почти всегда литературную ценность, однако их историческая достоверность с каждым поколением уменьшается в геометрической прогрессии.

II

В результате этнография фиксирует главным образом текущий момент, она видит культуру в синхронном аспекте, поскольку культура народа складывается из более или менее взаимосвязанных подсистем. Статичность этого взгляда преодолевается двумя методами: микроскопическим и телескопическим.

Микроскопический метод позволяет добавить «глубину» к общему взгляду, обогащая его сведениями об отдельных людях, их мотивациях и соответствующих поступках. Такой подход позволяет также наблюдать кратковременные изменения в культуре и частично анализировать их в рамках изучения роли отдельных личностей. С сознательным включением анализа отдельных личностей и их мотиваций результаты этнографического исследования приобретают черты психологического; большинство психологов, однако, считают, что такие исследования имеют лишь ви-

димость психологического анализа. Наблюдение личностно-мотивированных поступков также позволяет дать культуре народа причинную или динамическую интерпретацию. Такое динамическое представление культуры можно назвать «историческим», поскольку оно фиксирует изменения в культуре. Однако таким путем можно узнать лишь очень кратковременную историю, так как общественная память в отсутствие письменных документов недолговечна. Эту «историю» длиной в одно поколение также нельзя считать типичной и повторяющейся, потому что если человеческая природа постоянна и неизменна, то наблюдаемые изменения в культуре приводят к возникновению новых культурных условий, в которых человеку приходится действовать уже иным образом, не говоря уже о многочисленных внешних для индивида факторах, таких как окружающая среда, численность населения, контакты с другими культурами, которые нельзя постоянно сбрасывать со счетов. Каждый историк интуитивно понимает, что никакой период истории не повторяется в точности, не повторяется также и его совокупность побудительных факторов.

В отличие от микроскопического метода, переключающего внимание от культуры общества в целом к отдельным личностям, телескопический метод, напротив, переключается на другие культуры и сравнивает их друг с другом, с точки зрения как их типовых характеристик («типология»), так и на основании географического распространения. Таким путем можно в какой-то мере восстановить историю отдельных элементов культуры. Однако элементы культуры могут быть настолько независимы друг от друга - изготовление бумаги, например, пришло в Европу из Китая, а книгопечатание нет, - что реконструкция истории отдельных фрагментов культуры очень медленно и далеко не в полном объеме способствует восстановлению истории культуры в целом. Нет сомнения, что типология и карта распространения культур позволят создать варианты их классификации, которые будут содержать и значительный исторический контекст. Однако историки относятся с недоверием или даже враждебно к просто контекстам; ученых, ставящих целью раскрыть механизмы исторической причинности, не удовлетворяют простые классификации.

III

Очевидно, что в деле восстановления истории более значительных изменений в мировой культуре, этнографу или этнологу потребуется помощь археолога. Их конечная цель одна: открывать историю эволюции культуры; однако методы, которыми они пользуются, совершенно различны. Археолог также использует типологии и карты распространения культур, но он добавляет сюда и третий процедурный механизм, скрытый от этнолога, для которого это - цель, но не метод, а именно хронология или распределение во времени. С помощью своих методов археолог может установить лишь относительное распределение во времени; однако эти результаты часто потенциально можно конвертировать в абсолютное время либо путем сопоставления находок с уже имеющимися сведениями, либо с помощью привлечения технологий других наук: ботаники, геологии, химии или ядерной физики, например, путем определения количества колец в стволе дерева, сезонной слоистости отложений, осадков хлора или углерода-14.

Данные археолога представляют собой сохранившиеся от прежних времен объекты, главным образом предметы культуры, а также информацию об их топологическом и географическом местоположении. Оба эти блока данных носят объективный характер и, при условии их достаточного количества и достаточной точности, являются неопровержимыми. Они также содержат и субъективную информацию, например о стиле культуры и его изменениях. Все эти данные позволяют переводить пространственные отношения во временные, в смысле последовательности культурных изменений. Таким образом археология по своей природе сильна там, где этнология слабее всего - в объективности своих данных и прямой историчности, - несмотря на то, что она ограничивается получением сведений лишь о части какой-то культуры. Описанные два метода дополняют друг друга настолько плодотворно потому, что они подходят к решению одной задачи разными методами.

IV

Есть две вещи, которые отличают этнографа от всех представителей других общественных наук и почти от всех представителей

антропологии. Он пытается рассматривать стоящие перед ним задачи и вопросы в целостности, предпочитает добывать сведения путем целостных контактов, лицом к лицу, из устных рассказов плюс собственных наблюдений. Такой подход обычно не применяется в истории, политологии, экономике или социологии, где первичным источником информации являются уже собранные документы, результаты переписей, кодексы, торговые отчеты и т. д. Одна социология в значительной мере дополняет эти источники анкетами, которые представляют собой документы, направленные на выявление индивидуальных особенностей личности, но которые получают эту информацию с минимальным личным контактом или вовсе без него, к тому же анкеты, как правило, ставят своей целью выявление достаточно узкого круга вопросов.

Как уже было сказано, этнограф создает свои документы в процессе работы. Ему известны обстоятельства их создания, он может с определенной точностью судить об их предвзятости, сужать или расширять тему опросов, он может позже вернуться и продолжить исследование уже с новыми идеями. Приступая к исследованию неизвестного народа или новой темы, он буквально испытывает радость первооткрывателя неисследованных областей знания. Даже если у него уже были предшественники, все равно обычно остаются еще не изученные темы. Направлений, по которым можно проводить исследования или углублять уже имеющиеся знания, очень много, сам процесс исследования приносит радость и требует скорее высокой мобильности и общей изобретательности, чем упорной, кропотливой работы в одном направлении, хотя определенная доля терпения здесь, конечно же, необходима. Если проводить опросы осторожно, не вызывая ненужных опасений или враждебности, то этот процесс может длиться бесконечно. Новые ситуации возникают постоянно, также постоянно встречаются новые представители изучаемого народа, которые могут сообщить ценные сведения о какой-либо области своей культуры или выразить свой взгляд на мир.

В исследовании культуры, как и в исследовании нового языка, нет промежуточных рубежей, где можно было бы остановиться, процесс исследования продолжается до конца. При этом метод получения сведений путем личного общения всегда заставляет исследователя думать о

большом целом, в котором он выявил пока лишь некоторые части. И пока исследователь чувствует, что ему, возможно, никогда не удастся объять целое, относительность его знаний будет постоянно ему напоминать о себе. Так, метод получения информации и стремление постичь культуру народа в целом идут рука об руку.

V

В последние десятилетия наблюдается смещение интереса этнографических исследований от тикопиа, хопи, нуэров 3 и других примитивных народов, не имеющих письменности, к исследованию определенных общественных структур в составе цивилизованных народов, имеющих письменность. Очевидно, что это означает изменение метода: личный опрос остается и он по-прежнему применяется к целому, но это целое теперь уже является социокультурной подсистемой.

Положительный момент этого изменения заключается в том, что метод этнографического исследования проникает в сферы, где он хотя и останется, скорее всего, лишь как второстепенный, но куда он без сомнения внесет свой вклад, неважно, будет ли этот вклад дополнительным или одним из первостепенных. Для биологов нет сомнения, что в своих попытках понять жизнь они должны изучать как примитивные, так и развитые формы жизни, несмотря на то, что методы исследования и конкретные проблемы могут значительно различаться в этих двух областях. Было бы одинаково ошибочным при изучении развитых обществ и культур использовать только документы, а в изучении народов, не имеющих письменности, использовать лишь наблюдение и опросы.

Тем не менее не подлежит сомнению, что изучение сообществ методом личного общения далеко не достаточно для понимания не только такой крупной культуры, как китайская, или такой нации, как французы, но такой относительно небольшой, как датчане. Можно исследовать таким образом тысячи городов, коммун или церковных приходов, но это не добавит знаний о Франции или Дании. Несмотря на то, что эти сведения могут содержать ценные конкретные детали, а также бросать свет на незаметные стороны жизни, не нашедшие места в документах, они все же не способны в полной мере от-

разить общие, коренные характеристики данной культуры в целом - силу нации, ее руководство, идеалы, возможности и достижения.

К этому можно добавить, что не только указанные характеристики, но общество и культура в целом основаны на своем прошлом. Таким образом, правильное понимание настоящего невозможно без знания прошлого. К прошлому же этнография, которая в силу своей специфики применяет синхронный метод исследования, может добавить лишь очень немного.

Будет неразумным утверждать, что какое-то количество «общественных исследований», проведенных этнографическими полевыми методами, может что-то добавить к нашим знаниям

о Франции или Дании - или о США - кроме того, что уже известно от социологов, из официальных источников, интеллигенции. Я не верю, что антропологи и социологи, занимающиеся такого рода исследованиями, надеются на то, что их открытия, даже в совокупности, произведут переворот в нашем понимании таких крупных социальных образований, как нации.

Почему же тогда существует тенденция к проведению таких исследований, которые в лучшем случае смогут лишь дополнить или проиллюстрировать более обширные выводы, полученные другим путем, зачем эти подробные картинки, маленькие образцы большой ткани, которые должны ее проиллюстрировать?

В действительности, в последнее время такие исследования в гораздо большем количестве появляются в диссертациях, а не в трудах ученых, которые руководят написанием этих диссертаций. Такие исследования обычно не требуют дальних поездок и проводятся с минимальными затратами, часто в той же стране или в районе, где живет сам исследователь и который он хорошо знает. Обычно такие исследования можно проводить на английском языке или же, если объектом изучения является какое-то этническое меньшинство, например, на испанском языке, или же привлекать помощь потомков иммигрантов в Америку. Если объектом исследования является группа иммигрантов, не обязательно знать культуру Швеции, Португалии или Греции. Достаточно лишь того, что сами иммигранты смогут рассказать об обычаях своей родины и ее ценностях, поскольку цель исследования - не изменение культуры Швеции, а

то, как община шведских крестьян или греческие ловцы губок смогли адаптироваться к жизни в Америке. Последнее уже хорошо известно; и шведские или греческие элементы культуры имеют значение лишь в той мере, в какой их сохранили старейшие члены греческой общины или сохранили о них воспоминания. Набор инструментов и методов такого исследователя достаточно скромен. Достаточно быстро исследователю удается добыть некий объем информации, которая будет новой для большинства читателей. Затраты средств и времени на такие исследования действительно небольшие, результаты же - даже без учета полученной степени - очень важны для учащегося, потому что он вступает в свою профессию, имея в послужном списке запись «полевая работа проведена», а также имея опыт проведения личных опросов. Учащиеся совершенно правильно делают, что дорожат этим опытом и стремятся его получить: это необходимый этап в профессиональном росте антрополога.

VI

Изучения подобных общин редко выходят за рамки описательного уровня, это, без сомнения, роднит их с этнографическими исследованиями примитивных (первобытных) народов. Однако есть одно различие.

Стимулом к этнографическому изучению примитивных народов может служить просто личный интерес, увлеченность исследователя. Тем не менее результат исследования становится кирпичиком, который встраивается - если не самим автором, то другими - в общую структуру, а именно в описание и понимание общечеловеческой культуры в пространстве и времени, что делает его чем-то большим, чем просто еще одно этнографическое описание какого-то племени. Об этом я позже буду говорить больше; но во всяком случае это цель, которая заставляет нас отвлечься от нас самих, от нашей повседневной жизни. Напротив, при изучении какой-то общины внутри нации полученный результат главным образом касается того, насколько другие стали похожими на нас, что придает интересу антрополога этноцентрический характер. Возможно, здесь есть некоторая дополнительная мотивация и цели, но я не стану их выявлять. Если у антрополога

есть такие цели, я надеюсь, что знающие люди

об этом напишут.

Такие исследования, во всяком случае когда они проводятся в Америке, производят довольно мрачное впечатление независимо от того, изучаются ли этнические общины иммигрантов или коренных жителей. Эти несчастные всегда предстают как представители низов нашего общества и культуры. Возможно, они довольны этим: многие иммигранты, по-видимому, так и думают (индейцы здесь исключение), тем не менее, каждое такое исследование неизбежно приходит к выводу, который можно изложить так: когда на почву, которую природа создавала веками, приезжает бульдозер, бульдозер всегда легко побеждает.

Часто говорится о том, что переключение интереса с примитивных народов к национальным меньшинствам и общинам в составе цивилизованных наций обусловлено быстрым вымиранием примитивных народов, а в некоторых случаях их приобщением к народам цивилизованным. Примитивные народы действительно исчезают, но это не кажется главной причиной падения интереса к традиционной этнографии. Для изучения культуры индейского племени по воспоминаниям его старейших членов требуется не больше времени и средств, чем для изучения того, как их дети и внуки уживаются в новой для племени культуре. Однако для изучения коренной культуры народа, как необходимое условие, требуется больше предварительных этнографических сведений о ней и большего умения находить важную информацию, а не то, что уже всем известно. Такие знания и умения становятся редкими среди наших студентов антропологов. И зачем им утруждать себя, если они могут получить ту же профессиональную степень и признание за менее ценные открытия, за банальные знания и образ мысли? При этом этнографические работы бывает скучно читать даже антропологу, если он не знает, как включить их в систему своих знаний.

VII

Такая перемена в настроениях усиливается также благодаря тому, что антропологию теперь все чаще относят к общественным наукам, тогда как раньше она воспринималась как набор каких-то непонятных дисциплин, которые трудно было отнести к какой-либо определенной облас-

ти знаний. Ученые-обществоведы и вообще люди, интересующиеся общественными науками, привыкли считать, что их знания полезны, потому что их можно применять на практике и они позволяют эффективнее управлять общественными и частными делами. Часто даже подразумевается, что если бы было не так, разумные люди не стали бы расходовать свои силы на изучение общественных наук. Однако такой критерий полезности совершенно не подходил к этнографической антропологии в начальный период ее развития, так как она зародилась благодаря сочетанию натуралистических и гуманитарных мотивов. Хотя усилия первых этнографов казались очень незрелыми представителям естественных наук, а результаты их исследований выглядели очень искаженными в глазах гуманитариев, очевидно, что этнографы руководствовались в своей работе просто любознательностью и желанием расширить горизонты познания, а не какими-то практическими соображениями. А раз так, то распространение задач и методов общественных наук на этнологию и остальную часть культурной антропологии не могло не привести к сужению первоначальных целей этнологии, к разбавлению ее задач. <.. .>

VIII

На некоторых особых отношениях этнографии к областям знаний, целиком или частично лежащим вне общественных наук, следует остановиться особо.

Психология всегда считалась наукой, не имеющей никакого отношения к истории в своих целях и методах, которые открыто нацелены на изучение процессов.

Социальная психология, по-видимому, возникла частично из интереса к изучению внушения и внушаемости, подражания и влияния толпы. Она была разработана во Франции юристами, в частности Тарде и Лебоном 4, а в Америке социологами и психологами почти в равной мере, развитие социальной психологии и сейчас делится между этими двумя дисциплинами. Для социальной психологии кажется характерным, что общественные образования, которые она, как правило, изучает, - это не те образования, с которыми имеет дело история, им нельзя дать конечное определение. Социальная психология выбирает свои объекты специально для данно-

го конкретного случая, они могут меняться в зависимости от ситуации. Это должно означать, что объект исследования социальной психологии - это межличностные отношения, коллективные или индивидуальные, а не отношение личности к общественной единице как явлению природы или истории.

Крупнейшим объектом, который психология изучает в его целостности, - является отдельный человек. Но даже он рассматривается обычно в рамках либо клинической психологии, либо психиатрической психологии, либо же психологии личности, которые отличаются от других разделов психологии тем, что не используют эксперимент и количественные методы. Именно психология личности в последние годы все больше применяется в изучении культуры.

Если эта ситуация отражает суть дела, то можно сделать вывод, что психология, сначала отделившись от философии и став экспериментальной и количественной естественной наукой с точно очерченным, узким, полностью контролируемым предметом исследования, теперь интенсивно смещается в сторону общественных наук, тогда как крупнейшим объектом ее изучения, как психологии, по-прежнему остается индивидуальная личность.

Я не могу объяснить это противоречие иначе, как тем, что объект психологического исследования, очевидно, оказался слишком трудным для методов естественных наук. Добыча металла на тонну руды, по-видимому, падает. Получаемые результаты не приносят значительных вкладов в наши знания, а ситуации, отбираемые по принципу их контролируемости, таковыми не оказываются. Действительно, единственный метод психологического исследования, который оказался плодотворным (метод Фрейда), не поддается научному анализу, при его применении разделение того, что реально и может приносить пользу, и того, что возможно лишь теоретически, проводится на основании обыденного здравого смысла.

В этой связи размышления и выводы Фрейда и его последователей о каузальности культуры большинством специалистов сейчас относятся ко второй категории. С другой стороны, его общепринятые идеи имеют некоторое отношение, по крайней мере, к истории жизни человека. Можно спорить, что такая повторяющаяся, узкая «история» - это вовсе не история в том

смысле, как мы говорим об истории биологического вида или жизни на земле, или об истории земной коры или Солнечной системы. Конечно, здесь есть разница. И если моя точка зрения имеет основания - точка зрения в том, что история одной жизни не является значимой историей, а представляет собой лишь показательный пример множества повторяющихся типов, как например биологические клетки, кристаллы или галька на морском берегу, тогда причины, по которым психологию следует считать полностью внеисторической наукой, являются обоснованными, поскольку потенциал психологии как исторической науки уже нашел свое выражение в истории, этнографии, археологии и вообще в общественных науках.

IX

Лингвистику почти всегда относят к гуманитарным наукам, хотя в точности, строгости и широте применяемых методов она, возможно, превосходит все другие общественные науки. При всем этом лингвистика только сейчас начинает осуществлять первые попытки количественного анализа; до сих пор она занималась главным образом качественным определением языковых явлений, усилив свой метод в последние десятилетия благодаря успешному применению принципа контраста. Я принимаю определение Хоккета, согласно которому лингвистика - это естественная история языков. Она раскрывает модели, существующие в речи, в большей своей части скрыто и неосознанно.

Филология отличается от общего языкознания тем, что занимается изучением письменных языков, литературой, а в прошлом также и нормативными вопросами. Она также, почти двести лет назад, начала создавать сравнительную историю индоевропейских языков, а позже и сравнительную историю языков других этнических групп.

Общее языкознание занимается явлениями общими, хотя и с огромными различиями в деталях, для всех языков человечества. Каждый язык, таким образом, является примером, на котором объясняются какие-то конкретные или неизвестные ранее модели структуры. При этом не имеет значения, сколько людей говорит на этом языке, их роль в истории, их достижения в литературе и культуре в общем. При исследовании может

оказаться, что этот язык настолько отличается от всех исследованных ранее, как киви или утконос от других животных, или же он может оказаться в таком же неожиданном месте, как, например, сумчатый опоссум в Америке. Эти сравнения лишний раз обосновывают определение лингвистики как «естественной истории».

Методы описания языков, разумеется, развивались постепенно, так же как методы этнографического описания и анализа. При этом следует помнить, что этот процесс был начат с описания развитых языков - санскрита и греческого

- и принципы анализа, заложенные в описание грамматики этих языков, впоследствии применялись при описании других языков.

Результатом описания все новых языков, в особенности языков, не имеющих письменности, стало изменение представления о количестве единиц языка и его формах, что позволило филологам, занимающимся изучением отдельных языков, лучше понимать, что в языке является естественно присущим, а что есть результат его уникальной истории. Таким образом, общая лингвистика на самом деле не настолько далека от остальных отраслей лингвистики, как кажется.

X

Этнологи с самого начала принимают активное участие в сборе информации о недавно открытых языках. С того самого времени, как антропология стала рассматриваться как единая область исследования, сначала Тайлором, а затем ее родоначальниками, такими как американцы Пауэлл и Бринтон 5, язык всегда рассматривался как неотъемлемая часть этой области, имеющая особую связь с этнографией. Культурные антропологи, например Боас и Сапир 6, а за ними и их ученики, оказали большое влияние на лингвистику. Лингвисты со своей стороны начали рассматривать язык как часть общей культуры, хотя и автономную часть, которую можно изучать отдельно.

Реконструкция ранней или «первоначальной» формы некоторых теперь различных, но родственных языков долгое время проводилась на индоевропейской, а затем и на других семьях языков Старого Света, почти все эти языки имеют письменность. Подобная реконструкция теперь полным ходом идет в отношении определенных языковых семей корен-

ных жителей Америки, причем ни один из этих языков не имеет письменности. Тридцать лет назад я обратил внимание на то, что подобная реконструкция ушедших культур, напротив, воспринимается в этнографии несколько недоброжелательно. Причина этого сейчас кажется более очевидной: явления языка более устойчивы и их можно определить с большей точностью, возможно потому, что язык более тесно вплетен в полуавтономные общественные связи. Культура же в большей степени реагирует на изменения географической и социальной среды, поэтому в ней обычно содержится много случайных элементов.

Лингвисты также более последовательны в разграничении синхронического и диахронического подходов. Оба подхода полезны, но проблемы, которые они решают, совершенно разные -статическое описание языка в определенный момент его существования и динамическое описание языка в его историческом развитии, - поэтому эти подходы лучше не смешивать. Этнографам также следует проводить это различие в своей работе, и мы в некоторых случаях так и делаем. Например, достаточно вспомнить, насколько наивными сейчас кажутся взгляды Кушинга (Cushing), который полагал, что он может объяснить каузальное происхождение любого интересного явления, которое он встречал.

Почти все лингвисты, во всяком случае в Америке, по-прежнему следуют Блумфилду (Bloomfield) в его принципе «не использовать психологизм». Дело не в том, что кто-то хочет сказать, что в развитии языка психологические моменты не играют роли. Последователи этого принципа утверждают лишь, что лингвист должен заниматься определением и установлением связей между явлениями языка, каузальное же объяснение этих явлений с точки зрения психологии надо оставить психологам. В этнографических исследованиях культур этот принцип явно не поддерживается, однако неявно он используется в значительной степени и здесь. Не многие этнографы сегодня будут объяснять то или иное явление культуры с широким обращением к психологии, как это делали Тайлор и Фрейзер 7. Фактор «человеческой природы» мы скорее будем применять только в тех ситуациях, когда надо предположить, где лежат естественные границы одной культурной формы, или почему другая потенциальная форма не встречается вовсе.

Со своей стороны психологи, по-видимому, совершенно не способны применить свои знания для решения лингвистических или культурологических проблем. Например, одним из позитивных результатов современной лингвистики стало выделение в качестве основных единиц речи фонемы и морфемы. Слогу отводится второстепенное значение и то не всегда. С другой стороны, в историческом развитии фонетического письма и метрики (оба явления принадлежат главным образом культуре, хотя и основаны на языковых явлениях) главную роль играл слог, фонема же и морфема особого значения не имели. Это лишь один пример из множества, подтвержденных историей. Причины такого положения дел не ясны. Лингвисты и этнологи могли бы подумать над этим, но они не думают. Психологи также могли бы заняться этой проблемой, но они, насколько я знаю, пока ей не занимались. Действительно, современная психология или не может или не хочет объяснять явления мировой истории. И это находится в полном соответствии с антиисторичностью этой науки, с мнением психологов, что если они хотят заниматься действительно наукой, им не следует иметь дело с качественными формами. Лишь в последние несколько лет со стороны психологии стали делаться робкие попытки обращения к проблемам языкознания.

XI

Другое понятие, которое общая лингвистика пытается исключить из своего предмета изучения, - это «значение». При этом признается, что полностью исключить это понятие невозможно, в противном случае отдельные омонимичные элементы рассматривались бы как одно и то же, однако значение исключается везде, где только возможно. Это опять делается для конкретизации цели и метода исследования. Разумеется, лингвисты не отрицают само понятие «значение», но они считают, что значение не играет никакой роли в установлении отношений между языковыми формами. Конечно, такое игнорирование значения не может продолжаться неограниченно; рано или поздно придется пересматривать связи между аспектами этого понятия. Однако в настоящее время игнорирование значения позволяет развиваться общей лингвистике.

Несмотря на то, что этнография имеет дело с аналогичными и родственными явлениями, она и здесь отстает от лингвистики. До сих пор не ясно даже, что следует считать культурологическим аналогом лингвистического понятия «значение». Очевидно, этот аналог находится где-то между использованием, значением и функцией, как они были определены и отделены от формы Линтоном и потом Хомером Барнеттом 8. Однако ни один культуролог, по-видимому, пока не решил, как можно конструктивно использовать это разграничение четырех понятий. Во всяком случае мы не знаем, что нам следует исключить из нашего предмета изучения, по примеру лингвистики. Я полагаю, хотя и не уверен, что прежде всего это функция, которая подозрительно похожа на скрытое назначение; возможно также исключить культурологическое значение, чьи границы с функцией выглядят несколько размытыми.

Последний новый метод лингвистики, который пока не имеет аналога в этнографии, - это глоттохронология или лексикоста-тистика, используемые для определения временных промежутков. Этот метод все еще встречает сопротивление со стороны большинства лингвистов, однако они постепенно сдаются и, хотя и ограниченно, но некоторые уже используют этот метод. Суть метода заключается в допущении того, что темп изменений в языке постоянный или, что среди факторов, вызывающих изменения языка, есть один постоянный. Это рабочая гипотеза и она пока не подтверждена, однако сама по себе гипотеза интересна и через 5 или 10 лет, по-видимому, следует ожидать ее подтверждения или опровержения, или же мы узнаем, насколько она верна. При использовании этого метода, однако, взаимосвязанных переменных может оказаться слишком много и они не позволят достаточно точно определить абсолютное время расхождения родственных языков. Тем не менее уже сейчас достаточно ясно, что этот метод позволит, по крайней мере, создать относительную классификацию или филогению родственных языков по времени.

Подобный метод мог бы принести много пользы и культурологии, если бы кто-нибудь знал, как этот метод создать. Разработка такого метода для культурологии очевидно сопряжена с

гораздо большими трудностями. Язык - это лишь небольшая часть целой культуры, более узкая в наборе своих элементов и менее изменчивая, чем остальная часть культуры; понятия языка, как уже говорилось, имеют более точные определения; таким образом некоторые операции гораздо легче осуществлять с элементами языка. Это является еще одной причиной, почему культурологи должны следить за успехами лингвистики в этом направлении.

Прежде чем закончить раздел об общей лингвистике, хотелось бы сделать одно общее замечание. Известно, что общая лингвистика начала свое развитие с точного определения своего предмета и метода и строгого следования им. В ходе ее развития определялись и другие отличия общей лингвистики от остальных отраслей филологии. Если таков путь каждой науки, то этнографии и другим наукам, изучающим культуру, следует концептуально разграничить социальные аспекты и культурные и быть готовыми, насколько возможно, рассматривать их отдельно. Синтезировать их можно позже, если это будет целесообразно; однако никакой синтез элементов невозможен, если они сначала не будут должным образом разъединены.

XII

Я уже говорил, что считаю этнографию естественной наукой, занимающейся явлениями, обычно относимыми к предмету гуманитарных наук. Точнее этнографию можно определить как отрасль естественной истории или научное описание и классификацию. Пока этнография ограничивается изучением культур народов, не имеющих письменности, нельзя сказать, что она охватывает все аспекты гуманитарного знания, она занимается только теми явлениями, которые считаются гуманистическими в культурах народов с письменностью.

Считая себя наполовину гуманитарием в своем духовном наследии и наклонностях, я хочу попытаться определить отношения, которые существуют и должны существовать между культурной антропологией, ядро которой возможно и составляет этнография, и гуманитарными науками. В принципе я не вижу различий между ними: мы все изучаем продукты человеческой культуры, большой или маленькой, развитой или прими-

тивной, уделяя особое внимание продуктам творческой деятельности. Частью нашей работы является определение, сравнение и установление истории ценностей общества. Я полагаю, что изучение ценностей потенциально может обратиться в создание их естественной истории, так и получается, когда ученый проводит исследования на широкой фактической базе и не ограничивается в выборе ценностей как феноменов культуры. То, что исключается из анализа при таком подходе, - это нормативная деятельность. Я полагаю, что со мной согласятся немало гуманитариев. Во всяком случае мы не настолько далеки друг от друга, как кажется.

Теоретически, та естественная история, к которой, по моему мнению, этнография имеет отношение, - это история человеческого животного. Однако, поскольку знания об этой истории неполны и противоречивы, а общественная история замещает ее лишь частично, потому что до сих пор ограничивается лишь изучением документов, то естественная история человека должна частично замещаться естественной историей животного мира. Как бы ни была велика разница между видом, обладающим речью и культурой и остальным животным миром, не обладающим ими, мне все же кажется, что этнография в настоящее время имеет большее отношение к структуре и поведению животного мира, чем к психологии человека.

Отличие в этом отношении между зоологией и психологией заключается в степени развития систематизации и организации. Зоология началась с описания и потом перешла к классификации на широкой основе: описание внешнего вида, анатомии, поведения и классификация всего известного мира животных. Знания о физиологических процессах, протекающих главным образом внутри организма, пришли позже и достигли полного развития благодаря лабораторным исследованиям и связям с химией. Затем появилась революционная идея о том, что животный мир не следует рассматривать только в его статике, но необходимо изучать также и его движение, таким образом то, что раньше было только классификацией, теперь стало также и эволюцией. Однако без проведенной предварительно классификации, без «естественной» классификации, то есть основанной на наблюдении и соответствующей всей совокупности явлений, а не основанной на

идеях, полученных независимо от явлений, без такой предварительной систематики Дарвин не смог бы обосновать происхождение видов столь же убедительно, как он сделал, он также не смог бы плодотворно размышлять над этим. Когда же массив накопленных знаний был упорядочен и XIX век созрел для создания диахронического взгляда на животный мир, проблема была быстро решена, когда все увидели, что старая статическая классификация вовсе не страдает, а наоборот, вносит большой вклад в развитие нового динамичного взгляда. Это было похоже на армию, идущую стройными рядами защищать революцию.

Затем, когда поколение спустя возникла идея генетики, необходимые биологические знания уже были накоплены и упорядочены. Помимо нового взгляда на мир генетика также ввела в науку новый, но простой тип эксперимента; однако все успехи генетики базировались на накопленных ранее и упорядоченных знаниях о биологических формах.

Революция, которую произвел Дарвин, не могла осуществиться в античную эпоху, несмотря на то, что Аристотель и Лукреций раздумывали над происхождением живых существ, потому что накопленные знания были слишком недостаточны и разнородны.

Наличие организованных знаний о явлениях - это предварительное условие для успешного развития любой науки. Первым шагом после получения нового знания является его классификация. Классификация, в свою очередь, потребует новых знаний для восполнения обнаруженных пробелов. Не следует беспокоиться слишком сильно по поводу интерпретации знаний: она неизбежно последует. Сначала интерпретация будет несовершенной, но с увеличением знаний будет совершенствоваться и их интерпретация.

И в естественных и в гуманитарных науках было бы неправильно разделять теоретический уровень знания и уровень накопленных фактов. Одно не может развиваться без другого. Новые идеи появляются реже, чем новые факты, и их труднее развивать; однако, несмотря на то, что фактов больше, их все равно не хватает. Развитие новых идей и теорий, без сомнения, творческая работа, и успехами в этой области мы обычно гордимся больше, чем просто собиранием отдельных фактов. Однако наука представляет собой взаимодействие обоих

видов деятельности, ей нужно и то и другое. Я, конечно, имею в виду только естественные науки, не поэзию, не философию и даже не математику.

XIII

Что же можно сказать о знаниях, накопленных этнографией?

Их очевидно меньше, чем у зоологии. В этнографии работало меньше людей, к тому же они больше чем зоологи склонны к идеологическим отвлечениям. Тем не менее этнографические знания пополняются и становятся все более связными. Не следует слишком хвастаться этим, но и чувствовать вину за возможное отставание этнографии от других наук тоже не стоит. Когда я пришел в североамериканскую этнографию, это было на рубеже веков, в наших знаниях было гораздо больше пробелов, чем реального содержания. С тех пор наше позитивное знание выросло в несколько раз, а области, где бы мы не имели точной информации, сильно сократились. Наши сегодняшние знания также гораздо более целостны. Большой путь проделан в систематизации и теоретическом осмыслении знаний как в области сегментов культуры, их пространственного распределения, так и в области их исторического развития и преемственности. В этой последней области американская археология за последние тридцать лет сделала феноменальные успехи.

В одном отношении мы отстаем от биологов, это из-за отличий в объекте исследования. История развития жизни похожа на дерево, которое постоянно дает новые ростки. После того, как формы жизни отделились друг от друга на начальном этапе развития, их объединение невозможно. Направление их эволюции может изменяться, но ее последовательность нет. Биологический вид может вымереть или же сохраниться, может разделиться на несколько ветвей, но разные ветви никогда не сливаются. В развитии жизни есть множество нитей и все они ясно отделены друг от друга. Что же касается развития культуры, то здесь мы наблюдаем постоянные слияния и разделения. Разные направления разделяются и сливаются, поэтому

действительных ход событий гораздо труднее проследить и осмыслить.

С другой стороны, в своих исследованиях биологам приходится рассчитывать лишь на свои собственные ресурсы, этнографы же и культурные антропологи могут пользоваться достижениями почти всех гуманитарных наук. Гуманитарии очень сильно нам помогают, будь то история, искусство, история религии или история языков.

<...>

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Текст взят из книги: Kroeber A.L. Ethnographic interpretation. University of California, 1957. Part I-VI. P. 191-205 (Пер. А.Е. Парфенова. Текст дается с небольшими сокращениями. Комментарии в сносках

- Т. А. Фолиевой и О.А. Шинкарь).

2 Рэдклифф-Браун Альфред - английский этнограф, основоположник структурализма.

3 Тикопиа - народ, коренное население Полинезии, живущее компактно на острове Тикопиа, входящем в группу Соломоновых островов. Хопи (самоназвание - «добрые, хорошие») - индейский народ группы пуэбло в США. Численность около 7 тыс. человек. Живут в 12 поселениях, расположенных главным образом на трех так называемых месах - горных отрогах, образующих узкие плато. Нуэр - народ на юге республики Судан и в соседних районах Эфиопии. Языковая группа - нилотская, распадается на диалекты нуэр и атуот.

4 Тард Габриель - французский социолог и криминалист. Занимался проблемами социальной психологии и философии права. Лебон Густав - французский социальный психолог, антрополог и археолог. Автор теории массового общества.

5 Тайлор Эдуард Барнетт - английский этнограф, один из основоположников и крупнейший представитель эволюционистского направления в этнологии. Пауэлл Джон, Бринтон Даниел - американские этнографы, представители эволюционистской школы этнографии в США.

6 Боас Франц - американский лингвист, этнограф и антрополог. Сапир Эдуард - американский этнограф, ученик Ф. Боаса, крупнейший представитель этнопсихологического направления в американской этнографии.

7 Фрейзер Джеймс Джордж - британский антрополог и классический филолог.

8 Линтон Ральф - американский этнограф, представитель этнопсихологического направления.