CC BY
256
рамках классического конфуцианского образования, способствовало формированию в китайском обществе культа грамотности и образования. Классическое конфуцианское образование было узконаправленным, так как готовило в основном кадры для чиновничьего аппарата, пренебрегая техническими прикладными науками. Поражение Цинского правительства в ходе «опиумных войн» свидетельствовало об экономическом и военном отставании страны, что вызвало острую необходимость в реформировании высшего образования. Под влиянием «западных учений» в Китае начали предприниматься попытки к формированию современной массовой государственной системы образования по образцу капиталистических стран. Вскоре в стране сложилась альтернативная модель «новодемократического образования», называемая «сплавом марксистской теории образования с китайской практикой», которая стала доминантной после победы КПК и провозглашения КНР.
Примечания
1. Императорский университет «Тайсюэ»занимал лидирующее место в иерархии высших учебных заведений средневекового Китая, конкуренцию которому составлял Гоцзыцзян, впоследствии к нему перешли функции управления образованием в стране (Боенко М. А. Становление и современное состояние системы профессионального педагогического образования в Китае: дис. ... канд. пед. наук. - Новосибирск: Новосиб. гос. пед. ун-та, 2006. - С. 36).
2. В связи с уменьшением роли наследственной знати, отпрыски которой обычно получали чины и должности от самого императора за свое родство с ним или за «заслуги» своего клана, роль должностей, замещавшихся посредством конкурса, с эпохи Сун стала первостепенной (Васильев Л.С. Культы, религии, традиции в Китае. -С.196.
Литература
1. Боенко М. А. Становление и современное состояние системы профессионального педагогического образования в Китае: дисс. канд. пед. наук. - Новосибирск: Новосиб. гос. пед. ун-т, 2006.
2. Боревская Н.Е. Педагогическая мысль в контексте китайской культуры // Проблемы дальнего Востока. - 2004. - №4.
3. Боревская Н.Е. Государство и школа на пороге третьего тысячелетия. - М.: Восточная литература РАН, 2003.
4. Васильев Л.С. Культы, религии, традиции в Китае. - М.: Восточная литература РАН, 2001.
5. Кульпин Э.С., Машкина О.А. Китай: истоки перемен. - М.: Московский лицей, 2002.
6. Рут Хэйор. Рут Хэйор. Чжунго дасюэ (Китайский университет). - Пекин, 1999.
Базарова Анна Николаевна - аспирант кафедры педагогики Бурятского государственного университета, г. Улан-Удэ, ул. Смолина 24а, [email protected]
Bazarova Anna Nikolaevna, post-graduate student of department of pedagogy, Buryat State University. Ulan-Ude, Smolin str., 24 a, [email protected]
УДК 94:39 (5-015) А.И. Бураев
ЭТНОГЕНЕТИЧЕСКИЕ КОНТАКТЫ ДРЕВНИХ КОЧЕВНИКОВ СЕВЕРНОЙ ПЕРИФЕРИИ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ
В статье рассматриваются вопросы, связанные с этнической идентификацией древних кочевников Центральной Азии. Автор обращается к вопросам взаимодействия этносов, разделенных этнической и даже расовой не-идентичностью. Комплексный анализ культур плиточных могил и курганов — херексуров позволил сделать вывод об их существенном влиянии на процесс формирования современных центральноазиатских этносов.
Ключевые слова:Центральная Азия, кочевники, плиточные могилы, херексуры, дунху, этногенетические контакты, археология, антропология.
A.I. Buraev
ETHNIC AND GENETIC CONTACTS OF ANCIENT NOMADS OF NORTHERN PERIPHERY OF CENTRAL ASIA
The article deals with the problems of ethnic identification of ancient nomads of Central Asia. Tolerance as the basis of a statehood demands a historical substantiation. The author addresses to the issues of interaction of peoples divided on the principle of ethnos and race.
The Bronze and Early Iron Age on the territory of the region sets is a good example of such interference on the limited space. The culture of tiled tombs and culture of barrows — hereksurs are interconnected and co-existed during the long period of time. The complex analysis of interaction of these cultures and peoples allows us to make a conclusion about their essential influence on the process offormation of modern peoples of Central Asia.
Key words: Central Asia, nomads, tiled graves, hereksurs, dunhu, ethnogenetic contacts, archaeology, anthropology.
Одним из наиболее дискуссионных моментов в гуманитарных исследованиях является этногене-тическая интерпретация данных. Устойчивый интерес к указанной проблематике в научной среде и у
172
широких кругов населения в целом требует тщательного, комплексного анализа диахронных источников и факторов этногенеза.
По своему образу жизни предки монголоязычных народов - кочевники (на протяжении всей своей письменной истории), что предполагает их высокую мобильность. Известные исторические события, такие как «Великое переселение народов», завоевания тюркских каганов и беспрецедентная территориальная экспансия монголов эпохи Чингисхана, позволяют предполагать наличие здесь мощных миграционных потоков, вплоть до полной смены населения в регионе. Вместе с тем в источниках неоднократно отмечается факт сближения (поглощения) между племенами номадов Центральной Азии. Таким образом, одной из основных региональных исторических проблем является проблема сохранения или прерывания генетической преемственности в исторической динамике.
Один из наиболее значимых периодов в истории Центральной Азии - эпоха поздней бронзы и период раннего железного века, когда здесь проживали население, создавшее памятники культуры плиточных могил, и племена, оставившие после себя курганы-херексуры. Их справедливо считают первыми кочевниками на территории региона. Две эти впечатляющие и весьма многочисленные группы памятников широко известны среди специалистов и довольно хорошо изучены в археологической составляющей (правда, херексуры в значительно меньшей степени).
На основании археологических изысканий определены хронологические и локальные рамки культуры плиточных могил, установлена ее идентичность на всей территории распространения [33; 15; 8; 43; 47].
Несмотря на то, что начало изучению плиточных могил было положено еще в XVIII в., со времени известных сибирских экспедиций по настоящее время остаются по крайней мере спорными существенные вопросы происхождения, развития и исторической судьбы этой самобытной культуры.
Наиболее аргументированными на сегодняшний день представляются две точки зрения. Первая из них, высказанная В.Е. Ларичевым, связывает происхождение культуры плиточных могил с культурой каменных ящиков бронзового века Дунбэя - области на северо - востоке Китая [23]. Гипотеза была комплиментарно воспринята Э.А. Новгородовой [28, с. 211] и П.Б. Коноваловым [19, с. 13]. Аргументация основывается на выявленных параллелях в погребальном обряде и инвентаре. В первую очередь это касается наличия триподов и погребальных сооружений в виде прямоугольных каменных конструкций. Кроме того, исходя из доказанного существования у дунбэйцев смешанного земледельческо-скотоводческого хозяйства, обусловленного географическими особенностями их расселения [23, с. 68], апологеты гипотезы не видят противоречий в укладе жизни населения рассматриваемых культур.
Вторая позиция отрицает генетические связи населения двух культур [8, с. 44; 11, с. 26; 43, с. 150151, 159]. Исследователи аргументируют свои возражения первой версии резкими различиями между ярко выраженными кочевниками (плиточники) и земледельцами (дунбэйцы).
Между приверженцами данного направления существуют глубокие различия в определении исходных групп населения, создавших культуры, на основе которых возникло объединение плиточников. В.В. Волков предположил, что культура плиточных могил возникла на основе карасукской культуры, а именно на забайкальском ее варианте, тесно связанном с культурами карасукского типа Северной и Центральной Монголии [8, с. 44]. С ним резко не согласился А. Д. Цыбиктаров, полагая, что предположение В.В. Волкова «лишено... конкретного содержания, т.к. такая археологическая культура (или несколько культур) до сих пор остается неизвестной, а датировка раннего чулутского этапа культуры плиточных могил карасукским временем, ХШ^Ш вв. до н.э., вообще снимает это предположение» [43, с. 160]. В свою очередь, исследователь считает, что культура плиточных могил сложилась на местной основе раннебронзового времени [43, с. 158]. Отметим, что аналогии инвентарю плиточников на территории Забайкалья и Монголии фиксируются и в более ранних неолитических памятниках.
В обозначившейся коллизии автор предлагаемой работы безусловно поддерживает предположение А.Д. Цыбиктарова, так как кроме археологических и хронологических несоответствий антропологический тип карасукского населения резко отличается от населения культуры плиточных могил. Вышесказанное никак не противоречит наличию типично карасукских вещей в плиточных могилах, а только указывает на устойчивые культурные связи в регионе.
В числе возможных родственников носителей культуры плиточных могил в последние десятилетия выделяют культуру верхнего слоя Сяцзядянь в северо-восточном Китае [16, с. 17]. Для такого предположения есть существенные причины. Во-первых, представителей этой культуры идентифицируют с племенами дунху, общепризнанными предками монголов [17, с. 87-89]. Напомним, что на-
селение культуры плиточных могил также связывают с протомонголами - дунху [8, с. 103-107; 28, с. 211, 212; 7, с. 114-119]. Во-вторых, фиксируются явные аналогии в материальной и духовной культуре двух названных племенных образований. Особо отметим наличие триподов и присутствие образа птицы с распростертыми крыльями в изобразительном искусстве двух культур. При этом наибольшее сходство указанная культура Дунбэя проявляет с дворцовскими памятниками Восточного Забайкалья. Соглашаясь или нет с тем, что А.Д. Цыбиктаров вообще предложил считать дворцовские памятники погребениями знатных плиточников, тем самым декларировав их однокультурность [43, с. 136], нельзя отрицать значительного сходства между этими локальными группами. Выявленные археологические аналогии между культурой верхнего слоя Сяцзядянь, плиточными могилами и дворцовской группой памятников, по всей видимости, свидетельствуют в пользу предположения А.Д. Цыбиктаро-ва, а также могут указывать на близкородственные отношения носителей всех трех традиций. Хронологический размах радиокарбоновых и радиоуглеродных дат по культурам плиточных могил и верхнего слоя Сяцзядянь (по дворцовской культуре даты, полученные естественнонаучными методами, нам не известны), в целом также показывает синхронность их существования [25, 27; 38; 17, с. 87; 46, с. 39]. По совокупности полученных исследователями данных культура плиточных могил датируется с XIII по IV в. до н.э., а культура верхнего слоя Сяцзядянь - с IX по IV в. до н.э.
Последующая судьба носителей культуры плиточных могил покрыта завесой неизвестности, заключающейся в отсутствии переходных археологических памятников между ними и хунну. Заметим, что такая картина возникает, если принять точку зрения ряда исследователей, датирующих появление памятников хунну в Монголии и Забайкалье не ранее II в. до н.э. [12, с. 21; 18], и согласиться с А. Д. Цыбиктаровым, ограничивающим бытование культуры плиточных могил на этой же территории VI в. до н.э. [43].
Вне всяких сомнений, под изложенной позицией есть солидная археологическая база. В то же время аннигиляция человеческих сообществ на территории исследования на три века наверняка не соответствует действительности.
Существует два выхода из сложившейся ситуации: 1 - продлить существование культуры плиточных могил до хуннского времени (как это было принято ранее); 2 - найти доказательства постепенного исхода плиточников (подразумеваем дунху) с родных кочевий.
В связи с этим представляется весьма вероятным второй вариант. К сожалению, нет абсолютных дат по приаргунским памятникам дунху, но просмотренный материал позволяет предположить длительное проживание протомонголов (дунху-сяньби-шивэй) на территории Восточного Забайкалья. С другой стороны, как раз абсолютные даты, полученные по плиточным могилам Приольхонья: VII -III вв. до н.э. [38], позволяют настаивать на реальности проживания плиточников в Прибайкалье вплоть до хуннского периода. Складывается впечатление, что давление хуннского полиэтнического конгломерата осуществлялось в степях Центральной Азии начиная с VII-VI вв. до н.э. Часть дунху в силу мощного натиска противника отодвинулась на Восток (Приаргунье), часть ушла в Прибайкалье (плиточные могилы Приольхонья). Отметим, что погребений хунну в этих местах нет, а какая-то часть влилась в новое политическое образование.
Обратимся к письменным источникам. Согласно В.С. Таскину «Термин дунху появляется в Китае в период Чжань-го (403-221 гг. до н.э.), о чем свидетельствует запись Сыма Цяня: «На севере царства Янь жили дунху и шаньжуны».... Однако в гл. 34, посвященной царству Янь, о дунху не говорится ни слова. По-видимому, первое упоминание о них относится к 307 г. до н.э., когда правитель владения Чжао Улин-ван (326-299 гг. до н.э.) упомянул, что к востоку от его владения находятся дунху» [36, с. 39]. Приведенная цитата имеет большое значение для рассматриваемого вопроса. Если датировать пребывание дунху к северу от царства Янь по нижней дате, а исследователь склоняется к более позднему варианту, это будет рубеж V-IV вв. до н.э. Следовательно, дунху достаточно активно (попадание в письменное сообщение) проявляли себя на северо-востоке Китая в указанное время, что может свидетельствовать об их движении в этом направлении.
В то же время нельзя не заметить мнения С.А. Комиссарова, который связывает приведенное упоминание дунху с культурой верхнего слоя Сяцзядянь [17, с. 88]. Что касается неожиданного различия в датировании записи, а по Комисарову, это вторая половина VII - первая половина VI в. до н.э., то в данном случае оно не имеет решающего значения, хотя автор настоящей работы склоняется к мнению С.А. Комиссарова, основанному на четко зафиксированном, по Сыма Цяню, времени правления упоминаемых в отрывке владетелей Цзинь и Цинь. Кроме того, обе ссылки на «Ши цзи» являются переводом В.С. Таскина из изданий разного времени [35, с. 36; 36, с. 39] и отмеченное различие может являться простой ошибкой.
Сложившаяся ситуация, по нашему мнению, разрешается достаточно просто: с VII в. до н.э. начинаются постоянные набеги хунну или их предков на кочевья дунху, при этом поначалу они не оставляют на территории Забайкалья сохранившихся до наших дней памятников; дунху под жестким давлением вынуждены либо покинуть родину, либо подчиниться новому гегемону; к III в. до н.э. они либо ассимилированы, либо проживают на окраинах центральноазиатского кочевого мира.
Таким образом, предлагается продлить бытование плиточников как отдельного образования на территории Забайкалья до IV в. до н.э. и признать стационарное присутствие здесь хунну с этого же времени.
К сожалению, высказанное предположение невозможно подкрепить в полной мере антропологическими данными, ибо количество черепов по культуре плиточных могил весьма ограничено.
Антропологические материалы впервые исследованы Ю.Д. Талько-Грынцевичем, однако полная антропологическая характеристика и историческая интерпретация краниологических материалов по населению культуры плиточных могил даны И.И. Гохманом. Исследователи однозначно определились с расовой принадлежностью населения, захороненного в плиточных могилах. В антропологической систематике оно относится к североазиатским монголоидам, сближаясь по основным параметрам с байкальской расой. Были отмечены генетическая преемственность между населением эпохи неолита и позднего бронзового века Забайкалья и несомненное участие последних в этнических процессах в регионе в хуннскую и последующие эпохи.
Отметим, что, несмотря на малочисленность данной серии, краниологический материал из плиточных могил однороден и весьма выразителен. Это позволяет утверждать, что на протяжении эпохи бронзы здесь формируется и концу ее уже складывается гомогенный антропологический тип, отличающий население Забайкалья от населения соседних территорий. Для него характерны брахикран-ная, низкая черепная коробка, очень широкое, средней высоты лицо. Уплощенность лица и переносья выражена очень сильно. Монголоидность носителей культуры плиточных могил не вызывает сомнения и в настоящее время. Более того, появились реальные данные, чтобы признать плиточников вероятными прародителями всем известных средневековых монголов [6, с. 68].
При огромном территориальном распространении памятников культуры плиточных могил антропологическая сущность «плиточников» едина. Данный факт может определяться двумя существенными причинами: во-первых, длительностью существования культуры; во-вторых, многочисленностью народа, ее создавшего. Все экстраполяции позволяют считать, что численность древних кочевников центральноазиатских степей вряд ли отличалась от нынешней, и, скорее всего, нужно принять поправку на уменьшение. Если принять аргументацию А.Д. Цыбиктарова, длительность существования «плиточников» как археологической культуры определяется 7-8 веками, с XIII по VIвв. до н.э. [43, с. 104). По нашему мнению, этот срок можно продлить до ГУ-Ш вв. Это огромный период, но вряд ли абсолютно определяющий столь значительную территорию локализации археологической культуры, характеризующейся, на данный момент, антропологической однородностью. Суть территориальной «разбросанности» памятников культуры плиточных могил в ее кочевой принадлежности. «Плиточники» определили способ взаимодействия со средой обитания всех последующих жителей бурятских и монгольских степей.
Таким образом, плиточные могилы дали выразительный, четко идентифицированный и, самое главное, однородный краниологический материал. Происхождение этого населения от неолитических популяций Забайкалья «не вызывает сомнений» у мэтров российской антропологии [2, с. 69], его участие в этногенезе монгольских народов представляется более чем вероятным. Тем более, что, основываясь исключительно на китайских летописях, В.С. Таскин блистательно аргументировал наличие этнических связей между дунху и монголами [36, с. 39-62].
Археология херексуров разработана значительно слабее материальной культуры плиточных могил, что связано с безынвентарным характером памятников. Раскопки херексуров в Забайкалье были начаты Ю.Д. Талько-Грынцевичем еще в XIX в. [34]. В дальнейшем памятники этого типа исследовались здесь А.П. Окладниковым, С.В. Даниловым и А.Д. Цыбиктаровым [30; 13; 40, с. 41, 42, 45). В изучении херексуров Южного Забайкалья исследователи во многом опирались на результаты, достигнутые при изучении идентичных памятников Монголии, Тувы и Горного Алтая. Выводы, к которым пришли Г.И. Боровко, В.В. Волков, Э.А. Новгородова при изучении херексуров Монголии [5; 8; 29]; Г.П. Сосновский, А.Д. Грач, М.Х. Маннай-оол, Л.Р. Кызласов по Туве [14; 10; 26; 22]; Д.Г. Савинов и В.Д. Кубарев на Алтае [32; 20], зачастую существенно отличаются по важнейшим археологическим характеристикам. К настоящему времени большинство исследователей сходятся в понимании однокультурности данного конгломерата памятников на всей огромной территории их распростране-
ния [19, с. 30-31; 39,с. 156; 43, с. 143 и т.д.]. Датировка херексуров достаточно сильно варьирует в зависимости от автора и территории исследования в связи с почти полным отсутствием материала. Не впадая в дискуссию, отметим, что для Бурятии представляется приемлемой хронология, предложенная А.Д. Цыбиктаровым, которая основана на стратиграфии херексура с двумя встроенными в его оградку плиточными могилами (мог. Улзыт VI): конец II - начало I тыс. до н.э. [43, с. 140-141). Позже, связав херексуры с памятниками монгун-тайгинского типа Тувы, Юго-Восточного Алтая, Западной и Центральной Монголии, исследователь датировал обе группы памятников серединой 2-го тыс. до н.э. - VIII-VI вв. до н.э. [46, с. 47).
Монгольскими коллегами получены радиокарбоновые даты по трем херексурам, которые укладываются в период от XVII до X вв. до н.э. [47, с. 18; 4, с. 45], что в целом подтверждает предложенную датировку.
Что касается объединения памятников монгун-тайгинского типа и херексуров в рамках одной культуры, более взвешенным выглядит предложение Д.Г. Савинова об отнесении рассматриваемых памятников к единому культурному миру, не заостряя вопрос об их принадлежности к одной или двум разным археологическим культурам [31, с. 107-108; 32, с. 69]. Отсутствие датирующего инвентаря заставляет осторожно подходить к присваиванию строгих дефиниций и выдвижению обобщающих культурогенетических гипотез по отношению к этим группам памятников. Тем более, что вызывает вполне обоснованное сомнение настойчивое стремление А.Д. Цыбиктарова объяснять выявившиеся различия между сходными по другим параметрам типами памятников разницей в социальном статусе погребенных [46, с. 46]. Напомним, что кроме херексуров (родоплеменная знать) и монгун-тайгинских курганов (рядовое население) этой же причиной объясняются отличия между дворцов-скими памятниками (знать) и плиточными могилами (простолюдины) [43, с. 133]. В последнем случае, если принять гипотезу автора, вызывает недоумение отсутствие погребений дворцовского типа в Западном Забайкалье - основной зоне распространения плиточных могил в регионе.
Происхождение херексуров А. Д. Цыбиктаров связал с центральноазиатским вариантом афанасьевской культуры, представленной такими памятниками, как Алтан-сандал и Шатар-чулуу в Монголии, Байдаг-Баары I, Кызыл-Хая и Хайыракан I в Туве [44]. В Прибайкалье и Забайкалье подобные памятники пока не обнаружены. Их отсутствие может указывать на пришлый характер культуры херексу-ров для территории исследования. В то же время гипотеза происхождения специфических черт погребального обряда культуры херексуров от локального варианта афанасьевской культуры представляется весьма продуктивной в смысле прояснения генезиса херексуров и носителей этой яркой культурной традиции.
Дальнейшее развитие культуры херексуров связано с культурами скифского времени в Туве и на Алтае [26, с. 84; 10, с. 30-31], и, вероятно, носители этой традиции приняли участие в формировании культуры и антропологического состава хунну.
Антропология населения, оставившего херексуры, изучена еще более фрагментарно, чем археология. С территории Бурятии, насколько нам известно, вообще нет измеренных черепов из херексуров, хотя сами черепа были [43, с. 143-144]. С другой стороны, учитывая декларированную коллегами од-нокультурность всего массива памятников подобного типа, можно предположить, что, как и в Монголии [3, с. 231], большинство погребенных европеоидны, хотя согласно А.Д. Цыбиктарову череп из могильника Улзыт III был характеризован И.И. Гохманом как монголоидный и схожий с черепами из плиточных могил [43, с. 144]. Здесь нет непреодолимых противоречий. При довольно значительном перекрывании ареалов друг друга [43, с. 194] и, как представляется, длительном (по крайней мере, несколько веков) проживании в соседях население культуры плиточных могил и херексуров смешивалось как генетически, так и механически. Совместная территория обитания и один образ жизни (кочевой) неизбежно должны были привести к метисации двух рассматриваемых популяций. Действительно, высокая мобильность кочевников, традиционная брачная практика, диктующая брак с представителем не своего родоплеменного образования и обычные для степняков вооруженные коллизии из-за пастбищ или угона скота, зачастую заканчивающиеся уводом противной стороны в свои кочевья, способствовали процессам европеизации «плиточников» и монголизации создателей херек-суров.
О реальности отмеченного процесса свидетельствует единичный череп из херексура у г. Худжиртэ [9, с. 52]. Череп характеризуется противоречивым сочетанием признаков: при сравнительно плоской лицевой части он имеет сильно выступающие носовые кости. По комплексу признаков череп занимает промежуточное положение между европеоидной и монголоидной расами. Как справедливо заметили авторы, «эти отличия на единичном объекте вполне могут быть индивидуальными особенно-
стями данного черепа» [9, с. 53]. Однако имеются в наличии 3 черепа из безынвентарных погребений (памятники монгун-тайгинского типа) в Западной Монголии из раскопок В.В. Волкова [8]. Черепа, изученные В.П. Алексеевым [1], вне всяких сомнений, также относятся к метисированной популяции и, по признанию И.И. Гохмана, обнаруживают «поразительное сходство» с черепом из Худжиртэ [9, с. 54]. Таким образом, создается небольшая серия, по характерным признакам которой можно составить мнение о метисированной части населения, создавшего памятники монгун-тайгинского типа и херексуры.
Автору настоящей работы представляется, что в целом выявившуюся серию, если вообще возможно определить долю примеси другой расы на 4 черепах, можно характеризовать как европеоидную с долей монголоидной примеси.
Генезис европеоидного населения (херексуры) по всей вероятности связан с предшествующими обитателями центральноазиатских степей и европеоидным окружением. Имеются в виду европеоидные черепа с территории Монголии, Тувы, Алтая и Хакасии. По мнению авторов последней палеоантропологической сводки центральноазиатских материалов в эпоху бронзы, «европеоидные черепа из каменных курганов, широко распространенных в западных районах Монголии, заметно не отличаются от тех европеоидных серий, которые вообще известны в степных районах Евразии как в более ранние эпохи, так и в синхронное время» [3, с. 231]. В связи с этим особое внимание необходимо обратить на два мужских черепа из могильника Шатар-чулуу. Напомним, что А.Д. Цыбиктаров относит памятник к центральноазиатскому варианту афанасьевской культуры и склонен видеть в этой локальной группе основу формирования культурной общности херексуров и курганов монгун-тайгинского типа [46, с. 47]. Черепа описаны Д. Тумэн и Н.Н. Мамоновой [37, с. 4; 24, с. 73], затем, вследствие выявившихся несоответствий по некоторым показателям, вновь измерены И.И. Гохманом [3, с. 210]. Они европеоидны и сходны, если не сказать идентичны, с черепами из афанасьевских погребений Алтая и Минусинской котловины.
Исходя из полученных данных, можно предположить, что в период энеолита произошла миграция афанасьевского (европеоидного) населения на юго-восток, в степи Монголии и, возможно, Забайкалья, давшая толчок метисационным процессам на этой территории. В последующий период здесь проживает смешанное население, в антропологическом составе которого наряду с европеоидами и монголоидами присутствуют метисированные группы. При этом в составе населения культуры хе-рексуров и памятников монгун-тайгинского типа преобладает европеоидный компонент, население же культуры плиточных могил выражено монголоидно.
Таким образом, население эпохи бронзы, скорее всего, произошло от предшественников на территории проживания. Высказанное предположение относится только к части населения околобай-кальского пространства. В этот период отчетливо проявляется дуалистический характер этнокультурной ситуации в регионе. Здесь сталкиваются два мощных потока, культурно и этнически разнородных. По всей вероятности, население культуры плиточных могил и племена создавшие курганы-херексуры соперничали между собой. Но в то же время длительность сосуществования, захоронение практически в одних и тех же местах, находка в кургане Улзыт III погребенного монголоидного облика (а строители херексуров в основном европеоидны) позволяют предполагать наличие элементов этнического и культурного взаимопроникновения. Нельзя забывать и о кочевом образе жизни, объединявшем, как представляется, население обеих культур на индивидуальном, бытовом уровне. В конце эпохи бронзы в северной части Центральной Азии сложился своеобразный расово-культурный паритет. Монголоидные плиточники и европеоидные носители культуры херексуров были вынуждены к сосуществованию общностью территории и невозможностью полного уничтожения противника (история имеет примеры именно такого разрешения территориального вопроса).
Итак, на рубеже 2-го и 1-го тыс. до н.э. впервые среди кочевников исследуемой территории фиксируются этногенетические контакты между представителями не только разных этносов, но и разных рас. Возможно, именно в рассматриваемый период закладываются первые камни в фундамент центральноазиатской расы.
Литература
1. Алексеев В.П. География человеческих рас. - М.: Мысль, 1974.
2. Алексеев В.П., Гохман И.И. Антропология азиатской части СССР. - М.: Наука , 1984.
3.Алексеев В.П., Гохман И.И., Тумэн Д. Краткий очерк палеоантропологии Центральной Азии (каменный век - эпоха раннего железа) // Археология, этнография и антропология Монголии. - Новосибирск: Наука, 1987. - С. 208-241.
4. Батсайхан З. Монголын хурлийн уеийн дурсгалуудын он цаг ба угсаатны уйл явц // Туухийн судлал. - Улаанбаатар,
1995. - Т. 29.
5. Боровко Г.И. Археологическое обследование среднего течения р. Толы // Северная Монголия. - Л.: Изд-во АН СССР,
1927. - Вып. II. - С. 43-88.
6. Бураев А.И. Средневековое население Прибайкалья и Забайкалья по данным краниологии. - Улан-Удэ: Изд-во БНЦ
СО РАН, 2000.
7. Викторова Л.Л. Монголы. Происхождение народа и истоки культуры. - М.: Наука, 1980.
8. Волков В.В. Бронзовый и ранний железный века Северной Монголии. - Улан-Батор, 1967.
9. Гохман И.И., Влчек Э.Э. Древнее погребение из Худжирта (Центральная Монголия) // Новые коллекции и исследова-
ния по антропологии и археологии. СПб.: Наука, 1991 (Сб. Музея антропологии и этнографии АН СССР. Т. XLIV).
10. Грач А.Д. Древние кочевники в центре Азии. - М.: Наука, 1980.
11. Гришин Ю.С. Памятники неолита, бронзового и раннего железного веков лесостепного Забайкалья. - М.: Наука, 1981.
12. Давыдова А.В. Иволгинское городище - памятник хунну в Забайкалье: автореф. дис. ... канд. ист. наук. - Л., 1965.
13. Данилов С.В., Коновалов П.Б. Новые материалы о курганах-херексурах Забайкалья и Монголии // Памятники эпохи палеометалла в Забайкалье. - Улан-Удэ: Изд-во БФ СО АН СССР, 1988. - С. 71-79.
14. Дебец Г.Ф. Палеоантропология СССР. - М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1948. (Тр. Ин-та этнографии АН СССР. Нов. сер. Т. 4).
15. Диков Н.Н. Бронзовый век Забайкалья. - Улан-Удэ: Бурят. кн. изд-во, 1958.
16. Комиссаров С.А. Комплекс вооружения культуры верхнего слоя Сяцзядянь // Военное дело древнего населения Северной Азии. - Новосибирск: Наука, 1987. - С. 39-53.
17. Комиссаров С.А. Комплекс вооружения древнего Китая: Эпоха поздней бронзы. - Новосибирск: Наука, 1988.
18. Коновалов П.Б. Хунну в Забайкалье. - Улан-Удэ: Бурят. кн. изд-во, 1976.
19. Коновалов П.Б. Этнические аспекты истории Центральной Азии (древность и средневековье). - Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 1999.
20. Кубарев В. Д. Древние изваяния Алтая (оленные камни). - Новосибирск: Наука, 1979.
21. Кызласов Л.Р. О памятниках ранних гуннов // МИА. - 1969. - № 169. - С. 115-124.
22. Кызласов Л.Р. Древняя Тува. - М.: Изд-во МГУ, 1979.
23. Ларичев В.Е. О происхождении культуры плиточных могил Забайкалья // Археологический сб. - Улан-Удэ: Бурят. кн. изд-во, 1959. - Вып. I. - С. 63-73.
24. Мамонова Н.Н. Антропологический тип древнего населения Западной Монголии по данным палеоантропологии //
Исследования по палеоантропологии и краниологии СССР. - Л.: Наука, 1980. - Т. 36. - С. 60-74 (Сб. Музея антропо-
логии и этнографии АН СССР).
25. Мамонова Н.Н., Сулержицкий Л.Д. Опыт датирования по С-14 погребений Прибайкалья эпохи голоцена // Советская археология. - 1989. - №1. - С. 19-32.
26. Маннай-оол М.Х. Тува в скифское время (уюкская культура). - М.: Наука, 1970.
27. Наваан Д. Дорнод Монголийн хурлийн уе. - Улаанбаатар, 1975.
28. Новгородова Э.А. Ранний этап этногенеза народов Монголии (конец III - I тыс. до н.э.) // Этнические проблемы истории Центральной Азии в древности. - М.: Наука, 1981. - С. 207-215.
29. Новгородова Э.А. Древняя Монголия. - М.: Вост. лит., 1989.
30. Окладников А.П. Археологические исследования в Бурят-Монголии // Изв. АН СССР. Сер. ист. и филос. - 1951. - Т. 8. - № 5. - С. 440-450.
31. Савинов Д.Г. О «третьем» мире культур эпохи бронзы (Центральная Азия) // Культурногенетические процессы в Западной Сибири. - Томск, 1993. - С. 107-109.
32. Савинов Д.Г. Оленные камни в культуре кочевников Евразии. - СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1994.
33. Сосновский Г.П. Плиточные могилы Забайкалья // Тр. отдела истории первобытной культуры Государственного Эрмитажа. - 1941. - Т. 1. - С. 273-309.
34. Талько-Грынцевич Ю.Д. Материалы к палеоэтнологии Забайкалья // Протокол № 8 ТКОПОРГО за 1896 год. - С. 1431.
35. Таскин В.С. Материалы по истории сюнну (по китайским источникам).- М.: Наука, 1968.
36. Таскин В.С. Материалы по истории древних кочевых народов группы дунху. - М.: Наука, 1984.
37. Тумэн Д. Вопросы этногенеза монголов в свете данных палеоантропологии: автореф. дис. .канд. ист. наук. - М., 1985.
38. Харинский А.В., Зайцев М.А., Свинин В.В. Плиточные могилы Приольхонья // Культуры и памятники бронзового и раннего железного веков Забайкалья и Монголии. - Улан-Удэ: Изд-во БГУ, 1995. - С. 64-78.
39. Худяков Ю.С. Херексуры и оленные камни // Археология, этнография и антропология Монголии. - Новосибирск: Наука, 1987. - С. 136-162.
40. Цыбиктаров А.Д. Исследования на юге Бурятии // Археологическое обозрение 1983 г. - М.: Наука, 1985. - С. 248249.
41.Цыбиктаров А.Д. О датировке херексуров в Южной Бурятии, Северной и Центральной Монголии // Хронология и культурная принадлежность памятников каменного и бронзового веков Южной Сибири. - Барнаул: Изд-во ИИФиФ и АГУ, 1988. - С. 130-132.
42. Цыбиктаров А.Д. Херексуры Бурятии, Северной и Центральной Монголии // Культуры и памятники бронзового и раннего железного веков Забайкалья и Монголии. - Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 1995. - С. 38-47.
43. Цыбиктаров А.Д. Культура плиточных могил Монголии и Забайкалья. - Улан-Удэ: Изд-во БГУ, 1998.
44. Цыбиктаров А.Д. Могильники афанасьевского типа Монголии и Тувы (Вопросы культурной принадлежности и датировки) // Центральная Азия и Прибайкалье в древности. - Улан-Удэ; Чита: Изд-во БГУ, 2002. - С. 42-52.
45. Цыбиктаров А.Д. Центральная Азия в эпоху бронзы и раннего железа (проблемы этнокультурной истории Монголии и Южного Забайкалья середины II - первой половины I тыс. до н.э.) // Археология, этнография и антропология Евразии. - 2003. - № 1. - С. 80-97.
46. Цыбиктаров А.Д. Культурное и хронологическое соотношение херексуров и памятников монгун-тайгинского типа Горного Алтая, Тувы, Монголии и Южного Забайкалья // Центральная Азия и Прибайкалье в древности. - Улан-Удэ: Изд-во БГУ, 2004. - Вып. 2. - С. 35-49.
47. Эрдэнэбаатар Д. Памятники бронзового и раннего железного веков бассейна р. Селенги: автореф. дис. .канд. ист. наук. - Улаанбаатар, 1977.
Бураев Алексей Игнатьевич - кандидат исторических наук, научный сотрудник Отдела истории и культуры Центральной Азии Института монголоведения, буддологии и тибетологии СО РАН. 670047, г.Улан-Удэ, ул. Сахьяновой, 6 , e-mail: [email protected]
Buraev Aleksey Ignatievich, candidate of historical sciences, scientific researcher of section of historv and culture of Central Asia of the Institute of Mongolian, Buddhist and Tibetan Studies, SB RAS. 670047, Ulan-Ude, Sakhayanova str., 6, e-mail: [email protected]
УДК 930(=584.6) М.В. Воробьев
ТИБЕТСКАЯ ЭМИГРАЦИЯ В ЗАПАДНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
Статья посвящена западным исследованиям тибетской эмиграции. Сегодня западные источники составляют основной фонд мировых тибетологических исследований. Автор раскрывает позиции западных экспертов по тибетскому вопросу. В статье дан анализ сильных и слабых сторон западного видения проблем тибетской эмиграции.
Ключевые слова."Запад, Тибет, Китай, Индия, эмиграция, исследователи.
M.V. Vorobyov
TIBETAN EMIGRATION IN THE WESTERN HISTORIOGRAPHY
This article is devoted to the western investigations of Tibetan emigration. Nowadays the western sources are the basic fund of the global tibetological explorations. The author describes positions of western experts, concerning Tibetan problem. The strong and weak sides of the western point of view on Tibetan problems of emigration are analyzed.
Key words: the West, Tibet, China, India, emigration, explorers.
Общеизвестно, что все темы, касающиеся Тибета, вызывают на Западе повышенный интерес. История тибетской эмиграции насчитывает уже пятьдесят один год, и за прошедшее время европейские и американские исследователи посвятили данному вопросу значительное количество публикаций. Касаясь темы Тибета, тибетского вопроса в целом и тибетской эмиграции, в частности, всегда следует помнить о сильной политизированности этой проблемы. В западных странах интерес к тибетской культуре и тибетскому буддизму почти во всех случаях тесно связан с интересом к политической составляющей тибетского вопроса, тибетской эмиграции. Очевидно, что в отличие от отечественных исследователей и тем более от китайских тибетологов западные исследователи в своих выводах и оценках по проблемам тибетских беженцев являются, пожалуй, наиболее независимыми и объективными. И в то же время и здесь не обошлось без влияния идеологии или личных политических пристрастий. Всегда следует учитывать, что во время возникновения проблемы тибетских беженцев шла холодная война, идеологическое противостояние коммунизма и капитализма. А затем начиная с 90-х гг. прошлого века произошло быстрое политическое и экономическое усиление Китая, что в принципе не может не вызывать в странах Европы и Америки вполне понятного антикитайского настроения. Бесспорно, именно западными исследователями на сегодняшний день написано наибольшее количество работ по тибетологии. Труды европейских и американских тибетологов переведены и сегодня активно переводятся, в том числе и на китайский язык. Не будет преувеличением сказать, что именно западные источники являются отправной точкой становления современной китайской тибетологии.
Кроме существующих в странах Европы и Америки идеологических стереотипов необходимо отметить еще одну очень важную особенность западных исследований, посвященных этой проблематике. А именно то, что, несмотря на вполне объективные описания и оценки, западные исследователи тем не менее рассматривают ситуацию с тибетской эмиграцией в основном через призму собственных западных ценностей, часто используя в своих работах такие критерии и термины, как «демократия», «права человека», «равенство», «свобода» и тому подобные. Это общепринятые, давно прижившиеся в западной культуре понятия. Однако при их использовании часто не принимаются в расчёт конкретные культурно-исторические особенности тибетцев, их длительные, непростые взаимоот-
179
