Этничность и глобализация: теоретическое осмысление взаимодействия этнокультурных и системных факторов современного глобального развития Текст научной статьи по специальности «История и археология»

ИСТОРИЯ 2006. №> 7

МЕЖДУНАРОДНАЯ НАУЧНАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ «ЭТНОЦЕНТРИЗМ И ТОЛЕРАНТНОСТЬ: АЛЬТЕРНАТИВЫ СОЦИОКУЛЬТУРНОЙ ИНТЕГРАЦИИ»

(ИЖЕВСК, 6-8 ДЕКАБРЯ 2006 г.)

А.Н. Маркин (Ижевск)

ИМПЕРАТОРСКАЯ ВЛАСТЬ И РИМСКОЕ ОБЩЕСТВО В I В. Н.Э.: ПРОБЛЕМА ВЗАИМООТНОШЕНИЙ

Переход к Империи был подготовлен уже в предшествующий период и политически, и идеологически. Создание системы принципата повлекло за собой изменения в отношениях между властью и обществом. Каковы же были эти отношения? Можно ли говорить об отношениях терпимости между ними? В литературе нового и новейшего времени стало практически общим местом утверждение о полном подавлении свободы в условиях Империи. Но так ли это?

Во-первых, понимание свободы римлянами вовсе не соответствовало ее пониманию в условиях современной демократии. Главными элементами римской libertas были безопасность жизни и собственности, святость очага и дома, нерушимость гражданских прав1.

Во-вторых, свобода, по крайней мере в первые века Империи, не подверглась особенно серьезным ограничениям по сравнению с последними веками Республики. По-прежнему в сфере религии и философии при соблюдении установленных норм можно было открыто придерживаться любого мировоззре-ния2. Ограничение же политической свободы было связано с необходимостью обеспечить безопасность и стабильность всего государства, в связи с чем и возникает система принципата. Сенека писал, обращаясь к Нерону: «Они убеждаются своими глазами в высшем совершенстве государственного устройства, которое ограничивает свободу только в том, что ты не даешь расшатывать его» (De clem. I. 1. 8). Таким образом, система принципата понималась как компромисс между обществом и принцепсом, как взаимное ограничение ими своих прав.

Принципат не был абсолютной монархией. Тацит пишет (Ann. I. 9): «Устанавливая порядок в государстве, он (Август) не присвоил себе ни царского титула, ни диктатуры, а принял наименование принцепса». Плиний Младший (Paneg. 45) отмечает: «Не следует смешивать принципата с деспотизмом». Сенека Младший считал императорскую власть необходимой для Рима и признавал ее естественный характер. Он писал, что «без нее все здание нашей империи рухнет. Когда Рим перестанет повиноваться, он перестанет и повелевать» (De clem. I. 4). Сенека отождествляет власть принцепса с властью римского народа. Последний как бы передает ему свои права с тем, чтобы император обеспечил стабильность и безопасность римской державы и гарантировал пра-

2006. № 7 ИСТОРИЯ

ва римских граждан. Поэтому личные несчастья или удачи принцепса приобретали общественный смысл: они сулили либо гибель римской державы, либо ее процветание3. Таким образом, по мнению философа, римское общество через несколько веков вновь пришло к необходимости соединить всю полноту власти в одних руках и перенести величие и власть римского народа на персону принцепса.

Императоры обращаются с народом снисходительно: они терпят его шалости (в театре) и уступают ему, когда это возможно. Народу даже предоставлялась возможность порой открыто высказаться, и, так как он не внушал опасений и подозрений, его не наказывали за свободу речей. Народ со своей стороны охотно мирился с Империей, помогал ее возникновению, извлекал из нее значительную выгоду4. Императорской власти удалось добиться консолидации римского общества, того консенсуса (concordia omnium), о котором говорил Цицерон.

Август не разрушил радикальными мерами общественную структуру поздней Республики, но и не оставил ее без изменения. Он не являлся ставленником определенного социального слоя и не понимал значения различных традиционных групп римского общества. Решающим для политики Августа была готовность людей и группировок признать новую политическую систему и лояльно и конструктивно с ней сотрудничать. Кто был к этому готов, мог надеяться на материальные преимущества и повышение своего социального статуса и престижа, а кто отказывался, терял политическое влияние. Отдельные лица и целые группы были постоянно задействованы в интересах системы. Одновременно шел процесс усмирения и интеграции. Он оказался весьма продолжительным и растянулся на весь I в. В этом следует усматривать реставраторский характер формирования нового общества5.

Август обновил римскую аристократию, патрициат и привлек сенат на службу новой системе. В то же время он подверг сенаторскую корпорацию многократным «чисткам» (путем проведения ценза) и ограничил ее численно (до 600 человек). Тем самым политическое влияние сенаторского сословия было сильно ослаблено. Но это было неизбежно и необходимо, так как консолидация и институциализация принципата была возможна только за счет сената. Уже к середине I в. сенат полностью лишился власти. Однако отношения между принцепсом и сенатом долго оставались весьма противоречивыми. Сенат мог в любое время превратиться в базу внутренней оппозиции или в безвольный инструмент политики принцепса. Поэтому сенат находился под постоянным контролем императоров. Периодически происходило «обновление» сената за счет «новых людей», количество которых быстро превысило число старых нобилей. Эти новые люди больше всего были заинтересованы в укреплении своего общественного положения, в увеличении престижа, а потому во всем поддерживали императора, рассчитывая на его благосклонность6.

Больше всех получило выгоду от принципата сословие всадников (купцы, сборщики налогов, банкиры, предприниматели, крупные землевладельцы из италийских городов). Август реорганизовал это сословие. Для них было ус-

ИСТОРИЯ 2005. № 7

тановлено минимальное состояние в 400 тыс. сестерциев, а назначение в сословие всадников производил сам принцепс. Принципат активно использовал в государственных целях их организаторские способности, хозяйственный и финансовый опыт. Многие всадники смогли подняться на службе у принцепса до высоких должностей в администрации и армии, вплоть до положения префекта Египта или префекта анноны. Яркий пример дает Гай Цильний Меценат, который, оставаясь всадником, являлся одним из выдающихся представителей руководящей верхушки.

I в. н.э. стал временем широкого развития муниципальной аристократии. Ее представители с большой готовностью приняли принципат, извлекая выгоду из экономических и материальных возможностей империи. Члены городских советов своей деятельностью и честолюбием определяли общественную и экономическую жизнь тысяч городов империи. Их деятельность сделала возможной урбанизацию колоний и свободных городов. Представители муниципальной знати часто поднимались до всадников, многие достигали высокого положения в армии, а некоторые даже становились сенаторами.

На протяжении I в. н.э. активно идет процесс возвышения тех семей, которые добились богатства и общественного престижа в колониях и свободных городах и проявили способности в выполнении государственных задач. Р. Сайм называл эту социальную группу «колониальной элитой». Именно эта группа в конце I в. н.э. выдвинула своего собственного принцепса Траяна. Однако возвышение этого социального слоя на протяжении века не обошлось без конфликтов и трений. Представители старого принципата ревниво и с презрением относились к муниципальной и колониальной знати. Здесь можно говорить, вероятно, о процессе этнической интеграции и консолидации как римского общества в целом, так и сенаторского сословия.

В I в. н.э. были деполитизированы и свободные римские граждане. При Августе еще оставались традиционные формы народных собраний и в коми-циях проходили выборы магистратов. Однако уже Тиберий передал выборы магистратов сенату.

В I в. н.э. происходит экономический и общественный подъем вольноотпущенников. Они часто обладали высокими профессиональными качествами, отличались инициативой, поэтому принцепсы после Августа именно из этой группы, как правило, формировали свою администрацию. Вольноотпущенники внутри римского общества чувствовали себя привилегированной группой как в политическом, так и в правовом смысле. У них была одна цель - побыстрее добиться для себя и своей семьи общественной и гражданской интеграции.

В провинциях неоднородность населения в материальном, экономическом и социальном положении была очень значительной. Эти различия дополнялись еще и этнической разнородностью. Общественная структура в римских провинциях определялась не только социальной и правовой поляризацией рабовладелец - раб и римлянин - провинциал, но и традиционными разграничениями между различными группами свободных граждан. К тому же общественные и политические структуры на Западе и Востоке строились на разной

2006. № 7 ИСТОРИЯ

основе. Так что в провинциях процессы интеграции и консолидации шли гораздо сложнее и медленнее. Всюду подавляя национальную самостоятельность, римляне везде, где было возможно, сохраняли и поддерживали местное самоуправление7. Поэтому провинции в целом были довольны новым режимом и спокойны. Благодаря продолжительному спокойствию и хорошему управлению уже к концу I в. н.э. происходит значительное слияние различных народностей Римской империи8. Плутарх называл Рим «святым и добродетельным божеством» и благодарил его за объединение всех народов: «Рим подобен неподвижному якорю, на котором держатся судьбы человечества среди колеблющего их вихря» (De fort. Rom. 316).

Важную роль в консолидации власти и империи играла идеология. Август делал акцент на всеобщее согласие (concordia omnium).

Преемники Августа испытывали потребность в упрочении своей власти. По этой причине они стремились внушить населению Империи религиозное почтение к особе императора, для чего ему уже при жизни присваивали божественные титулы и атрибуты. Сотни тысяч римских граждан мало беспокоились о своих политических правах. Они спокойно смотрели, как народное собрание теряет всякое значение. Их беспокоило только одно - получение государственных пособий и бесплатных развлечений. На это священное право римского плебса не покушался ни один император.

Большое внимание принцепсы уделяли урбанизации восточных и западных провинций, так как были заинтересованы в укреплении основ своей власти. Ведь население городов во многом составляло социальную базу принципата. К тому же эта политика урбанизации не встречала сопротивления со стороны высших сословий и остальных римских граждан, которые ревниво оберегали свои привилегии. Однако императорам (Тиберию и Клавдию) приходилось скупиться на предоставление римского гражданства, но они добивались увеличения городского населения, предоставляя ему важные преимущества и привилегированное положение по сравнению с сельским. А уже при Флавиях в отношении старых и новых городов стала проводиться более уравнительная политика. Так что неотделимый от принципата процесс политического ниве-

9

лирования хотя и медленно, но шел .

При Флавиях было немало недовольных. Но противники Флавиев в большинстве случаев выступали не против императорской власти в целом, а против личности императора и методов его правления. Вступление на престол Нервы и Траяна положило конец противостоянию, существовавшему между основной массой населения и носителями императорской власти. При этом императорская власть ничуть не уменьшилась, а, напротив, даже увеличилась. Единовластное господство принцепса над всеми слоями населения было признано как факт и как необходимость.

Для этого времени характерны два процесса: интеграция (и консолидация) и дифференциация. Сословие сенаторов оставалось замкнутым. Всадники осознавали свое исключительное значение для государства. Внутри сената не было единства. Муниципальная знать презирала богатых вольноотпущенни-

ИСТОРИЯ 2005. № 7

ков. Отдельно от этой верхушки существовали низшие классы свободного населения: крестьянство, свободные ремесленники, полусвободные арендаторы и рабочие. Политика императоров была направлена на то, чтобы еще резче обозначить сословные границы, углубить пропасть, разделявшую отдельные

слои населения, и указать каждому сословию его место в государственной

10

жизни .

В этот период армия нередко выступала в качестве решающей политической силы. Ведь она, как зеркало, отражала настроения римского общества. На деле армия была хозяином в государстве. Император правил с помощью армии и мог сохранять свою власть, пока лишь та соглашалась поддерживать его и повиноваться11. В эпоху принципата армия пополнялась за счет жителей романизированных провинций. Солдаты из провинции были даже еще преданнее и надежнее, чем италики, ведь служба в армии давала им более высокое социальное положение и римское гражданство. По этой причине после окончания гражданской войны 68-69 гг., которую следует рассматривать как протест провинциальных войск и всего населения Империи против безнравственного правления преемников Августа, Веспасиан стал сокращать число легионеров, набираемых из Италии, а предпочитал набирать в качестве солдат римских граждан из романизированных провинций. У императора, по всей видимости, были основания опасаться италийских добровольцев из-за их политических настроений. В то же время солдаты, как и римские граждане, вовсе не помышляли об отмене принципата и оказывали решительный отпор всяким территориальным посягательствам.

Итак, деятельность императоров I в. н.э. в отношении отдельных сословий и социальных групп приводит в конце концов к образованию консистентной общественной системы. Сословия и общественные группы в Риме, Италии и провинциях не были пассивными объектами политики Августа и его преемников; в отдельных случаях интересы отдельных лиц и групп полностью совпадали с намерениями принцепса. Этим объясняется тот факт, что политика Августа и его преемников в целом была успешной, а преобразования общества долговечны12.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Wirszubski Ch. Libertas as Political Idea at Rome during the Late Republic and Early Prin-cipate. Cambridge, 1968. P. 158.

2 Культура древнего Рима. М., 1985. Т. 1. С. 56-57.

3 Шалимов О.А. Образ идеального правителя в древнем Риме в середине I - начале II

в. н.э. М., 2000. С. 115.

4 Буассье Г. Оппозиция при Цезарях. Собр. соч. СПб., 1993. Т. 2. С. 64-65.

5 Крист К. Римская империя. М., 1994. С. 123.

6 Там же. С. 124-125.

7 Буассье Г. Указ. соч. С. 36.

8 Там же. С. 34.

2006. № 7 ИСТОРИЯ

9 Ростовцев М.И. Общество и хозяйство в Римской империи. В 2 т. СПб., 2000. Т. 1. С. 90-92.

10 Там же. С. 60.

11 Там же. С. 55.

12 Крист К. Указ. соч. С. 135.

Н.Н. Юсова (Киев)

Н. Н. ПЕТРОВСКИЙ И ГЕНЕЗИС КОНЦЕПЦИИ ДРЕВНЕРУССКОЙ НАРОДНОСТИ

Возникновение и формирование концепции древнерусской народности остается еще недостаточно разработанной темой в историографии. В частности, дискуссионным следует считать вопрос о времени и авторском приоритете постановки самой проблемы древнерусской народности. Нами в своих предыдущих исследованиях1 показано, что «мавродинскую концепцию» образца 1945 г.2 правильнее считать всего лишь наиболее полным вариантом концепции, которая к тому времени уже практически сформировалась. Автор данной статьи придерживается того мнения, что названная концепция сформировалась в исторической науке СССР во время Великой Отечественной войны, хотя историографический процесс ее генезиса происходил еще в 1930-х гг. Несмотря на исключительную роль и влияние на этот процесс политико-идеологических факторов, все же считаем, что концепция древнерусской народности возникла и сформировалась в результате внутренней логики развития исторической науки. Концепция вобрала в себя идеи и теоретические разработки предшествующих поколений историков, как дореволюционного, так и советского периода, а также новые эмпирические материалы и базирующиеся на них концептуальные построения, имевшие место в советской археологии, этногенети-ке, языкознании и других гуманитарных областях науки. Свой вклад в генезис концепции внесло достаточно большое количество восточнославянских ученых, однако, естественно, что степень этого вклада различна.

Одним из основателей концепции древнерусской народности является украинский советский медиевист Н.Н. Петровский3. Хронологически именно этому ученому принадлежит приоритет в выдвижении концепции, которая в основных своих составляющих элементах напоминает вариант ленинградского историка В.В. Мавродина.

Концепция в варианте, предложенном Н.Н. Петровским (назовем ее для удобства изложения словами самого же автора - концепцией «единого народа Киевской Руси и феодальных княжеств»), была обнародована на январской 1942 г. сессии Отделения общественных наук (далее - ООН) АН УССР в

ИСТОРИЯ 2005. № 7

столице Башкирии г. Уфе. Именно здесь с 1941 по 1943 г. находились в эвакуации научные учреждения украинской Академии наук. Необходимо отметить, что в этот период существовал поначалу объединенный Институт общественных наук4, а затем из его структуры (в июне 1942 г.) выделился также объединенный Институт истории и археологии, который возглавил Н.Н. Петровский5.

Современные исследователи справедливо считают, что столица Башкирии - г. Уфа стала настоящим центром украинской советской интеллектуальной и творческой элиты6. Сюда была эвакуирована Академия наук УССР с ее многочисленными институтами, в том числе гуманитарными - как уже отмечалось, Институтом истории и Институтом языка и литературы. В Уфе выходила газета «Литература и искусство», журнал «Украинская литература» (где печатались наряду с работами литераторов и работы историков), а также альманах «Украина в огне». В столице Башкирии размещалось и правление Союза писателей Украины7, а следовательно, «пребывал украинский литературный бомонд»8.

Даже это беглое и простое перечисление фактов, относящихся к научнокультурной обстановке во время эвакуации украинской Академии наук, свидетельствует о том, что провозглашенный доклад ведущего историка должен был неизбежно активно обсуждаться внутри круга украинской интеллигенции. Сохранилось свидетельство президента АН У ССР академика А. А. Богомольца

об этой январской сессии АН. «Ряд весьма интересных докладов был заслушан на сессии Отделения общественных наук. Эти доклады показали, что Академия наук УССР, временно оставившая Киев, продолжает энергично разрабатывать вопросы украинской национальной культуры. Сессия привлекла к себе большое внимание, доклады проходили при полных аудиториях»9. В приведенных словах А. А. Богомольца нет прямого упоминания именно доклада Н.Н. Петровского. Однако их можно считать косвенным доказательством того, что выступление было известно широкому кругу научных работников. И хотя доклад Н.Н. Петровского был напечатан в малотиражном сборнике работ январской сессии ООН АН УССР, все же имеем достаточно веские основания считать, что он в определенной степени повлиял на общий историографический процесс формирования концепции древнерусской народности.

Необходимо кратко остановиться на причинах актуализации и появления предложенной Н.Н. Петровским концепции. Еще перед войной, предположительно в 1940 г., была создана Комиссия АН УССР для координации работы институтов ООН АН У ССР в связи с изучением проблемы «Происхождение украинской народности и формирование ее в нацию»10. Тема была включена в академический пятилетний план (1941-1945 гг.) как межинститут-ская и междисциплинарная. Ведущим институтом для ее выполнения стал Институт истории Украины (далее - ИИУ). Тема признавалась как одна «из наиболее важных в области истории Украины»11. Исполнителями этого приоритетного планового задания назначались ведущие историки института - научные сотрудники отдела истории феодализма С.В. Юшков (руководитель),

2006. № 7 ИСТОРИЯ

Н.Н. Петровский и К.Г. Гуслистый12. Одним из направлений, которое должны были разрабатывать сотрудники ИИУ, являлось исследование периода Киевской Руси13. Как видно из последующих работ названных историков (работы С.В. Юшкова и К.Г. Гуслистого остались неопубликованными14), данное направление разрабатывалось именно Н.Н. Петровским.

Очевидно, что плановое исследование вопросов украинского этногенеза в институтах АН УССР было поставлено в связи с общей актуализацией проблематики восточнославянского этногенеза в конце 1930-х - начале 1940х гг.15 Другой же причиной актуализации темы происхождения украинского народа стали события 1939-1940 гг., а именно воссоединение западноукраинских земель с УРСР. В связи с этими событиями перед исследователями ставилось задание проследить общность происхождения и единство всех частей украинского народа, который объединился в “едином советском государстве -УССР”16.

Немецко-фашистская агрессия против СССР внесла свои коррективы в выполнение названной темы. В работах советских историков военного периода обязательным было упоминание о единстве белорусов, украинцев и россиян; об их общем государстве - Киевской Руси, об их общей борьбе против иноземных захватчиков на протяжении всей истории; стало обязательным акцентировать внимание на исторических фактах, которые свидетельствовали бы о «братском союзе» народов, проводить при этом параллели с современностью. Когда речь шла о борьбе «русского народа» времен Киевской Руси против общих внешних врагов, особенно подчеркивалось, что этот фактор был одним из наиболее важных в деле сплочения восточных славян в единое целое, собственно в народ или народность17. В таком значении последний фактор наиболее выразительно был применен в концепции «единого народа Киевской Руси и феодальных княжеств» Н.Н. Петровского.

В то же время ученый разрабатывал тему в контексте соборности украинского народа и украинских земель и даже хронологически доводил свое исследование до событий 1939-1940 гг.

Уже на 1941 г. им была подготовлена к печати и сделан типографский набор большой монографии, которая так и называлась - «Воссоединение украинского народа в едином украинском советском государстве». Историк поставил себе цель показать развитие украинского народа от истоков до 1939 -1940 гг. именно как историю борьбы за воссоединение в едином украинском государстве и «объединение с российским народом»18. В монографии Н.Н. Петровский, в частности, рассматривал вопросы этногенеза и этнической истории украинцев. Работа была выполнена по заданию украинского филиала ИМЭЛ19. Понятно, что столь объемная и масштабная работа должна была начаться минимум за год до момента передачи ее в печать, то есть тогда, когда стала актуальной данная проблематика: 1939-1940 гг. Наверное, историк не один год вынашивал намерение написать историю Украины с древнейших времен до современности, поскольку в 1943 г. он свидетельствовал, что на страницах монографии он «подытожил свою многолетнюю работу»20.

ИСТОРИЯ 2005. № 7

К сожалению, во время эвакуации в 1941 г. набор и сама рукопись погибли21. Ученый вынужден был писать ее заново, основываясь на черновике, и снова подавать на прохождение цензуры в ЦК КП(б)У. Кратко изложеную монографию на русском языке он подал в эту организацию уже в 1943 г.22 Популярные сокращенные варианты данного монографического исследования вышли в годы войны как на украинском, так и на русском языках23. На русскоязычный вариант положительной рецензией отозвался Б.Д. Греков24. Полный вариант этой работы (ввиду ряда причин она так и не была напечатана) хранится в личном фонде Н.Н. Петровского в Институте архивоведения Национальной библиотеки Украины им. В. И. Вернадского (далее - ИА НБУВ)25. Одной из первых статей, подготовленной на базе черновика утраченного первоначального варианта монографии, стала статья «Киевская Русь - общий начальный период истории русского, украинского и белорусского народов»26. Фактически она представляла собой сокращенное изложение первых трех параграфов монографии27. Сам же Н.Н. Петровский во время совещания историков 16 сентября 1947 г. при ЦК КП(б)У указывал на то, что данная проблематика именно в таком ракурсе им разрабатывалась еще в 1940-1941 гг.: «...Этот вопрос у нас в институте иногда трактовался. Киевская Русь - это общая история русского, украинского и белорусского народов. Я написал на эту тему статью. Случайно черновик той статьи сохранился во время эвакуации и я смог уже в конце 1941 г. написать на эту тему статью, и в 1942 г. она вышла в печати в одном из изданий Академии наук. Статья под заглавием “Киевская Русь -общий начальный период истории украинского, русского и белорусского на-родов”»28. Из этого выступления Н.Н. Петровского следует: статья, в основу которой положены первые параграфы монографии, была подготовлена как отдельная работа еще до войны. Можно предположить, что она должна была быть опубликована в качестве первого образца соответственно его части планового задания по теме украинского этногенеза. Хотя импульсом к ее написанию, скорее всего, послужили события 1939- 1940 гг., приведшие к воссоединению Западной и Юго-Западной Украины с советской Украиной.

Названная статья Н.Н. Петровского вышла в первой половине 1942 г., возможно, уже зимой. А обнародована впервые ученым, как отмечалось выше, на январской сессии ООН АН УССР 1942 г.

В этом докладе, как и в статье, впервые исследователь детально излагает основные черты концепции, позднее получившей название «концепции древнерусской народности» (у Н.Н. Петровского - «единый народ Киевской Руси и феодальных княжеств»29).

Ученый отчетливо соединяет концепцию о Киевской Руси как общем периоде истории трех восточнославянских народов и новую концепцию древнерусской народности; последняя на тот момент была еще в состоянии своего генезиса. Собственно название статьи указывает: изложение материала имеет целью обосновать тезисы о том, что история Киевской Руси является общим начальным периодом истории восточных славян. Изложенная в статье концеп-

2006. № 7 ИСТОРИЯ

ция о едином восточнославянском народе древнерусской эпохи, очевидно, наиболее отвечала подобному обоснованию.

Во вступлении к докладу ученый критикует концепции истории Киевской Руси российских «великодержавных историков», а также украинских «историков-националистов». Он считает их односторонними и ошибочными ввиду того, что «они не охватывают полностью многогранного исторического процесса, происходившего в Киевской Руси»30. Украинский ученый категорически утверждает: «Ни в коем случае нельзя смотреть на нее (Киевскую Русь. -Ю. Н.) как на этап прошлого только лишь одного из восточнославянских народов, ибо на самом деле времена Киевской Руси были общим начальным периодом истории всех восточных славян - россиян, украинцев и белорусов»31. Укажем, что Н.Н. Петровский придерживается в этом вопросе подхода, впервые (1937 г.) задекларированного украинскими советскими историками К. Г. Гуслистым и Ф.А. Ястребовым32, хотя в советской историографии еще до войны была принята точка зрения Б.Д. Грекова о том, что Киевская Русь не является начальным периодом истории восточных славян или «русского народа», однако этот период один из наиболее важных33.

Согласно мысли Н.Н. Петровского Киевское государство и феодальные княжества XII - XIII вв. населял «единый народ», все восточнославянские племена «составляли один народ»34. Таким образом, согласно логике ученого разделение на племена сохранялось, иначе об этом не стоило бы и упоминать. В этом отношении взгляд Н.Н. Петровского на «древнерусский» народ совпадает со взглядами Н.С. Державина35, А.Н. Насонова36, В.И. Пичеты37 и других советских исследователей.

«Единство народа» Киевской Руси Н.Н. Петровский раскрывает через ряд признаков, которые впоследствии в работах советских историков и этнографов становятся основными при характеристике такой промежуточной этнической общности (между союзом племен и нацией), как народность. Рассматривая причины и время распада «единого народа» древнерусского времени, Н.Н. Петровский тем самым указывает на относительную стойкость данной этнической общности, что, в частности, отличает народность от нации. В этих положениях украинский ученый опережает впоследствии обнародованные размышления российских родоначальников концепции древнерусской народности А.Д. Удальцова38 и В.В. Мавродина39.

Согласно мнению Н.Н. Петровского, признаками единства восточнославянских племен как единого народа эпохи Киевской Руси и феодальных княжеств XII - XIII вв. являются следующие: государственное единство, единство разговорного и литературного языка, религиозное единство, одинаковость социальной стратиграфии (князья, бояре, смерды и т. п.), общность торговых путей, общность норм права, династическое единство, единство и общность культуры. Кроме того, Н.Н. Петровский особенно выделяет такой важный фактор, существенно влияющий на консолидацию этноса, как общая борьба против иноземных захватчиков40. Следует отметить, что Н.Н. Петровский, в отличие от Б.Д. Грекова41 и В.В. Мавродина42, однако подобно

ИСТОРИЯ 2005. № 7

А.Е. Преснякову43, на страницах этой статьи не вычленяет такого ведущего признака (характерного как для народности, так и для нации), как национальное самосознание. Внесем замечание: уже в 1945 г. украинский медиевист

44

склоняется к признанию наличия последнего .

В то время когда Б.Д. Греков пишет о начале распада единого «русского народа» еще в недрах Киевской Руси, а В.В. Мавродин (в работах до 1950 г.) -в период феодальной разобщенности, Н.Н. Петровский подводит к мысли, что данное единство сохранялось до нашествия орд хана Батыя. Отсюда вытекает, что три восточнославянские народности, согласно размышлениям исследователя, зарождаются не ранее монголо-татарской экспансии. Здесь, наверное, следует усматривать влияние В.И. Пичеты, поскольку накануне войны вышло большое количество его работ, посвященных истории Западной Украины и Западной Белоруссии, где излагаются подобные взгляды45. Укажем, что в брошюре «Западная Украина» (1945 г.) Н.Н. Петровский хронологически несколько продолжает период существования «русской народности», поскольку, по его мысли, эта народность существовала до времени оформления новых народностей восточных славян, которые «оформились в основном не ранее

XIV в.»46.

Рассматриваемая здесь статья украинского ученого, как уже ранее отмечалось, была положена в основу программного доклада, сделанного на ответственном заседании довольно высокого уровня. Н.Н. Петровский тогда считался ведущим украинским ученым и был директором объединенного Института истории и археологии АН УССР. Его выступление обязательно должно было соотноситься с насущными потребностями современности. Так, президент АН У ССР академик А. А. Богомолец, говоря о необходимости перестройки деятельности всех структур АН в связи с обеспечением всестронней помощи Красной Армии, акцентирует внимание на том факте, что из представленных 90 докладов по ООН их темы «касались, главным образом, тех вопросов, разрешение которых настоятельно требовали выдвинутые перед Академией наук указанные выше задачи»47. В том же 1942 г. А. А. Богомолец в пропагандистской статье «Ученые Украины в дни Отечественной войны», аргументируя «живую неразрывную связь» между АН У ССР и миллионами украинцев, сражающихся в рядах Советской Армии, писал о том, что «работники наших институтов общественных наук - историки, писатели, художники сосредоточили свои творческие силы, чтобы дать такие произведения, которые еще больше укрепят в украинском народе его волю к победе»48. Поэтому в соответствии с реалиями военного времени большая часть доклада/статьи посвящалась иллюстрации борьбы «единого народа Киевской Руси» против иноземных захватчиков, как одного из факторов, сплотивших восточных славян в единое целое. Скорее всего, эта часть статьи написана им уже непосредственно во время Великой Отечественной войны и непосредственно в эвакуации. Экстраполяция на современность здесь очевидна, а логика этой связи прозрачна: если в прошлом для победы над захватчиками восточные славяне объединились в единое целое, то и сейчас должно быть так же49. В таком контексте

2006. № 7 ИСТОРИЯ

идея «единого народа» древнерусской эпохи имела больше шансов на восприятие научной общественностью.

Необходимо отметить, что какой-либо научной актуализации в докладе/ статье Н.Н. Петровского не просматривается. Не следует рассматривать выдвинутую им концепцию как отображение последних достижений советских исследований в области восточнославянского этногенеза. Ведь в наработках

Н.Н. Петровского совсем отсутствует этногенетическая специфика: теоретические основы, терминология, дефиниции понятий, методика и тому подобное. В историографическом ракурсе предшественником Н.Н. Петровского, как вытекает из его же работы, можно назвать только Б. Д. Грекова. Именно от монографии академика «Киевская Русь» и отталкивается украинский ученый в собственном изложении концепции.

Итак, ввиду того что уже указано выше, тяжело вести речь о строго научной постановке Н.Н. Петровским вопроса о единой этнической общности восточных славян древнерусской эпохи. Однако как бы то ни было следует признать, что именно украинский советский медиевист Н.Н. Петровский впервые наиболее концентрированно изложил основные черты концепции, получившей впоследствии название «древнерусской народности». Показательно, что восточнославянскую общность древнерусского времени Н.Н. Петровский фактически никак не называет («единый народ Киевской Руси и феодальных княжеств»). Это указывает на то, что назвать ее «русским народом», как это делали российские советские историки, ученый тогда не осмеливался. Однако иного более корректного термина предложить не мог или не хотел брать на себя ответственность за разрешение подобного задания. Это обстоятельство, а также весь контекст работы Н.Н. Петровского, указывает на то, что украинский историк не разделял положений концепции «триединорусского народа». А следовательно, он понимал под «единым народом Киевской Руси и феодальных княжеств» действительно общего предка украинцев, белорусов и россиян (однако заметим, в названной работе ученый все-таки не использует этого выражения), а не первую (или одну из первых) историческую стадию развития «общерусского народа» в составе трех его «веток» или «племен».

Таким образом, Н.Н. Петровского следует называть родоначальником советской концепции о древнерусской народности в ее умеренном варианте.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Юсова Н. Виникнення концепції «давньоруська народність” в радянській історіографії: кінець 30-х - 1954 р. // Історія України: маловідомі імена, події, факти: Зб. ст. Киі'в, 2001. Вип. 14. С. 410-433; Она же. Зародження теорії про давньоруську народність в історичній науці СРСР // Український історичний зб. 2001. Киі'в, 2002. С. 34-78 2и др.

2 Мавродин В.В. Образование древнерусского государства. Л., 1945.

3 Николай Неонович Петровский (1894 - 1951) - украинский советский историк, изучавшей проблемы истории Украины раннемодерного времени (XVII - XVIII); архео-

ИСТОРИЯ 2005. № 7

граф, член-корреспондент АН УССР; в 1942 - 1947 гг. был директором Института истории Украины АН УССР. Благодаря изысканиям этого ученого удалось доподлинно установить авторство некоторых старшинских летописей. См.: Білокінь С. Петровсь-кий Микола Неонович / Вчені Інституту історії України. Бібліографічний довідник. Серія: Українські історики. Київ, 1998. Вип. 1. С. 249-250.

4 Листування з Академією наук Української РСР про її евакуацію та роботу за межами України. 29 липня 1941 р. 30 грудня 1941 р. // Центральный государственный архив высших органов власти и управления Украины (ЦГАВОВУ). Ф. Р-2. Оп. 7. Од. зб. 344. Арк. 35.

5 См.: У лещатах тоталітаризу: перше двадцятиріччя Інституту НАН України (19361956 рр.): Збірник документів і матеріалів: У 2 ч. Київ, 1996. Ч. 1. С. 109-110.

6 Гриневич В.А., Даниленко В.М., Кульчицький С.В., Лисенко О.Є. Радянський проект для України // Україна і Росія в історичній ретроспективі. Нариси в 3 т. Київ, 2004. 7Т. 3. С. 242.

7 Українська РСР у Великій Вітчизнянійвійні Радянського Союзу 1941-1945. Київ, 81968. Т. 2. С. 81.

8 Гриневич В.А., Даниленко В.М., Кульчицький С.В., Лисенко О.Є. Радянський проект для України. С. 242.

9 Богомолец А. А. Январская сессия АН УРСР («О перестройке плана научной работы АН УССР в связи с требованиями оборонной промышленности»). Статья. Авторизованная машинопись. 1942 год // ЦГАВОВУ. Ф. 4708. Оп. 1. Од. Зб-31. Арк. 3.

10 См., напр.: Стенограма виступу директора Інституту історії України АН УРСР М.Н. Петровського на нараді з питань історії України в ЦК КП(б)У. 10 березня 1945 р. // У лещатах тоталітаризму ... Ч. 2. С. 11.

11 Сапєгін А. А. Тематичний план АН УРСР // Вісті АН УРСР. 1941. № 1. С. 44, 45.

12 Академія наук УРСР у 1941 р. Київ, 1941. С. 110.

13 Там же.

14 Юшков С.В. Тези доповідей: «Общие предпосылки возникновения народности», «К вопросу о политических формах феодального государства (до ХІХ века)» та ін. Автограф, машинопис з авторською правкою. 1930 - 1951-і рр. 7 док // Центральный государственный архив-музей литературы и искусств Украины (ЦГАМЛИУ). Ф. 1292. Оп. 1. Од. зб. 57; Гуслистий К.Г. До питання про походження народу. Машинопис з поправками автора // Институт архивоведения Национальной библиотеки Украины им. В. Вернадского (ИА НБУВ). Ф. 32. Оп. 1. Од. зб. 26.

15 См.: Юсова Н.М. Генеза концепції давньоруської народності в історичній науці СРСР: 1930-ї - перша половина 1940-х рр.: Автореф. дис. ... канд. іст. наук. Київ, 2004. С. 13.

16 Бєлоусов С.М. Крах польської держави і з’єднання великого Українського народу в єдиній Українській державі - УРСР // Західна Україна. Київ, 1940. С. 97-109.

17 Базилевич К. В. Победа славянских народов в вековой борьбе против немецких захватчиков и немецкой тирании / Стенограмма публичной лекции. М., 1945; Вековая борьба западных и южных славян против германской агрессии.. М., 1944; Греков Б. Д. Борьба Руси за создание своего государства. М.; Л., 1942; Он же. Борьба Руси за создание своего государства. М.; Л., 1945; Мавродин В.В. Народные движения против иноземных захватчиков в Древней Руси. Л, 1945.

2006. № 7 ИСТОРИЯ

18 Петровський Н. Н. Воссоединение украинского народа в Украинском советском государстве // Центральный государственный архив общественных объединений Украины (ЦГАООУ). Ф. 1. Оп. 70. Ед. хр. 152. 1943. Арк. 1.

19 Там же. Арк. 1.

20 Там же. Арк. 1-106; Ср.: Тичина П. Розвиток української радянської культури за 25 років // Вісті АН УРСР. 1943. № 1-2. С. 49.

21 ЦГАООУ. Ф. 1. Оп. 70. Од. зб. 152. Арк. 1.

22 Там же. Арк. 1-106.

23 Петровський М. Возз’ єднання українського народу в єдиній українській радянській державі. Киев; Харьков, 1944; Петровский Н.Н. Воссоединение украинского народа в едином украинском советском государстве. М., 1944 и др.

24 Греков Б. [Рец.]: Петровский Н. Н. Воссоединение украинского народа в едином украинском советском государстве. Госполитиздат. 1944 // Ист. журн. 1944. № 12. С. 74, 75.

25 ИА НБУВ. Ф. 230. Оп. 1. Д. 61. 181 арк.; Д. 62. 192 арк.; Д. 63. Д. 64. 219.

26 Анализ ее см., напр.: Юсова Н. Зародження теорії про давньоруську народність в

історичній науці СРСР.С. 50-52.

27 Петровський М. Н. Київська Русь - спільний початковий період історії російського, українського і білоруського народів // Праці січневої сесії АН УРСР. Ч. 1. Уфа, 1942. С. 5-22. Ср.: ИА НБУВ. Ф. 230. Оп. 1. Д. 61. Арк. 83-128.

28 Стенограмма совещания историков - работников Института истории Украины Академии наук УССР, ИМЭЛ-а, Государственного университета и Медицинского института города Киева. 16 сентября 1947 г. // ЦГАОО Украины. Ф. 1. Оп. 70. Д. 759. Арк. 30.

29 Петровський М.Н. Київська Русь - спільний початковий період . С. 5-22.

30 Там же. С. 5.

31 Там же.

32 Нариси з історії України. Київ, 1937. Вип. 1. С. 81.

33 История СССР: В 2 т. - Т. 1. С древнейших времен до конца XVIII в.: Учебник для ист. фак. Вузов / Под ред. В. И. Лебедева, Б. Д. Грекова, С. В. Бахрушина. М., 1939. С. 106.

34 Петровський М. Н. Київська Русь - спільний початковий період . С. 6.

35 См., напр.: Стенограмма собрания Отд-ния истории и философии от 26 марта 1940 г. Вечернее заседание. 26. ІІІ. 1940 г. //А РАН. Ф. 457. Оп. 1. Л. 48-106.

36 См., напр.: Насонов А. Н. «Русская земля» и образование территории Древнерусского государства. М., 1957. С. 7; Насонов А. Н. Ростово-Суздальская Русь. Стенограмма лекции. Машинопись. 9 февраля 1939 г. // А РАН. Ф. 1547. Л. 2.

37 См., напр.: Пичета В. И. Основные вопросы истории западной Белоруссии и Западной Украины. Лекция. Стенограмма. Машинопись. 28 сентября 1939 г. // А РАН. Ф. 1548. Оп. 1. Ед. хр. 110. Л. 11с об.; Пичета В. И. Западная Украина и Западная Белоруссия // Сов. книга. 1939. № 12. С. 157-160.

38 Удальцов А. Д. Начальный период восточнославянского этногенеза // Ист. журн. 1943. № 11-12. С. 67-72.

39 Мавродин В. В. Образование древнерусского государства.

40 Петровський М. Н. Київська Русь - спільний початковий період . С. 9-22.

41 Греков Б. Д. Киевская Русь. М.; Л., 1944. С. 335.

42 Мавродин В. В. Образование древнерусского государства . С. 396.

ИСТОРИЯ 2005. № 7

43 Пресняков А. Е. Лекции по русской истории: В 2 т. - Т. 1. Киевская Русь. М., 1938. С. 1-10.

44 Петровський М. Західна Україна. Київ, 1945. С. 9.

45 Пичета В.И. Западная Украина и Западная Белоруссия //. С. 160; Он же. Исторические судьбы Западной Украины и Западной Белоруссии. М., 1939; Он же. Исторический путь народов Западной Белоруссии и Западной Украины // Молодой большевик. 1939. № 18. С. 45-50; Он же. Исторический путь народов Западной Украины и Западной Белоруссии // Октябрь. 1939. Кн. 10-11. С. 3-11.

46 Петровський М.Н. Західна Україна . С. 9.

47 Богомолец А.А. 25-летие Академии наук УССР. Академия наук Украинской ССР: Статьи. Авторизованная машинопись на рус. и укр. яз. 1944 р. - 1945 р. // ЦГАВОВУ. Ф. 4708. Оп. 1. Арк. 5.

48 Богомолец А. А. «26-го марта войска 2-го Украинского фронта, продолжая стремительное наступление ...», «К Украинскому народу», «Вступительная речь на торжественном общем собрании Академии наук УССР» и др. Статьи, выступления. Автограф, авторизованная машинопись. 06. 07. 1942 г. 28. 04. 1946 г. // Там же. Од. зб. 122. Арк. 6.

49 Примечательно апологетическое воззвание А.А. Богомольца «Братья славяне!», приуроченное ко второму Всеславянскому митингу (май 1942 г.). Исходя из речей, статей военного времени, этого человека можно считать одним из наиболее ярких (и в то же время типичным) представителей украинской научной интеллигенции. Ее же чаяния выражались в следующем: «Братья славяне! Сейчас больше, чем когда-либо, дорого, необходимо наше единение, единение, которое всегда было заветной мечтой лучших наших людей, стремившихся, чтобы, по слову Шевченко,

.усі слов’яни стали добрими братами.”

См.: Братья Славяне; Задачи науки в борьбе против немецкого фашизма и Украинская академия наук; Академия Наук Советской Украины: Статьи, выступления. Авторизованная машинопись на русском, украинском языках. 02. 05. 1942 г. - 05. 06. 1946 г. // ЦГАВОВУ. Ф. 4708. Оп. 1. Од. зб. 117. Арк. 4.

В.В.Иванов (Ижевск)

РЕФОРМАЦИЯ И ТОЛЕРАНТНОСТЬ: ПОПЫТКА КЛАССИФИКАЦИИ

2006. № 7 ИСТОРИЯ

Понятие «толерантность» применительно к европейской реформации XVI-XVII вв. является весьма условным и не совсем корректным. Каждый крупный (а часто и не очень крупный) идеолог реформационного движения претендовал на правильность именно своего понимания «Слова Божьего», то есть Св. Писания и обвинял оппонентов в ереси и заблуждениях. Предлагаемая любым реформатором трактовка библейских текстов и соответствующая этому деятельность оказывались для него главным (пусть и абсолютно субъективным) критерием подтверждения собственной индивидуальности и харизмы, своего реформационного «призвания» («Beruf» - по терминологии М. Лютера). Поэтому XVI и даже XVII в. не дают примеров «толерантности» в полном смысле этого слова. Они скорее сформировали тип «трибуна -вдохновителя религиозных войн», который своим мировоззрением и поведенческой моделью был, пожалуй, ориентирован в большей степени не на Христа («проповедника»), а на ветхозаветного «пророка» - не только глашатая истины, но и активного бескомпромиссного борца со всяческой скверной. Это, между прочим, является и одной из причин широкого распространения публичных диспутов в реформационную эпоху, на которых не только и не столько обсуждались актуальные религиозные и общественно-политические проблемы, сколько каждая из спорящих сторон утверждала собственную правоту и истинность своего харизматического призвания - как для окружающих, так и, не в последнюю очередь, для себя самой. Подобный тип лидера как массовое явление был распространен в Западной Европе, по меньшей мере, до Английской революции середины XVII в. Встречается он и на Востоке христианского мира, где не было Реформации, но время от времени вспыхивали острые религиозно-политические конфликты (один из самых ярких примеров - протопоп Аввакум). Вероятно, толерантность по-настоящему начинает проявляться лишь в XVIII в., с наступлением эпохи Просвещения (знаменитая максима: «я ненавижу Ваши убеждения, но готов отдать жизнь за то, чтобы Вы могли их высказать»).

Тем не менее уже в начале XVI в., в ранней Реформации, прежде всего в ее главных центрах - Г ермании и Швейцарии, можно обнаружить некие зачатки толерантности, возникновение которых, конечно, определялось различными мотивами, что приводило и к совершенно различным последствиям. Не вдаваясь в подробности, приведу три примера, являющиеся, на мой взгляд, характерными и даже знаковыми, а на их основе попытаюсь хотя бы в первом приближении обозначить некоторые проявления толерантности и классифицировать их.

1. Известный спор между лютеранами и цвинглианцами по вопросу об евхаристии, кульминацией которого стал Марбургский диспут 1529 г. Суть этой дискуссии, как известно, составляло различное толкование таинства причастия: с одной стороны, более натуралистическое, близкое к католическому (незримое присутствие плоти и крови Христа в хлебе и вине - М. Лютер), с другой - сугубо символическая трактовка евхаристии как простого воспоминания о тайной вечере Христа и апостолов (У. Цвингли). С интересующей нас

ИСТОРИЯ 2005. № 7

точки зрения важно следующее: в споре, продолжавшемся многие годы, ясно видно различие между оппонентами, по крайней мере, в тактических подходах. Швейцарско-верхненемецкий лагерь (У. Цвингли, И. Эколампадий, М. Буцер, В. Капито и т.д.) неизменно декларировал готовность к компромиссу и уступкам в определенных частностях. Цвингли «со слезами на глазах» молил Лютера о примирении. Правда, это ничего не дало, так как никто в конечном счете не пожелал отступить от своей принципиальной позиции в важнейшем для них всех мировоззренческом вопросе. Однако лютеране вообще отказывались даже обсуждать какую-либо возможность соглашения, если не будет полностью и безоговорочно принята их трактовка. Историографы, симпатизировавшие швейцарско-верхненемецкой стороне, еще в XIX в. отмечали, что одной из причин была разница в личных качествах и характерах лидеров - «жесткого» Лютера и «мягкого» Цвингли. При всей пристрастности и даже наивности подобного объяснения оно имеет право на существование, так как это различие прослеживается и по другим источникам. Не стоит в духе худших традиций марксистской историографии сбрасывать со счетов личностный фактор. Впрочем, немалую роль играло и следующее обстоятельство: в тот момент самоуправляющиеся имперские города Верхней Германии и швейцарские кантоны в гораздо большей степени были заинтересованы в поддержке влиятельных территориальных княжеств Средней Германии, принявших лютеранство, чем последние в союзе с ними. Такой вид толерантности я бы назвал личностно-ситуативным. Разумеется, он не мог привести к сколько-нибудь долговременным последствиям, поскольку хорошо известно, что в любом конфликте (в т.ч. мировоззренческом) всегда можно обнаружить более жесткую и более мягкую позиции, на которые к тому же влияет конкретная ситуация. Существенно другое: даже ортодоксальный евангелизм постепенно вырабатывал

представление о том, что можно идти на определенные уступки и в принципиальнейших вопросах. В конечном итоге, это стало одним из путей, приведш Сяедро1щшк9]шре1|иоивювдтЕшиеса:ую[ч*ыслькэдуе«1вкушяш»м& .«вторыми» в Реформации, то есть основоположниками протестантизма и их ближайшими соратниками и последователями. Находясь рядом с «отцами-основателями» и разделяя их базовые идеи, «вторые» несколько по-иному смотрели на многие проблемы, поскольку вынуждены были адаптировать их к различным условиям (отдельных регионов или самоуправляющихся городов),

о чем «первые» зачастую и не задумывались. Соответственно это определяло их отношение к инакомыслящим, в том числе к радикалам. Проиллюстрирую это эпизодом с видным деятелем лютеровского лагеря в Южной Германии, убежденным лютеровцем И. Бренцем. Как и многие деятели ортодоксального евангелизма, он высказал свое отношение к Великой Крестьянской войне 1525 г. В марте 1525 г, то есть в разгар восстания, он пишет памфлет «О покорности подданных власти», а в июне, когда основные силы восставших были уже разгромлены, - «О смягчении князей по отношению к мятежным крестьянам». В момент, когда угроза для власть имущих была очень велика, он требует от

2006. № 7 ИСТОРИЯ

крестьян безоговорочного подчинения властям. Даже если власть недопустимо, не по-христиански обращается с подданными, ей обязаны повиноваться. Стоит вспомнить, что сам Лютер все-таки возлагал часть ответственности за восстание и на правителей, которые, угнетая крестьян сверх меры, вызвали их выступление. Бренц снимает с властей какую бы то ни было ответственность за происходящее. «Если [даже] с тобой поступают крайне несправедливо, а ты сопротивляешься, то поступаешь столь же несправедливо»1; противиться власти можно лишь терпением, «а именно - скорее претерпеть отнятие жизни и имущества, жены и ребенка, чем совершить неправое»2.

Однако во втором памфлете Бренц призывает власти простить всех восставших, в том числе, зачинщиков мятежа. Ведь правители должны понимать, что одержанная победа - не их заслуга, а результат милости Божьей. Бог наказал крестьян за то, что те посмели сделать Евангелие прикрытием для «своей злобы» и бороться за Слово Божье посредством меча. Но, потерпев поражение, подданные, в свою очередь, могут рассчитывать на милосердие. Здесь Бренц вполне прагматичен: правительственные войска, наказав мятежников, уже преподали урок остальным крестьянам, достаточный для того, чтобы устрашить их и в будущем отвратить от восстания.

Бренц понимал, что такой вывод диссонировал со скандально известным памфлетом Лютера «Против шаек крестьян, сеющих убийство и разбой», где тот, как известно, призывал истреблять крестьян как «бешеных собак». Бренц торопится найти Лютеру оправдание (тот писал в разгар мятежа и т.д.), однако скрытое несогласие все же заметно. Вообще говоря, позиция великого реформатора во время Крестьянской войны, прежде всего упомянутый памфлет, вызвала многочисленные упреки. В данном случае важно, что такое замаскированное осуждение высказывает один из убежденных сторонников Лютера. И дело, конечно, вовсе не в личной «гуманности» Бренца или личной «кровожадности» Лютера. Позиция пророка и харизматика Лютера, убежденного в своей особой миссии возвещать истину Германии, более принципиальна и иррациональна. Даже в минуты наивысшей опасности для установленного Богом порядка вещей он считал своим долгом указывать властям на степень их ответственности за происходящее, тиранию и неподобающее обращение с подданными. С другой стороны, он столь же последователен в осуждении крестьян, дерзнувших смешивать христианскую и плотскую свободу и именно за это заслуживающих беспощадного наказания, какие бы рациональные аргументы ни приводились в их оправдание.

Бренц заметно прагматичнее в обоих случаях. Ради сохранения существующих политических институтов он готов примириться с тем, что власти часто пренебрегают справедливостью и в тяжелый для них момент не хочет ослаблять их даже моральным порицанием. Но когда прямая угроза миновала, он считает возможным проявить снисходительность к мятежникам, как бы ни нарушали их действия евангельские нормы и обязанности подданных перед властью: «Ибо, хотя несправедливо нарушать присягу властям, но плоть [человеческая] слишком слаба, когда прижмет нужда»3.

ИСТОРИЯ 2005. № 7

Мне представляется, что разница в позициях Лютера и Бренца - не просто частный случай расхождения между конкретными личностями, а проявление более общего типологического различия между «первыми» и «вторыми» в Реформации. Иногда Бренца называют «провозвестником толерантности» в протестантизме, однако такой вид толерантности я бы назвал политикопрагматическим.

Тем не менее подобный подход, как мне кажется, в конечном итоге сыграл роль в создании территориально-государственного устройства Германии и утверждении государственного протестантизма на основе консолидации всех сословий и всего населения определенной территории. Он небезынтересен и потому, что, повторю, именно на долю Бренца и ему подобных («вторых») выпала задача воплощения на практике доктринальных идей «отцов-основателей».

3. Третий пример относится к радикальным течениям Реформации (радикальным не обязательно и не столько в политическом, сколько в мировоззренческом смысле). Особый интерес представляют взгляды сравнительно небольшого слоя интеллектуалов в анабаптистском движении. В отличие от большинства своих фанатичных единомышленников, с которыми их, правда, в основном связывали лишь идеи повторного крещения, они рассматривали свое присоединение к анабаптизму главным образом как способ демонстрации своего несогласия с новой формирующейся догмой - уже не католической, а протестантской. Одной из самых показательных фигур такого рода является Г. Денк. Будучи мистиком и спиритуалом, он вообще отвергал догматическое и конфессиональное христианство. Ему присущи принципиальное признание свободы человеческой воли и права каждого человека на свободное суждение, в т.ч. по вероисповедным вопросам. Исходя из того, что Бог никого не принуждал, Денк заявляет: «.нужно знать, что в делах веры все должно быть добровольно и без принуждения»4; «Если слышишь, что твой брат говорит что-либо, что чуждо тебе, то возражай ему не немедленно, но выслушай - не прав ли он так, что и ты это примешь. Если ты не можешь этого принять, то не должен осуждать его, и если он, по твоему мнению, в чем-то ошибается, подумай, не можешь ли ты ошибаться еще сильнее»5. Отрицая догматический протестантизм, Денк критиковал и своих соратников анабаптистов за их нетерпимость и крайности.

Подобных взглядов придерживался и один из самых выдающихся деятелей неконфессиональной Реформации К. Швенкфельд. Такой вид толерантности можно было бы назвать мировоззренческим. Именно он предвосхитил принципы веротерпимости Нового времени и проложил дорогу к толерантности в подлинном смысле этого слова.

Такова рабочая гипотеза, на которой я не настаиваю, как и на связанных с ней терминах. Нужно также еще раз вспомнить и об условности самого понятия «толерантность» применительно к Реформации, о чем уже говорилось выше.

2006. № 7 ИСТОРИЯ

ПРИМЕЧАНИЯ

1Brenz J. Vom Gehorsam der Untertanen gegenüber der Obrigkeit // Flugschriften der Bauernkriegszeit. Hg. von A.Laube u.a. Berlin, 1975. S. 289.

2 Ibid. S. 288.

3 Brenz J. Von Milderung der Fürsten gegen die aufrührerischen Bauern // Op. cit. S. 227.

4 Denck H. Schriften. 2. Teil: Religiöse Schriften. Hg. von W.Fellmann. Gütersloh, 1956. S. 108.

5 Ibid. S. 50.

С.С. Пашин (Тюмень)

К ВОПРОСУ О ПОЛОЖЕНИИ ПРАВОСЛАВНЫХ ШЛЯХТИЧЕЙ В ЧЕРВОНОЙ РУСИ ХІУ-ХУ ВЕКОВ

Как известно, в 1349 г. Галицкая (Червоная) Русь была захвачена Польшей. Это событие отражено в большинстве русских летописей XV-XVI вв.: «Прииде король Краковъскыи со многою силою и взя лестью землю Волынь-скую и много зло християномъ сотвори и церкви святыя претвори на латинь-ское богомрьзкое служение»1.

Столь же пессимистичны и суждения отечественных историков, занимавшихся судьбами галицкого боярства во времена польского господства. Согласно мнению И.П. Филевича, завоеватели, создав себе опору в лице наводнившей Галичину иноземной шляхты, постепенно расправились с местным боярством. «Целый ряд таких бояр был низведен поляками сначала в разряд путных, а потом и холопов. Их имена пропали для истории бесследно»2. Профессор Киевского университета И.А. Линниченко считал, что польское правительство не посягало на боярские владения, однако привилегии, дарованные червонорусской шляхте в 1435 г. (после введения в Червоной Руси польского права), распространились не на все боярство. «Только более крупные его представители... были приняты в число польской шляхты... Немалое число русского боярства должно было остаться за бортом шляхетских привилегий»3.

Мой опыт изучения генеалогии перемышльской шляхты второй половины XIV — начала XVI в.4 позволяет прийти к иным выводам. Подавляющая часть местного боярства сразу же перешла на службу к польскому королю и впоследствии не проявляла антипатии ни к кому из его преемников. Как следует из списков свидетелей грамот 60—90-х годов XIV в., некоторые бояре служили поочередно Казимиру Великому, Владиславу Опольскому, Людовику Венгерскому и сохранили свои позиции при Ягайло — не будем забывать о том, что Казимир Великий был кузеном Андрея и Льва Юрьевичей и двоюродным дядей последнего галицко-волынского князя Болеслава-Юрия Трой-деновича и мог восприниматься местным населением как законный продолжатель угасшей династии Даниила Галицкого.

ИСТОРИЯ 2005. № 7

После окончательного присоединения Червоной Руси к Польше в 1387 г. знакомые имена продолжают встречаться в списках свидетелей, бояре жалуются новыми селами, все труднее становится определить национальность того или иного лица. Собственно, и сам термин «боярин» можно применять только условно. В латинских документах все шляхтичи зовутся «поЫ1е8», «ёош1т», «1ет§епае». В русских актах им соответствуют «шляхетни панове», «паны», «земляне». «Бояре» упоминаются лишь в трех написанных на «русском» (староукраинском) языке и касающихся частных дел грамотах 50-70-х годов XIV

в.5 В других актах те же люди назывались землянами и нобилями, так что нельзя видеть в них особую группу населения, отличную от остального шляхетского сословия. Скорее всего, в данном случае в своеобразной форме проявился процесс генезиса двуязычного и биконфессионального червонорусско-го шляхетства. Русское население по традиции считало верхние слои общества боярами, а на официальном уровне они уже не отделялись от прочей шляхты. «Русскими землянами», «русской шляхтой» в актах и нарративных источниках

XV в. были все проживавшие в Червоной Руси шляхтичи, независимо от их национальности и вероисповедания6.

В трудах русских историков нередко говорилось о массовых конфискациях боярских имений польским правительством, при этом сильнейшим аргументом считалось представление о конфискации как естественном следствии всякого завоевания7. Одно свидетельство подобного рода, действительно, имеется в нашем распоряжении. В 1360 г., жалуя польскому шляхтичу село Сули-мов в Львовской волости, Казимир Великий сообщал, что оно было конфисковано у прежних владельцев Васька и Яцка Бутвичей за то, что эти братья убежали к литовцам и «землям нашим много зла с литовцами в течение долгого времени причиняли»8. Если село некогда было частным владением и отошло к скарбу вследствие отсутствия наследников или по иной причине, это обычно указывалось в жалованных грамотах9. Поэтому участь Бутвичей следует считать исключением из правил. Боярские вотчины не пострадали от политики новых властей.

Что касается размеров земельных владений отдельных перемышльских бояр в первые десятилетия польского господства, то о них можно судить только по подтверждениям 1358-1361 гг. грамот князя Льва. Согласно привилеям Казимира Великого, крупнейший перемышльский и, вероятно, червонорус-ский боярин Ходько Быбельский владел пятью селами с двумя приселками. Яцко Солнечко и Дмитр Матфеевич являлись владельцами двух сел. Наконец, у Ходька Матутейовича было одно село. Как следует из перемышльских и львовских купчих второй половины XIV в., стоимость села обычно не превышала 100 гривен. Отдельное дворище оценивалось в 7-10 гривен10. Для сравнения укажем, что 5 гривен стоила подшитая сукном куничья шуба (1378 г.). Цена боевого коня в 50-60-е годы XIV в. колебалась между 4 и 6 гривнами, а в начале XV в. могла достигать 10 и даже 12,5 гривен11. Очевидно, села не отличались многочисленностью кметского населения и приносили своим владельцам довольно умеренные доходы.

2006. № 7 ИСТОРИЯ

Видные перемышльские бояре вроде Ходька Быбельского или Глеба Дворсковича не занимали официальных постов, но, судя по месту в списках свидетелей грамот, обладали немалым политическим весом и, что не менее существенно, округляли свои владения за счет королевских и княжеских пожалований.

Практика земельных раздач боярам получила распространение и в других регионах Червоной Руси. Известный на Львовщине землянин Данило Дажбогович Задеревецкий — родоначальник магнатского семейства Даниловичей, — за услуги, оказанные Людовику Венгерскому, в 1371 г. получил несколько дворищ и монастырей рядом с дедичным имением Задеревец, а в 1394 г. Ягайло жалует его 7 селами под Галичем и Жидачовом с условием службы 2 копьями и 10 лучниками12.

Головокружительную карьеру сделал уроженец Восточной Галичины Васько Тяптюкович. В 1375—1376 гг. Владислав Опольский наделил молодого боярина четырьмя селами в Жидачовской и Коломыйской волостях. Со временем пан Васько становится заметной фигурой. В 1392 г. он получил село от Ягайла. В 1416 г. польский король подтвердил ему грамоту Опольского и покупку села у боярина Ходька Лоевича, а кроме того, пожаловал около 20 сел и пустошей в Жидачовской, Коломыйской, Галицкой и Снятынской волостях, обязав служить 6 копьями и 6 лучниками. Через год, «по настоятельным просьбам» Васька и его младшего брата Прокопа, Ягайло дает селу Стрелицы магдебургское право, разрешает основать в нем город, заселить его созванными колонистами и устраивать в новом городе еженедельные ярмарки13.

Раздачи сел, пустошей или отдельных дворищ уроженцам Перемышль-щины, не являвшимся боярами — еще одно направление земельной политики польских правителей второй половины XIV—начала XV в. Большинство новоиспеченных перемышльских землевладельцев происходили из полу- и непривилегированных военных слуг. О такого рода княжеских слугах не раз говорится в Галицко-Волынской летописи при описании событий 60—80-х годов XIII в. («бояре и слуги»).

Объектами раздач, как правило, были пустующие земли. В ягайловом привилее 1408 г. Есифу Бедуну скрупулезно перечислены все владения родоначальника Копыстенских: «городище Копыстно, церковь на имя Покрова Ма-тере Божое, а под городищем Копыстном наша дворища пустая Боднарская», лес Стручина, луг «Моговище малое и великое, што к тому дворищу слушало». Есиф Бедун и его потомки должны служить двумя лучниками14. Кто будет работать на земле — адресат грамоты или созванные им кметы — зависит от инициативы и предприимчивости самого Есифа.

Пожалования превращали слуг в нобилей, однако новые кадры землевладельцев на первых порах считались шляхтичами «второго сорта», с которыми можно было не слишком церемониться. Владислав-Ягайло неоднократно отдавал распоряжения об обмене земельных владений слуг. Последних, разумеется, никто не спрашивал, согласны ли они перебраться на новое место жи-

ИСТОРИЯ 2005. № У

тельства. Механизм подобных переселений хорошо раскрыт в перемышльской грамоте 1390 г. Яна Тарновского. Русский староста королевским «приказань-ем» заменил Игнатко и Самоилу Черневичам дворище в селе Пекуличи (под Перемышлем) на дворища в близлежащих Тешковичах. Владевший до этого тешковичскими дворищами слуга Мишь Мужикович, в свою очередь, получает два дворища в Новосельцах, с которых и будет «служити кролеви стрель-цемь на каждую воину». Игнатко Черневич давно уже пробился в шляхетские ряды: им завершается список «сведцев»—«бояр землян» купчей на Калеников монастырь (1378 г.)15. Тем не менее плебейское происхождение пана Игнатка пока еще не забылось и может доставить ему массу беспокойств.

Пополнение перемышльских землевладельцев происходило и за счет выходцев из дьяческой cреды. «Княжий писарь Костько Болестрашицкий» («Константин Дьяк») в 1378 г. получил от Опольского две церкви в пере-мышльском предместье и два дворища в селе Мальковичи при условии службы одним лучником. Не позднее мая 1390 г. он был назначен перемышльским судьей и оставался на этом уряде в течение двух десятилетий. Наградой за многолетнюю службу стали земельные пожалования Ядвиги и Ягайла15. Сословное возвышение канцеляристов прослеживается и на материалах других

1У

червонорусских волостей .

Ныне есть все основания пересмотреть давно утвердившееся в нашей литературе мнение о быстрых окатоличевании и полонизации местных бояр после захвата Червоной Руси Польшей. Большинство видных перемышльских землевладельцев обратилось к католицизму только в первой четверти XV в. Процесс стирания этнических различий, судя по характерным именам и бракам, был далек от завершения и в более позднее время: не случайно практически все крупные роды русского происхождения к середине XV столетия оказались связанными между собой кровными узами.

История Быбельских служит наглядным свидетельством того, что православное вероисповедание шляхтичей не мешало им округлять свои земельные владения. Если сыновьям Ходька Быбельского в 1405 г. принадлежало 12 сел, то его внуки в январе 1441 г. были владельцами Нового города Быбела и трех десятков сел и отдельных угодий. Согласно подписанному 2 января 1441

г. предварительному брачному договору Сенько Быбельский обещал в течение четырех лет жениться на дочери Фредра Ядвиге и записать в качестве вена б00 гривен на половине доставшихся ему после раздела имений. Судебные книги не позволяют выяснить, выполнил ли Сенько свое обещание. В равной мере это относится и к другому обязательству пана Сенька: стать до свадьбы католиком. Зато нет никаких сомнений, что в начале 1441 г. он оставался православным, из чего можно сделать вывод, что не только Ходько Быбельский, но и его сыновья так и не приняли католицизм18.

Старший брат Сенька Быбельского, Яцко, не позднее мая 1449 г. стал перемышльским стольником и оставался на этом уряде около 30 лет. Двумя годами ранее он приобрел за 90 гривен у своей сестры или кузины Ярохны село Подгородище и монастырь на Городище. Приобретая монастырь, Яцко не

2006. № 7 ИСТОРИЯ

искал каких-либо материальных выгод, а руководствовался иными соображениями. В 1474 г. он «ради спасения своей души и душ своих предков» пожаловал монастырской православной церкви Св. Василия 2,5 гривны чинша с сапожников и пекарей принадлежавшей ему части Нового города19. Щедрость католика Яцка находит свое объяснение в синодике Быбельских из рукописного сборника 1629 г. львовского архиепископа Яна Прохницкого. Оказывается, в церкви были «положены мощи сих князей Быбельских...: князь Прокопиина (sic), князь Андрей, сын его, князь Сенько, сын князя Андрея, князь Костько, сын князя Сенька»20. Титулы усопших остаются на совести составителя синодика.

Сплошное исследование перемышльской (червонорусской) шляхты возможно только с 1436 г. — с момента появления земских книг. Информация этих и других источников убеждает в том, что подавляющее большинство мелких православных шляхтичей Перемышльского повета были потомками полу- и непривилегированных княжеских и королевских слуг. В XV в. этот весьма многочисленный отряд перемышльского шляхетства концентрировался на юге повета. Здесь сложился своеобразный шляхетский православный пояс, который раскинулся от верховьев Вяра (на границе с Саноцкой землей) на юго-западе до границ с Самборским поветом и Львовской землей — на юге и юго-востоке.

Православные шляхтичи преобладали и в трех прикарпатских поветах Перемышльской земли. Начавшаяся в 70-е годы XIV в. волошская колонизация Самборщины вошла в соприкосновение с русским населением «служебных» сел. В правление Владислава-Ягайло практика земельных пожалований волохам распространилась на Дрогобычский и Стрыйский поветы. Многочисленная мелкая православная шляхта трех поветов есть результат слияния военных слуг галицко-волынских князей с быстро обрусевшими волошскими переселенцами. Иначе говоря, в предгорьях Карпат мы имеем дело не с низведением до уровня замковых слуг потомков местных бояр, а, напротив, с сословным возвышением ловчих и прочих служек.

Как правило, бедные, но гордые горцы не теряли чувства собственного достоинства даже при общении с магнатами общепольского масштаба: в феврале 1469 г. перемышльский староста Яков Конецпольский в присутствии короля обвинял стрыйского шляхтича Ивашка Пукеницкого в том, что тот, незаконно вступив в дрогобычские держания старосты, обратил против него «оружие и оскорбительные слова»21.

Достаточно уверенно ощущали себя и мелкие православные шляхтичи, оказавшиеся в католическом окружении. В качестве примера можно вспомнить о важных вехах на жизненном пути Новосельских и Тешковских — потомков уже упоминавшихся слуг Миша Мужиковича и братьев Черневичей. Потомки Миша — Пашко, Волчко, двое Гриней и Машко с Новосельцев — впервые упоминаются в записке гродского суда от 13 ноября 1466 г. в драматичный для них момент. По распоряжению воеводы им предстоит удостоверить свои права перед королем или вечевым судом и тем самым отвергнуть

ИСТОРИЯ 2005. № 7

претензии Якова Конецпольского, который утверждал, что они должны служить старосте, как «прочие слуги». В случае проигрыша тяжбы Новосельским придется возместить ущерб, нанесенный небрежной службой. Если же они предпримут попытку убежать из села, староста имеет полномочия схватить их в любой земле и любом месте Польского королевства. 4 месяца спустя Яков Конецпольский через своего поверенного обвинял Гриня Новосельского в

«несвоевременной и недостаточной замковой службе», однако шляхетство от-

22

ветчика сомнению уже не подвергалось .

Запискам 70-х годов известны двое участников тяжбы 1466 г. (Гринь и Волчко). Они судятся с племянницами, закладывают, скупают или продают земельные участки и т. п. Все тревоги по поводу возможного лишения статуса шляхтичей остались в прошлом23.

Сыновьями или внуками одного из Черневичей были братья Грицко (1437 г.) и Олефир Черневичи с Тешковичей. В 40-70-е годы XV в. Тешкови-чами владели Олефир и его родные племянники Сенько и Олекса. По условиям семейного раздела 1472 г. дяде и племянникам досталось по 5 дворищ. В отличие от Новосельских, у Тешковских никогда не возникало проблем с признанием шляхетских прав, зато дважды пришлось столкнуться с неприятностями иного рода. В августе 1462 г. Олефиру и Сеньке предстояло уплатить по

30 гривен головничества за убитого ими шляхтича Сенька Копыстенского. Дочь и единственная наследница Олефира ранее июня 1469 г. вышла за католика Яна Кокотка Солецкого. Осенью 1475 г. этот Ян был убит Олексой. Семейству Тешковских вновь пришлось собирать 60 гривен головничества - на этот раз сыновьям убитого (внукам Олефира), ставшим владельцами половины Тешковичей. Троюродные братья убитого, Ян и Сцибор Солецкие, попытались отомстить Олексе, однако их «вендетта» закончилась убийством двух ни в чем не повинных тешковских кметов. Олекса расплатился с Солецкими к июню 1483 г. и умер бездетным после декабря 1496 г.24 Наследовавшие ему племянники — трое сыновей старшего брата Сенька — на рубеже XV-XVI вв. мирно сосуществовали с двумя католиками Солецкими25. Причину гибели Солецкого следует искать не в остроте межконфессиональных противоречий, а в особенностях характера племянников Олефира Тешковского.

Буйный нрав демонстрировали и другие мелкие православные шляхтичи. Волчко Замостский в 1437 г. был привлечен к суду за убийство своего единоверца - шляхтича Карпа Лентовеньского.

Замостье превратилось в частное владение в 70-е гг. XIV в.: как следует из разъезжей грамоты 1462 г., его дедичи имели на руках «русский (т. е. написанный по-русски - С.П.) привилей» князя Владислава Опольского26. К середине XV в. сенокосные, рыбные и лесные угодья Замостья простирались по обоим берегам низовьев Радымны, а также на правобережье Сана, однако пахотных угодий было немного: налоговый реестр 1515 г. фиксирует наличие в селе только 1,75 ланов27. Подобная площадь обрабатываемых земель не могла обеспечить жизнеспособность даже четырех-пяти кметских хозяйств. Уже в 30-е годы XV в. шляхетское население Замостья наверняка превышало чис-

2006. № 7 ИСТОРИЯ

ленность кметов. Болотистая пойма Радымны оказалась малопригодной для земледелия. Что касается близлежащих возвышенностей, то они «тянули» к граничившим с Замостьем селам Дунковичи, Лазы, Заблотце (Заболотье), но в первую очередь - к городу Радымно и его предместью Сколошову. Между владельцами Радымно (перемышльскими католическими епископами) и шляхтичами из Замостья не раз велись судебные тяжбы по поводу уточнения границ.

В перемышльских земских книгах 30-40-х гг. XV в. мелькают имена 11 шляхтичей, представлявших три поколения Замостских. Бездетный представитель первого поколения Замостских Петр в 1441 г. сумел отвести от себя об-

28

винение в принадлежности к непривилегированным королевским слугам .

К 1462 г. дедичами Замостья считались 8 шляхтичей, которые жили довольно дружно: они сообща выступали при разрешении граничных споров с соседями, время от времени ссужали друг другу деньги, однако с уходом из жизни старшего поколения отношения между родственниками приобретают иной характер. Большинство Замостских не имело своих кметов и влачило полунищенское существование. Материальные трудности, скученность проживания, зависть к более удачно устроившемуся родственнику порождали всевозможные коллизии. Порою банальные имущественные тяжбы перерастали в кровавые столкновения. В 1482 г. дедич части Замостья Ванько, недовольный решением земского суда, вместе с пятью сообщниками напал на родича Петра и «охромил» тому правую руку. Ранения получили и два кмета покалеченного шляхтича29.

Жестоко пострадавший Петр - фигура весьма примечательная среди совладельцев Замостья. Судя по всему, это был рачительный хозяин, у которого водились деньги и который знал, на что их потратить. Для него смыслом жизни стало собирание земель в скромных масштабах родного села. В 1472 г. Петр приобретали за 40 гривен у двоюродного брата Семка всю его долю За-мостья «с лесом и лугами за замком Радымно и рекой Сан», до границ села Дунковичи. Год спустя дядья Петра, Сенько и Ешко, имея 80-гривенный долг, заложили племяннику все свои угодья в Замостье. В 70-е годы Петр держал в залоге и часть владений дяди Пехна30.

Последним приобретением Петра стала покупка в 1491 г. участка земли за 23 гривны у некоего Андрея. Андрей продал «всю свою часть» Замостья «с согласия своих братьев, а именно Венцеслава» (?), предварительно известив Миколая-«Сестренца», сына Миколая. Являлся ли Миколай внуком Пехна За-мостского - остается загадкой. Зато достоверно известно, что в 1494 г. он продал за 40 гривен отцовские владения сыновьям Петра - Игнату, Матфею, Олехно и Васько31; те оказались достойными продолжателями дела своего отца. Братья располагали средствами и готовы быливложить деньги в недвижимость, но желающих расстаться со своими лоскутами земли уже не находится. Значительная часть Замостья принадлежала сыну Маруси Станиславу: тот в 1496 г. закладывал Игнату за 80 гривен лишь половину своих замостских угодий. С сестрой этого Станислава, Маргаритой-Машей, связан конфликт, слу-

ИСТОРИЯ 2005. № 7

чившийся еще при жизни Петра. В 1490 г. сын Петра Игнат, встретив женщину на дороге из Радымно в Замостье, поступил с ней не очень деликатно: попросту сильно избил ее, нанеся четыре «синие» и одну «кровавую» раны. Петру пришлось тогда раскошелиться на крупный штраф32.

После 1496 г. в протоколах земских и гродских судов упоминаются только нераздельные дедичи Игнат, Матфей, Олехно и Васько — сыновья Петра. Семейство Замостских в скором будущем ожидают нелегкие времена: возмужавшие братья захотят жениться и завести детей, на повестку дня вновь будет поставлен вопрос о семейном разделе, и еще неизвестно, к каким последствиям приведут имущественные споры. В одном можно не сомневаться: несмотря на свои карликовые владения, Замостские все равно останутся нобилями, и едва ли кто-либо рискнет оспаривать их принадлежность к шляхетскому сословию.

Повседневная жизнь нескольких поколений Замостских протекает в узких границах Замостья, однако не стоит считать их домоседами, которых не интересует, что творится в мире за пределами родного села. Наезженная дорога вела из Замостья в соседний город Радымно. Шляхтичи регулярно совершали поездки за 20 км в «столичный» Перемышль хотя бы потому, что все сделки по купле-продаже и залогу земель, брачные контракты и т. п. следовало внести в земские книги. Думается, именно в Перемышле происходили встречи Замостских со шляхтичами-единоверцами с предгорий Самборщины и верхнего Сана: границы познаваемого ими мира раздвигались еще на 40—50 км. Заслуживает внимания и то обстоятельство, что мелкие православные землевладельцы не были исключены из процесса общественной жизни Перемышльской земли: во второй половине XV — начале XVI в. Замостские неоднократно принимали участие в качестве асессоров в заседаниях земских судов33. Корпоративные интересы шляхетского сословия, способствовавшие утверждению в Речи Посполитой XVI—XVII вв. понятия «шляхетская нация»34, отодвигали на второй план конфессиональные и национальные различия.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 ПСРЛ. М.; Л., 1949. Т. 25. С. 177. См. также: М., 2000. Т. 6. Вып. 1. Стб. 428; СПб., 1856. Т. 7. С. 215; М., 1965. Т. 10. С. 221; М., 2000. Т. 16. Стб. 82.

2 Филевич И.П. Борьба Польши и Литвы-Руси за Галицко-Владимирские наследие. СПб., 1890. С. 214.

3 Линниченко И. А. Черты из истории сословий в Юго-Западной (Галицкой) Руси XIV—XV вв. М., 1894. С. 62—63.

4 Пашин С. С. Перемышльская шляхта второй половины XIV—начала XVI века: Историко-генеалогическое исследование. Тюмень, 2001.

5 Грамоти XIV ст. Київ, 1974. № 22, 27. С. 44, 56, 58; Prochaska A. Akt graniczny czer-wono-ruski z 1353 r. // Kwartalnik historyczny. Lwow, 1896. Rocznik 10. Zeszyt 4. S. 814—815.

6 Stadnicki A. Ziemia lwowska za rz^dow polskich w XIV i XV wieku we wzgl^dzie spolec-znych stosunkow // Biblioteka Ossolinskich. Poczet nowy. Lwow, 1863. T. 3. S. 24, 53—54.

2006. № 7 ИСТОРИЯ

7 Филевич И.П. Указ. соч. С. 213; Линниченко И.А. Критический обзор новейшей литературы по истории Галицкой Руси // ЖМНП. 1891. Июнь. С. 482.

8 Kodeks dyplomatyczny malopolski (далее - KDM). W Krakowie, 1887. T. 3, № 739. S. 140.

9 Akta grodzkie i ziemskie (далее - AGZ). We Lwowie, 1878. T. 7. N 17-18. S. 34-36.

10 Грамоти XIV ст. № 16, 20-22, 53, 80. С. 34, 40, 42, 44, 106, 144; AGZ. We Lwowie, 1870. T. 2, № 13. S. 21; We Lwowie, 1872. T. 3, № 53. S. 103.

11 Грамоти XIV ст. № 27. С. 56; KDM. T. 3. № 718. S. 113; AGZ. We Lwowie, 1880. T. 8. № 4. S. 6; We Lwowie, 1883. T. 9. № 13. S. 16.

12 Грамоти XIV ст. № 64. С. 123, 125; KDM. T. 3. № 844. S. 254-255.

13 AGZ. We Lwowie, 1875. T. 5. № 10, 30. S. 12-13, 38-40; Materialy archiwal№e. Lwow, 1890 (далее - MA). № 10, 35. S. 7, 24-26.

14 Памятники дипломатического и судебно-делового языка русского в древнем Галиц-ко-Володимерском княжестве и смежных русских областях, в XIV и XV столетиях. Львов, 1867. № 29. С. 32-33.

15 Грамоти XIV ст. № 27, 51. С. 58, 104.

16 Там же. № 51. С. 104; AGZ. T. 5. № 13. S. 15-16; We Lwowie, 1888. T. 13, № 2818. S. 203.

17 Грамоти XIV ст. № 20, 22. С. 40, 44; Южнорусские грамоты. Киев, 1917. Т. 1. № 38, 40. С. 70, 74; AGZ. T. 7. № 33. S. 66; MA. № 36. S. 30.

18 AGZ. T. 13. № 1331, 1489, 1491. S. 94, 103-104.

19 Ibid. № 3271, 3961. S. 235, 289; We Lwowie, 1903. T. 18. № 599. S. 90.

20 Причинки до істориї роду Бибельських, зiбранi арцибіскупом львівським Яном Про-хніцким // Записки Наукового товариства імени Шевченка. Львів, 1902. Т. 48. С. 10.

21 AGZ. We Lwowie, 1901. T. 17. № 30. S. 3.

22 Ibid. T. 13. № 6494, 6595. S. 533, 543.

23 Ibid. T. 17. № 465, 982. S. 42, 95; T. 18. № 466, 731, 831, 952, 983, 1310-1311, 1563,

1876. S. 70, 112, 126, 144, 149, 194, 228, 275.

24 Ibid. T. 13. № 513, 1618, 4812-4813. S. 43, 114, 373; T. 17. № 83, 172, 1068, 2911. S. 7, 14, 108, 337; T. 18. № 89-90, 323, 738, 766, 1023, 1803-1804. S. 14, 48, 113, 116, 155, 259.

25 Ibid. T. 18. № 2920, 3010, 3215-3216, 3936, 4030, 4173. S. 427, 437, 457, 538, 548, 567.

26 Ibid. T. 8. № 90. S. 150-151.

27 Zrodla dziejowe. Warszawa, 1902. T. 18. Cz. 1. S. 132.

28 Ibid. T. 13. № 658, 1478. S. 51, 103.

29 Ibid. T. 18. № 1636-1637, 1650, 1675-1676. S. 238, 240-242.

30 Ibid. We Lwowie, 1873. T. 4. № 108. S. 190-191; T. 18. 284, 382, 425, 1042. S. 40, 58,

64, 157.

31 Ibid. T. 18. № 2169, 2338. S. 318, 341.

32 Ibid. T. 17. № 2138, 2305. S. 239, 263; T. 18. № 2553-2554. S. 377-378.

33 См. напр.: Ibid. T. 13. S. 487; T. 18. S. 68, 74, 214, 422, 474, 488, 594.

34 Бардах Ю., Леснодорский Б., Пиетрчак М. История государства и права Польши. М., 1980. С. 185.

ИСТОРИЯ 2005. № 7

С.Ю. Шишкина (Тюмень)

ПАТРИОТИЗМ И ТОЛЕРАНТНОСТЬ: К ВОПРОСУ ОБ ЭВОЛЮЦИИ ОБЩЕСТВЕННЫХ НАСТРОЕНИЙ В ГОДЫ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ (НА МАТЕРИАЛАХ ЗАУРАЛЬЯ)

Война, разразившаяся в Европе в 1914 г., не случайно была названа ее современниками Великой. Она породила глобальные изменения в мировой системе и кардинально повлияла на судьбы России - оказала решающее воздействие на механизмы и формы общественного воспроизводства, определила характер и направленность революционного процесса в России и мире. Значительное влияние оказала война на массовое сознание и ценностные ориентиры народа. Патриотические настроения оказались неустойчивыми, а в результате неудачного ведения войны повысился уровень социальных противоречий и конфликтности. Это коснулось и регионов, на которые война оказала опосредованное воздействие. К их числу относится и Зауралье, глубокая провинция Российской империи.

Несмотря на то что тема войны задолго до начала военных действий буквально «витала» в воздухе, первоначальной реакцией общества все-таки был шок. «Слухи о войне показались нам невероятными...», - вспоминал впоследствии член царской семьи, великий князь Александр Михайлович1. Что же говорить о Зауралье, далекой провинции, основное население которой больше интересовалось видами на урожай и другими насущными проблемами? Туринский уездный исправник писал в своем рапорте от 4 августа 1914 г.: «В течение истекшего июля месяца настроение населения было спокойное, причем совершенно неожиданно была объявлена мобилизация, и первые дни все как бы не верили в возможность войны»2. В Тарский уезд «слух о войне проник ... со дня мобилизации 18 июля 1914 г. и в первое время порождал недоумение: с кем война и по каким причинам?»3.

Значительным моментом для роста патриотических чувств и возникновения патриотического движения стало повышение интенсивности этноцентристской пропаганды. В начале войны новый импульс получил национальный миссионизм. В создании концепции войны не последняя роль принадлежала ее современникам и очевидцам, таким либеральным мыслителям и философам, как П.Н. Милюков, М. Туган-Барановский, Н.Бердяев, С. Булгаков, Е. Трубецкой4 и др. Хотя война была империалистическая, это, как отмечал З.П. Яхимович, не мешало в ходе развернутой с самого начала «психологической» и «информационной» войны всем воюющим странам прибегать к тезису о «защите отечества», обвинять противников в варварских методах ведения войны, убеждать соотечественников и союзников в том, что в случае поражения под угрозой окажутся судьбы как государств, так и народов, более того - судьбы цивилизации и прогресса5.

По выражению Н.А. Бердяева, с началом войны “русская национальная мысль” почувствовала “потребность и долг разгадать загадку России, опреде-

2006. № 7 ИСТОРИЯ

лить ее задачу и место в мире”6. Как отмечалось в “Тобольских епархиальных ведомостях”(далее - ТЕВ), война, в которую вступила Россия, “неожиданно для нее поставила во всей широте вопрос о немецкой гегемонии, о славянст-ве...”7. Это позволило публицистам говорить о том, что “народ глубоко исторический, необходимый в семье европейских народов, русские повели борьбу за то, что обеспечивает Европе нормальную жизнь”8, что “Россия вместе с тем является уже перед лицом всей Европы носительницей великих начал христианской справедливости, гуманности и европейской цивилизации и... опять победоносно несет народам Европы счастье и свободу - иным свободу веры, а иным свободу независимого существования”9. Таким образом, миссия России -не только исполнить “возложенную историей” роль арбитра, “третейского судьи” в мировых делах, но и защищать “веру, идеал, религию”, быть предтечей духовного очищения мира. Раздуванию образа врага способствовали многочисленные публикации в прессе под красноречивыми заголовками: «Невероятное зверство германцев», «Христиане ли немцы?», «Германские неистовства», «Люди или звери» и т.д.

Угроза со стороны Германии и объявление ею войны России разбудили инстинкт самосохранения, а необходимость защищать право на существование единокровных и единоверных сербов пробудила чувство справедливости и нашла отражение, в частности, в фольклоре.

Австрияк спознался с немцем,

Обижают всех славян,

Не дадим славян в обиду Мы, француз и англичан.

Приказал нам царь Российский Сестру Сербию спасать,

И пошли мы с австрияком,

Дальше с немцем воевать.

Указанные «стимулы борьбы» оказались понятны российскому, и сибирскому в частности, простонародью. Это самым выигрышным образом отличало начавшуюся мировую войну от японской.

Успеху пропагандистской кампании во многом способствовал повышенный интерес к печатному слову. «Сибирская торговая газета» писала о настроениях в Тюмени в конце августа 1914 г.: «Тема дня во всех слоях общества - это война... Ждут лихорадочно телеграмм, комментируя их в разговорах. В простонародье о войне и ее причинах идут самые фантастические и смешные разговоры, что, конечно, обычное явление»10. Как отмечалось в «Памятной книжке Тобольской губернии на 1915 г.», «жаждая поскорей узнать военные новости, крестьяне в большом количестве собираются в день прихода почты в волостные правления и сельские управы и к грамотным, получающим газе-ту»11. Крестьяне стали выписывать дешевую, а потому доступную для них га-

ИСТОРИЯ 2005. № 7

зету «Копейка», а в городах нарасхват раскупались агентские телеграммы с известиями о победах на Восточном фронте.

Как и по всей России, патриотический подъем в Зауралье выразился в повсеместных молебнах о здравии и долголетии императора и всего царствующего дома, об одержании победы и покорении врагов всему русскому воинству. Свою преданность русскому государству и народу провозгласили иудеи, мусульмане, католики. Стихийные патриотические манифестации, в которых приняли участие тысячи человек, состоялись в Тобольске, Ишиме, Тюмени, Кургане. Не остались в стороне от выражения верноподданнических чувств и остальные города губернии. Здесь наблюдалась не просто лояльность к режиму, но всплеск проправительственных настроений. Население с воодушевлением восприняло слова царского манифеста о забвении «внутренних распрей» и об укреплении «тесного единения царя с его народом»12. Общему воодушевлению, царившему в обществе, вполне соответствовала формула «За веру, царя и Отечество».

Осознание величия момента рождало ощущение сопричастности великим событиям. В октябре 1914 г. Курганская городская дума постановила «послать телеграмму бельгийскому королю с выражением сочувствия граждан Кургана по поводу постигшего разорения немцами Бельгии и послать на имя бельгийского посланника в Петроград 100 руб. на помощь пострадавшим бельгийцам»13. Всеобщая поддержка правительства проявлялась в сборе пожертвований на различные нужды, в котором приняли участие практически все слои населения. Купеческое общество Тобольска пожертвовало 1500 руб. на нужды семей запасных и 500 руб. на нужды Красного креста14, а также 1000 руб. для оборудования кроватей для раненых15. Не остались в стороне и тюменские купцы и предприниматели. Купцы Колокольниковы предоставили помещение и средства на содержание 50 кроватей для раненых воинов16, а купец Текутьев неоднократно жертвовал в пользу семей запасных муку17. Торговый дом «Плотников и сыновья» решил выдавать семьям служащих фирмы, призванных на военную службу, половинное содержание на все время войны и принял участие в содержании особого санитарно-врачебного отряда18. Владельцы пароходов внесли на содержание лазарета им. судовладельцев Западной Сибири более 9 тыс. руб.19 Отчисления из своего жалования сделали чины Ишимской городской и уездной полиции и полицейского управления20. Лишь в первый период войны население городов губернии пожертвовало более ста тыс. руб.21 Сборы средств проводились и в деревнях. Крестьяне Ишимского уезда собрали на помощь больным и раненым воинам 35 тыс. руб.22, Курганского - 9,8 тыс. руб.23, Тобольского - 2,8 тыс. руб.24 Кроме того, крестьяне организовывали дни самопомощи, помогали в уборке хлебов семьям призванных защитников отечества.

Вместе с тем патриотический порыв не привел к германофобии. Пропагандистская работа в этом направлении не была достаточно результативной, и потому к патриотическому подъему в начале войны, на наш взгляд, было бы не оправданно относить понятие «шовинистический угар», как это иногда

2006. № 7 ИСТОРИЯ

принято25. Отношение к лицам немецкой национальности было терпимое, и никаких эксцессов на этой почве отмечено не было ни в 1914 г., ни позже. «Деятельная борьба» за освобождение от немецкого засилья, к которой призывала, в частности, русско-французская торговая палата26, нашла свое выражение лишь в поисках Северного морского пути, способного связать Тобольскую губернию, и прежде всего ее земледельческий юг, с Европой, минуя посредничество немцев.

Свою роль в отношении к врагу сыграло и огромное количество военнопленных, размещенных в Зауралье. Уже в 1914 г. в губернию прибыло 23,6 тыс. военнопленных австрийцев и германцев27, а к октябрю 1915 г. пленных в губернии насчитывалось 40 тыс. чел.28 (это составляло 35% общего числа военнопленных в России в тот момент)29. Население не только получило резерв рабочих рук, но и непосредственно столкнулось с тем самым противником, о котором знало только из печати.

Особое раздражение вызывали пленные немецкие и мадьярские офицеры, размещенные по преимуществу в Тобольске. Они получали материальную помощь из дома и жили довольно безбедно: на базаре, не торгуясь, покупали продовольствие по любой цене, что содействовало поддержанию цен на более высоком уровне; обзаводились “кошечкой или собачкой для веселья”; из городской бани сделали “клуб и своеобразное место развлечения”. Не случайно “Сибирская Торговая газета” в мае 1915 г. приветствовала установление более строгих правил содержания австрийских офицеров, водворенных в Степном крае, “по причине злоупотребления данной им свободой”30.

Пленные славяне воспринимались как “дружественный элемент”. В деревне, в силу условий быта и характера труда, население не дистанцировалось от них, пытаясь интегрировать в свою среду. Не случайно департамент полиции в мае 1915 г. своим секретным постановлением призывал не размещать военнопленных по обывательским семействам, а расквартировывать их в особо отведенных домах с сохранением казарменного строя жизни. Но и спустя год после данного постановления от крестьян и нижних чинов Тобольской губернии поступали сообщения о слишком вольной жизни военнопленных: свободно сходятся, гуляют с русской молодежью, пользуются известной долей внимания со стороны женского населения, допускаются к участию в сельских сходах. Чтобы настроить общество на более серьезное отношение к военнопленным, в местной печати постоянно публиковались известия о русских в германском плену, а в 1916 г. для массового распространения предназначалась брошюра об их жизни.

Нельзя не согласиться с известным военным историком Н.Н. Головиным в том, что русский патриотизм был «значительно более примитивен», что строение русского патриотизма «было другое, нежели внутреннее строение патриотизма любого из западноевропейских народов»31. Русскому патриотизму не хватало осознанности, социальной ответственности, что было проявлением неразвитости институтов гражданского общества. Характерным проявлением этого стали волнения запасных, призванных в войска в августе 1914 г.,

ИСТОРИЯ 2005. № 7

которые сопровождались повальным пьянством, разгромом волостных правлений и винных лавок, избиением сельских старост, десятских, сотских. Шестнадцать таких волнений были зафиксированы в Зауралье.

Показательна была и судьба «сухого закона», введенного в начале войны. Это была попытка объединить народ вокруг правительства (власти), заставить его задуматься над смыслом войны. «Отрезвление» России должно было стать определенным общественным идеалом. Однако эффект от введения закона был кратковременным: уже в 1915 г. самогоноварение (особенно в деревне) приобрело гигантские масштабы. Вот лишь несколько примеров. В с. Кня-зевском Тарского уезда и окрестных поселках с момента закрытия казенных винных лавок тайное винокурение «развилось и приняло ужасающие разме-ры»32. Здесь использовались не только «бродячие» аппараты, которые принадлежали частным владельцам и перевозились со двора на двор, но и «общественные» аппараты, приобретаемые в складчину целым обществом. В Ялуторовском уезде «местами появилась сильно хмельная «брага», которая под видом домашнего кваса почти открыто распространяется во всех селениях», «любители выпивки за хорошие деньги всегда имеют возможность достать нужное количество вина»33. По дошедшим до акцизного надзора сведениям в крестьянских селениях варят и продают опьяняющее пиво с примесью табаку, белены и «дурмана»34. В Низовом крае, по сообщению газеты «Сибирский листок», начиная с Увата, «широко идет выгонка «самосядки» под покровительством властей»35. Крестьяне варили самогон даже вблизи губернского центра, причем использовали не свой домашний хлеб, а приобретаемый в го-роде36. Выездной сессии Тобольского окружного суда в Тюкалинске предстояло разобрать в сентябре 1916 г. 44 дела о нарушении акцизных сборов37. Воплощение в жизнь «сухого закона» свидетельствовало об отсутствии социальной осознанности русского патриотизма, что своим важнейшим последствием имело нарушение общественного самоконтроля, которое выражалось, в частности, в уклонении от призыва в действующую армию.

Внимание общества в 1915 -1916 гг. привлек «новый, позорный тип граждан, всеми мерами и способами старающихся уклониться от исполнения своего долга стать в ряды защитников Отечества»38. Не являлись секретом пути уклонения от воинской службы: устройство на заводы, работающие на оборону, служба почтальонами и кондукторами. Это явление получило такое широкое распространение, что вынудило главный военно-цензурный комитет в ноябре 1916 г. запретить публикации в печати объявлений о найме рабочих с предоставлением отсрочек по мобилизации39. Состоятельные граждане пытались за мзду избежать участия в военных действиях и вообще призыва на действительную службу. Еще в конце 1915 г. призванные в Ишиме на службу ратники ополчения обращались к начальнику жандармского управления с жалобой по поводу того, что в армию не призываются представители имущих

40

классов .

Особенно скандальный характер злоупотребления в этой сфере, а также подкуп и казнокрадство приняли в 35-м сибирском стрелковом полку в г.

2006. № 7 ИСТОРИЯ

Тюмени. Для расследования этих злоупотреблений 17 августа 1916 г. в Тюмень прибыла комиссия во главе с председателем Казанского военного окружного суда генерал-лейтенантом Казначеевым. Главное внимание генерала было обращено на выяснение слишком большого состава нестроевой роты, а также на лиц, которые благодаря средствам и связям устроились в полку на должностях, избавляющих их от отправки в действующую армию. В результате было установлено, что около 30 состоятельных людей находятся на различных нестроевых должностях в полку41. По итогам работы комиссии, ряд офицеров был наказан, отдельные интенданты отправлены в действующую армию, но в целом мало что изменилось42. Командующий войсками Омского военного округа генерал Н.А. Сухомлинов в оправдание сложившейся практики заявлял, что назначения преимущественно на тыловые нестроевые должности более богатых из призванных «делаются в большинстве случаев не ради интересов назначаемых, а потому, что эти лица по грамотности, по умственному развитию и по практическим знаниям являются наиболее пригодными для многих нестроевых должностей»43.

Неустойчивость патриотических чувств и настроений привела к тому, что уже после первых военных неудач русских войск осенью 1914 г. начался поиск внутреннего врага, «внутреннего немца» (что стало синонимом). Он, видимо, начался с «дела» командующего 1-й армией генерала П. К. Реннен-кампфа. Слух о том, что «Ренненкампф предал Самсонова», получил массовое хождение. Материалы военной цензуры показывают, что в армии имели место постоянные слухи о том, что «немцы примазываются к штабам», что «помимо Ренненкампфа есть ещё генералы-изменники Шейдман, Сиверс, Эберхардт...».

Пессимистические настроения фронтовиков передавались в тыл. В июне 1915 г. солдат 137-го Нежинского полка сообщал родным в Тобольской губернии: «...Много легло на покой вечный. ...Гонит нас неприятель необыкновенно. Бог знает, что и будет»44. В августе 1915 г. в Тюмени некий раненый солдат в десятидневном отпуске рассказывал, что якобы видел на одном из Петроградских вокзалов железнодорожный поезд с прибывшими с Галицинского фронта русскими генералами, сдавшими немцам Перемышль, Львов, всю Галицию, закованных в цепи по рукам и ногам, с надписями на грудях «Изменники России». Этот слух широко распространился в Тюмени, и особенно среди неграмотного населения45. В апреле 1916 г. в губернии ходили «злонамеренные» слухи о взятии немцами Риги. Они распространились в разных слоях общества и «не могли не производить угнетающего впечатления»46. Слухи касались и международной политики. Ходили упорные слухи об обращении императора Вильгельма через Копенгаген к русскому правительству с предложением мира47. Очевиден диссонанс между общим духовным подъемом в начале войны и вредом, который наносили слухи родине, сея смуту в умах населения.

С ростом цен и ухудшающимися условиями жизни было связано и обострение «еврейского вопроса». По слухам, евреи были виноваты в намеренном повышении цен с целью наживы, а «будирующий» элемент возбуждал широкие народные массы к повсеместному еврейскому погрому. В августе 1915 г.

ИСТОРИЯ 2005. № 7

начальник штаба Омского военного округа получил циркуляр «О необходимости парализовать вредную деятельность евреев, касающуюся спекулятивной покупки ими хлеба и перевозочных средств, потребных для нужд действующей армии»48. Евреев обвиняли в том, что, пользуясь поддельными удостоверениями, они производят закупку хлеба и лошадей в любом районе империи, чем способствуют повышению цен и затрудняют деятельность правительственных чинов.

Чем дольше продолжалась война, тем больше становилось жаль уходящих воевать, как обреченных на гибель. Все чаще начинает звучать мотив желательности расправы с самим царем как с главным «источником бед» и мучений народа. В образе царя как бы персонифицировалось отношение к войне и власти вообще: неправомерна власть царя, неспособного защитить отечество от неприятеля и народ от невзгод. «Государь Германии Вильгельм лучше бы убил нашего царя, тогда нам лучше было бы жить»49. «Вот наш государь весь народ перегубит, - самому бы ему пустил кто пулю в лоб»50. «Если государь не дорожит теперь народом, то лесом дорожить нечего»51. «Настоящая война устроена государем императором нарочно для того, чтобы меньше было наро-ду...»52. «Если бы сейчас взяли меня на военную службу, то я бы первый заколол государя, и никакой войны бы не было»53. Это высказывания населения, становившиеся предметом многочисленных доносов. Таким образом, к сомнениям в возможности довести войну до победного конца присоединялось «чувство бесполезности тяжелых жертв и лишений, налагаемых на население войною с противником...»54. Как вспоминал Великий князь Александр Михайлович, «с наступлением лета 1916 г. бодрый дух, царивший на нашем... фронте, был разительным контрастом с настроениями тыла»55. Даже такое событие, как Брусиловский прорыв, не вызвало выраженной реакции.

Помимо общих причин, на настроение деревни влияли многочисленные реквизиции и взыскания недоимок. Отказ крестьян выплачивать недоимки, а также и текущие сборы становится достаточно широко распространенным яв-лением56. В августе 1915 г. губернатор Станкевич получил анонимное письмо, автор которого возмущался: «...Русские люди, рассудите, да раскиньте-ка своим умом, что наделало Ваше правительство со своей войной? Как теперь будете жить, если будете все молчать да покоряться, тогда, пожалуй, с вас кожу снимут, и всю кровь выпьют. Вся война содержится на средства подданных, как натурой, так и деньгами. А правительство... , несмотря на народные жертвы, на все только налагает разные акцизы, тарифы и пошлины, что ни возьми, ни к чему приступу нет»57. В ноябре 1915 г. крестьянин Нефедов с. Пасьянско-го Безруковской вол. Ишимского уезда якобы сказал: «Государь поздно хватился изготовлять снаряды, нужно было ему не торговать вином, а готовил бы раньше снаряды, и не накладывать на нас большие налоги за землю, теперь пусть сам налоги платит за солдат, мы не будем за них платить»58.

Несмотря на утвержденный императором 24 декабря 1914 г. закон о повышении налогов в 1915 г. (сумма оброчной подати, уплачиваемой крестьянами за пользование казенными и кабинетскими землями, была увеличена на

2006. № 7 ИСТОРИЯ

16%, а поземельная подать, которую уплачивали крестьяне-собственники, - на 100%59), сбор налогов не повысился. Напротив, если собранные в 1914 г. казенные и земские сборы принять за 100%, то в 1915 г. было собрано лишь 93%, в 1916 г. - 91% от уровня 1914 г. и 84% от намеченного, в то время как рост недоимок в указанный период составил 33,5 процента60. К 1 января 1916 г. недоимки составили 38% от государственной оброчной подати, 125% поземельной и 47% губернского сбора61. И это, учитывая повышение налоговых ставок!

Если в августе 1916 г. крестьянский начальник Тюкалинского уезда объ-

62

яснял «тихое поступление податей» войной и дороговизной жизни , то в конце 1916 г. - «экономической расшатанностью крестьянского благосостояния», а также создавшимся убеждением, что «солдатские семьи освобождаются от платежа каких бы то ни было сборов»63. О том, что недоимщиками были в основном семьи призванных, сообщали и крестьянские начальники Ишимского, Тарского, Тюменского уездов64. Заведующий крестьянским участком Тарского уезда высказывал мнение, что слабое поступление окладных сборов объясняется «не недостатком материальных средств у населения, а намеренным уклонением населения от возлагаемых законом на него обязанностей»65.

Солдатки были убеждены, что с призывом мужей на войну и ослаблением вследствие этого хозяйств они должны быть освобождены, хотя бы временно, от уплаты податей и накопившихся недоимок66. Их мнение поддерживали и солдаты. В 1916 г. в некоторых уездах губернии семьи запасных нижних чинов, призванных по мобилизации на действительную военную службу отказывались от добровольной уплаты причитающихся с них сборов, угрожая, что с возвращением мужей-солдат расправятся с властями67. Уволенный в кратковременный отпуск солдат Ефрем Сидоров на сельском сходе во всеуслышание заявил: «Какие сейчас с меня могут быть подати, так как ... остались у нас дома старый да малый, так, где же они возьмут деньги. Кончится война, и если не будет особой царской милости о прощении с солдат податей, то я беспрекословно уплачу всю накопившуюся за мной недоимку»68.

Распространенность этого явления подтверждает и специальный приказ командования Омского военного округа. В нем отмечалось, что «неправильное толкование о податях и других сборах и подстрекательство к неплатежу их вносят смущение и брожение в среду населения и угрожают крайне нежелательными последствиями». Исходя из этого, подчеркивалось в приказе по округу, все случаи «подстрекательства» со стороны отпущенных в отпуск «нижних чинов» будут пресекаемы со всей строгостью закона»69. Учитывая возможность беспорядков в деревне, Департамент полиции еще в мае 1915 г. разослал циркулярные письма о том, что «МВД ... находит чрезвычайно важным условием сохранения спокойствия в сельском населении замещение должностей волостных старшин, сельских старост... лицами вполне благонадежны-ми»70. Однако эти паллиативные меры не могли изменить ситуацию в деревне. Курганский исправник в 1916 г. писал, что крестьяне «год от года смотрят подозрительнее и с недоверием к власти»71. В этих условиях введение подоходного налога с 1917 г. явилось запоздавшим решением, не способным восстано-

ИСТОРИЯ 2005. № 7

вить доверие к власти.

В 1915 г. хрупкий внутренний мир был поставлен под угрозу не только неудачами на фронте, но и возрастающими трудностями, связанными с войной. Проблема обеспечения экономики рабочими руками, дороговизна и начавшиеся затруднения в снабжении населения городов продовольствием, поток беженцев, хлынувший из-за Урала, насущная потребность в реорганизации системы местного самоуправления - вот далеко не полный перечень факторов, способствовавших эволюции общественных настроений в сторону усиления критики правительства и его деятельности, неприятия войны и связанных с ней жертв, переходу от патриотического подъема к патриотической тревоге.

Затянувшаяся война способствовала появлению новых настроений в среде либералов. Если областной съезд городов Западной Сибири в апреле 1915 г. показал полную лояльность в отношении правительства, то в условиях изменения обстановки на фронте летом 1915 г. создание военнопромышленных комитетов было воспринято в определенной степени как капитуляция властей. Об этом свидетельствует высказывание лидера тюменских прогрессистов В.И. Колокольникова: «Правительство признало свою несостоятельность и поэтому вынуждено в заготовке вооружения обратиться к широким слоям населения»72. Впрочем, имелась и другая точка зрения по этому вопросу. Представитель тюменского отдела совета съездов деятелей средней и мелкой промышленности А. Рылов заявил, что создание военнопромышленных комитетов - это не капитуляция, а признание правительством пользы объединения с обществом73. Аналогичным образом повели себя промышленники и купцы Кургана74. Роспуск Государственной Думы в сентябре 1915 г. также вызвал двоякое к себе отношение. Одни промышленники, торговцы и представители интеллигенции одобряли действия царя, другие - оппозиционно настроенные - ожидали скорейшего возобновления деятельности Думы, чтобы потребовать уступок от царизма и, в частности, введения земст-

75

ва .

Со второй половины 1915 г. критика правительства перестала быть чем-то экстраординарным. Она продолжала нарастать, несмотря на запрет обсуждения в периодической печати вопросов о досрочном созыве законодательных учреждений и возможности образования коалиционного правительства76. В августе 1915 г. некоторые города Тобольской губернии присоединились к резолюции Московского городского общественного самоуправления, в которой шла речь о неуклонной вере в русскую армию и готовности напрячь все силы для создания условий, обеспечивающих победу: «...Все силы страны, все слои населения должны объединиться в общей напряженной работе, в общем стремлении одолеть врага, забыв все, что не ведет к победе»77. Резолюция завершалась словами, что стоящая перед страной задача требует создания правительства, сильного доверием общества и единодушного, во главе которого

78

должно стоять лицо, которому верит страна .

В августе 1915 г. тюменский либерал П. Рогозинский писал в газете «Ермак»: «...Необходимы единение и доверие. И не только правительство

2006. № 7 ИСТОРИЯ

должно верить народу, но и народ должен верить правительству, точнее говоря, правительство должно состоять из лиц, облеченных доверием народа»79. Критика правительства звучала и на выборах новой продовольственной комиссии в Тюмени в январе 1916 г. Знаменательным событием для характеристики ситуации в губернии стало обсуждение в декабре 1916 г. доклада гласного Тюменской городской думы Антонова о продовольственном вопросе. Оно вылилось в недовольство безответственностью правительства и заявление

о необходимости реформ, опоры власти на широкие слои общества, ликвидации влияния «темных сил». Гласные констатировали потерю правительством доверия населения и постановили уведомить о своей резолюции представителей Государственной Думы80.

Тема необходимости соглашения «общества» и «власти» нашла свое отражение и в требовании реформ местного управления. Если правительство в годы войны, как и прежде, наиболее приемлемым для Сибири считало централизованное правление (ее укреплению должно было способствовать положение о чрезвычайной охране, по которому в Тобольской губернии на период войны объявлялось чрезвычайное положение, а губернатор становился Главноначальствующим), то местная либеральная общественность начинает активно требовать перемен, и в частности, реформирования городского управления. Вопрос об изменении городового положения был тем более актуален, что имперские структуры в критической ситуации не имели возможности наладить эффективное управление страной и решить насущный - продовольственный вопрос.

В декабре 1916 г. Тюменская городская дума выступала уже за воплощение в жизнь начал манифеста 17 октября и расширение избирательных прав граждан на основе всеобщего прямого и равного тайного голосования без различия национальности, вероисповедания, пола, ответственное перед народным представительством министерство, полную демократизацию городского само-управления81. В конце 1916 г. Тюменская городская дума заявила: «Лозунг «Все для войны, а потом внутреннее устройство страны», принятый Государственной думой - лозунг неправильный, нужны внутренние реформы»82.

По тем же причинам в годы войны усилились и ожидания введения земства в Сибири. Если в Европейской России в период войны разворачивается движение против сословных земств, за демократизацию земских органов83, то общественность Сибири сочла бы за демократизацию само лишь учреждение земства. «Народная газета» писала: «Сибирь вступила в эту мировую войну,

третью за пятнадцатилетний период, без местного самоуправления, отсутствие которого ощущается в Сибири особенно остро, как никогда. Все несовершенство существующего архаического управления земским хозяйством в Сибири ... должно быть ясно для каждого»84. В феврале 1916 г. студенты-сибиряки, учащиеся в Москве, обратились к сибирской группе депутатов в Государственной думе с такой петицией: «Война лишний раз показала значение общественной самодеятельности. Там, где работает старая бюрократическая машина, мы до сих пор видим разруху. Сибирь, убеждавшаяся в этом целые десятиле-

ИСТОРИЯ 2005. № 7

тия, еще раз увидела свою бесправность: когда в метрополии земства образовали мощный союз, чтобы наряду с общегосударственными задачами решить и местные, Сибирь не имеет возможности использовать все свои живые силы, чтобы в большей степени облегчить бремя, наложенное войной. Мы, нижеподписавшиеся сибиряки, ... считаем необходимым поставить на обсуждение [в Государственной Думе] законопроект о немедленном введении земства в Сибири, организованного на широких демократических началах...». Правление Тобольского землячества в Москве обратилось к Тобольским землячествам в Петрограде, Казани, Томске с предложением присоединиться к данной пети-

85

ции .

Поскольку решение вопроса постоянно откладывалось, в августе 1916 г. Тюменская городская дума единогласно постановила возбудить ходатайство перед правительством о скорейшем введении земства в Тобольской губер-нии86. Обосновывала она свое прошение тем, что за отсутствием земства городу приходится обслуживать интересы и населения уезда (сиропитательные учреждения, больницы, школы и т.д.). Особенно тяжело это сказывается во время войны. «Сибирская деревня в связи с войной заметно пробуждается и предъявляет новые запросы, которые все более и более расширяются, поэтому нужен орган более близкий к населению уезда, каковым и должно явиться земство»87.

Определенное недовольство в период войны появилось и у мусульманского населения. «Для чего нас заставляет мулла молиться богу за царя, коли царь не признает нашего Бога?» - вопрошал инородец Турбинских юрт Тобольской волости Ш. Насреддинов88. Противостояние инородцев89 и власти выразилось при попытке использовать их труд на оборону государства. Тобольский губернатор Ордовский-Танаевский в июне 1916 г. в обращении к инородцам писал: «Ныне государь император, считая и этих инородцев сынами великой матери России, призывает и их к помощи нашей доблестной армии». Он выразил надежду, что инородцы «откликнутся на призыв обожаемого государя императора, с радостью исполнят его» и «возрадуются, так как ныне, с них снимается невольный упрек сородичей в безучастном отношении к судьбам, переживаемым их отечеством»90. Инородцы, однако, возрадоваться не спешили и желания работать в интересах государства не изъявляли, а молодежь, подлежащая призыву, стала пополнять ряды рабочих. Учитывая это обстоятельство, губернатор запретил частным организациям нанимать инородцев призывного возраста для каких бы то ни было целей91.

Если в Средней Азии и Степном крае попытки правительства «реквизировать» инородцев вызвали восстания, то в Тобольской губернии сравнительная малочисленность и разрозненность инородцев не привели к организованным формам протеста. В октябре 1916 г. инородцы Сейтовской волости Тобольского уезда направили на имя императора вторичное прошение об освобождении их от реквизиции: «Просим лучше принять военную подать».92 С настроениями инородческого населения губернии перекликалось и заявление мусульманской группы в Государственной Думе о том, чтобы «свобода, за ко-

2006. № 7 ИСТОРИЯ

торую борется наша армия, была предоставлена всем народам, населяющим Российскую империю»93.

С затягиванием войны приходило понимание ее бесперспективности, меньше было желание воевать за призрачные цели. Это отразилось и на армии. Если в декабре 1915 г. в Тюменском гарнизоне солдаты из-за рукоприкладства и грубого обращения своих командиров находились на грани бунта94, то в 1916

г. на первый план выходят иные мотивы и факторы. В ноябре 1916 г. в Кургане к дверям учебной команды квартирующего в городе 34-го стрелкового полка была приколота записка с воззванием к нижним чинам: «Господа учебная команда и господа студенты. До каких пор нас будут мучить? И так пропали наши братья, и мы пропадем, и семейство наше, а пользы нам не будет никакой. Долой войну, долой немецкое начальство и не мучьте нас, и так наши лета прошли». Полиции выгоднее было расценить это как хулиганскую вы-ходку95, нежели признать наличие существования подобных настроений в обществе.

Отсутствие реформ и ухудшение экономического положения в стране, разрыв хозяйственных связей делали практически невозможной поддержку правительства. Еще весной 1916 г. в докладах о настроениях населения Туринский исправник доносил в Тобольск, что «указать хотя бы на одно лицо из принадлежащих к составу правительственных чиновников, на которые бы местная власть и правительство могли в данное время опираться -невозможно, за неимением таковых», что «все люди заражены социальными идеями и переустройством государственного порядка управления, считая себя друзьями народа и врагами правительства»96. Курганский исправник сообщал, что опереться правительству и местной власти в городе не на кого, а рабочие «очень опасный элемент», что вполне положиться за спокойствие при настоящей нервозности населения нельзя, зависит все от момента, поэтому и приходится быть все время на страже»97. Во всех слоях общества Тобольской губернии к концу 1916 г. наблюдалось глухое брожение. В октябре 1916 г. начальник Тобольского губернского жандармского управления сообщал, что население интересуется войной, с нетерпением ожидает мира, но при условии полной победы над врагами98. В то же время, оценивая политическую обстановку и настроение масс в Тюмени и уезде, Тобольское губернское жандармское управление в октябре 1916 г. доносило в Петроград: «Настроение жителей Тюменского уезда крайне тревожное и напряженное, могущее выйти в открытое недовольство главным образом благодаря расстройству тыла... Патриотизм населения пал под давлением забот о

99

существовании... » .

Таким образом, важным фактором эволюции общественных настроений стали, конечно, успехи и неудачи ведения войны, что в условиях существования самодержавия и слабости гражданского общества неизбежно ассоциировалось с личностью носителя верховной власти. В период войны спад патриотических настроений, негативное восприятие мероприятий власти, тревога за судьбы близких привели к росту нетерпимости в обществе. На этот процесс

ИСТОРИЯ 2005. № 7

повлияло в значительной степени несоответствие этноцентристской пропаганды о величии, могуществе и роли России в мире и той реальной ситуации, которая сложилась на фронте и в тылу. Тревога за судьбы страны вызывала у большинства населения нежелание мириться с внутренними проблемами. Непопулярность войны, разочарование в ее ходе привели к кризису позитивной идентичности и негативному восприятию российской действительности и царского режима. Таким образом, общественные настроения в период мировой войны прошли сложную эволюцию от патриотического подъема к «патриотической тревоге», кризису власти к концу 1916 г. и, в конечном счете, к ее крушению.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Великий князь Александр Михайлович. Книга воспоминаний. М., 1991. С. 209.

2 ТФ ГАТО. Ф. 152. Оп. 28. Д. 42. Л. 82.

3 Там же. Ф. 417. Оп. 1. Д. 560. Л. 36.

4 См.: Чего ждет Россия от войны. Пг., 1915; Бердяев Н. Судьба России. М., 1990; Бул-

гаков С. Война и русское самосознание. М., 1915; Трубецкой Е.Н. Отечественная война и ее духовный смысл. М., 1915.

5 Яхимович З.П. 1914-1918 годы: у истоков тоталитаризма и «массовой демократии» // Первая мировая война : Пролог ХХ века. М., 1998. С. 225.

6 Бердяев Н.А. Душа России // Русская идея. М., 1992. С. 296.

7 Тобольские Епархиальные ведомости (далее: ТЕВ). 1914. Оф. отд. № 23. С. 408.

8 ТЕВ. 1914. Оф. отд. № 23. С. 403.

9 ТЕВ. 1915. Неоф. отд. №5. С. 66.

10 Сибирская торговая газета. 1914. 27 авг.

11 Памятная книжка Тобольской губернии на 1915 г. Тобольск, 1915. С. 17.

12ТФ ГАТО. Ф. 152. Оп. 36. Д. 519. Л. 1.

13 Сибирская жизнь. 1914. 31окт.

14 Сибирский листок. 1914. 19 авг.

15 Сибирский листок. 1914. 16 окт.

16 Сибирский листок. 1914. 4 сент.

17 Ермак. 1914. 28 авг.; Сибирский листок. 1914. 26 сент., 21 дек.

18 Сибирский листок. 1914. 12 авг.

19 Сибирский листок. 1915. 19 апр.

20 Сибирская торговая газета. 1914. 6 сент.

21 ТФ ГАТО. Ф. 417. Оп. 1. Д. 560. Л. 5.

22 Там же. Ф. 417. Оп. 1. Д. 560. Л. 5.

23 Народная газета. 1915. 10 янв.

24 ТФ ГАТО. Ф. 417. Оп. 1. Д. 560. Л. 5.

25 См. к примеру: Копылов Д. и др. Тюмень. Свердловск, 1986. С. 121; История Курганской области. Курган, 1996. Т. 2. С. 360.

26 ГАТО. Ф. 76. Оп. 1. Д. 2. Л. 8.

27 Обзор Тобольской губернии за 1914 г. Тобольск, 1915. С. 6.

28 ТФ ГАТО. Ф. 152. Оп. 44. Д. 511. Л. 272.

2006. № 7 ИСТОРИЯ

29 Мосина И.Г. Некоторые вопросы рабочей политики буржуазии Сибири в годы первой мировой войны // Из истории социально-экономической и политической жизни Сибири конца XIX века - 1918 г. Томск, 1976. С. 29.

30 Сибирская торговая газета. 1915. 16 мая.

31 Головин Н.Н. Военные усилия России в первой мировой войне. М., 2001. С. 294.

32 Сибирский листок. 1915. 3 мая.

33 Сибирский листок. 1915. 19 апр.

34 ТФ ГАТО. Ф. 2. Оп. 1. Д. 312. Л. 67.

35 Сибирский листок. 1915. 15 мая.

36 Сибирский листок. 1916. 22 сент.

37 Сибирский листок. 1916. 22 сент.

38 Ермак. 1916. 18 дек.

39 ТФ ГАТО. Ф. 152. Оп. 28. Д. 111. Л. 98.

40 Самосудов В.М. Революционное движение в Западной Сибири (1907-1917 гг.) Омск, 1971. С. 116.

41 ГАТО. Ф. 239. Оп. 1. Д. 245. Л. 70-71.

42 Наш край в документах и иллюстрациях. С. 541.

43 Сибирская торговая газета. 1916. 12 нояб.

44 ТФ ГАТО. Ф. 335. Оп. 606. Д. 26. Л. 25-26.

45 ГАТО. Ф. 223. Оп. 1. Д. 223. Л. 76.

4467 Ермак. 1916. 27 апр, 15 мая.

47 Народная газета. 1915. 1 авг.

48 ЦГВИА. Ф. 1450. Оп. 5. Д. 2. Л. 1.

49 ТФ ГАТО. Ф. 159. Оп. 1. Д. 316. Л. 28.

50 ТФ ГАТО. Ф. 159. Оп. 1. Д. 316. Л. 391.

51 ТФ ГАТО. Ф. 159. Оп. 1. Д. 316. Л. 174.

52 ГАРФ. Ф. 102. Оп. 212. Д. 3902. Л. 3.

53 ГАРФ. Ф. 102. Оп. 212. Д. 2523. Л. 6.

54 Сазонов С.Д. Воспоминания. М., 1991. С. 290.

55 Великий князь Александр Михайлович. Книга воспоминаний. М., 1991. С. 216.

56 Самосудов В.М. Указ. соч. С. 113, 117, 156.

57 ТФ ГАТО. Ф. 159. Оп. 1. Д. 103. Л. 3, 4об.

58 ГАРФ. Ф. 102. Оп. 212. Д. 3776. Л. 6, 6 об.

59 О повышении окладов государственного поземельного налога, а также государственной оброчной и поземельной подати // Собрание узаконений и распоряжений правительства издаваемое при правительствующем Сенате. 1915. 9 янв.

60 Обзор Тобольской губернии за 1914 г. С. 18-19; ТФ ГАТО. Ф. 417. Оп. 1. Д. 518. Л. 300 об.; Ф. 335. Оп. 607. Д. 114. Л. 9.

61 ТФ ГАТО. Ф. 335. Оп. 607. Д. 114.

62 ТФ ГАТО. Ф. 335. Оп. 607. Д. 113. Л. 4.

63 ТФ ГАТО. Ф. 335. Оп. 607. Д. 114. Л. 62.

64 ТФ ГАТО. Ф. 335. Оп. 607. Д. 114. Л. 53об.-54, 56, 61.

65 ТФ ГАТО. Ф. 335. Оп. 607. Д. 114. Л. 53об.-54.

66 Горюшкин Л.М. и др. Крестьянское движение в Сибири. 1914-1917 гг. Новосибирск, 1987. С. 64.

67 Самосудов В.М. Указ. соч. С. 160.

68 ТФ ГАТО. Ф. 159. Оп. 1. Д. 316. Л. 377.

ИСТОРИЯ 2005. № 7

69 Горюшкин Л.М. и др. Крестьянское движение в Сибири. С. 64-65.

70 ГАТО. Ф. 239, оп.1. Д. 211.

71 Очерки истории Курганской области. Челябинск, 1968. С. 186.

72 ТФ ГАТО. Ф. 152. Оп. 35. Д. 1274. Л. 5.

73 ТФ ГАТО. Ф. 152. Оп. 35. Д. 1274. Л. 6.

74 Очерки истории Курганской области. С. 182.

75 Рощевский П.И. Тобольская губерния в годы первой мировой империалистической войны (1914-1917 гг. // Научные труды Тюменского ун-та. 1974. Т. 7. Вопросы истории Западной Сибири. Вып. 1. С. 45.

76 ГАТО. Ф. 239. Оп. 1. Д. 202. Л. 57.

77 ГАРФ. Ф. 102. Оп. 245. Д. 167. Ч. 80. Л. 4об.

78 Там же. Л. 5.

19 Ермак. 1915. 26 авг.

80 Сибирская торговая газета. 1916. 10 дек.

81 ГАТО. Ф. 2. Оп. 1. Д. 1047. Л. 25, 25 об.

82 Сибирская торговая газета. 1916. 10 дек.

83 Герасименко Г. А. Земское самоуправление в России. М., 1990. С.49-50.

84 Народная газета. 1915. 22 авг.

85 Сибирский листок. 1916. 3 марта.

86 Сибирская торговая газета. 1916. 26 авг.

87 Сибирская торговая газета. 1916. 28 авг.

88 ТФ ГАТО. Ф. 159. Оп. 1. Д. 316. Л. 157.

89 Здесь не имеются в виду аборигены северных уездов губернии (ханты и манси), также относимые к инородцам, поскольку они не подлежали реквизиции.

90 ГАТО. Ф. 79. Оп. 2. Д. 129. Л. 3.

91 Сибирская торговая газета. 1916. 3 авг.

92 ГАРФ. Ф. 102. Оп. 214. Д. 2. Ч.62. Л. 8.

93 Сибирская торговая газета. 1916. 6 нояб.

94 Наш край в документах и иллюстрациях. Свердловск, 1966. С. 485.

95 ГАРФ. Ф. 102. Оп. 246. Д. 291. Ч. 80. Л. 1-2, 6.

96 Рощевский П.И. Указ. соч. С. 54.

91 Там же.

98 ГАРФ. Ф. 102. Оп. 245. Д. 167. Ч 80. Л. 28.

99 Цит. по: Копылов Д.И., Князев В.Ю., Ретунский В.Ф. Тюмень. Свердловск, 1986. С.

120.

Л.А. Бурганова (Казань)

ЭТНОЦЕНТРИСТСКАЯ СОЦИАЛИЗАЦИЯ КАК ФАКТОР МЕЖНАЦИОНАЛЬНОЙ НАПРЯЖЕННОСТИ И КОНФЛИКТОВ

В конце ХХ в. в условиях обострения этнических конфликтов, возрастания значимости этнического фактора как мобилизационной силы общественного развития вновь актуализировалась идея этноцентризма, представляющая

2006. № 7 ИСТОРИЯ

собой качественно специфичное мироотношение, которое ставит во главу угла интересы того или иного этноса, воспринимающая реальность через призму межэтнических отношений. В постсоветском пространстве России можно говорить даже о беспрецедентном всплеске национального самосознания, одни из аспектов которого является стремление к этнической самоидентификации, выразившееся в интересе к своему языку, традициям, обычаям, истории, искусству и т.д. В современных условиях этот этнический ренессанс сопровождается становлением этнической стратификации нового типа. Она выражается на бытовом уровне в усилении этноцентричных стереотипов, предрассудков и предубеждений. Этнический стереотип представляет собой стандартизированный, схематизированный, эмоционально окрашенный образ этноса и этнических отношений. Он обладает значительной степенью устойчивости, олицетворяет привычно-однообразную инерцию мышления, затрудняет принятие самостоятельных суждений и решений. Необходимо осознавать, что проявления этноцентризма несут с собой опасности дезинтеграции общества, повышение этнической напряженности, возникновение бытовых конфликтов на этнонациональной почве.

Методологической основой анализа данной проблемы служат концепции этноцентризма У. Самнера, Р. Левайн, Д. Кэмпбелл1. Одним из первых, кто использовал понятие “этноцентризм”, был американский социолог Уильям Г. Самнер. В своей знаменитой книге "Народные обычаи" (1906 г.) ученый рассмотрел этноцентризм как социальный конструкт, явившийся продуктом предшествующего социально-культурного развития и выполнивший важную роль в становлении этнических сообществ. Ученый вводит понятия “мы-группа”, в которую объединяются индивиды, находящиеся внутри группы, и “они-группа”, которую составляют все остальные люди. В процессе социализации формировались этнические стереотипы - представления индивидов о своей группе и о чужих группах. При этом Самнер подчеркивал, что отношения людей внутри группы характеризовались сотрудничеством, солидарностью, а отношения же между группами, напротив, были натянутыми, в них преобладали враждебность, страх и недоверие к чужому. Самнер вскрывает корреляцию между дружескими отношениями, существующими внутри группы, и ее враждебными действиями по отношению к другим группам: успешное ведение войны с чужаками требует “мира внутри группы, малейшее внутреннее разногласие может ослабить “мы-группу” для ведения войны”2.

Таким образом, история социальных групп предстает у Самнера как история борьбы между ними, в основе которой лежали выработка и упрочение чувства этноцентризма. Он предложил следующее определение этноцентризма, ставшее классическим, - это “взгляд, согласно которому ценности и традиции собственной этнической группы выступают в качестве некоего всеобщего эталона для оценки жизненных явлений”3. Этноцентризм, являясь сам по себе следствием конфликта, еще более подталкивает людей к конфликту, вынуждая их преувеличивать и усиливать все особенное и необычное в своих обычаях. Таким образом, Самнер замечает, что этноцентризм способствует

ИСТОРИЯ 2005. № 7

более сильному закреплению народных обычаев. Основная заслуга Самнера состояла в том, что он сосредоточил внимание на функциональном смысле этноцентризма.

Предложенный У. Самнером функциональный подход позволял преодолеть узость психологического подхода, учитывающего только содержательную сторону данного этнического стереотипа. Еще большее значение концепция Самнера оказала для доказательства несостоятельности биологического редукционизма, присущего социал-дарвинистской трактовке этноцентризма в концепции австрийского социолога Л. Гумпловича, изложенной им в начале 80-х гг. XIX в. в работе “Борьба рас”4. Гумплович сформулировал “социологический закон” беспощадной борьбы социальных групп за выживание, фатально предопределенной такими человеческими качествами, как взаимная вражда и ненависть друг к другу. Определяя этноцентризм как “мотивы, исходя из которых каждый народ верит, что занимает самое высокое положение не только среди современных народов и наций, но и в сравнении со всеми народами исторического прошлого”5, ученый рассматривает этот феномен как врожденное свойство сознания. Именно оно, по мнению Гумпловича, является причиной всех социальных конфликтов.

Не приемля подобную натуралистическую и фаталистскую интерпретацию социальной закономерности, Самнер стремится проследить эволюцию взаимоотношений между социальными группами. Поставив в центр своего анализа прежде всего социальные отношения примитивного общества, он, к примеру, представил рациональное объяснение причин того, почему люди постепенно приходят к отказу от принципа кровной мести - этого вызывалось двумя факторами. С одной стороны, это способствовало усилению гармонии и сотрудничества внутри группы, с другой - группа становилась более сильной и сплоченной в борьбе против других групп.

У. Самнер предполагал такую возможность, что вследствие изменяющихся социальных и исторических обстоятельств могут меняться и обычаи, регулирующие отношения между группами. Более того, анализ Самнером “мы-группы” и “они-группы” содержал определенное диалектическое основание, подразумевавшее возможность преобразования одной в другую. Наличие определенной угрозы, внешней для обеих групп и одинаково опасной им обеим, могло породить определенный компромисс и примирение. По мере того, как развивается совместная деятельность по защите от внешней опасности, эти две группы могут постепенно становиться “мы-группой”. Таким образом, Самнер приходит к выводу, который противоречил его общеметодологической социал-дарвинисткой ориентации, исходящей из идеи о том, что логика истории определяется борьбой этнических систем. Он подчеркивает, что с появлением современных государств составные группы превращаются в единое мирное целое. Принятие права (Самнер приводит пример с введением римского права на территории Римской империи) становится основой мирного договора мирового целого. Самнер вскрывает особую роль государства, наделенного принудительной силой, в консолидации сообщества. Он предупреждает, что

2006. № 7 ИСТОРИЯ

если государство неспособно подавить локальные войны и внутренние конфликты, то оно подвержено распаду и дезинтеграции. В свою очередь, союз двух или более государств “даже в целях собирания больших сил для войны... будет неизбежно мирным союзом, рассматриваемым изнутри”. Мирный союз, по Самнеру, функционально представляет собой “мы-группу”6.

Таким образом, Самнер, в рамках эволюционной теории поставил и рассмотрел вопрос о реальной, а не сфантазированной роли этноцентризма в становлении этнических сообществ, особых типов культур, свойственных тем или иным народам.

Как же выглядит позиция У. Самнера с точки зрения современных представлений? Она может быть отнесена к тем идеям, авторы которых представляют национализм как “пробуждение древней, скрытой, дремлющей силы”7 и соответственно преувеличивают роль этноцентристского начала в традиционных обществах. Как результат такой позиции - рассмотрение этноцентризма на уровне обыденного сознания как внятной этнонациональной самоидентификации, а на срезе так называемой “высокой культуры” - в качестве теоретического и идейного обоснования претензий нации-государства (или нации без государства, к которому она стремится) на “достойное место под солнцем” в сообществе других государств. Происходит фактическая экстраполяция первобытного трибоцентризма, племенной идеологии на этнонациональные взаимодействия нового времени.

Однако исследованые Самнером народные обычаи являются духовносоциальными образованиями традиционного общества, а не общества индустриального, которое базируется на моральных и хозяйственных практиках рыночной координации, попирающих эти народные традиции (хотя и не вытесняющих их совсем). В этом новом индустриальном мире рождается идеология национализма, которая может развиваться по двум направлениям. Одно апеллирует к народным обычаям и, вызывая “духов прошлого” из рунических времен, приспосабливает этноцентризм для решения новых, актуальных задач. Другое же, отрицая за этничностью свойства врожденности, начало движения к новым сообществам, хотя и использующим культурное, историческое наследие донационалистического мира, но строящим национальное государство на основе согражданского, а не кровного свойства. Реалии конца ХХ века свидетельствуют: первый путь ведет к “этническим чисткам”, к бесконечно воспроизводимым конфликтам и войнам; второй путь открывает возможности для формирования гражданского общества и правового государства.

Значение наблюдений и выводов У. Самнера состоит, на наш взгляд, в том, что выявленная им дуальная оппозиция (“мы - они”) может быть полезной лишь в гносеологическом плане как дающая методологическую основу анализа современных этнических процессов и конфликтов, но она таит в себе опасность как путь поиска практических решений межнациональных конфликтов, как практика этноцентристской социализации.

ПРИМЕЧАНИЯ

ИСТОРИЯ 2005. № 7

1 См.: Sumner W. Folkways. New Haven, 1906; Le Vine R.A., Campbell D.T. Ethnocen-trism: Theories of Conflict, Ethnic Attitudes and Groop Behavior. N.Y., 1972.

2 Sumner W. Folkways. Р. 12.

3 Ibid.

4 Gumplowicz L. La lutte des races. P., 1893.

5 Ibid. Р. 349.

6 Ibid. Р. 503.

7 Геллнер Э. Нации и национализм. М., 1991. С. 112.

К.Ю. Галушко (Киев)

ЭТНИЧНОСТЬ И ГЛОБАЛИЗАЦИЯ: ТЕОРЕТИЧЕСКОЕ ОСМЫСЛЕНИЕ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ ЭТНОКУЛЬТУРНЫХ И СИСТЕМНЫХ ФАКТОРОВ СОВРЕМЕННОГО ГЛОБАЛЬНОГО РАЗВИТИЯ

В современных социальных науках, исследующих мировое развитие, доминирующей темой в последние годы является глобализация. Ее определением в общих чертах является значимое возрастание экономической, политической и, соответственно, социальной интеграции мирового сообщества. Большинством исследователей основной детерминантой глобализации признается интенсификация развития глобального капитализма, которая находит свое институциональное воплощение в глобальных и региональных институтах, которые структурируют и канализируют указанные процессы интеграции. Однако основным проблемным полем последних лет становится изучение взаимодействия интегративных и центробежных факторов глобализации, которые и формируют ее диалектическое развитие, характер и динамику процесса. Одним из противоречивых по последствиям глобальных факторов справедливо считается этничность.

В предложенной статье проводится анализ теоретического взаимодействия академической рефлексии феноменов этничности и глобализации, которые характеризуются весьма противоречивыми отношениями. Интересно, что «ренессанс национализма» как исследовательского объекта пришелся на 19701980-е гг., предшествующие доминированию темы глобализации, однако адепты последней весьма мало восприняли из наработок исследователей национальной проблематики. Такие значимые концепции нации и национализма, как Э. Геллнера, Э. Смита, Э. Хобсбаума, Б. Андерсона, оформившие теоретическое поле этого научного направления, несмотря на различие подходов, очевидно противоречили либеральным универсалистским предпочтениям глобалистов. Объяснением этого является, на наш взгляд, методологическая и мировоззренческая посылка, вполне раскрываемая М. Вебером в концепции «от-

2006. № 7 ИСТОРИЯ

несения к ценности». Исходя из нее, сам «исследовательский интерес», формирующий объект исследования, является показателем того, что ученый в процессе отбора конструирует свой объект, исходя из своих мировоззренческих установок. Говоря современным языком, можно сделать вывод, что в глобалистском дискурсе понятие значимых этнокультурных отличий, которые являются предпосылками конструирования наций, не является в полной мере легитимным, то есть их стабильная объективная реальность в значительной мере подвергается сомнению.

Геополитические трансформации мировой системы на рубеже 19801990-х гг., связанные с коллапсом социалистического лагеря, достаточно быстро отвлекли внимание исследователей от факторов деструкции к факторам конструирования новой глобальной реальности Последняя при отсутствии идеологического конфликта создавала иллюзию универсализации социальной жизни на основе неких общих ценностей (рыночная экономика, демократия, модернизация, устойчивое развитие). Поэтому казалось, что фактор этнично-сти как «мавр, сделавший свое дело», поспособствовав деконструкции тоталитаризма, должен уйти в тень, уступив место иным, уже глобальным ценностям. Результатом стало доминирование до середины 1990-х гг. апологетических либеральных концепций глобализации (начиная от одиозного произведения Ф. Фукуямы) со свойственной им неисторичностью восприятия социальной реальности и постулированием «кардинально нового этапа исторического развития». Впрочем, с середины 1990-х гг. началась существенная коррекция глоба-листкого дискурса в сторону ухода от эйфории «конца истории». Если не брать критику глобального капитализма с позиций финансового анализа (Дж. Сорос, М.Г. Делягин, Л. Туроу и др.) и неомарксизма (И. Валлерстайн, Н. Хомский, А. Бузгалин, С. Амир), то инициаторами общепрагматической ревизии стали представители так называемой «школы реализма» в теории международных отношений, наиболее яркие и известные представители которой - С. Хантингтон и З. Бжезинский. Необходимо отметить, что если второй автор в основном оперирует понятиями в поле классической геополитики, то первый обосновывает свои идеи на гораздо более богатом материале анализа не только политических процессов, но и социальных, культурных и цивилизационных, то есть отличается глубоким историзмом мышления. Последний позволяет С. Хантингтону легитимировать факторы этнокультурных различий человеческих обществ и, таким образом, восстановить в ролы аналитического объекта понятие коллективной идентичности и культурного многообразия. В этой ситуации кардинально переосмысливается роль этничности. Дополнительным аргументом стали идеи англо-американских социологов о возрастающей индивидуализации западных обществ (К. Лэш, З. Бауман), что формирует почву для новой аномии и кризиса идентичности. Тезис «реалистов» о хаотичности международных отношений и стабильности (несмотря на размывание понятия суверенитета) института национального государства как стабильного актора заставляет по-новому взглянуть на те коллективные идентичности, которые его социально легитимируют. Следующий шаг был сделан рядом британских

ИСТОРИЯ 2005. № 7

исследователей (Д. Хелд, Э. МакГрю и др.), которые наконец-то ввели актуальные интегративные процессы в широкий и длительный исторический контекст, показав существенную «старость» (если не «древность»), казалось бы, «новых» процессов. Посему возрастание роли этничности и национализма в Х1Х-ХХ вв. тоже можно рассматривать как элемент глобализационных изменений, которые можно характеризовать понятием «большой длительности» Ф. Броделя. Можно предположить, что тезис Б. Андерсона про «воображаемые сообщества» легко был воспринят либеральным дискурсом как очевидность искусственности процессов конструирования коллективной этнической идентичности. При этом были незамечены объективные социальные и культурные факторы, способствующие регулярной реобъективации (или закрепляющей легитимации) этнических конструктов. Не случайно последние работы Э. Смита (который, не отрицая проектируемость наций, признавал при этом также и элементы социальной объективности этого процесса) наполнены все большей уверенностью в стабильности фактора этничности и критике идей «конца наций», этносов и национальных государств. Поскольку, вопреки Ф. Фукуяме, история продолжается, то рановато сбрасывать со счетов те доминирующие социальные факторы, которые как минимум последние двести лет доказывают свою более чем интенсивную живучесть.

З.Н. Сокова (Тюмень)

ВЛАСТЬ И ИСЛАМ В 1920-е ГОДЫ (НА ПРИМЕРЕ ТЮМЕНСКОГО РЕГИОНА)*

Отличительной приметой общественно-политической жизни современной России является восстановление многих институтов и традиций, которые в годы советской власти казались навсегда вытесненными за рамки активного социального бытия. Одно из таких возродившихся явлений - так называемый исламский фактор, который в обыденном сознании нередко ассоциируется с чем-то чуждым и даже враждебным российской культуре. Неслучайно для рядовых граждан-немусульман он означает и войну в Чечне, и конфликт между Северной Осетией и Ингушетией, и гражданскую войну в Таджикистане, и сотни тысяч нелегальных переселенцев из мусульманских регионов в коренные русские города. Истина, однако, заключается в том, что ислам является неотъемлемой частью российской истории и культуры. Это - важный фактор, определяющий взаимоотношения русского народа и мусульманского мира, а, следовательно, и будущее страны, которое зависит и от этноконфессиональной ситуации, главным образом от взаимоотношения традиционно православной и традиционно мусульманской частей населения, составляющих большинство жителей России.

* Работа выполнена при поддержке РГНФ (проект № 03-01-00477а)

2006. № 7 ИСТОРИЯ

До конца 1980-х гг. в отечественной науке Западная Сибирь выпадала из списка регионов, народы которых ассоциировались с понятием мусульманской традиции. Проблемы, связанные с религией и культурой ислама, изучались, в основном, на примере народов Средней Азии, Северного Кавказа и Закавказья. Наоборот, исследования, посвященные Западной Сибири, практически не затрагивали проблематики межконфессиональных отношений. Тюменский регион в этом отношениии не представлял исключения. Краеведы воспринимали свою малую родину как моноконфессиональную территорию, а иноверцев — как “нацменов”, но не носителей иной социокультурной системы. Между тем присутствие “магометанской” компоненты среди населения края и в дореволюционное, и в советское время было ощутимо. Так, по данным переписи 1920 г., мусульмане составляли примерно 70 тыс. чел., или 6,7% населения Тюменской губернии1. Они были представлены, главным образом, татарами - 62 тыс. чел. и башкирами - 6,5 тыс. чел.2

Российские востоковеды в своем большинстве признают значительный ущерб, который нанесли большевики традиционным устоям жизни народов, исповедовавших ислам. Однако, соглашаясь с этим выводом, нельзя не обратить внимание на такую примечательную деталь: религиозная политика советской власти по отношению к мусульманским этносам носила дифференцированный характер. Гонения верующих в Средней Азии, Закавказье и на Северном Кавказе были более сдержанными по сравнению с религиозными преследованиями собственно “российских” мусульман. Что касается татар и башкир, то они даже не воспринимались властями как представители дар аль-ислам (”мира ислама”). Поэтому во главу угла политики, направленной на включение “отсталых” народов в государственный контекст советского времени, официальные структуры обычно ставили не религиозный, а национальный вопрос.

Проблема взаимоотношений государства и верующих в первые годы советской власти сложна и противоречива. С одной стороны, в условиях гражданской войны и внешней опасности большевики, стремясь ослабить оппозицию, были заинтересованы в сотрудничестве с мусульманской религиозной элитой. Они также не могли не учитывать преимущественно добрососедский характер отношений, сложившихся между русскими и мусульманами в районах их совместного проживания. Поэтому поначалу властные структуры, как центральные, так и местные, не акцентировали внимание на религиознобытовой стороне жизни мусульманского населения при условии его лояльности к своим начинаниям. Показательно, что в одном из первых документов советской власти — обращении СНК “Ко всем трудящимся мусульманам России и Востока” (20 ноября 1917 г.) — верования, национальные и культурные учреждения приверженцев ислама объявлялись “свободными” и даже “непри-косновенными”3.

Однако подобные декларации, разумеется, не означали отказа большевиков от доктрины “воинствующего атеизма”, предполагавшего внедрение в массовое сознание специфической идеологии и экспроприацию имущества и ценностей религиозных общин. И хотя эта собственность составляла ничтож-

ИСТОРИЯ 2005. № 7

но малую долю национального богатства, она, в отличие от собственности бывших капиталистов, оказалась куда более защищенной, вынуждая власть маневрировать и идти на временные тактические уступки. Лишь с разгромом белого движения государственная политика начинает разворачиваться в сторону постепенного “выкорчевывания религиозных предрассудков” из сознания “отсталых” национальных меньшинств. В конечном итоге главной задачей ставилось утверждение среди “нацменов”-мусульман идеологии большевизма. С одной стороны, это вело к ужесточению политического режима, с другой -наполняло его взаимоотношения с исламом нарастающей конфликтностью.

Для практического осуществления национально-религиозной политики среди народов, исповедовавших ислам, при народном комиссариате по делам национальностей был создан мусульманский комиссариат, а также соответствующие структуры на местах. В Тюменском регионе таким органом являлся учрежденный в апреле 1918 г. комиссариат по делам мусульман (с 1920 г. -отдел национальных меньшинств), подчинявшийся исполкому губернского Совета4. В период “демократической контрреволюции” и колчаковщины он был распущен и возобновил свою работу после восстановления советской власти. Тогда же для “ведения партийной работы на родном языке каждой национальности” аналогичные подразделения организуются при Тюменском губкоме и уездных комитетах РКП(б) и РКСМ. С их созданием было распущено Тобольское мусульманское национальное управление, объединявшее местных религиозных деятелей, не связанных с новой властью5. В то же время другая часть священнослужителей-мусульман, демонстрировавших политический нейтралитет, не подвергалась гонениям. Отношение к ним советской власти можно охарактеризовать как переменчиво-спокойное.

Ситуация резко изменилась в начале 1920-х гг., когда в условиях тяжелейшего голода советско-мусульманские отношения переходят в политическую плоскость, тесно увязываясь с идеологией классовой борьбы. В Тюменском регионе это отчетливо проявилось во время кампании по “искорению” религии (1921-1922 гг.), в ходе которой закрывались мечети, медресе, мусульманские библиотеки. “Ликвидационные комиссии” брали на учет все материальные ценности религиозных общин, объявляя их “народным достоянием”. Последствия этой акции оказались противоречивыми. С одной стороны, “красногвардейская атака” на ислам вызвала волну протестов в кругах ортодоксально настроенных верующих и всплеск недоверия к советской власти, с другой - ускорила процесс расслоения в мусульманской среде, сопровождавшийся усилением примиренческого крыла, пытавшегося приспособиться к существующему строю. Учитывая склонность к компромиссу части мусульман, региональные власти внесли определенные коррективы в национальнорелигиозную политику, и, пытаясь изолировать ортодоксов, сделали шаг навстречу примиренческим тенденциям.

В начале 1923 г. мечети и их имущество были возвращены верующим в “бесплатное и бессрочное пользование”. Однако, если раньше культовые здания являлись собственностью религиозных общин, то теперь между ними и

2006. № 7 ИСТОРИЯ

органами власти заключались договоры аренды, в которых предписывалось “беречь народное достояние” и “не допускать проведения в мечетях политических собраний, произнесения проповедей и речей, раздачи книг, брошюр и листовок, направленных против советской власти”6. В случае нарушения этих условий государственные структуры получали право расторгнуть договор в одностороннем порядке и закрыть мечеть.

Договор об аренде молитвенного здания обеспечивал мусульманской общине статус официально зарегистрированной. Она должна была принять устав и ежегодно представлять списки священнослужителей и прихожан, которые позволяли органам власти наладить учет верующих и контроль за ними. Религиозные общины не имели права взимания членских взносов, поэтому культовые помещения и имущество содержались за счет добровольных пожертвований.

Религиозная “реформа” 1923 г. сопровождалась комплексом мер, направленных на дискредитацию ислама. С этой целью при тюменском филиале Союза воинствующих безбожников создается татарская секция “Дагриляр”. К 1929 г. в неё входили 200 человек, объединённых в 18 ячеек 7. Основное внимание “Дагриляр” уделял работе среди городского населения, в особенности молодых рабочих и служащих, которые, в отличие от мусульман сельской местности, находились в инонациональном окружении и в той или иной мере зависели от администрации “своих” предприятий и учреждений. Пользуясь поддержкой официальных структур, “Дагриляр”, однако, вскоре сам оказался под их контролем и превратился в своебразный “филиал” партийных или советских организаций. Их представители входили в окружные советы общества, определяли направления и планы его работы. По предложению парторганов в практику “Дагриляра” стали внедряться “протоколы мероприятий по атеистическому воспитанию”, в которых фиксировались сведения об участниках той или иной акции, выступления в защиту религии. Выявив таким способом активных верующих, “Дагриляр” приступал к их индивидуальной обработке, а в случае неудачи навешивал ярлык “неблагонадежных”.

Среди “форм” работы общества - диспуты со сторонниками ислама, антирелигиозные спектакли, издание печатной продукции с сюжетами издева-тельско-примитивной насмешки над служителями культа. Особую активность ячейки “Дагриляр” проявляли в период Рамазана, завершающегося праздником курбан-байрам. Чтобы отвлечь мусульман от исполнения традиционных обрядов, они устраивали месячники “комсомольского Байрама”, митинги, спортивные соревнования, конкурсы. Обязательным элементом всех мероприятий были “антирелигиозные вечера”, на которых зачитывались доклады о происхождении Земли и человека, возникновении ислама, пагубности религии, вреде поста и т.п. Далеко не всегда эти мероприятия достигали поставленных целей. Более того, после некоторых из них между атеистами и верующими возникали острые конфликты, рвались дружеские или соседские связи. Об эффективности используемых обществом форм работы можно судить по тому, что в 1925 г. оно рекомендовало своим ячейкам отказаться от проведения ан-

ИСТОРИЯ 2005. № 7

тирелигиозных диспутов, в которых, как показала практика, перевес почти всегда оказывался на стороне верующих.

Одна из причин невысокой результативности антирелигиозной пропаганды заключалась в том, что в 1920-е гг. мусульманское духовенство по-прежнему оставалось реальной политической силой, которая тысячами нитей была связана со своими прихожанами: пыталось защищать их интересы перед администрацией, поддерживало в трудную минуту, оказывало немалое влияние на семейно-брачные отношения. Особой поддержкой, порой фанатичной, служители культа пользовались среди женщин. Как следствие, в спорных ситуациях мнение мулл для многих мусульман оставалось решающим и к нему прислушивались даже на выборах депутатов в местные Советы 8.

К концу 1920-х гг. стало очевидно, что попытка властей изолировать духовенство с помощью антирелигиозной пропаганды потерпела неудачу. Большие массы людей по-прежнему оставались вне сферы влияния официальной идеологии. В условиях форсированной индустриализации и массовой коллективизации, когда мобилизация общественного сознания рассматривалась как решающее условие “прыжка в социализм”, такое положение представлялось нетерпимым и подтолкнуло власти к новой волне репрессий против исламских активистов. Неслучайно в это время наметилась тенденция к отказу мулл выполнять свои обязанности, которую вряд ли можно объяснить только крахом религиозных иллюзий. Основная причина “отказничества” - это давление на священнослужителей партийно-государственных структур, требовавших от духовных лиц разрыва с исламом и заявления об этом в печати 9.

Чтобы ослабить авторитет духовенства и противопоставить ему лояльную мусульманскую интеллигенцию, в 1927 г. региональные власти принимают решение о восстановлении мусульманских учебных заведений - мектебе, учащиеся которых должны были воспитываться в духе преданности советской власти10. Одновременно начинается перевод письменности мусульманских народов с арабской графики на латинскую, сопровождавшийся уничтожением традиционной религиозной литературы11.

Определенным водоразделом в государственной религиозной политике стал закон о религиозных объединениях 1929 г., законодательно оформивший применение административных методов борьбы с религией. Вслед за этим под предлогом использования молитвенных зданий не по назначению или отсутствия официально зарегистрированной религиозной общины начинается массовое закрытие мечетей. Хотя решение властей в течение 15 дней можно было опротестовать во ВЦИК, жалобы на их действия практически не поступали. Более того, силовое воздействие носило столь мощный характер, что мусульманское население порой само выступало с ходатайством о закрытии мечети и передаче здания на культурные нужды.

Таким образом, религиозная политика властей в 1920-е гг. полностью вписывалась в планы создания атеистического государства. Мусульмане были поставлены в новые условия и оказались перед необходимостью приспособления к существующему строю. Однако, несмотря на попытки центральной и

2006. № 7 ИСТОРИЯ

местных властей ассимилировать мусульман, ислам остался фундаментальной частью их сознания и образа жизни. Это обстоятельство послужило основой исламского возрождения в современной России.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Центр документации общественных организаций Свердловской области (ЦДООСО). Ф. 4. Оп. 4. Д. 644. Л. 38.

2 Государственный архив Тюменской области (ГАТО). Ф. 2. Оп. 1. Д. 198. Л. 17-18.

3 Декреты Советской власти. М., 1957. Т. 1. С. 114.

4 Тобольский филиал Государственного архива Тюменской области (ТФ ГАТО). Ф. 284. Оп. 1. Д. 2. Л. 71; Государственный архив общественных и политических объединений Тюменской области (ГАОПОТО). Ф. 1. Оп. 2. Д. 123. Л. 25.

5 ТФ ГАТО. Ф. 284. Оп. 1. Д. 2. Л. 71.

6 ГАТО. Ф. 5. Оп. 1. Д. 306. Л. 203; ТФ ГАТО. Ф. 434. Оп. 1. Д. 23. Л. 8-9.

7 ГАОПОТО. Ф. 30. Оп. 1. Д. 919. Л. 31; ТФ ГАТО. Ф. 676. Оп. 1. Д. 80. Л. 246.

8 ГАОПОТО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 901. Л. 79.

9 Гарифуллин И.Б. Из истории работы среди татарского населения Тюменской области. (В документах. Ч. 1. 1917-1965 гг.). Тюмень, 1998. С. 115; Красное знамя. 1929. 4 янв.

10 Государственный архив Свердловской области (ГАСО). Ф. 88. Оп. 5. Д. 49. Л. 99.

11 Из истории культурного строительства в Тюменской области. Свердловск, 1980. С. 117-118; ГАОПОТО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 1098. Л. 110.

Г. Р. Столярова (Казань)

ОСНОВНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ ЭТНОКУЛЬТУРНЫХ ПРОЦЕССОВ В СОВРЕМЕННОМ ТАТАРСТАНЕ (к вопросу о факторах межэтнического взаимодействия)

Культурное сходство и различие лежит в основе представлений «мы» и «они», во многом предопределяя сущность, формы и результаты межэтнического взаимодействия. Для определения меры сходства и различия представляется очень удачным введение понятия «культурная дистанция», которое из простого словосочетания уже превратилось в научную категорию с множеством смысловых модификаций (социально-культурная дистанция, культурнопсихологическая дистанция и т.п.). В целом понятия культурной дистанции и культурных границ многоуровневые, включают такие аспекты, как социальнопрофессиональные различия, идеологические ориентации, разнообразие нормативных ценностей и бытовых стандартов поведения1. Отечественные исследования феномена культурной дистанции велись в двух интерпретациях: конструктивистской (В.А. Тишков), в основе которой положение об искусственно

*

Материал подготовлен при финансовой поддержке РГНФ, проект № 03-01-00758а.

ИСТОРИЯ 2005. № 7

создаваемых властной элитой культурных границах, и концепции объективно существующего культурного многообразия (П.И. Кушнер, Ю.В. Арутюнян, Л.М. Дробижева). Мы придерживаемся второго направления, полагая, что ряд объективных обстоятельств обусловливают и объективное существование сходства и различия культур; при этом имеется и субъективная составляющая культурной дистанции, выраженная в субъективных оценках, представлениях, ценностях, психологическом восприятии собственной и иноэтничной среды.

Культурные факторы, влияющие на межэтнические отношения, обычно делят на две группы: первую составляют факторы, связанные с просвещением и информированностью, вторую - степень традиционализма контактирующих культур.

Считается установленным факт, что образованность и просвещенность в целом разрушают границы межэтнического непонимания, отчужденности и предубежденности. Действительно, широкая информированность снимает многие страхи и предубеждения против «чужих» культур, способствует пониманию того, что в основе всякой культуры при всей ее непонятной внешней выраженности лежат общечеловеческие ценности и представления.

Однако требует объяснения тот факт, что среди идеологов и сторонников национальных (в том числе радикальных) движений немало высокообразованных людей. С одной стороны, принадлежность к идеологической элите немыслима без широкой эрудиции и образования; для этого необходимы не только глубокие знания, но умение четко формулировать и излагать свои идеи, и одних природных способностей здесь явно недостаточно. С другой стороны, именно значительная образовательная продвинутость позволяет людям, склонным к этноцентризму, становиться заметными фигурами в национальных движениях и «зажигать сердца людей».

На формирование образов «мы» и «они» большое влияние оказывают средства массовой информации, особенно телевидение и пресса. Последние, в свою очередь, выполняя социальный заказ, несут определенный идеологический заряд. Причем, как признается Д. Исхаков, «культурные границы реально существуют - это бесспорно. И они проходят не там, где должны были бы пройти по объективным параметрам, а там, где обозначают их идеологи»2. Наиболее заметно это в отношении татарской культуры. Понимание и объяснение существующей татарской культурной модели у идеологов Татарстана различается.

Идеологи радикального крыла татарского национального движения (партия «Иттифак») признают расколотость татар в культурном плане на две фракции: группу, ориентированную на западный образ жизни, к которым примыкают русифицированные, иудаизированные татары и прочие манкурты3, и группу, ориентированную на тюрко-исламские ценности с акцентом на исламскую составляющую.

Идеологи умеренного крыла национального движения (Татарский общественный центр) признают многослойность культурных границ у татар: внутренняя культурная граница - между татарами-мусульманами и кряшенами,

2006. № 7 ИСТОРИЯ

внешняя культурная граница - с народами Волго-Уралья, с которыми татары близки в силу культурно-исторических факторов4. Добавим: внутренняя культурная граница проходит также между верующими татарами обоих вероисповеданий и атеистами; между татароязычными и русскоязычными татарами.

Д. Исхаков приводит четыре фактора, которые не позволяют «захлопнуть» Татарстан в русско-православной Евразии:

- исламский (по мере усиления христианско-православного начала в России татары все более будут ощущать себя северным форпостом мусульманского мира);

- тюркский (татары ощущали и ощущают себя частью самостоятельной тюркской цивилизации);

- культурный (стремление к прямому контакту с носителями европейской культуры и цивилизации, так как «российская культура, будучи прямой наследницей советской культуры, плохо приспособлена к потребностям модернизации»);

- специфика собственно татарской культуры (формировалась еще до 1917 г. как «высокая культура», существенно отличавшаяся от «высокой» русской культуры)5.

Р.С. Хакимов отстаивает идею евроислама как наиболее приемлемую для татар и тоже считает необходимостью непосредственные связи татар с Европой и всей западной цивилизацией; именно для этого, в частности, следовало, по мнению автора, перевести татарский язык на латиницу6. Он считает, что в идее «российской», или «евразийской» цивилизации заключены неразрешимые противоречия, и говорить о «славянско-тюркском единстве, могут только очень наивные люди»7. Русская культура «потеряла для татар свою привлекательность», поскольку, во-первых, в России не решен такой кардинальный вопрос как взаимодействие православия и ислама, а, во-вторых, татарам не подходит один из основополагающих принципов евразийства - соборность (коллективизм), поскольку в татарском джадидизме (в котором видится идеальная основа единения татар) на первом месте находятся «личностное начало и свободомыслие»8.

В целом оба автора оппонируют как национал-радикалам с их исключительной восточно-исламской ориентацией, так и западникам с их идеей российской или евразийской цивилизации.

Соглашаясь с существованием таких несомненных характеристик татар как исламский, тюркский факторы, наличие культурной отличительности, выскажем некоторые соображения по поводу вышеизложенных идей.

Татары Волго-Уралья формировались и развивались отнюдь не в безвоздушном пространстве, а в тесном контакте с другими народами и культурами. Поэтому в культуре татар, так же как и у всех народов, четко выделяется несколько слоев. Первый слой этнически маркирован, наиболее отличителен и включает как архаические компоненты, так и тот традиционный комплекс (включая инновации), который специалисты называют «народной», или «бытовой культурой». Второй слой составляют региональные культурные элемен-

ИСТОРИЯ 2005. № 7

ты, которые сложились у татар, равно как и у всех народов Поволжья и Урала (не забудем поволжских великороссов) за длительную совместную историю в результате взаимодействия и взаимовлияний и являются объективной основой существования Волго-Уральской историко-этнографической области. Органичный культурный слой татар составляют и «интернациональные» элементы культуры, привносимые в быт процессами научно-технической интеграции, независимо от общественно-экономического строя и господствующей идеологии. С этой точки зрения несколько странно выглядит противопоставление татарской культуры российской как «наследнице советской культуры», «плохо приспособленной» на этом основании к процессам модернизации. Во-первых, татарская культура - такая же наследница советской, а, во-вторых, отличительность российской культуры как неспособной воспринимать прелести модернизации еще нужно доказать (зададимся дополнительно вопросом: и нужно ли?). Наконец, «существенные отличия» «высоких» татарской и русской культур, о которых пишет Д. Исхаков, на наш взгляд, принципиально вовсе не существенны, поскольку противоречия и даже конфликты обнаруживаются там, где культурные разграничители нарушают паритет в сфере практических интересов людей (например, участие во власти по признаку этнической принадлежности), что легко преодолимо политическими средствами, а не противостоянием культур вообще. Не подтверждается и представление об отсутствии коллективизма у татар; напротив, опросы (в том числе и наши) показывают высокую значимость для татар общественных связей разного ранга и уровня.

Представляется, что заботы о будущем татар и татарской культуры (впрочем, это касается любой этнической группы и ее культуры), прогнозы и рекомендации должны опираться не на акценты на культурную отличительность (они и так очевидны), не на подозрения об имперских амбициях, а на выделение единых ценностей человеческого общежития в любой культуре. Известно, что никакая, самая важная культурная проблема не может быть решена за счет интересов другого народа, и напротив, объединение усилий - самый продуктивный путь оптимального культурного развития, взаимоуважения и взаимопонимания.

В контексте рассматриваемых нами вопросов основное противоречие процессов модернизации в российском обществе, как утверждают некоторые исследователи, наблюдается между процессами национальной консолидации и поддержанием межэтнического взаимодействия9. Распад единой централизованной политической и культурно-идеологической системы регуляции бывшего СССР выявляет отсутствие устойчивых общих механизмов интеграции и стабилизации общественных отношений. Утверждается, что в этих условиях естественно происходит реставрация прежних форм социокультурной саморегуляции более низкого уровня (выделено мною. - Г.С.), отличающихся локальностью в пространстве и временных измерениях. Этническое и национальное возрождение, увязываемое с политическим самоопределением, предстает как реставрация сепаратистских модусов бытия, значение которых к концу ХХ в. во многом исчерпалось10. В сепаратизме, безусловно, заложен не-

2006. № 7 ИСТОРИЯ

гативный потенциал, однако, без реставрации и, главное, развития некоторых прежних форм социокультурной саморегуляции (пусть и более низкого, как считают, уровня), совершенно невозможно представить дальнейшее позитивное развитие, ибо они касаются крайне актуальных и болезненных сфер жизнедеятельности людей.

Опыт Татарстана между тем показывает, что ренессанс и актуализация этничности в целом не носят характера противоборства. Так, религиозный фактор не только не формирует враждебности к другим народам, но и способствует межэтнической и межконфессиональной солидарности. По данным Р.Н. Мусиной, среди русских верующие несколько чаще выражали желание, чтобы их дети знали татарский язык (73% и 64%); верующие татары выше, чем колеблющиеся, определили степень близости с русскими; особенно высокая степень близости была выражена у верующих русских к мусульманам и у мусульман к православным русским; верующие русские и татары чаще определили себя татарстанцами11. Конфессиональная политика в Татарстане (и Рождество, и Курбан-байрам объявлены праздничными выходными днями; на территории Кремля построена соборная мечеть Кул-Шариф и восстановлен Благовещенский собор; создаются собственные исламские и православные учебные заведения), по мнению советника Президента РТ Р. С. Хакимова, привела к тому, что с 1992 г. в республике началась консолидация общества вокруг республиканских ценностей. На фоне событий в Боснии, считает Р. Хакимов, Татарстан выглядит примером, опровергающим теорию столкновений цивилиза-ций12, и приводит эволюцию взглядов известного специалиста по СССР и постсоветской России (в том числе Татарстана) Д. Горовитца, который в 1992 г. утверждал, что межэтнические столкновения в Татарстане неизбежны, в 1994 г. удивлялся, что они все не происходят, а в 1996 г. заявил, что ошибался в их оценке13. Столь же объективно бесконфликтными считают специалисты сосуществование народных праздников в РТ; скорее напротив: массовое участие в них населения и отсутствие явной политической подоплеки даже способствует усилению взаимной толерантности национальных групп14.

Опыт межэтнического сосуществования русских и татар уже доказал, что даже в самые острые периоды истории сохранялась взаимная терпимость. И, напротив, в условиях политической нестабильности и поляризации общества пропаганда «национальной идеи» может привести на уровне массового сознания к вспышкам этнической ксенофобии, в то время как многие проблемы в национальной сфере могли бы быть решены за счет осуществления принципа национально-культурной автономии, что позволило бы в сочетании с развитием местного самоуправления удовлетворить этнокультурные потребности, направить этничность в русло нормального развития, не выводя ее на арену политических спекуляций, избежать межэтнической напряженности.

ПРИМЕЧАНИЯ

ИСТОРИЯ 2005. № У

1 Дробижева Л.М. Социально-культурная дистанция как фактор межэтнических отношений // Идентичность и конфликт в постсоветских государствах. М., 1997. С. 62.

2 Исхаков Д.М. Проблема культурных границ у современных татарских идеологов // Социальная и культурная дистанция. Опыт многонациональной России. М., 1998. С. 150.

3 Там же. С. 143.

4 Там же. С. 137, 139.

5 Там же. С. 145, 146.

6 Хакимов Р. Кто ты, татарин? Казань, 2002.

7 Хакимов Р. Россия и Татарстан: у исторического перекрестка // Панорама-Форум. 1997. № 1. С. 53.

8 Там же. С. 54, 55.

9 Ерасов. Социальная культурология. М., 2000. С. 519-520.

10 Там же.

11 Мусина Р.Н. Религиозность как фактор межэтнических отношений в Республике Татарстан // Социальная и культурная дистанция. Опыт многонациональной России. М., 1998. С. 232-242.

12 Татары. М.: Наука, 2001. С. 510.

13 Из интервью с Р. С. Хакимовым. Личный архив автора.

14 Абдрахманов Р., Маврина Э. Республика Татарстан. Модель этнологического мониторинга. М., 1999. С. 102.

М.Г. Агапов, И.В. Бобров (Тюмень)

ГРАНИЦЫ ТОЛЕРАНТНОСТИ: АНАЛИЗ РЕЛИГИОЗНОЙ СИТУАЦИИ В ТЮМЕНСКОЙ ОБЛАСТИ

В предлагаемом анализе мы исходим из того, что религиозная ситуация является порождением взаимонаправленного воздействия трех субъектов общественно-политической деятельности:

1) религиозных организаций как субъектов гражданского общества;

2) общества как среда и цели деятельности религиозных организаций;

3) государства, являющегося организатором политико-правовых норм и

принципов взаимодействия различных сил общества.

Таким образом, религиозная ситуация возникает в результате пересечения процессов межконфессиональных отношений с церковно-государственной политикой, иначе - в результате взаимодействия религиозных групп друг с другом и государством.

К числу факторов, формирующих религиозную ситуацию на территории Тюменской области можно отнести следующие:

2006. № 7 ИСТОРИЯ

1) стратегия органов государственной власти (Законодательное и нормативное регулирование и правоприменение административными органами, органами юстиции, правоохранительными органами, судами);

2) стратегия религиозных организаций (создание условий нормальной жизнедеятельности для своих адептов, богослужебная и вероисповедальная практика);

3) представления субъектов религиозной ситуации друг о друге, которые возникают в ходе реализации их стратегий;

4) уровень общественной толерантности в религиозной сфере;

5) иностранные международные организации (религиозные как составная часть того или иного конфессионального поля; светские организации как гаранты Декларации прав человека и международного права);

В сентябре 2004 г. на территории Тюменской области было официально зарегистрировано 214 религиозных организаций, из них: 80 исламских, 77 Русской православной церкви Московского Патриархата (РПЦ МП), 42 протестантских религиозных организаций, 5 Римско-католической церкви, 4 РПЦЗ, 2 Сознания Кришны, 1 Армянско-апостольской церкови, 1 Свидетелей Иеговы,

1 Церкви Иисуса Христа последних дней (мормоны) и 1 иудейская.

Для адекватного понимания сущности религиозной ситуации, которая сложилась на территории Тюменской области к осени 2004 г., представляется необходимым и достаточным детализированное рассмотрение стратегий, реализуемых в регионе РПЦ МП, различными протестантскими организациями и мусульманскими структурами, а также общественного климата, складывающегося вокруг них, и государственную политику в религиозной сфере, проводящуюся различными органами государственной власти в Тюменской области.

В 2002 г. 87,09% респондентов, опрошенных аналитическим управлением департамента информационной политики Администрации Тюменской области (АТО), отнесли себя к православию. В то же время 40,18% респондентов отнесли себя к неверующим, а более 5% не смогли обозначить себя верующими людьми. Данные цифры позволяют предположить, что заметное число граждан, относящих себя к православию вряд ли задумываются над религиозным содержанием этого понятия и приписывают его к себе в качестве маркера своей этничности.

Тобольско-Тюменская епархия РПЦ МП на сентябрь 2004 г. располагала на территории Тюменской области 77 зарегистрированными общинами.

В последние полтора года руководство Тобольско-Тюменской епархии РПЦ МП предприняло действия, направленные на ограничение свободного общения священнослужителей со светскими журналистами и научным сообществом. Все чаще священники отказываются от общения под предлогом необходимости благословения (разрешения) архиепископа Тобольско-Тюменского Димитрия. Часть высшего духовенства епархии проникается апокалипсическими настроениями (наступления царства сатаны как преддверия второго пришествия Иисуса Христа). В этой связи они заявляют, что «в обществе - упадок морали. Полагаться на государство бесполезно: если бы госу-

ИСТОРИЯ 2005. № 7

дарство хотело оно легко могло бы взять под контроль телевидение [главный транслятор греховности], например, в США телевидение под контролем государства, там не транслируется разврат, сцены насилия, алкоголизм, но наше государство не хочет пресечь распространение греховности, не хочет способствовать восстановлению морали, укреплению института семьи. Закон что дышло - как повернул, так вышло». При этом подчеркивается непричастность ко всему вышеперечисленному высшего руководства страны. Слышатся утверждения, что «вслед за духовным уничтожением русского народа грядет физическое уничтожение большей его части и передача оставшихся под власть иноплеменников». Признаком подобного развития ситуации людям, высказывающим подобные мысли, видится «кровотечение» в Тюменской области 4 икон, 2 из них в Тюмени.

Тобольско-Тюменская епархия продолжает вести работу по социальному служению в тюрьмах, детских домах, больницах. Тем не менее за последнее время среди части священнослужителей все больше ощущается скептицизм в отношении результативности усилий по христианизации взрослого населения региона, внимание переключается на работу среди детей и молодежи. В этой связи отдельные храмы, например г. Тюмени, начинают специализироваться на работе с определенными возрастными категориями, так Знаменский собор - с молодежью, Всесвятская церковь - с детьми. Планируется перестройка деятельности регионального движения «Сибирь молодая православная». Сегодня оно представляет рыхлое активистски-инициативное движение, испытывающее большие проблемы с текучестью состава. В начале 2005 г. движение скорее всего будет подвергнуто структурализации, выделению в его составе руководящего звена из мирян (ныне координацию движения осуществляют отдельные священники).

Необходимо обратить внимание на позицию руководства Тобольско-Тюменской епархии в сфере межконфессиональных отношений. Более или менее терпимо оно относится к мусульманскому сообществу Тюменской области. В то же время руководство Тобольско-Тюменской епархии категорически отказывает в признании легитимного статуса многочисленным протестантским общинам. Подобную позицию епархия навязывает органам государственной власти РФ в Тюменской области и АТО. Отказываясь от совместного участия с другими христианскими группами в мероприятиях, организованных светскими властями, руководство епархии вынуждает их во избежание конфликтных и неудобных ситуаций не приглашать на последующие мероприятия неприемлемые для РПЦ религиозные организации.

Можно констатировать, что руководство епархии проводит линию на утверждение исключительной роли РПЦ в Тюменской области и низведение других религиозных групп до уровня лишь терпимых, что входит в противоречие с принципом свободы совести, закрепленным в Конституции и законах РФ.

По состоянию на сентябрь 2004 г. в Тюменской области было зарегистрировано 42 протестантских религиозных организаций, из них: евангельских

2006. № 7 ИСТОРИЯ

христиан - 15, евангельских христиан-баптистов - 6 (1 - Совет церквей евангельских христиан, 5 - объединение Церквей евангельских христиан баптистов ТО, ХМАО, ЯНАО), христиан веры евангельской - пятидесятников - 10, хри-стиан-адвентистов седьмого дня - 4 (ЗСКЦ ХАСД), Новоапостольской церкви

- 3 (УЗС УЦ НаЦ), лютеран - 2 (Епархия Урала, Сибири и Дальнего Востока ЕЛЦР), пресвитериан - 1 (СХПЦ), методистов - 1 (РОМЦ).

В Тюменской области протестантское религиозное сообщество является одним из самых многочисленным среди конфессиональных объединений. В него входит более 2500 чел. (без учета Свидетелей Иеговы и Церкви Иисуса Христа Святых последних Дней (мормонов), которые не входят в протестантское сообщество г. Тюмени и области)

Большинство протестантских общин включает в себя от 150 до 300 человек (Тюменская христианская церковь христиан веры Евангельской, Церковь евангельских христиан-баптистов «Духовное возрождение», Новоапостольская церковь и др.), наряду с ними есть общины, объединяющие не более

50 чел. (Тюменская христианская пресвитерианская церковь Святой Троицы, Тюменская Объединенная Методистская церковь «Спасение») и достаточно крупные, охватывающие до 1000 чел. (Тюменская христианская церковь «Свет Миру»). При этом важно отметить, что номинальных (лишь считающихся таковыми) протестантов, как правило, не бывает. Каждый протестант активно участвует в жизни своей церкви.

Важнейшей проблемой для протестантского сообщества Тюменской области является создание собственной культовой инфраструктуры. Собственные культовые здания имеют церкви «Свет Миру», «Преображение», «Духовное возрождение» и др. Однако для большинства, как правило, немногочисленных протестантских религиозных организаций строительство собственного храма или молитвенного дома недоступно, для своих богослужений и иных мероприятий они арендуют общественные здания, используют помещения других церквей, собственные квартиры.

Практически все протестантские религиозные организации нацелены на активное участие в жизни общества. По их мнению, «общество нуждается в помощи, много людей находится в трудном положении. Люди живут в страхе перед завтрашним днём». Многие руководители протестантских церквей говорят: «Я вижу - мы можем и способны помочь обществу». При этом протестанты не отделяют себя от общества: «Мы - ячейка общества», - говорят они.

По мнению протестантов, доминирующее положение в современном российском обществе занимает РПЦ, но оно, на их взгляд, основывается не на заслугах РПЦ перед Богом (распространение веры и помощь нуждающимся) или обществом (социальное служение, нравственное воспитание граждан), а на особых отношениях между РПЦ и властью. «Российские чиновники все - и тюменские не исключение - выполняют поставленную перед ними государством задачу - придать РПЦ статус государственной религии, а православию -статус государственной идеологии». По мнению протестантов, РПЦ видит в них своих соперников, «так как протестанты, в отличие от православных, со-

ИСТОРИЯ 2005. № 7

циально активны». При этом сама РПЦ, по мнению протестантов, не способна решать стоящие перед обществом задачи, так как «ее духовенство бездуховно, сама она заботится только о деньгах и власти».

Своей важнейшей задачей в отношении общества протестанты считают евангелизацию своих сограждан, то есть распространение веры в Иисуса Христа как личного спасителя каждого человека. Решению этой задачи прямо или косвенно подчинена вся деятельность субъектов протестантского религиозного сообщества. Евангелизация, с одной стороны, и оказание помощи нуждающимся в ней - с другой, рассматриваются протестантами как их «служение» обществу.

Исходя из этого, протестантские религиозные организации ведут активную деятельность по расширению своего влияния. Эта деятельность теснейшим образом связана с проповедью Евангелия. На этом направлении каждая из церквей действует исходя из своих возможностей. Небольшие церкви ведут евангелизацию среди родственников, знакомых, соседей, то есть своего ближайшего окружения. Обладающие большими ресурсами протестантские церкви осуществляют евангелизацию на районном, общегородском и областном уровнях. В этом случае основными способами евангелизации являются «открытые евангелизационные собрания» (проповедь Евангелия на улице), «тюремные служения» (христианские встречи и библейский занятия в исправительных учреждениях города), проведение отдельных общегородских акций («Марши Иисуса Христа», Акции против наркотиков, СПИДа и абортов), бесплатный показ фильмов по религиозной тематики, бесплатная раздача религиозной литературы (в первую очередь - Евангелия). Иногда такие мероприятия приурочиваются к большим общехристианским праздникам, отмечаемым протестантами. Некоторые протестантские церкви готовят в настоящее время масштабные евангелизационные проекты, например Тюменская христианская церковь «Свет Миру» - проект «ОБЬ», который представляет собой планомерную долгосрочную работу по евангелизации северных народов. Евангелизаци-онные мероприятия приводят к постоянному увеличению членов протестантских церквей, расширению охваченных их деятельностью территорий, превращению протестантского сообщества в важный фактор жизни общества Тюмени и области.

Евангелизация тесным образом связана с социальным служением протестантских церквей. Социальная деятельность протестантов развивается по следующим направлениям:

- профилактическая работа с молодежью в учебных заведениях (школы, училища, техникумы);

- организация детских студий (театральных, музыкальных, танцевальных, в ряде случаев - спортивных секций);

- работа с заключенными;

- работа с наркозависимыми и социальнозапущенными. (При протестантских церквях действуют реабилитационные центры - «некоммерческие, добровольные общественные объединениями для создания и реа-

2006. № 7 ИСТОРИЯ

лизации программ реабилитации, адаптации и профилактики наркомании на территории Тюменской области». При Тюменской христианской церкви «Свет Миру» - РЦ «Соль земли», РЦ «Добрый самарянин», РЦ «Возрождение Плюс». При Тюменской Христианской Церкови христиан веры Евангельской действует три фонда социальной реабилитации. Здесь бывшие заключённые и наркоманы проходят «адаптационный период»: им помогают вернуться к нормальной жизни, найти работу);

- оказание помощи таким социальным учреждениям, как детские дома, дома престарелых и инвалидов;

- оказание помощи многодетным семьям, малоимущим.

Социальное служение протестантов, по словам одного из пасторов,

«приводит к тому, что в церковь приходят родители наркоманов, алкоголиков, заключённых и сами бывшие зависимые. Церковь движется проблемами».

В условиях очевидного, по мнению протестантов, неприятия протестантского сообщества как равноправного партнера со стороны власти в лице Комитета по делам национальностей АТО («отклонение ряда наших инициатив»), Тобольско-Тюменской епархии РПЦ («наши мероприятия пикетировали подконтрольные РПЦ общественные организации») и общества («сектофо-бия») протестантские религиозные организации действуют по-разному.

Одни из них (явное меньшинство) становятся на позиции конформизма, говоря: «Мы маленькая церковь, если не послушаемся, то лишимся того немногого, что имеем», либо руководствуясь тем, что «в советские годы было гораздо тяжелее».

Другие церкви «уходят в подполье», что находит свое выражение, например, в получении помещений для проведения мероприятий на основе неофициальных личностных договоренностей с их владельцами, без уведомления властей; в отказе от регистрации возникших новых религиозных групп («так проще», «меньше хлопот с властями»); в проведении собраний и просмотре фильмов на квартирах членов церкви и т.д.

Наконец, целый ряд протестантских церквей видит для себя выход из создавшейся ситуации в объединении в рамках Совета христианских церквей в целях совместного отстаивания своих прав.

Совет христианских церквей г. Тюмени - это неформальный координационный орган, созданный по инициативе нескольких лидеров протестантских церквей в октябре-ноябре 2003 г. Совет христианских церквей создавался в целях отстаивания прав протестантов. Отношение к Совету христианских церквей в самом протестантском сообществе неоднозначное. Большинство считает, что Совет следовало создать уже давно («порознь мы более уязвимы, чем вместе»). С другой стороны, высказываются мнения, что «такие околоцерковные организации могут становиться бременем для церквей, а сейчас нет необходимости в объединении. Для объединения необходимы объективные причины, которых на данный момент нет». Некоторые протестантские организации отказались вступить в Совет христианских церквей, так как «в совете

ИСТОРИЯ 2005. № 7

христианских церквей отношения между церквями неравноправные. Три церкви пятидесятнические, они все и решают». Их это не устраивает.

Все попытки Совета христианских церквей и отдельных протестантских пасторов наладить отношения с Тобольско-Тюменской епархией РПЦ МП были отклонены последней, для которой протестанты не сограждане, а «сектанты», «предатели», «вероотступники», иногда - «сатанисты».

На сегодняшний день в деятельности Совета христианских церквей наметилась тенденция к его трансформации в Совет церквей, то есть - неформальную организацию, включающую в себя все, а не только христианские, религиозные организации региона. Первым шагом на этом пути стал сбор подписей под проектом «Декларации о сотрудничестве и взаимодействии Администрации Тюменской области с религиозными организациями, представленными в Тюменской области». Помимо протестантов Декларацию подписали католики, иудеи, мусульмане. Протестанты призывают воспользоваться опытом Ижевска, Пензы, Кургана, где, по их словам, протестанты, РПЦ и органы власти успешно сотрудничают друг с другом.

Протестантские церкви активно занимаются образовательной деятельностью. Для протестантов большой ценностью является как духовное, так и светское образование. Многие протестантские пасторы имеют высшее образование, некоторые - несколько высших образований, в том числе юридическое и религиоведческое. Различные библейские курсы действуют практически при каждой протестантской церкви. При поддержке Тюменской христианской церкви «Свет миру» в ноябре 2004 г. в Тюмени планируется открытие заочной программы по специальности религиоведение Русского Христианского Гуманитарного института (РХГИ) г. С.-Петербург.

По данным Комитета по делам национальностей АТО, в ходе опроса граждан, проведенного в 2002 г., из 2500 опрошенных жителей (юга) Тюменской области 5,58% обозначили свою конфессиональную принадлежность к исламу. Однако эта цифра лишь условно отражает распространение ислама среди населения области. Надо иметь в виду, что часть опрошенных отнесли себя к мусульманам, исходя из бытующего на сегодняшний день соотнесения этнической и религиозной идентичности. По оценкам мусульманских деятелей региона число настоящих (по религиозным меркам) приверженцев ислама незначительно.

По данным Управления Министерства юстиции РФ по Тюменской области, в конце сентября 2004 г. приверженцы ислама были объединены в 80 зарегистрированных общин. Основная часть официально действующих мусульманских организаций входит в состав Духовного управления мусульман Тюменской области (ДУМ ТО). Значительное число мусульманских общин находятся под юрисдикцией или поддерживают контакты с Тюменским казыя-том Духовного управления мусульман Азиатской части России (ДУМ АЧР). Две организации в Тюмени и Тобольске находятся под контролем Центрального Духовного управления мусульман (ЦДУМ). Еще две организации области заявляют о своем автономном статусе.

2006. № 7 ИСТОРИЯ

Надо иметь в виду, что некоторые реально существующие мусульманские общины не испытывают потребности регистрироваться и функционируют в качестве либо религиозных групп, либо реально существующих религиозных сообществ.

Идущие в последние годы миграционные процессы создали условия для новых подвижек внутри исламского сообщества области. Среди выходцев из Азербайджана на территории области есть и приверженцы шиитского течения ислама. По логике вещей и из-за серьезных догматических и вероисповедальных разногласий между суннитами и шиитами, последние со временем могут оформить собственные религиозны структуры. Граждане, переселяющиеся с Северного Кавказа и из Средней Азии, нередко являются приверженцами ша-фиитского мазхаба суннизма и суфийских тарикатов. Некоторые из подобных мусульман могут вести религиозную жизнь в рамках так называемого внеме-четного ислама, сообразуясь со своим собственным представлением об исламе и опираясь на богословские воззрения религиозных авторитетов проживающих вне территории области, а то и России. Надо отметить, что в ноябре 2004 г. Тюменскую область посещал группа, предположительно, дагестанцев, входящих в состав подобного внемечетного джамаата. Присутствие мигрантов в среде исламского сообщества области становится все более и более заметным. Так, по оценкам экспертов из исламской среды, выходцы из кавказского региона и Средней Азии являются основной массой прихожан, посещающих мечети городов области.

Надо иметь в виду и то, что существующие религиозные общины обладают определенным своеобразием. Во-первых, в деревнях действуют небольшие общины (10 - 20 чел.), как правило, пожилых людей, которые пытаются практиковать ислам. Во-вторых, в городах области вокруг мечетей образовываются более сложные институции. С одной стороны, мечети становятся центрами проповеди, исполнения обрядов, обучения религии посредством медресе, воскресных школ и т.п. С другой стороны, нередко общины (на пятничный намаз, во многих городах, приходят до сотни человек), создающиеся вокруг них, носят формальный характер. В городах реальными центрами стяжения мусульман начинают становиться священнослужители или религиозные активисты. Среди молодежи и людей среднего возраста заметна тенденция не только жить по канонам ислама, но и его богословского постижения. В области действуют официальные медресе в с. Ембаево, г. Тобольске, и женское в г. Тюмени. Различными мусульманскими структурами люди направляются на учебу в медресе Москвы, Казани, Бугуруслана, Альметьевска, Медины, арабских стран, Турции, а также на исламские курсы различной продолжительности. Обучение проходят как мужчины, так и женщины. Ныне в регионе духовное образование получили порядка 400 человек. Существуют исламские кружки самообразования. Повышается значимость исламских механизмов социальной регуляции. Говорится о необходимости упорядочивания распределения закята, ведения списков нуждающихся мусульман. Существуют внутренне структурированные, но официально не зарегистрированные исламские фонды.

ИСТОРИЯ 2005. № 7

Их средства формируются из добровольных пожертвований и денег спонсоров, а распределяются на закят и другие потребности общин. Подобным примером может служить фонд «Доверие» (г. Тюмень).

Стратегия мусульманского сообщества Тюменской области может быть охарактеризована следующим образом: привнесение ислама в жизнь татарского населения, а также других этнических групп области, культурноисторически связанных с мусульманской традицией; в то же время с интересом приветствуется обращение к исламу русских людей, а также представителей других народов (ДУМ АЧР способствует деятельности в России движения «Русские мусульмане»/«Русский ислам»); в целом мусульманские общины вполне удовлетворились бы возможностями своего свободного существования в рамках обозначенного выше социокультурного пространства. В то же время мусульманские общины открыты для межконфессионального диалога и в целях обеспечения более полных реализаций прав граждан и религиозных общин в сфере свободы, совести осенью 2004 г. ДУМ ТО и ДУМ АЧР поставили свои подписи под проектом «Декларации о сотрудничестве и взаимодействии Администрации Тюменской области с религиозными организациями, представленными в Тюменской области».

Еще одной причиной присоединения основных исламских структур Тюменской области к указанному проекту декларации стали их обеспокоенность «ростом исламофобии в России и в области», а также, по их мнению, «несбалансированная религиозная политика в регионе».

Важным фактором нынешнего и будущего развития ситуации внутри исламского сообщества Тюменской области являются непростые взаимоотношения между местными лидерами ДУМ ТО, ДУМ АЧР и ЦДУМ. Исламские лидеры убеждены и в том, что определенную негативную роль в этих взаимоотношениях играет «избирательная политика АТО в отношении исламских структур».

Указанные выше факторы создают внутри исламского сообщества Тюмени среду, которая питает радикальные настроения. На сегодняшний день в области продолжает действовать запрещенная Верховным Судом РФ от 14 февраля 2003 г. партия Хизбут-Тахрир аль ислами. Так, 14 ноября 2004 г. группы молодых людей распространяли листовки этой организации среди мусульман г.Тюмени. Необходимо отметить, что, по всей видимости, официальные лидеры мусульманских общин г. Тюмени не имеют прямого отношения к деятельности данной организации. В то же время, не смотря на публичные заявления, осуждающие деятельность Хизбут-Тахрир аль ислами, которые они периодически делают под воздействием органов юстиции и Комитета по делам национальностей АТО, их реальное отношение к этой организации заключается в позиции «не поддержки и не осуждения». В этом явно проявляются исламская солидарность и сомнения в правильности религиозной политики, проводимой в Тюменской области. Необходимо отметить то, что публичная деятельность молодых людей, приписывающих себе принадлежность к Хизбут-Тахрир аль ислами вызывает у мусульманских лидеров досаду, так как в ре-

2006. № 7 ИСТОРИЯ

зультате подозрение падает на все исламское сообщество и может негативно сказаться на условиях его существования. Деятельность радикалов и исламо-фобия среди определенной части населения являются фактором, отталкивающим часть граждан региона, например татар, от ислама.

Определение воздействия религиозной литературы на формирование экстремистского мировоззрения затруднено тем, что содержащиеся в ней богословские доктрины являются политически амбивалентными, на практике они использовуются различными представителями мусульманского сообщества в самых разнообразных, в том числе и социально приемлемых (призыв к нравственному поведению, благотворительности и т.д.) целях. Примером этого может являться трактовка понятия «джихад» - усилие, рвение ради Аллаха, предполагающее как добрые дела и благочестивую жизнь, так и в крайних случаях военное сопротивление.

В настоящее время все субъекты религиозного сообщества Тюменской области прочно встроены в информационно-сетевые российские и международные системы. Важно отметить, что, по крайней мере, протестантское и мусульманское сообщества рассматривают себя как неотъемлемую часть соответствующих международных религиозных структур - для протестантов это различные мировые объединения христианских церквей, в которые многие из них включены, а для мусульман - транснациональная умма. Протестанты и мусульмане активно сотрудничают с российскими и международными правозащитными организациями. Материалы о ситуации с исламом и жизнью исламских общин регулярно появляются на различных мусульманских, светских и атеистических сайтах русской зоны Интернета. Аналогичная информация размещается в российских светских и мусульманских газетах. Хорошо представлена в печатных и электронных СМИ деятельность Тобольско-Тюменской епархии РПЦ МП, с 1999 г. она находит свое отражение в отчетах тюменских правозащитных организаций, которые размещаются на сайтах Московской Хельсинской группы и других правозащитных организаций. Периодически эти материалы публикуются отдельной брошюрой и размещаются в СМИ.

Религиозная ситуация в Тюменской области характеризуется следующими позитивными чертами:

- создана законодательная база политики в отношении религиозных сообществ;

- создается научно-методическое обеспечение деятельности Комитета по делам национальностей АТО;

- налажено взаимодействие федеральных органов власти на территории Тюменской области и Администрации региона;

- налажены процессы регистрации, контроля за деятельностью религиозных организаций и правовой помощи им со стороны органов Министерства юстиции на территории Тюменской области;

- проходят круглые столы, дискуссии между представителями светской общественности и рядом религиозных организаций (православные, мусульмане, иудеи);

ИСТОРИЯ 2005. № 7

- РПЦ пытается наладить сотрудничество с учительством области;

- протестанты, мусульмане, иудеи проявляют готовность к сотрудничеству со светскими кругами;

- расширяется участие религиозных организаций в решении социальных проблем региона;

- в последнее время наметилась консолидация ряда религиозных организаций для налаживания межконфессионального диалога и сотрудничества, что может внести свой вклад в укрепление гражданского общества Тюменской области.

В то же время негативное воздействие на религиозную ситуацию оказывают следующие факторы:

- возросла конфликтогенность в отношениях между представителями ДУМ АЧР и структурами АТО, то же можно отметить и в отношении протестантского сообщества;

- наметилась тенденция к закрытию от светской общественности, а частично и от органов власти Тобольско-Тюменской епархии РПЦ МП;

- наметилась тенденция к сегрегации детей части православных и протестантов от общегражданской школьной системы;

- в религиозные коллизии и конфликты втягивается часть православных мирян и приверженцев ислама, а в этих условиях духовные лидеры РПЦ и мусульман не могут оказать должного воздействия на своих прихожан;

- органы государственной власти на территории Тюменской области не всегда проявляет твердость в проведении конституционных принципов в отношении религиозных групп, проявляют конформизм в отношении чрезмерных требований отдельных сообществ, в частности РПЦ.

2006. № 7 ИСТОРИЯ

ОБЗОРЫ. РЕЦЕНЗИИ Рец. на: Кривошеев Ю.В. Гибель Андрея Боголюбского. Историческое расследование. СПб.: Изд. дом СПбГУ, 2003. 239 с.

Выдающийся деятель раннего русского средневековья князь Андрей Юрьевич Боголюбский не был обойден вниманием историков. Ему посвящено немало исследований, как специальных, так и в связи с другими проблемами истории Руси. Тем не менее в условиях неизбежной в современную эпоху деконструкции традиционного исторического сознания, связанного с распространением новой системы общественных ценностей, с переосмыслением прошлого каждое новое слово историков об этом князе вызывает значительный интерес1. Это не случайно. Столь яркий исторический персонаж, носитель самых разнообразных и противоречивых личностных качеств, действовавший в условиях глубоких перемен и потрясений на русской земле, в историческом сознании русского общества неизбежно играет роль одного из «мест памяти», благодаря которым это сознание получает определенную целостность и приобретает ориентацию в прошлом и в настоящем2.

В такой непростой историографической ситуации известный исследователь истории Руси Ю.В. Кривошеев, имеющий опыт работы в жанре исторической биографии3, сумел найти малоизученную нишу. Он таким образом сформулировал проблему исследования, что ее изучение не только способствовало более глубокому пониманию личности и исторической роли Андрея Боголюб-ского. Оно помогало уяснить причины внимания к его политической и человеческой судьбе на протяжении многих веков нашей истории и связанные с ними особенности изучения его биографии рядом поколений историков. Подобная постановка исследовательской проблемы позволила автору на протяжении всего повествования поддерживать глубокий интерес читателя, совмещая раскрытие внутренней напряженности того времени, когда протекала жизнь и деятельность Андрея Боголюбского, с едва ли меньшей напряженностью историографической ситуации, когда закипали, по его словам, «страсти по Андрею» и когда создавались посвященные ему труды историков.

Такой проблемой для Ю. В. Кривошеева оказалась гибель князя, что придавало его книге черты произведения историко-правового жанра. Не случайно автор обозначил данную особенность подзаголовком «Историческое расследование». Очевидно, и это понимал сам автор, подобное «расследование» неизбежно велось в предшествовавшей историографии и ведется им самим при недостатке достоверного материала и при наличии множества интерпретаций. Это обстоятельство заставляло его идти двумя путями. Во-первых, «расследование» предполагало использование им метода, обозначенного современным итальянским историком К. Гинзбургом как «уликовая парадигма», при которой по отдельным следам и приметам в сознании исследователя воссоздается исторический факт и вскрывается картина события4. Во-вторых, при неясности ряда фактов и при множественности их истолкований и основывав-

ИСТОРИЯ 2005. № 7

шихся на них версий предполагалась необходимость их сопоставления и оценки степени их вероятности.

Подобная постановка проблемы предопределила своеобразную композицию книги. В отличие от трудов, выполненных в традиционном историкобиографическом жанре, в исследовании Ю.В. Кривошеева кульминацию составила гибель главного героя. Логически и исторически это оправдано. В ней, как в фокусе, выразились итоги его политической деятельности, борьбы его за укрепление великокняжеской власти во Владимиро-Суздальской земле и восприятие ее и самой личности князя в разных слоях общества, причем не только в Северо-Восточной Руси. Поэтому обстоятельства жизни князя до его убийства даны в виде предыстории главного события, составившего центр повествования. Также нетрадиционно, но логически оправдано помещение в заключительной части книги главы, характеризующей восприятие образа князя в русском историческом сознании, а также важных и до сих пор не изученных фрагментов посвященной ему историографии.

Такая структура предопределила использование самых разнообразных источников. Среди них не только летописи, агиографическая литература и фольклорные источники, но также данные судебно-медицинской экспертизы останков князя. Кроме того, автором введены в научный оборот разнообразные историографические источники, относившиеся к обсуждению рукописи книги Н.Н. Воронина «Андрей Боголюбский» в конце 40-х - начале 50-х гг. прошлого века. Это позволило представить не только историческую обстановку, в которой жил, вел борьбу и погиб князь Андрей, но и понять причины

интереса к нему соотечественников последующих поколений, а также ситуацию в советской историографии, когда обсуждалась рукопись труда Н.Н. Воронина и стоял вопрос об ее издании.

Освещая главный сюжет своего исследования, Ю.В. Кривошеев избрал, как представляется, наиболее убедительную форму подачи материала, которая заключается в освещении разнообразных версий событий. Вкладом в изучение биографии князя является проделанная автором систематизация версий трагедии 1174 г. в Боголюбовском замке. Такой метод не только дает представление

о широте и разнообразии представленных в историографии точек зрения. Благодаря его использованию автору удалось на материалах данной проблемы сформировать вполне современное представление об относительности той исторической истины, которую способно дать изучение далекого раннесредневекового прошлого. Кроме того, современный характер исследования Ю.В. Кри-вошеева наглядно проявился в стремлении к познанию исторических событий и явлений через понимание людей изучаемого времени, путем выявления явно и неявно выраженных в источниках следов присущей им системы ценностей, структур их сознания и категорий культуры общества того времени. Это позволило ему представить убийство князя не только в свете рационально постигаемых методами классической историографии представлений об общественно-политических предпосылках данной акции. Убийство, совершенное княжескими слугами разного ранга, показано как явление сложной и своеобразной

2006. № 7 ИСТОРИЯ

мультикультурной ситуации, сформировавшейся в условиях причудливого сочетания многообразных конфессиональных основ, которые уживались в русском средневековом сознании, а также к сознанию пестрого в этническом отношении окружения владельца боголюбского замка. Столь же убедительно продемонстрирована связь между описанием в источниках отношения к телу убитого князя до его погребения и вскрытыми автором преимущественно языческими традициями отношения к мертвому вообще и к погибшему насильственной смертью, в частности, которые бытовали в XII в. на Руси.

Значительный интерес в условиях относительно слабой известности феномена отечественной историографии советского времени представляет впервые поставленная Ю.В. Кривошеевым проблема истории рукописи монографии Н.Н. Воронина об Андрее Боголюбском. Первым шагом в изучении всякой проблемы является нередко введение в научный оборот относящихся к ней источников. Благодаря выявлению и публикации Ю.В. Кривошеевым писем и документов из архива Н.Н. Воронина, хранящегося в Государственном архиве Владимирской области, стали доступны сведения, наглядно характеризующие условия работы историка в послевоенный период, когда идеологические установки и штампы нередко напрямую душили свободную научную мысль. Особенно это заметно по письму Н.Н. Воронина заведующему редакторским отделом академического издательства Д.Е.Михневичу, из которого виден моральный и интеллектуальный уровень редактора научной монографии, больше всего боявшегося, что сохранение в рецензируемом им труде сколько-нибудь нетрадиционных характеристик будет воспринято как идеологический просчет. Не менее интересны сведения переписки, относящиеся к личностным характеристикам не только самого Н.Н. Воронина, но и таких авторитетных историков русского средневековья, как Б.Д. Греков, Д.С. Лихачев и начинавший в то время свою научную деятельность В. Т. Пашуто. Интересным и своеобразным исследовательским методом Ю.В. Кривошеева, допустимым в ходе изучения общественной мысли новейшего времени, является публикация источника без авторского комментария. В самом деле, такой источник во многом говорит сам за себя. Однако несомненно, что дальнейшее изучение поставленной Ю.В. Кривошеевым историографической проблемы потребует более четкого выражения отношения историка к содержащимся в них фактам из истории исторической науки и оценки личной научной и этической позиции историков - авторов данной переписки.

Представляется, что отдельные положения интересного исследования Ю.В. Кривошеева могут вызывать вопросы. Так, требует, на наш взгляд, более четкого обоснования утверждение, согласно которому в летописном рассказе о диалоге между Кузьмищей Киянином и Амбалом «содержится почти вся основная информация» (с. 119). Очевидно, что следовало бы выразить авторское отношение к выводу И.Н. Данилевского о смысле этого рассказа. Как представляется, И.Н. Данилевский убедительно показал параллели между этим текстом и текстами Священного Писания, а также других источников. Он сделал вывод о том, что в нем «мы имеем дело не столько с "документальным"

ИСТОРИЯ 2005. № 7

описанием реального события, сколько с оценкой самого факта убийства Андрея ... и, главное, с характеристикой возможных последствий самого убийства для дальнейшей судьбы Русской земли»5. Этот вывод дает основание для того, чтобы усомниться в реальности событийной стороны рассказа о разговоре Кузьмищи с Амбалом.

Определенные сомнения могут иметь место по поводу упоминания автором о возможности иудейского следа в гибели князя. Наиболее логичным представляется возражение по поводу того, что в убийстве из иудеев участвовал, вероятно, только Ефрем Моизич. Об Амбале же говорится как о ясине, а обращение к нему Кузьмищи: «Помнишь ли, Жидовине ...», конечно же, не могут служить указанием на этническую или конфессиональную принадлежность, а содержат иной смысл. Впрочем, сам Ю.В. Кривошеев осознавал недостаточную обоснованность, гипотетичность идеи иудейского следа (с. 83).

Возможно также, что при обосновании причин гибели князя следовало бы несколько полнее учитывать такую сторону его политики, как стремление поставить князей под свою власть, лишив их статуса свободных вассалов. Это обстоятельство тонко прослежено в летописи. Когда князь Мстислав Рости-славич обвинил Андрея в том, что тот, посылая к нему, как и к другим Рости-славичам, своего мечника Михна с распоряжением уходить из «Руськои земли», он тем самым обращался к нему «не акы къ князю, но акы къ подручнику и просту человеку»6. Организованный Андреем поход на Киев окончился неудачей. Между тем, одной из очень давних традиций, определявшей положение князя на Руси, был подрыв его позиций по отношению к окружению в случае военной неудачи. Такая традиция прослеживалась в историографии еще в Х в., со времени Игоря и Святослава7. Что же касается Андрея, то этой его неудаче предшествовал столь же неудачный поход на болгар. Несомненно, что эти неудачи способствовали подрыву его позиций, причем не только в пределах своей, Владимирско-Суздальской земли, но и на Руси вообще, где у него накануне гибели по существу не оказалось союзников среди князей. Возможно, что стремление Андрея Боголюбского изменить характер межкняже-ских отношений, сформировать основы самодержавия по византийскому образцу натолкнулись на упорное и успешное сопротивление южнорусских князей, дороживших своим вассалитетом и своей вольностью и не допускавшим обращения с собой как со слугами более низкого ранга8.

Несомненно, что новое исследование об Андрее Боголюбском Ю.В. Кривошеева представляет собой существенный вклад в историографию не только жизни и деятельности этого князя, но и Руси XII в. в целом, ее общественных отношений, культуры и социально-религиозного сознания. Между тем, она написана в доступной для широкого читателя форме и представит интерес как для специалистов, так и для всех тех, кто интересуется историей русского средневековья.

ПРИМЕЧАНИЯ

2006. № 7 ИСТОРИЯ

1 Только за самое последнее время об Андрее Боголюбском вышли в свет следующие исследования: Георгиевский В.Т. Святой благоверный князь Андрей Боголюбский. М., 1999; Данилевский И.Н. Русские земли глазами современников и потомков (XII-XIV вв.). М., 2001. С. 65-94; Данилевский И. А был ли казус? Некоторые размышления об одной перебранке, которой, вероятно, никогда не было... // Казус. Индивидуальное и уникальное в истории. М., 2003. Вып. 5. С. 337-364; Толочко П.П. Дворцовые интриги на Руси. СПб., 2003. С. 164-172.

2 Нора П. Франция-память. СПб., 1999. С. 20, 26; Артог Ф. Время и история. Как писать историю Франции? // Анналы на рубеже веков: Антология. М., 2002. С. 162.

3 См.: Кривошеев Ю.В. Пути и труды Владимира Мономаха. СПб., 1993.

4 См.: Г инзбург К. Приметы. Уликовая парадигма и ее корни // Г инзбург К. Миф -эмблемы - приметы. Морфология и история: Сб. статей. М., 2004. С. 189-241.

5 Данилевский И. А был ли казус? С. 357.

6 ПСРЛ. М., 1998. Т. 2. Стб. 573.

7 См.: Королев А.С. История междукняжеских отношений на Руси в 40-70-е годы Х века. М., 2000. С. 124-126, 231.

8 В связи с этим А. Л. Юрганов указывал на различия в культуре политических отношений между Югом и Северо-Востоком Руси. При сохранении на Юге традиций вольного вассалитета на Северо-Востоке развивались отношения, основанные на полной зависимости от князя. На этом основании он, сравнивая литературные источники XII в., отмечал: «Как будто в разные эпохи писалось "Моление" Даниила Заточника и южные русские летописи того же XII в., столь различны они и по духу, и по системе ценностей». См.: Юрганов А. Л. У истоков деспотизма // История Отечества: люди, идеи, решения. Очерки по истории России IX - начала ХХ в. М., 1991. С. 39.

Л.В.Мининкова (Ростов-на-Дону)

Рец. на: Зорина А.А. Византийское наследие в искусстве средневековой Руси. Отечественная историография второй половины XIX - начала XX века. Казань: Изд-во Казан. ун-та, 2005. 188 с.

Два момента могут привлечь внимание читателей к данному исследованию: поставленная проблема и подход, предложенный автором для ее решения. Осмысление проблемы истоков русской культуры продолжается в отечественном гуманитарном знании на протяжении трех столетий. Оригинальность выбранного ракурса изучения проблемы состоит в том, что автор пытается в контексте становления историко-культурного знания России рассмотреть наследие Н.П. Кондакова, Д.В. Айналова, Е.К. Редина, М.Н. Покровского, А.П. Рудакова, Е.Е. Голубинского, А.В. Горского, И. Д. Мансветова, А.П. Голубцо-ва, П.А. Лошкарева.

Отрадно, что эта комплексная проблема была рассмотрена впервые в рамках историографического знания. Методика анализа текстов, предложенная автором, расширяет наше представление о возможностях историописания.

ИСТОРИЯ 2005. № 7

Создать совершенно новое историографическое полотно автору позволяет синтетический способ историко-культурного прочтения концепций не только историков, византинистов в классическом понимании, но и специалистов в области художественной медиевистики, церковной археологии, религиозной истории.

Автор открывает богатейший пласт российской гуманитарной мысли -церковно-историческую науку, сочетавшую в себе христианское искусствознание и церковную археологию, богословие и литургистику. Христианское искусствознание занимало особое место в русской художественной медиевистике и истории искусств, но долгое время оставалось вне поля зрения отечественных историографов. Говорить о русской церковно-исторической науке стали после того, как произошло освобождение от интеллектуальной западни атеизма и коммунистической идеологии. В данном случае обращение к наследию Е.Е. Голубинского, А.П. Голубцова А.В. Горского, И.Д. Мансветова, П.А. Лошкарева, Н.В. Покровского - не дань моде, а попытка восстановления органичной связи, которая существовала прежде между русским искусствознанием и церковной археологией. В конце XIX - начале XX в. «история христианского искусства» была основным искусствоведческим курсом в российских университетах. Лекции по христианской иконографии читали Д.В. Айналов, Е.К. Редин, А.И. Кирпичников, А.М. Миронов и др. Прочитанные ими оригинальные курсы лекций по этой дисциплине были изданы литографическим способом и потому оказались практически забыты, а многие тексты лекций так и остались неопубликованными. Содержание этих курсов может и сегодня стать основой для учебников по религиоведению, истории художественной культуры, средневековой эстетике, семиотике. В то время преподавание этой дисциплины стимулировало развитие византиноведения и изучения русского искусства. Осмысление этого пласта русской церковной науки позволяет создать более полное представление о процессе усвоения «византийского художественного» канона в художественной традиции Древней Руси. В этом контексте автор монографии А.А. Зорина стоит в ряду первооткрывателей этого малоизученного компонента истории православной культуры.

Однако как бы не была важна поставленная А.А. Зориной задача - историографического восстановления почти стертых портретов русских ученых «второго» и «третьего» планов, центральной фигурой данного исследования, вокруг которого разворачивается интрига авторского замысла, стала личность Никодима Павловича Кондакова. Его имя давно украсило «чело русской науки» и занимало почетное место уже в учебной литературе советской эпохи по истории искусствознания и византинистики, но подлинное его «открытие» началось в последние два десятилетия, когда было снято «идеологическое табу» с его эмигрантского прошлого. Феномен «школы Кондакова» и его «иконографический метод» продолжают давать материал для размышлений. Каждый последующий исследователь, обращающийся к изучению творческого наследия и биографии Кондакова, интуитивно пытается понять феномен его необычайного успеха, который уже при жизни получил «титул» корифея российско-

2006. № 7 ИСТОРИЯ

го искусствознания и византинистики. Благодаря архивоведческим изысканиям, проведенным в последние десятилетия петербургскими византинистами1, стало возможно осуществить новое прочтение трудов Н.П. Кондакова. Но слишком доверительное отношение к этим чрезвычайно ценным публикациям таит в себе скрытую опасность. Надо помнить, что эти обзоры субъективны, в них представлены не все документы, а произведена выборка. Данные в этих археографических исследованиях оценки не претендуют на выражение «истины в последней инстанции».

Фигура Н.П. Кондакова неоднозначная, но он никогда не выпадал из поля зрения российских историков искусств. Достижения Н.П. Кондакова самым парадоксальным образом сочетались с ошибками, заблуждениями в идентификации отдельных произведений искусств, с упорным следованием надуманным схемам. Тексты его работ отличались монотонным скучным стилем изложения, педантичным описанием памятников. Поэтому извлечь россыпь плодотворных идей из его книг всегда было чрезвычайно сложно.

А.А. Зорина, синтезируя все известные историографические образы русского ученого, предполагает добавить новые штрихи к портрету. Автор монографии фокусирует внимание на «иконографическом методе» Н.П. Кондакова. Но сущность этого метода и его преимущества по сравнению с другими существовавшими в то же время методами идентификации и описания памятников художественной культуры автором монографии не определена достаточно четко. Несмотря на то, что метод Н.П. Кондакова почти сразу же получил признание у западных и российских искусствоведов, его возможности оказались ограниченными. Методология искусствознания в начале XX века развивалась настолько интенсивно, что уже в 30-40-е гг. американским искусствоведом Эрвином Панофским был предложен новый метод - иконологический. Сопоставления метода Кондакова с методом Панофского позволило бы более четко определить вклад русского ученого в методологию искусствознания.

Отмечая недостатки концепции Н.П. Кондакова, которые стали очевидны современным историкам культуры, автор монографии практически не упоминает тех критиков, которые не побоялись полемизировать с мэтром в той социо-культурной реальности. Известно, что по многим позициям с ним не соглашался Ф.И. Шмит. В частности, он возражал ему по поводу толкования фресок бывшего христианского храма в Константинополе Кахрие-Джами, а также Киевской Софии. Ф.И. Шмит считал надуманной концепцию Н.П. Кондакова «расцветов» и «упадков» в искусстве, поскольку она основывалась на субъективно-эстетических впечатлениях. Согласно теории Н.П. Кондакова эпохи расцвета - это эпохи, когда искусство приближается к античным формам, а эпохи упадка - эпохи, когда искусство отдаляется от классических форм. Эти положения концепции Н.П. Кондакова были признаны ошибочными в 50-е г. XX в. В.Н. Лазаревым, но мало кто решался вступать в полемику с «мэтром» при его жизни2. На два десятилетия раньше В.Н. Лазарева на недостатки исследовательского метода Кондакова в 1933 г. обратил внимание Ф.И. Шмит. Знакомство с архивами Ф.И. Шмита позволяет утверждать, что В.Н.

ИСТОРИЯ 2005. № 7

Лазареву могло быть известно мнение Ф.И. Шмита по этому вопросу3. Следовательно, можно предположить, что академик В.Н. Лазарев мог воспользовался идеями своего коллеги и выступил с критикой Н.П. Кондакова, в тот момент, когда это уже не имело последствий.

К сожалению, в своих суждениях о Ф.И. Шмите автор монографии ссылается на мнение Е.Ю. Басаргиной, которое нам представляется субъективным. В частности, не совсем убедительно выглядят, выдвинутые Е.Ю. Басаргиной «обвинения» в адрес Ф.И. Шмита, которые повторяет автор данной книги. Е.Ю. Басаргина утверждала, что мотивом написания статьи «Византиноведение на службе самодержавия» для Ф.И. Шмита 1933 г., было стремление выслужиться перед советской властью. В этой связи хотелось бы сделать несколько замечаний. Во-первых, статья Ф.И. Шмита так и не была опубликована и не могла разрушить ореол «святости» мэтра русского византиноведения -Н. П. Кондакова. Во-вторых, разногласия между этими учеными начались гораздо раньше, и имели принципиальный характер. В-третьих, и это главное, Ф.И. Шмита трудно судить за позицию, мы не имеем на это право. Надо помнить ситуацию 30-х гг. и знать как «ломали» Ф.И. Шмита. Современные петербургские историографы только в последние годы стали говорить о русофобских взглядах отечественных историков и искусствоведов. По причине немецкого происхождения Ф. Шмиту постоянно приходилось преодолевать субъективное отношение со стороны метров русского искусствознания, в том числе со стороны Н.П. Кондакова и Д.В. Айналова, которые презрения к немцам не скрывали. Ученые не были «ангелами», как это сегодня стараются представить. В конце концов, надо помнить то, что Ф.И. Шмит был расстрелян в 1937 г., в том числе по причине своего немецкого происхождения, так же как и его 27-летний сын-летчик. Все не так просто.

И наконец, самый принципиальный момент. Сама постановка темы не только продолжает оставаться дискуссионной в современной науке, но и вписывается в одну из фундаментальных проблем российской истории, которую пытались решить многие русские мыслители. «Понимание истории России и уяснение роли в ней национально-религиозных и культурных традиций - важнейшая тема русской философской и историософской мысли»4. Концепция А.А. Зориной базируется на бесспорности тезиса о положительном влиянии византийской традиции на становление русской художественной культуры.

Автор пытается подкрепить свою позицию специальной главой, посвященной разбору вариантов интерпретации концепта «византинизма» в русской историко-философской мысли. (К.Н. Леонтьева, Вл. Соловьева, Н.Я. Данилевского, Н.А. Бердяева и др.). А.А. Зорина поставила перед собой сложную интеллектуальную задачу - обнаружить опосредованное влияние концепций русских мыслителей на представления российских искусствоведов и специалистов в области художественной византинистики. До настоящего времени ни в рамках чистого философского знания, ни в историографии в ее классическом понимании, ни в искусствознании такие опыты не предпринимались. Представители этих, казалось бы, родственных областей гуманитарного знания, вра-

2006. № 7 ИСТОРИЯ

щавшихся в кругу общих тем и понятий, работавшие над решением одной проблемы, развивались в разных познавательных плоскостях. Историософы занимались умозрительным осмыслением процесса развития русской истории и культурно-религиозных традиций, а искусствоведы реконструировали прошлое на основе изучения визуальных памятников. Проследить «перетекание» идей и, более того, обнаружить совпадение подходов между этими областями гуманитарного знания, всегда - было достаточно сложной мыслительной операцией. Можно сказать, что их взаимодействие осуществлялось по принципу плавающей корреляции.

В российском гуманитарном знании всегда существовали разные подходы к оценке византийского влияния: одни считали, что усвоение византийской культурно-религиозной традиции имело «судьбоносный» характер, оценивали это влияние положительно, другие, наоборот, считали его роковым. Современные историки полагают, что влияние византийского православия на Русь было многопланово5. Поддержку этого утверждения они находят в работах русских историков и философов XIX - начала XX в., таких как В. О. Ключевский, Г.П. Федотов и Н.С. Трубецкой. Эти мыслители ставили под сомнение вопрос о трансляции через Византию на Русь античной классики, поскольку усвоение духовного наследия Древней Греции через византийское богословие происходило поверхностно. Эта группа русских гуманитариев считала, что принятие византийского православия предопределило отставание русской культуры.

Признание факта существования в русской художественной медиевистике контр концепции теории Кондакова - Айналова могло бы скорректировать существующие в отечественной историографии представления о наследии отечественных византинистов. Хотя открытой дискуссии по этому поводу не состоялось6, одним из первых осмелился оспорить постулат о благотворности византийского влияния на русскую культуру искусствовед Федор Иванович Шмит. В 1919 г. он писал: «Русь примкнула к Византии, которая была на целый цикл старше её. Не продумав и не пережив всего сама, она должна была сразу усвоить весь тысячелетний чужой опыт, но отдельные люди, ни целый народ, чужим опытом мудры не бывают. И потому вся история русского искусства - есть явление весьма сложное, где параллельно происходит постоянный внутренний отказ от механического усвоения Византии и поиски чего-то другого. И вместе с тем, ... идеализация той же Византии, цепляние за ее красоты, за ее богословие, политические и художественные традиции»7. Эти идеи Ф.И. Шмита во многом совпадают с размышлениями В.О. Ключевского и Г.П. Федотова8 по проблеме византийского влияния. «Вердикт», выносимый Ф.И. Шмитом, суров: «Воздействие Византии прекратило самостоятельное развитие русского искусства»9. Внимательное чтение этого интересного исследования Ф.И. Шмита заставляет нас рассматривать известные факты русской культурной истории эпохи средневековья совершенно иначе, позволяет снять сусальную позолоту с привычного образа древнерусской искусства. Значимость выводов Ф.И. Шмита состояла в том, что они опирались не на политико-

ИСТОРИЯ 2005. № 7

философские доктрины, а на самостоятельные наблюдения и изучение икон, фресок, образцов храмового зодчества, изделий древнерусских художественных промыслов. К сожалению, это оригинальное и практически забытое исследование Ф.И. Шмита об искусстве Древней Руси и Украины оказалось вне поля внимания автора.

Кстати, Ф.И. Шмит, на наш взгляд, более лаконично сформулировал принципы «византинизма» стиля в живописи. Сущность «византинизма» в живописи, по Ф.И. Шмиту, состояла в обязательном следовании строгим правилам: человеческое тело изображать в анфас, голову (лицо) и ноги, руки - в профиль. Выработанный «шаблон» в изображении человеческого тела, предопределявший статичность поз и жестов в многофигурных композициях мозаик и фресок, законсервировал развитие византийского искусства. Раз и навсегда найденная формула «византинизма» постепенно превратилась «в тяжелую цепь, приковывавшую ее к отжившему прошлому»10. Своеобразие древнерусского искусства как раз и определялась способностью переплавить в котле самобытных представлений о красоте византийский религиозно-живописный канон. Именно эту удивительную способность русской культуры впитывать и усваивать «чуждые этнические элементы» отмечали русские евразийцы Г.В. Вернадский и Н.С. Трубецкой. Размышляя о причинах популярности византийской проблематики в российском искусствознании во второй половине XIX в., автор солидаризируется с мнением Г.И. Взорнова. Ситуация, на наш взгляд, имела гораздо больше нюансов. Подъем национального самосознания в среде научной гуманитарной интеллигенции той эпохи был одним их поводов к изучению византийского наследия в древнерусском искусстве. Апологетика «византинизма» была историографическим ответом на «европоцентризм», доминировавший в трудах западных мыслителей. Преодоление западноевропейской концепции началось параллельно с открытием, сначала Н. В. Гоголем, вслед за ним Ф.И. Буслаевым красоты средневековой художественной культуры. Потом началось изучение византийской и древнерусской культуры.

В заключение хотелось бы отметить, что в монографии А.А. Зориной поднята одна из сложнейших тем русского гуманитарного знания, которую пытались решить многие русские мыслители. Изучение этой темы помогает понять логику развития русской культуры в прошлом и определить ее современной состояние. Тема остается открытой, к ней еще не раз будут возвращаться медиевисты, искусствоведы, философы, политические историки, поскольку в условиях затянувшегося духовного кризиса современности необычайно возрастает потребность в обращении к истокам национальной культуры.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Имеются в виду работы А.А. Анфертьевой, Е.Ю. Басаргиной, Л.А. Беляева, И.Л. Кызласовой, И.П. Медведева. Оригинальные археографические исследования петербургских византинистов стимулировали появление новых историографических работ не только по персоналиям российских историков культуры, но и позволили по-новому

2006. № 7 ИСТОРИЯ

рассматривать процесс обретения самобытного облика художественной культуры Древней Руси. (см.: Архивы русских византинистов в Санкт-Петербурге. СПб., 1995; Рукописное наследие русских византинистов в Санкт-Петербурге. СПб., 1999; Мир русской византинистики. Материалы архивов Санкт-Петербурга. СПб., 2004).

2 Как справедливо отмечено автором монографии, только молодые искусствоведы начала XX в. (П.М. Муратов, Н.П. Пунин, Н.М. Щекотов) отважились оспаривать преимущества иконографического метода (см.: Зорина А.А. Указ соч. С. 98), но их критика не была воспринята «представителями старшего поколения». Эти дискуссии свидетельствовали о методологическом кризисе в российском искусствознании.

3 Ф.И. Шмит и В.Н. Лазарев в конце 20-х гг. поддерживали научные контакты, и даже состояли в переписке, обменивались материалами исследований.

4 См. Афанасьев Ю.Н. Государство и религия в истории России: опыт компаративного исследования // Г осударство и церковь в истории Франции и России: Материалы российско-французского семинара. Ч.1. 2000. С. 5.

5 См.: Афанасьев Ю.Н. Государство и религия в истории России.. С. 7.

6 В одной из своих работ Ф.И. Шмит особенности мозаичных росписей Святой Софии в Киеве объясняет не византийским, а кавказским влиянием, шедшим на Русь через Тмутаракань - когда-то окраину русской земли. Эта точка зрения не получила признания среди русских искусствоведов. А концепция древнерусского искусства Ф. И. Шми-та была забыта. «Возвращение Шмита» в летопись российского историко-культурного знания было начато еще 80-е гг. прошлого века. В настоящее время его научные заслуги стали все более очевидными. В частности, сегодня доказана оригинальность и ценность его интерпретации мозаик киевской Софии, в которой антикварноиконографическое описание памятника, дополняется стилистическим и техническим анализом.

7 Шмит Ф.И. Искусство Древней Руси и Украина. Харьков, 1919. С. 24.

8 Ю.Н. Афанасьев приводит интересную цитату из ставшей сравнительно недавно известной работы В.О. Ключевского «Об интеллигенции»: «Построив христианский храм, русский образованный человек продолжал жить в языческой избе и по языческому завету, только развесив по стенам христианские картины» (см.: Афанасьев Ю.Н. Указ. соч. С. 10).

9 Там же. С. 23.

10 Шмит Ф.И. Византийское искусство // Большая Советская энциклопедия. 1-е изд. М., 1927. Стб. 694; См. также: Шмит Ф.И. Что такое византийское искусство? // Вестник Европы. 1912. Октябрь. С. 221-225.

Л.А. Сыченкова (Казань)