Этнические конфликты и государство в западноевропейских демократиях Текст научной статьи по специальности «Политологические науки»

Е.А.НАРОЧНИЦКАЯ ЭТНИЧЕСКИЕ КОНФЛИКТЫ И ГОСУДАРСТВО В ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКИХ ДЕМОКРАТИЯХ

Последние десятилетия XX в. опрокинули еще недавно господствовавшее убеждение о неизбежном стирании локальных и общинных различий, пройдя под знаком почти повсеместного возрождения этнического сознания и роста этнического национализма. Немаловажно, что в отличие от прошлого этнические размежевания обнаруживают сегодня чрезвычайно высокую конфликтогенность. Они не только вступают в противоречие с традиционной национально-государственной философией и практикой, но и часто служат катализатором конфронтации и насилия на почве самых разных социальных проблем.

Этнический подъем не обошел и Западную Европу - явление тем более знаменательное, что здесь оно возникло на фоне максимального развития всех тех процессов, с которыми связывались представления об отмирании «анахронических» партикулярных форм социальной общности, унаследованных от доиндустриальной эпохи. Во-первых, еще к началу XX в. в основном завершилась консолидация крупных западноевропейских этносов и наций, совпавшая с образованием сильных централизованных государств и часто происходившая в их рамках. Во-вторых, Западная Европа является «колыбелью» либеральной демократии, принципы которой позволили создать граждан-ско-государственное единство, не аппелируя к фактору «крови», и должны были, по мнению многих теоретиков, исключить мотивы для конфликтов на расово-этнической почве. В-третьих, речь идет об одном из самых передовых в экономическом отношении регионе, где давно сложились и доказали свои преимущества крупные единые рынки, созданы уникальная по масштабам система социально-государственного обеспечения и регулирования и «общество благосостояния». И, наконец, в-четвертых, это едва ли не самое интернациона-118

лизированное в мире пространство, в котором, помимо общих тенденций глобализации, получил развитие качественно новый феномен региональной интеграции, олицетворяемый Европейским союзом.

Вместе с тем к концу XX столетия Западной Европе ценой пересмотра ряда классических устоев государственной политики удалось добиться ощутимого прогресса в преодолении этнополитической конфронтации, которая достигла пика в 60-70-е годы на волне требований со стороны ее «исконных» этнических групп и меньшинств. Сейчас обретенное относительное равновесие вновь осложняется очередным этническим вызовом, создаваемым растущей иммиграцией и формированием новых, транснациональных по своему типу меньшинств, но это - отдельная тема, выходящая за рамки данной статьи. Так или иначе, но на мировом фоне этнических войн, дезинтеграции государств, острых национальных кризисов Западная Европа и Европейский союз в частности воспринимаются в наше время как область относительного благополучия, где этнические противоречия удается контролировать, за некоторыми исключениями, без применения насилия и потрясения основ социальной стабильности.

Все это составляет ту специфику западноевропейского опыта в данной сфере, которая делает его в высшей степени ценным и для теоретического понимания общих закономерностей современного этно-политического феномена, и для выбора практических подходов к эт-нонациональным проблемам.

Одним из центральных вопросов в этом плане является роль демократии в контексте этнических конфликтов. В истории и современной практике известны примеры авторитарных режимов, которым удавалось найти удачные (несиловые) методы регулирования межэтнических отношений. И все же именно демократия - доминирующий политический идеал нашего времени - чаще всего рассматривается как необходимая общественная основа достижения межэтнического мира. Между тем соотношение между демократической концепцией и эт-ничностью. далеко не статичное, имеет различные, во многом противоречащие друг другу аспекты. Ярче всего это проявилось в исторической эволюции, которую оно претерпело и претерпевает в западноевропейских обществах. Именно здесь кроются некоторые объяснения, с одной стороны, самого этнического подъема не только на Западе, но и в мире, а с другой - системных различий в его формах и динамике между западными демократиями и остальным миром.

Классическая либерально-демократическая философия сконцентрирована, как известно, не на интересах тех или иных групп людей, а

на индивидуальных правах и идее равенства. Возникнув на почве рационализма, она оперирует моделью абстрактной личности, обладающей некими универсальными свойствами, рациональной, преследующей собственные интересы, руководствующейся свободной волей и по своему выбору вступающей в общественный договор с другими людьми. Этнические же характеристики выходят за пределы этого отвлеченного образа. Они составляют в человеке особенное в противоположность универсальному и заданное (обстоятельствами если не рождения, то воспитания и социализации) в противоположность свободно избираемому. Очевидным образом они также связаны с внерациональ-ными сторонами человеческой психики и духовности.

Чуждое логике западного либерализма, этническое начало не нашло места в провозглашенной им новой культуре гражданского общества, а внимание к этничности долгое время осуждалось как покушение на идеалы всеобщего равенства и свободы. Дискредитации этнической темы как «недемократичной» способствовали нередкие в истории примеры использования расовых и культурных различий для обоснования превосходства одних групп людей над другими, дискриминации личности, агрессии и геноцида, крайним выражением чего стали ужасы германского нацизма. Убежденность в том, что в либерально-демократической Европе этничность должна будет утратить свое значение, опиралась и на укоренившуюся со времен Возрождения веру западной мысли в могущество человека, в его почти безграничную способность реконструировать по своей воле общественное бытие.

В контексте этого мировоззрения сложилась характерная для Запада гражданская концепция «государства-нации», у истоков которой стояли Англия, Соединенные Штаты и Франция. Согласно ей, нация строится на свободном самоопределении индивида и общества и единстве гражданской культуры, а не на культурно-исторических или тем более кровных узах. Но объективная сущность западных наций никогда не соответствовала сформулированной таким образом национальной доктрине. Она, как и основа нации вообще, определялась сочетанием политических, экономических, культурных и этнических факторов, а процесс их становления опирался на культуру и единство доминирующей этнической группы (или групп), имевшей, в свою очередь, многовековую историю предшествующей консолидации.

Более того, именно демократия как ни одна другая концепция управления зависит от этнокультурных реальностей. Любая организация власти не может обойтись без критерия для установления стабиль-

ных разграничений между единицами, обладающими правом суверенного волеизъявления. Исходя из демократической философии, такой критерий должен быть прямо связан с источником суверенитета - народом, а значит, им не может быть ни сила, ни божья воля, ни авторитет династии, ни естественно-географические границы. Ничто не может служить им, кроме наличия особых качеств и сознания, обособляющих данную совокупность людей и делающих ее внутренне связанной общностью, т. е. того, что и получило название общности этнической. Культура, таким образом, приобрела функцию обоснования власти.

Сами либеральные идеологи государства-нации, например, Ж.-Ж.Руссо со свойственной ему непоследовательностью или Дж.Милль, признавали принцип национальности, т. е. роль происхождения и культурного фактора в формировании наций и необходимость достаточной социокультурной однородности общества для функционирования демократических институтов. Там же, где появление национальной идеи предшествовало государственному объединению, в Италии и особенно Германии, представление о нации даже в его либеральной версии всегда отличалось большей историчностью, романтизмом. обращенностью к «почвенным» корням и «народному духу». Но, как уже не раз подчеркивалось в исследованиях, любой, «даже самый «гражданский» и «политический» национализм при более пристальном рассмотрении оказывается одновременно «этническим» и «лингвистическим» (31, с. 126).

Между тем, несмотря на рождение идеологии национальной государственности в западноевропейских странах, этнокультурное единство вовсе не было там свершившимся фактом. В момент Французской революции, провозгласившей «единую и неделимую нацию», около половины ее граждан говорили на местных языках или диалектах (21, с. 60). О внутренней разделенное™ предреволюционной Франции писал еще А. де Токвиль. В итальянском обществе вскоре после объединения страны «стандартный» язык (основу которого составило тоска-но-флорентийское наречие) использовался ничтожной частью населения, а региональные различия были столь велики, что это дало основания для нашумевшего призыва писателя и либерального политика М.д'Адзельо. «Мы сделали Италию, теперь мы должны сделать итальянцев!» (цит. по: 34, с. 64). Немецкий литературный язык, созданный на базе верхнесаксонского диалекта, с трудом понимался жителями севера Германии, а баварскую речь последнего мужа Антонии Буден-

брок из известного романа Т.Манна его автору пришлось сопроводить переводом для немецкого читателя.

На границы западноевропейских государств, окончательно зафиксировавшиеся лишь к середине XX столетия, на состав и культурные особенности их населения постоянно влияли экспансия, войны, межгосударственное соперничество, миграция, неравномерность экономического развития. В пределах их территорий неизбежно оказывались иноэтничные народы и группы. Некоторые, как шотландцы, французские бретонцы, испанские каталонцы или итальянские сарды, были более или менее многочисленны и имели в прошлом длительную историю собственной государственности. В определении территориальных очертаний Бельгии, образованной в 1831 г. из двух весьма различных культурно-языковых групп, немалую роль сыграли интересы великих держав, мало озабоченных логикой внутреннего развития Валлонии и Фландрии.

Универсальное и неизбежное противоречие между идеалом национального государства и этнической неоднородностью хорошо знакомо странам Западной Европы. Типичным средством его решения на протяжении XIX и первой половины XX в. являлась целенаправленная и жесткая политика централизации, унификации и культурной ассимиляции более слабых и обычно численно уступавших этнических общностей. Демократические режимы нередко преследовали эту цель с еще большим рвением, нежели авторитарные. Именно Французская революция покончила с «вольностями» Бретани и сделала французский язык обязательным для администрации и обучения на всей территории страны, Третья Республика в 1902 г. запретила употребление бретонского языка даже в церкви, а в 1927 г. министр образования Франции заявлял: «Для языкового единства Франции необходимо, чтобы бретонский язык исчез» (2, с.297). Более того, даже когда закон в максимально либеральном духе провозглашал свободу использования любого языка, как это было в первой бельгийской конституции, сама стихия свободного соревнования неизбежно вела к господству культуры экономически и политически доминировавшей части общества - в случае Бельгии франкоязычной - и «естественной» ассимиляции остальных. Так ассимиляция оказалась закономерной оборотной стороной «гражданской нации».

Национальной интеграции в Западной Европе благоприятствовали не только мощная государственность, эпоха индустриализации и становления общенациональных рынков, но и отсутствие глубоких расовых, религиозных и языковых контрастов между этническими об-

щинами, которые в основном исповедовали различные направления христианства и часто принадлежали к одним и тем же либо родственным лингвистическим группам. Порой квалификация здешних меньшинств (например, сардинцев или голландских фризов) вызывает споры и среди независимых этнологов, относящих их то к субэтническим подгруппам основного этноса, то к самостоятельным народам. Но был еще один фактор принципиального значения: ограниченность самой демократии, привычность и множественность сохранявшихся видов неравенства - по имущественному, сословному, половому признакам, - незначительное распространение среди широких масс эгалитарных понятий, отсутствие таких категорий, как право народов на самоопределение. На этом фоне введенное гражданское личное равенство действительно обладало максимальным объединяющим зарядом, а дискриминация этнических культур терялась из виду либо воспринималась элементом обычного порядка вещей.

Тем знаменательнее итоги этнического развития, которыми завершилась эпоха строительства государств-наций, опиравшегося на столь уникальное сочетание интегрирующих сил. Формирование единого культурного пространства и патриотической солидарности стало в целом бесспорным фактом и достижением, в котором мало кто может сравниться с Западом. Но окончательного растворения собственного идентитета компактных меньшинств не произошло. Интересно, что политике ассимиляции с самых ранних ее этапов противостояло неуклонно нараставшее по мере ее успехов сопротивление среди местной образованной элиты. Становление культурно-просветительных движений за сохранение и развитие самобытности относится в Каталонии еще к XVIII в., в Бретани и Фрисландии - к началу XIX в., на датских Фарерах - к середине XIX столетия и т.п. Конец XIX - начало XX в. практически повсеместно стали периодом перехода самосознания меньшинств в новую, политическую фазу образования этнических партий и разработки собственной национально-политической доктрины. Хотя преобладающей ее формой являлись автономистские идеи, соединяющие общегосударственное единство с этническим самоутверждением, уже тогда на почве этнонационализма возникли первые сепаратистские организации, такие, как Баскская националистическая партия или Национальная партия Бретани. Именно к демократическому праву «расы» (т. е. этноса) на независимость аппеллировал еще в 1897 г. основоположник баскского национализма Сабино Арана. Некоторые движения, например, фризское или фарерское, смогли еще в первой половине XX в. добиться значительных уступок со стороны

правительств. Каталония и Баскония получили в годы Испанской республики и Народного фронта автономию, затем ликвидированную.

То, что называют послевоенным этническим подъемом, было не столько новым явлением, диссонирующим с предшествующим развитием, сколько резким скачком в рамках давно нараставшей тенденции. Качественное изменение состояло в более массовом характере и радикализации движений меньшинств. Бретань, Корсика, Фрисландия, Фа-реры, Южный Тироль, Сардиния и другие «этнические» области стали ареной возникновения новых партий и даже тайных военизированных организаций, выступивших под лозунгами отделения и создания собственной государственности. В 60-70-х годах по странам Западной Европы прокатилась волна беспорядков, террористических актов, протестов против «дискриминации», «угнетения» и даже «колониализма» со стороны центра. Даже традиционно более умеренные движения с удвоенной энергией требовали признания прав своих народов на занимаемую территорию, ее ресурсы, использование и развитие собственных языка и культуры, фактическое равенство, участие в управлении страной, самоуправление и самоопределение. Начался рост интереса молодежи к своей этнической культуре. Даже Великобритания - образец устоев либерально-гражданской культуры - оказалась охваченной общим порывом: в 1969 г. началась затяжная конфронтация в Ольстере, заметно окрепли Шотландская национальная партия и Партия Уэльса, и даже в английском Корнуэлле, имеющем кельтские «корни», оформилось автономистское движение.

Удивительным было то, что призывы политически активной элиты меньшинств вдруг нашли широкий отзвук у поколений, которые нередко в массе своей более чем когда-либо были оторваны от корневых традиций: среди басков доля владеющих языком «отцов» к 70-м годам упала до 21,7% (1, с. 176); едва ли выше была она и в Бретани. Пример Западной Европы показал одну важную черту этнических процессов, на которую впоследствии обратил особое внимание У.Коннор: достижения даже успешной этнической интеграции и ассимиляции не всегда являются необратимыми (13).

За последние десятилетия в западной науке появились многочисленные и разноплановые теоретические исследования недооцененного либерализмом этнического феномена. Двумя главными полярными «школами» в его изучении являются так называемые «примордиа-лизм» и «инструментализм». Первый настаивает на извечности этнич-ности, связывая ее с генетически наследуемыми антропологическими механизмами (социобиологическая концепция П.Ван ден Берга) или

инерцией многовековых культурно-духовных традиций (теория К.Гирца и др.) (см.: 28). Согласно второму подходу, этничность, будучи чисто социальным явлением, формируется в процессе борьбы за материальные и иные ресурсы. Инструменталистская теория, не лишенная полезности, смыкается с абстрактным рационализмом в его неприятии внерациональных сторон человеческой природы и общества. Она не способна объяснить ни эмоционально-мобилизующую силу этничности, ни фундаментальное значение, которое имеет для этнической группы ее культурное достояние, часто вне зависимости от материальных выгод такой позиции для группы или ее элиты. «Примор-диализм», в свою очередь, игнорирует процессы внутреннего развития этнических сообществ и богатство социально-исторического содержания этого процесса.

Ценный вклад в преодоление односторонности обоих подходов внесли различные работы П.Брасса, Д Горовица, Э.Смита и др. (см., напр.: 15; 22; 31). Хотя формирование этничности и ее политизация определяются социальными условиями, древние корни этнических уз во многом обуславливают их высокую жизнестойкость и способность сохраняться в рамках более широкого национального сознания.

Этнический «взрыв» в западноевропейских обществах по-новому осветил и роль демократии. Кризис политики ассимиляции сделал очевидными уязвимые места гражданской модели государства-нации и той философии, из которой она выросла. Во-первых, выявилась ошибочность пренебрежения этническим фактором. Во-вторых, гражданский характер нации, будучи отчасти реальностью, оказался одновременно мифом - в том смысле, что все западноевропейские нации имели вполне определенный культурный идентитет. В-третьих, был опровергнут расхожий тезис, выдвинутый еще одним из первых исследователей национализма X. Коном, о том, что либеральная национальная доктрина всегда снижает потенциал конфликтности. Выяснилось, что она, напротив, может вызывать напряженность в обществе, если этнические меньшинства желают сохранить свою самобытность и добиться признания. В-четвертых, обнажились скрытые противоречия между этой западной концепцией и теми самыми идеалами свободы и эгалитаризма, которыми она вдохновлялась.

Формальное равенство всех граждан независимо от расовой принадлежности, языка, религии и т.п. - элементарная демократическая норма, давно законодательно закрепленная во всех западноевропейских странах, - позволила избежать наиболее грубых и открытых форм дискриминации на этнической почве. Но она оказалась недоста-

точной для преодоления фактического неравенства даже на индивидуальном уровне. Положение разных этнических и региональных групп еще в начале 70-х годов XX столетия сильно различалось по всем главным социальным параметрам. Типичным явлением оставалось засилие представителей доминирующего этноса даже в местной бюрократической элите этнических территорий. Все это объяснялось не только труднопреодолимой инерцией предубеждений или тенденцией рыночной экономики воспроизводить и усиливать неравенство, но и объективными культурно-лингвистическими трудностями меньшинств в среде доминирования другой, мощной культуры, опирающейся на весь потенциал государства.

Реально в современном обществе личные права во многом обеспечиваются через деятельность групповых объединений - в этом одно из назначений гражданского общества. И ценным преимуществом демократии, с точки зрения интересов меньшинств, не менее важным, чем декларативное равенство, являются принципы свободы объединений и представительства различных интересов. Именно самодеятельные культурно-просветительные общества позволили меньшинствам не утратить дух самобытности, а их собственные политические организации стали для них главными каналами мобилизации и борьбы за свои интересы. Тем не менее эти принципы вовсе не гарантируют этническим группам равных возможностей участия в управлении и влияния на развитие общества. Не случайно потребовались многие десятилетия, чтобы этнические движения в рамках демократического процесса увенчались реформами, учитывающими их позиции.

Правила классической мажоритарно-представительной демократии предполагают доминирование большинства, чьи интересы и культурно-духовные традиции находят отражение в законах и политике государства. Даже в полной мере используя политические свободы демократии, меньшинства могут оказываться отстраненными от реальной власти. В Северной Ирландии, где католики составляют 35% населения, в результате вполне свободных и честных выборов в местный парламент, действовавший на протяжении 1922-1972 гг., большинство мандатов всегда получали демографически преобладающие протестанты и за 50 лет был принят лишь один законопроект, предложенный католическими депутатами, - Акт о диких птицах 1931 г. (34, с. 68).

Если же этническая группа малочисленна или географически рассредоточена, то у нее вообще мало шансов быть хотя бы представленной в органах власти, особенно центральных. Например, «ни у од-

ной словенской организации нет реальной возможности получить место в национальном парламенте» Австрии (23, с. 114). Внутренняя социально-идеологическая разделенность этнических сообществ, наличие у каждого их них, как правило, нескольких партий дополнительно уменьшают их шансы на электоральный успех. Нередко государство формирует административные единицы в ущерб политическим интересам меньшинств. В 1979 г. границы австрийской федеральной земли Каринтии были изменены таким образом, что влияние этнических словенских партий на выборах в местный ландтаг сократилось.

Что касается общегосударственных партий, сформированных на чисто идеологических или классовых началах, то им непросто адекватно представлять проблемы и интересы разных этнических групп, особенно в условиях обострения этой проблематики. Показательно разделение прежде единых партий по этническому признаку, включая коммунистов, которое завершилось к середине 80-х годов в Бельгии. В условиях же классической для Запада политической культуры, игно-рировшей этничность, общенациональные партии никак не могли явиться изначальными каналами проявления интересов меньшинств. Для того чтобы это стало в какой-то мере возможным, необходим был вначале рост самих этнических движений, давших импульс для постепенного пересмотра своих позиций обществом и его доминирующими силами.

Между тем громадное усиление роли государства в общественной жизни - знаменательная тенденция XX века, достигшая на Западе апогея в 60-70-е годы, - многократно увеличило значимость доступа к власти и чувствительность меньшинств к их ущемленности в этом смысле. Резкое нарастание этнического протеста в Западной Европе именно в этот период вполне закономерно.

Повсюду в мире в странах с глубокими этнокультурными различиями меньшинства, как подчеркивает Т.Сиск, часто «отождествляют» демократию не со свободой и участием, а со структурным господством враждебных численно преобладающих групп» (30, с. 31). В результате интенсивного изучения этой проблемы в последние десятилетия многие ученые пришли к согласию в том, что мажоритарно-избирательный вариант демократии имеет существенные недостатки в неоднородных обществах. Наиболее развернутая концептуальная критика этой системы формирования власти была изложена в работах А.Лийпхарта и Д Горовица (24; 22), противопоставивших ей в качестве альтернативы две версии «корпоративной», или «консоциативной» (от латинского «сопвоааПо» - соединение, связь, союз) демократии. В

Европе эта модель имеет давние традиции в Швейцарии и Бельгии, т. е. в странах с наиболее ярко выраженным многоэтническим составом населения. К ее политическим элементам относятся создание широких парламентских коалиций, охватывающих представителей разных групп; предоставление меньшинствам или всем группам права вето по жизненно важным для них вопросам; правило пропорциональности при формировании органов власти всех уровней и распределении финансов; федерализм, территориальная и экстерриториальная автономия; особые избирательные правила, призванные способствовать победе тех кандидатов, которые занимают компромиссные позиции по спорным этническим проблемам и т.д. (см.: 30). Ряд принципов консоциативной модели (многие из которых давно известны в мировой конституционной практике) впоследствии получили широкое распространение в современной Западной Европе, способствуя сглаживанию этнических противоречий.

Таким образом, сама демократия на определенной стадии развития привела к обострению этнических конфликтов в западных обществах Общее расширение эгалитарных начал в XX в. с введением всеобщего избирательного права, ослаблением имущественных констра-стов и т.д. сделало гораздо более заметной ущемленность иноэтнич-ных групп. Глубокое проникновение демократических ценностей равенства, свободы и участия (в политическом управлении) в массовое сознание привело к тому, что меньшинства стали все меньше довольствоваться простым отсутствием личной дискриминации по признаку «крови» и выступили против своего объективно неравного положения. А взрыв насилия и экстремизма на этой почве отражал разочарование в возможности решить эту проблему в рамках классических либеральных концепций. Признание на международном уровне «права народов на самоопределение» и деколонизация также оказали огромное вдохновляющее и радикализирующее воздействие на западные этнические движения.

Кроме того, демократия облегчает мобилизацию этнических движений и проявления протеста. Характерная для нее логика электорального соперничества в принципе дает стимулы лидерам для разжигания националистического экстремизма, а когда эти настроения начинают преобладать, делает и других политиков их заложниками. На этом основана точка зрения, согласно которой в обществах с глубокими межэтническими противоречиями демократия ведет к эскалации противоборства. В Западной Европе, однако, такая модель развития конфликта надолго возобладала, пожалуй, лишь в Ольстере, где по-

пытки умеренных партий с обеих сторон договориться о сотрудничестве в совместном осуществлении власти многократно срывались радикальными организациями, а межэтнической партии никак не удавалось стать влиятельной силой.

В большинстве случаев побеждали другие стороны демократии, позволявшие, напротив, искать решения, способные снять остроту назревших противоречий. Укоренение идей равенства и свободы сказалось на позициях не только самих меньшинств, но и общества в целом, и на протяжении послевоенных десятилетий готовность, в том числе основных политических сил, считаться с особыми потребностями ино-этничных групп заметно возросла. Показательна эволюция доминирующей кастильской элиты Испании, которая перестала смотреть на автономистские устремления каталонцев и басков как на угрозу целостности страны. Обеспечение культурной самобытности меньшинств и их участия в политических решениях постепенно стало рассматриваться как одна из насущных проблем демократии. Адекватное представительство разных категорий населения вообще считается в демократической культуре и самоценностью, и средством управления имманентно присущими обществу конфликтами, которое позволяет укрепить легитимность режима. И если в конце XIX - первой половине XX в. основополагающая либеральная доктрина личных гражданских и политических прав дополнилась категорией прав социальных, то в последней четверти XX столетия, во многом под влиянием этнических проблем, в нее была инкорпорирована концепция групповых прав. Как и с другими категориями прав, морально-философское назначение этой концепции состоит в том, чтобы ослабить противоречие между идеологией равенства и реальностью любого общества, в котором всегда присутвует неравенство.

Сглаживанию конфликтов способствовали и те особенности западноевропейской политической культуры, которые часто называют культурой зрелой демократии и которые действительно отчасти связаны с длительностью либерально-демократических традиций. Эта культура подразумевает консенсус в отношении фундаментальных принципов общественного устройства, согласие с демократическими процедурами, терпимость к различиям и готовность к компромиссам. В Западной Европе даже на пике «этнического взрыва» радикальным организациям не удавалось монополизировать влияние на свои этнические общины. Там отсутствовали такие формы этнического протеста, как восстания, гражданские войны, партизанские действия.

Но не только опыт демократии объясняет этот характер политического поведения. Не в меньшей мере он обусловлен цивилизацион-ными особенностями западной ментальное™ - рационализмом, секу-ляризмом, индивидуализмом - и технократической культурой общества потребления, превращающей стабильность материальной инфраструктуры современного урбанистического образа жизни в основной приоритет человека.

Главным субъектом в решении обострившихся этнических проблем выступили западноевропейские государства, которые являлись одновременно и одной из сторон конфликта, и проводником доминирующих в обществе сил и позиций. Важная теоретическая предпосылка для определения роли (и стратегии) государства в отношении этнических групп заключается в понимании этничности, избегающем крайностей как «инструменталистов», так и «примордиалистов». По словам П.Брасса, «этническое самосознание должно рассматриваться не как нечто навечно застывшее, а как изменчивый феномен, подверженный переменам в зависимости от контекста и обстоятельств» (15, с. 23). И хотя этнические группы имеют неизменные основополагающие интересы, они неоднородны и в их среде разворачивается постоянная внутренняя борьба вокруг ключевых вопросов их саморазвития. Верное вообще, напоминание П.Брасса особенно применимо к Западной Европе, где давно сложилось зрелое гражданское общество с различными формами коллективной самоидентификации и любое этническое меньшинство представлено достаточно пестрой мозаикой политических партий. Все это позволяет государству влиять на их эволюцию и поведение через «выбор... определенных лидеров, элит и организаций внутри этнической группы в качестве своих партнеров или каналов правительственного покровительства» (15. с.8).

В странах Европейского союза такая возможность еще больше, ибо речь идет о консолидированных, сильных и богатых государствах, обладающих давно признанной легитимностью в глазах общества и разветвленными каналами воздействия на общественную жизнь. Мощь государства сама по себе - важный фактор для развития этнических конфликтов. Правда, вопреки некоторым мнениям, она не гарантирует от этнополитической напряженности и даже может провоцировать ее. Пример Западной Европы как раз расходится с концепциями Дж.Снайдера или Э.Геллнера, которые ассоциируют этнические конфликты с этапами государственного становления либо с коллапсом государственности, неспособностью существующих институтов обеспечить базовые потребности людей в физической и экономической

безопасности (32). Наоборот, этнический подъем, как уже говорилось, был связан здесь, среди прочего, с расширением функций власти и влияния центра на местное развитие, и, как следствие, с обострением конкуренции за право участвовать в управлении.

Вместе с тем сила государства явилась одной из причин преимущественно умеренного характера западноевропейских этнических движений. Когда государство обладает большими экономическими, военными, организационными и т.п. ресурсами, возрастают «цена», издержки борьбы с ним, особенно насильственной, и ослабляются стимулы к сепаратизму. Сотрудничество же с государством и доминирующими группами общества способно принести меньшинству немалые выгоды и реальное решение хотя бы части его специфических проблем. Одновременно, чем сильнее и консолидированнее государство, тем большие уступки иноэтничным группам оно может себе позволить, не подрывая собственные жизненные интересы. Поэтому этнические движения в таких условиях чаще приобретают прагматические ненасильственные формы и менее склонны к радикализму.

История знает два главных пути, в рамках которых государства пытаются справиться с возникающими на их территории этническими конфликтами: подавление при игнорировании требований и так называемая аккомодация. Аккомодация, в свою очередь, может заключаться в прямом удовлетворении всех или части требований этнической группы либо в действиях, которые призваны устранить причины (ослабить мотивы) этнополитических движений и привести к изменению позиций их участников. Репрессивный путь не только противоречит демократическим принципам, но и, как говорит мировой опыт, в долгосрочном плане контрпродуктивен: прочный мир недостижим, если иерархия этнических и национально-государственных границ не признается легитимной, а держится на одном лишь соотношении сил. Современные демократические режимы Западной Европы, в отличие от типичной практики их прошлого, сделали основной упор на методы прямой и, пожалуй особенно, косвенной аккомодации.

Подавление тем не менее применялось и применяется в строго ограниченной сфере, но последовательно - прежде всего в отношении вооруженного экстремизма. Большинство организаций этого толка прекратили свои кампании. До сих пор действуют, помимо широко известной ИРА, Фронт национального освобождения Корсики и «Баскское Отечество и Свобода» (ЭТА), на счету которого к 1990 г. было уже около 800 жертв и которое не прекращает совершать поджоги, похищения, нападения, убийства, терроризируя в том числе умерен-

ных баскских националистов (12, с.59). Все подобные организации запрещаются, их действия квалифицируются по закону как преступления, а активисты разыскиваются и подвергаются судебному преследованию, причем в Европейском союзе действует правило о сотрудничестве в этой области. Поэтому с вступлением Испании в ЕС многие баскские террористы, до этого скрывавшиеся на территории Франции, оказались во французских тюрьмах. Правительства если и идут на неофициальные контакты с представителями подобных организаций, то занимают жесткую позицию, и многочисленные попытки переговоров, например с ЭТА, закончились ничем (12).

Практически неприемлемыми считаются и просто сепаратистские требования. Последние прецеденты согласия государств на отделение части своей территории (вне связи с урегулированием на исходе мировых войн и деколонизацией) относятся в Западной Европе к началу XX в., когда из состава Швеции вышла Норвегия (1905), а Британия признала независимость Ирландии (1921). После Второй мировой войны в качестве незыблемого начала и взаимоотношений западноевропейских стран, а также их внутригосударственной национальной политики закрепился принцип территориальной целостности. Он провозглашен не только в конституциях, но и в международных европейских документах, включая те, которые прямо посвящены этническим проблемам, например, в разработанной Советом Европы Рамочной конвенции о защите национальных меньшинств 1995 г. (см.: 3, с. 16).

Французский основной закон настаивает на этом принципе с особой силой, устанавливая в специальной статье, что никакая процедура пересмотра Конституции не может быть начата или продолжена при наличии посягательств на целостность территории (2, с. 110). Верховный суд Мадрида в декабре 1997 г. приговорил 23 лидеров легальной баскской партии Народное единство к семи годам тюремного заключения только за намерение показать по телевидению запись, содержащую призывы признать «право баскского народа на самоопределение», вывести из Автономного Баскского Сообщества «испанские вооруженные силы» и другие типичные требования сепаратистских движений (25). Государства, опираясь на документы ООН, трактуют право на политическое самоопределение вплоть до отделения как применимое лишь к территориям с явным колониальным статусом и «отчетливо отграниченным географически, исторически и культурно». На основании именно этой формулировки норвежский правительственный комитет в 1984 г. пришел к заключению, что, в отличие от гренландских инуитов, «саамское меньшинство в Норвегии не может ссы-

латься на какие-либо принципы, вытекающие из права всех народов на самоопределение» (цит. по: 33, с. 101). Проект референдума для решения вопроса об отделении Ольстера от Соединенного Королевства представляет собой скорее исключение, связанное с беспрецедентной для Запада остротой конфликта, и вызывает ожесточенное сопротивление как на местном, так и на общенациональном уровне.

Фундаментальный недостаток сепаратизма как общей стратегии решения этнополитических противоречий состоит в том, что лежащая в его основе идея самоопределения и приведения государственных границ в соответствие с этническими мало где осуществима из-за этнокультурной и этнополитической неоднородности общества. Отделение почти любой территории, как правило, воспроизводит проблему меньшинств (и их самоопределения), только уже в пределах самой этой территории. Возведение сепаратизма в норму чревато «цепной реакцией» неразрешимых территориальных противоречий и споров о том, какие коллективы обладают правом на такое самоопределение.

В поиске альтернативных механизмов аккомодации и обеспечения интересов иноэтничных групп западноевропейские демократии столкну лись прежде всего с необходимостью вычленения этих групп и определения их статуса. В Швейцарии, Бельгии и отчасти Голландии взаимное признание составляющих их отдельных общин (этнических или конфессиональных) давно положено в основу государственно-политической организации. Когда в конце 40-х годов возник конфликт между властями кантона Берн и его франкоговорящей частью (Юрой), жители последней быстро получили наименование «народа Юры» с соответствующими привилегиями, а затем, правда, лишь после 2 5-летней борьбы, добились права выделиться в отдельный кантон. Малочисленные группы имеют там, как и в ряде других стран, например Австрии, статус меньшинств. Прнятая в 1990 г. конституция немецкой земли Шлезвиг-Гольштейн, на территории которой проживают датчане и фризы, содержит специальную статью, посвященную «национальным меньшинствам». В северных странах признаны в качестве отдельного народа лапландцы (саамы). В Великобритании шотландцы и уэльсцы считаются нациями.

В других государствах, олицетворяющих классическую западную модель нации, эта проблема вызывает трения. Есть народы, прежде всего каталонцы, баски, корсиканцы, которые хотели бы быть признаны в качестве отдельных наций, часто не связывая это с политическим отделением. Еще зачинатель каталонского национализма Прат де ла Риба в конце XIX в. развивал взгляд на каталонцев как на нацию, а

на Испанию как на государство, в которое она входит, и эта позиция всегда была наиболее влиятельной в каталонском движении. Во Франции в 80-х годах некоторые теоретики «культурного плюрализма» предлагали ввести двойную раздельную идентификацию гражданства и национальности.

Но именно в этом вопросе, имеющем концептуально-символическое значение, государства проявляют максимальную осторожность. Отождествляя нацию с совокупностью граждан, они тщательно избегают, особенно на конституционном уровне, терминов, которые, с либеральной точки зрения, отдают расизмом, а с демократической - могли бы трактоваться как признание неконсолидирован-ности нации или многонациональное™, став аргументом для сепаратизма. В итальянской конституции говорится о существовании только «лингвистических групп», но не этнических или национальных меньшинств, а сардинцам пришлось вести долгую борьбу за признание хотя бы в качестве иноязычной группы. Франция, где особенно сильна традиция, настаивающая на монолитности народа «единой и неделимой» республики, отказалась от непримиримой борьбы с «региональными языками и культурами», но категорически возражает против понятия «меньшинства». Испанская конституция более дуалистична: провозглашая «неразрывное единство испанской нации, общего и неделимого отечества всех испанцев», она признает одновременно «право на автономию национальностей и регионов, из которых оно состоит», не конкретизируя, впрочем, о каких национальностях идет речь (цит. по: 27, с.27). Однако косвенным образом признание этнических групп происходит во всех странах - через многочисленные законодательные и практические изменения в разных сферах, нацеленные на защиту их особых коллективных прав и интересов.

Важнейшим направлением этих реформ, охватывающим политический, культурный и экономический аспекты этнической проблемы, является децентрализация, будь то в форме федерализма, автоно-мизации или регионализации. Хотя этот путь, в основе которого лежит территориальное деление власти в сочетании с вертикальным распределением полномочий, не гарантирует от эскалации этнонациональных конфликтов, он считается в мировой практике и теории важнейшим средством их решения (30). Децентрализация позволяет предоставить крупным компактно проживающим этническим группам определенную степень самоуправления и политико-символического самоутверждения, а мелким - реальное соучастие в управлении, которого им трудно добиться на уровне центра. Одновременно она дает возмож-

ность диверсифицировать законодательство и политику в большинстве сфер жизни в соответствии с конкретными условиями и потребностями этнических или местных сообществ. Поэтому децентрализацию привычно ассоциируют также с большей эффективностью управления и укреплением демократических начал, хотя такое отождествление упрощает проблему: местная власть, как и центральная, может быть совсем не эффективной, бюрократичной, коррумпированной и псевдодемократичной.

В Европе территориальное разделение власти уже оправдывало себя в весьма различных условиях - в крупных и небольших но размеру государствах, с поли- и моноэтничным населением, с давними республиканскими и, напротив, авторитарными традициями. Высокая степень автономии швейцарских кантонов в сочетании с гарантиями представительства на федеральном уровне всех общин и главных партий сделала возможным то, что называют уникальным швейцарским «чудом межгрупповой гармонии» (28, с. 190). В ФРГ принятая сразу при послевоенном воссоздании государственности федеративная система земель оказалась удачно соответствующей локальным различиям и предупредила развитие, например, потенциального баварского сепаратизма. Две северные страны еще в первой половине XX в. предоставили автономию отдельным регионам, где компактно проживают меньшинства: Финляндия - Аландским островам, населенным шведами, и Дания - Фарерам и Гренландии, что позволило им, расширив в последствии их права, постепенно уладить конфликты с этими территориями.

Формы, степень, а также мотивы и результаты децентрализации в разных странах современной Европы (и в пределах отдельных стран) неодинаковы, но общие масштабы этой тенденции впечатляющи. Если при образовании ЕС в его рамках насчитывалось всего 14 автономных внутригосударственных единиц, то в 90-е годы их оказалось более 70 (9, с. 344-345). В какой-то степени они получили признание Европейского союза, в системе которого учрежден Комитет регионов для представительства различных субнациональных территориальных субъектов и преду смотрено их участие в решении отдельных вопросов.

В Италии, согласно Конституции 1948 г., вся территория поделена на автономные области, пять из которых, включая Сардинию и Сицилию (где были особенно сильны сепаратистские настроения), получили особый статус расширенной автономии. Реальное становление их самоуправления, тормозившееся центром, началось, однако, лишь в 70-е годы под давлением этнических движений. Для немецкоязычных

жителей Южного Тироля само по себе образование автономной области Трентино-Алто Адидже не разрешило, а на первых порах даже обострило конфликт с итальянским окружением. Лишь после того, как в результате всевозможных акций Южнотирольской народной партии, вмешательства Австрии, обсуждения на сессиях ГА ООН и т.д. были пересмотрены (в 1972 и 1988 гг.) условия автономии, резко расширены права немецкого языка и привилегии тирольцев, а также достигнут экономический подъем области, напряженность несколько спала. Се-паратисткая организация «Один Тироль», ответившая терактами на очередное соглашение об автономии 1988 г., и идея присоединения к Австрии не искоренены, но пользуются незначительным влиянием (5; 19).

В областях же неспециального статуса автономия долгое время практически не функционировала. В целом эта система, по общему мнению специалистов, не принесла Италии решения проблем гегемонии центра, коррумпированности и неэффективности власти, а также региональных различий и особенно контрастов и противоречий между Севером и Югом. На этом фоне в северных областях неожиданно громко заявил о себе новый феномен середины 80-90-х годов: неорегионализм в лице так называемых лиг и союзов - Лиги Венето, Лом-бардийской лиги. Тосканского альянса. Пьемонтского союза и др., -которые объединились в Лигу Севера. Платформа этого движения столь эклектична и непоследовательна, что вызывает споры о его природе. В разное время оно проповедовало идеи сепаратизма, конфедерации. реставрации исторически утерянной местной государственности и даже монархии, утверждения новой североитальянской общности в противовес южноитальянскому типу, перехода к подлинному федерализму и общенациональных политических реформ. Во многом это явление отражает специфически итальянские проблемы и прежде всего общий глубокий кризис власти и всей партийно-политической системы Италии.

В послефранкнсгской Испании поворот к демократии сопровождался предоставлением в 1978 г. автономного статуса провинциям, населенным басками и каталонцами, а затем, после переходного периода, и всем остальным регионам, которые, несмотря на долгую обособленность в прошлом и вызванную этим специфику, не имеют столь же очевидных этнокультурных особенностей, за исключением Галисии. Испанская система, обеспечившая правовые и политические условия для достаточно широкого административного самоуправления и развития этнических культур, оценивается более положительно, чем в

Италии. Однако каталонцы и баски удовлетворены не полностью, так как. склонные рассматривать себя в качестве наций, они хотят, как минимум, признания своего особого положения. По словам М.Гибернау из Автономного университета Барселоны, демократизация выявила «потребность в переосмыслении испанского идентитета, который должен определяться через его соотношение с образующими его нациями» (17, с.89). Хотя радикальные силы, открыто ратующие за отделение, не имеют широкой поддержки, особенно в Каталонии, баскский сепаратизм и терроризм остаются острыми проблемами. В Стране Басков националистические партии до 1991 г. неизменно набирали более 50% голосов, и лишь в последние годы их позиции немного ослабли, а террористическая деятельность ЭТА стала вызывать нарастающий массовый протест (25).

В Бельгии в 1993 г. завершился переход к федерации, состоящей, согласно новой конституции, из грех этнокультурных сообществ (включая германоязычное меньшинство) и трех регионов - Валлонии, Фландрии и Брюсселя. Пока эта реформа, в основу которой легло прогрессирующее размежевание двух главных этнических групп, валлон-цев и фламандцев, позволила сохранить единую государственность и избежать конфронтации на почве споров о статусе столицы. Однако ее способность снять противоречия и отчуждение между двумя общинами вызывает сомнения у многих специалистов, считающих распад страны почти неизбежным.

Децентрализация затронула даже государства, долгое время олицетворявшие унитаризм. В Британии еще при консерваторах усилилась фактическая переориентация административного управления на местные запросы, а пришедшие в мае 1997 г. к власти лейбористы объявили о конституционной реформе. В ее рамках и в соответствии с результами проведенных в том же году референдумов в Шотландии и Уэльсе эти области получают автономию (особенно широкую в Шотландии) и собственные региональные парламенты.

Знаменателен и отход Франции, пусть и частичный, от вековых традиций политического и культурного централизма к регионализму и признанию местной самобытности. Правда, даже последняя региональная реформа начала 80-х годов не смогла, по некоторым оценкам, выполнить задачу упрощения и демократизации процедур местного управления, которые остаются весьма запутанными и бюрократизированными (11). Французский вариант регионализма отличается и тем, что он не выходит за рамки административного самоуправления и подчеркнуто ориентирован на решение хозяйственных и социальных, а

не этнических проблем. Местные языки допущены лишь в сферу факультативного образования и общественно-культурной деятельности. В Эльзасе, Бретани, районах проживания басков, фламандцев, окси-танцев этого оказалось достаточно, чтобы этнонациональная проблема лишилась былого накала. На Корсике же, формально особый статус которой мало отличается от прерогатив других регионов, регионализация оказалась наименее результативной. С конца 70-х годов и, по крайней мере, до недавнего времени подпольный Фронт национального освобождения Корсики совершал от 200 до 800 взрывов ежегодно (19, с. 157). И если во время выборов организации, требующие большей автономии, получают здесь не более 15% голосов, то это во многом связано с интенсивной эмиграцией коренных корсиканцев на материк и изменением этнического состава населения (там же). Для местного общества характерна резкая поляризация позиций в вопросах самоидентификации и отношений между Корсикой и Францией в целом, которая также препятствует эффективности региональной власти и прекращению насилия.

В ходе децентрализации выявился общий феномен, бросающий новый вызов традиционной национально-государственной структуре. Там, где население уже давно утратило в процессе этнонациональной консолидации некогда существовавшие локальные особенности, вновь усиливается региональное самосознание, оперирующее культурно-историческими символами. Намблюдаемые не только среди сторонников североитальянских лиг, но и, например, во французской Нормандии, испанской Андалузии, на Канарах и т.д., эти умонастроения создают непростую аналитическую проблему оценки их природы и соотношения с «классическими» этническими движениями. Следует ли понимать их как очередное направление этнического подъема и признак грядущей дезинтеграции не только наций, но и крупных этносов? Или речь идет о попытках конструирования «вымышленной этнично-сти» - форме, которую принимает реакция на бюрократизацию, кризис государственного управления и возникшие потребности в территориальной реорганизации социально-экономического регулирования?

Последняя точка зрения выглядит наиболее обоснованной в отношении регионализма, но проблема в том, что она нередко переносится и на традиционные этнические движения. Такой логический ход типичен для «инструменталистской школы», которая на этом основании трактует происходящую легализацию этничности как «один из инструментов, призванных позволить Западной Европе разрешить вопросы «демократического дефицита», как «оправдание для создания

новых гражданских общностей в целях замены либо починки несраба-тывающих структур» (27, с.34-35). То, что открытый взгляд на этнические реальности и на порождаемые ими проблемы - не антитеза гражданским ценностям и демократии, а даже, как говорилось выше, во многом их логическое и историческое следствие, не означает, что у этнонационализма нет собственных политических и культурно-антропологических корней.

На наш взгляд, хотя новые региональные и традиционные этно-национальные движения используют сходную атрибутику, имеют немало общих причин и политических последствий, хотя они развиваются параллельно и накладываются друг на друга, их следует рассматривать как сущностно раздельные явления. Сама тенденция смешивать регионально-автономистские и этнополитические устремления не нова и уже опровергалась историей. В частности, она давно применялась к Испании, в истории которой оба эти явления играли заметную роль еще в XIX в. и даже воплощались в общих проектах республиканского федерализма 1860-1970-х годов. Именно на этом основании сторонники унитарной Испании, в том числе известный философ Ортега-и-Гассет, впоследствии отрицали наличие там национального вопроса и меньшинств. Однако если к началу XX столетия автономизм собственно испанских провинций действительно резко ослаб в связи с консолидацией нации, то каталонское и баскское движения окончательно оформились как этнонациональные.

Результативность же территориальной децентрализации имеет свои пределы, и накопленный западноевропейскими странами опыт позволил перейти от эйфорических ожиданий к трезвому анализу достижений и провалов регионализации (11). Многое зависит от характера проблем и ресурсов местного общества, от организации и приоритетов местной власти. Наличие автономных прав не снимает проблему их конструктивной реализации и использования для развития. Небольшие. экономически отсталые территории либо немногочисленные народы не имеют ни материального, ни организационного потенциала, чтобы принципиально улучшить свое положение или сохранить культурную индивидуальность. В Испании, например, по-прежнему есть регионы, которые относятся к наибеднейшим в ЕС, а культура окситанского населения итальянской автономной области Балле д'Аоста, несмотря на формальные гарантии его лингвистических прав, оказалась практически утраченной.

Территориальная автономия как средство решения этнического вопроса непригодна и тогда, когда этническое меньшинство террито-

риально рассредоточено. Кроме того, какая-то часть ее населения неизбежно оказывается в положении меньшинства по отношению к местному большинству и, в свою очередь, может испытывать дискриминацию. Либерально-демократическая культура если и смягчает эту проблему, то не избавляет от нее полностью. В Южном Тироле немецкоязычные жители добились, благодаря системе квот, преимуществ при найме на работу в государственном и общественном секторах. Теперь их привилегии вызывают ощущение ущемленности и протест у итальянского населения, часть которого стала на этой почве поддерживать неофашистскую партию. Проблема начинает назревать даже в одной из наиболее благополучных и бесконфликтных автономий - на Аландских островах, где исключительный статус шведского языка и полное неприменение финского создают трудности для живущих там финнов. Другой негативный результат состоит в том, что проживающие за пределами автономии члены этнических групп не охвачены автономными правами, а иногда их возможности даже сужаются. Так и произошло, например, с франкоязычными жителями Антверпена и Гента и вкраплениями фламандского населения в Валлонии.

Этих недостатков лишена экстерриториальная, или корпоративная, автономия, по условиям которой все граждане, принадлежащие к определенной этнической группе, формируют особые органы для представительства их интересов на политическом уровне. В отличие от территориальной автономии, которая нигде на Западе не носит формально этнического характера, распространяясь на всех граждан автономного региона, экстерриториальная модель построена непосредственно по этническому признаку. Закономерно, что она имеет много противников в западном обществе, которые видят в ней проявление расизма. Считается также, что предоставление отдельным группам особых политических прав противоречит идеалам эгалитаризма и ущемляет остальных.

Однако зачатки экстерриториальной автономии в западноевропейских странах все же существуют - Шведская народная ассамблея в Финляндии; Северный саамский совет. Саамские парламенты в Финляндии, Норвегии и, с недавних пор, в Швеции; Советы национальных меньшинств в Австрии. Все эти форумы, играя важную роль в решении внутренних дел своих общин, имеют по отношению к государственным органам лишь представительские и совещательные функции. Требование саамских политических организаций наделить их ассамблеи властными полномочиями, прежде всего правом вето в пределах ареалов обитания саамов, считается неприемлемым.

Не характерны для Западной Европы и другие встречающиеся в мировой практике коллективные привилегии политического характера, например, квоты, гарантирующие небольшим этническим группам участие в центральных или местных органах власти, подобные тем, которые недавно установила Словения для этнических итальянцев и венгров. Введению квот препятствует, помимо либеральных традиций, нестабильность этнического состава современных западноевропейских обществ, связанная с масштабной иммиграцией и натурализацией иностранцев. Вместо этого скорее практикуются неформальные процедуры, такие, как сотрудничество этнических партий с общенациональными. Известно, что Партия Шлезвига заключала предвыборные соглашения с датской Партией демократического центра, чтобы провести этнических немцев в парламент Дании; той же стратегии следуют некоторые словенские организации Австрии. Тем не менее есть немало групп, включая тех же австрийских словенцев, итальянских греков, каталонцев, хорватов и т.д., по мнению которых проблема их участия в процессе принятия политических решений остается нерешенной.

Отдельным объектом более пристального внимания стран Европейского союза стали экономические аспекты этнополитической напряженности. В западной мысли, вообще тяготеющей к экономическому детерминизм}', особое влияние сохраняет точка зрения на этнический подъем как на следствие главным образом материального неблагополучия, отставания или неравенства. Существует вера в то, что «там, где экономика работает хорошо, социальные, культурные и религиозные различия могут почти стираться, а задача ассимиляции выполняется легче всего» (16, с.8).

Многие районы возникновения этнического национализма в западноевропейских демократиях (Ольстер, Бретань, Сардиния, Корсика, север Уэльса и др.) действительно страдали от социально-экономической отсталости - неэффективного производства, стагнации, безработицы, низкого уровня жизни, - следствия как внутренних исторических особенностей их развития, так и их подчиненного положения в рамках соответствующих национальных хозяйств. Хотя по мировым стандартам термин «отсталость» едва ли применим к Западу, в контексте межгрупповых конфликтов, по наблюдениям Т.Р. Герра, имеют значение не абсолютные, а сравнительные показатели, характеризующие положение по отношению к стандартам данного общества (19). В Бретани, например, к началу 60-х годов средний доход на душу населения был примерно на 30% ниже, чем в среднем по стране (21, с. 302). Представление о том, что урбанизация, индустриализация и распро-

странение образования сами собой будут способствовать эрозии этнических разграничений, не оправдалось. Протекая стихийно, эти процессы часто приводят к этнической стратификации общества: между этническими группами складывается неравенство в доходах, в распределении земли, собственности и капитала, в доступе к высшему образованию и к высокооплачиваемым профессиям.

Впрочем, материальное неравенство, вопреки распространенному клише, не всегда порождает конфликт. Дополнительным экономическим фоном, повышающим его конфликтогенность, являются периоды быстрых или структурных изменений, перехода к новому этапу развития, интеграции в мировое хозяйство, подобных тем, которые западноевропейская экономика переживала, в частности, в 60-70-е годы. В таких обстоятельствах обычно увеличиваются и контрасты между разными группами, и внимание к их сравнительным возможностям, а во взаимных отношениях начинает преобладать описанная Д.Горовицем модель «отсталые против передовых» (22, с. 166-184). Теоретический же тезис, приводимый Дж.Снайдером (32, с. 16), о том. что экономическая ломка не должна усиливать национализм в обществах с высокоразвитой рыночной экономикой и отработанной системой регулирования, в послевоенной Западной Европе не оправдался. Становление там социального государства и социальных прав, смысл которых состоял в дополнительной коррекции рынка и фактического неравенства, оказалось недостаточным для решения этнорегиональных аспектов этой проблемы.

Экономический упадок «этнических окраин» (как и третьего мира) послужил одним из аргументов для околомарксистских западных теоретиков, разработавших как раз в 60-70-х годах новые концепции национализма и этнического подъема. Т.Нэйрн. опираясь на идеи А.Г.Франка, выводил эти явления из неравномерности капиталистического развития, которая неизбежно ведет к образованию центров и неравноправной эксплуатируемой периферии, вынуждая местные элиты бороться против своего второсортного статуса путем мобилизации народа под лозунгами этничности. Наиболее законченное выражение применительно к современному Западу данный подход получил в теории «внутреннего колониализма» М.Хектера (20). чьи тезисы приняли на вооружение радикальные активисты многих этнических движений.

Устранение этой основы этнического протеста стало одной из целей более широкой региональной политики, в рамках которой начиная с 50-х годов национальные правительства и с 70-х годов ЕС в целом реализуют специальные программы развития отстающих местно-

стей. Формально этот курс проводится безотносительно к этническому составу населения, и вопрос о том, насколько очередность и масштабы финансирования отдельных проектов диктовались этническими конфликтами, не вполне ясен. Кроме того, нередко государства гарантировали автономиям или этническим общинам определенную долю отчислений из центрального бюджета.

Достигнутый прогресс в выравнивании уровней развития варьируется от впечатляющего и бесспорного в одних случаях до явно недостаточного - в других. Если в Бретани, Фрисландии, Южном Тироле резкий разрыв с более благополучными территориями соответствующих стран ликвидирован, то, например, в Северной Ирландии, на Сардинии и Корсике, в районах проживания саамов эта задача явно не выполнена. Примечательно, что по результатам статистического исследования «Меньшинства под угрозой» к началу 90-х годов Запад в целом добился меньших успехов в сокращении материальных контрастов между этническими общинами, нежели в устранении политической дискриминации, причем его достижения в этом плане более чем в два раза уступали результатам, полученным коммунистическими режимами (19, с. 39).

Однако хозяйственный упадок и социальные неурядицы отнюдь не обязательны для возникновения этнических противоречий и вместе с тем не исчерпывают их экономических предпосылок. В научной литературе уже не раз обращалось внимание на более многоплановую и проблематичную связь между этнонационализмом и экономическим развитием. По словам М.Эсмана, «погружение в экономические переменные величины демонстрирует, насколько трудно объяснить или предсказать последствия экономических тенденций для этнического конфликта» (14, с.239).

В некоторых экономически отсталых регионах Западной Европы, например на северо-востоке Англии или в южных (материковых) областях Италии, этнонационализма не возникло. И наоборот, Каталония и Страна Басков традиционно принадлежат к наиболее высокоразвитым индустриальным частям Испании. Рост фламандского национализма произошел на фоне всестороннего экономического подъема Фландрии и относительного упадка Валлонии. Обработанные Т.Р.Герром данные по 233 меньшинствам мира вообще не выявили сколько-нибудь значительной корреляции между неравенством и дискриминацией, с одной стороны, и сепаратизмом - с другой (19, с.79-80).

Более широко применимой выглядит «теория соперничества», согласно которой экономическим источником этнического конфликта является конкурентная борьба за обладание ресурсами разного рода. С этой точки зрения, шотландский автономизм мотивируется стремлением к контролю над нефтяными и газовыми месторождениями Северного моря, а каталонцы, баски, фламандцы и сторонники Лиги Севера желают избежать перераспределения средств из собственных процветающих провинций в более бедные регионы своих стран. Более того, как показал целый ряд исследований, любые динамические изменения, а не только спад или депрессия, имеют тенденцию усиливать межэтническое соперничество (10, с. 112). Экономический подъем, увеличивая ресурсы этнического меньшинства, а следовательно, и его возможности предпринимать коллективные действия, может не устранять, а, напротив, стимулировать конфликт, яркой иллюстрацией чему и служит Фландрия.

Очевидно, что никакие программы развития не способны снять эти мотивы межэтнической напряженности, требующие иных мер. Выполнить эту задачу в принципе призваны экономические аспекты децентрализации: расширение социальной-экономической и финансовой самостоятельности территориальных единиц и конституционно гарантированный учет их специфики и потенциала.

Политика, направленная на устранение экономических предпосылок этнических конфликтов, осложняется не только их множественностью. Реконструкция обширных ареалов давно устаревшего производства и преодоление веками складывавшихся диспропорций - труднейшая глобальная задача, ключ к кардинальному решению которой едва ли найден. Кроме того, реальные потребности «отсталой периферии» нередко расходятся с приоритетами государственной и коммуни-тарной бюрократической элиты, а также с интересами определенных групп капитала (особенно связанных с разработкой естественных ресурсов), которые обычно имеют каналы лоббирования своих позиций на местном и общенациональном уровнях. Все это может приводить к провалам, как это случилось с первым послевоенным «Планом возрождения» Сардинии (5). Корсике, по мнению ее представителей, при поддержке государства была навязана специализация на прибрежном туризме - «тип развития, которого многие корсиканцы не желали» (8).

Трудноразрешимые дилеммы создаются и этническими особенностями. Для кочевых саамов сохранение культурной самобытности неотрывно от поддержания традиционного способа хозяйствования (перегонного оленеводства) и образа жизни, столь далеких от сего-

дняшней цивилизации, что это делает модернизацию проблематичной. Полноценному вовлечению в современную экономику цыган препятствуют не только предубеждения против этого народа, непреодоленные, несмотря на некоторые сдвиги, и в Западной Европе, но и некоторые их характерные ценности и представления.

Но каким бы сильным ни было действие экономических факторов на динамику межэтнической конфронтации, они принципиально недостаточны для ее объяснения и преодоления. У.Коннор приводит целый ряд исторических и современных примеров, когда мобилизация под флагом этничности происходила независимо от экономической ситуации (13).

Фундаментальное значение в этом контексте имеет культура, которая относится к самой сущности этничности и, следовательно, к основополагающим интересам этнических коллективов, выделяющим их в ряду остальных социальных объединений. С культурным иденти-тетом, в свою очередь, неразрывно связан весь спектр социальных возможностей личности. Но если самосохранение этнического сообщества требует развития его оригинальных культурных традиций, то удовлетворение его социальных (в широком смысле) интересов неизбежно зависит от степени овладения доминирующей в государстве культурой. Не только государственная политика ассимиляции, но и это объективное противоречие обусловило сложность и, порой, драматизм положения меньшинств, которое они по мере роста самосознания стали воспринимать как неприемлемую дискриминацию. Устранить же эту коллизию - значит, как минимум, создать условия для совмещения обоих культурных императивов, стоящих перед этническими меньшинствами. Самодеятельные механизмы гражданского общества оказались по своей природе недостаточными для выполнения этой задачи, поскольку она затрагивает сферу компетенции государства, требует масштабных организационных и финансовых усилий и, соответственно, государственного регулирования. Все это вызвало во второй половине XX столетия кардинальный поворот большинства западноеро-пейских государств к признанию групповых культурных прав. Была выдвинута также более далеко идущая и дискуссионная концепция культурного плюрализма, впервые в Европе поддержанная на официальном уровне правительством Швеции еще в начале 70-х годов.

Государственная политика учета культурных интересов этнических групп распадается на два взаимосвязанных, но различных по сути и значимости направления. Первое включает разнообразные гарантии собственно сохранения и развития культурного наследия. Эти меры

могут устранить угрозу культурного уничтожения меньшинств, но не меняют более или менее маргинального общественного статуса их культуры. Второе направление представляет собой качественно более высокую ступень их признания через включение этнических языков (а иногда и других традиций) в сферу государственно-политической и публичной жизни. Борьба между меньшинствами и правительствами традиционно разворачивалась вокруг некоторых базовых прав обеих категорий, чаще всего вокруг возможностей получать образование на родном языке и использовать его в официальной практике - в судопроизводстве, административных делах, топографических указателях.

Универсальной современной нормой, разделяемой всеми государствами Европейского союза, является отказ от концепции ассимиляции и декларирование уважения и защиты культурной самобытности различных групп. Эти принципы зафиксированы в международных документах, в том числе разработанных европейскими институтами (Европейское соглашение о культуре 1954 г., Европейская хартия о региональных языках и языках меньшинств 1992 г., Рамочная конвенция о защите национальных меньшинств 1995 г.), а также - в разных формулировках и на разном уровне - в национальных законодательствах (3). В испанской Конституции 1978 г. сделан даже упор на то, что «богатство различных лингвистических особенностей в Испании является культурным наследием и пользуется особым уважением и защитой» (3, с. 21).

Главное изменение последних десятилетий состоит в том, что сложилась разветвленная система конкретных законодательных и практических решений, превративших первоначально абстрактные декларации в реальность для целого ряда народов и групп,чьи самобытные традиции до 50-70-х годов переживали прогрессирующий упадок либо ущемлялись. К типичным мерам относятся организация школьного преподавания на родном языке или билингвистического обучения за счет бюджета, а иногда и обязательное обучение родному языку в младших классах; открытие языковых курсов для взрослых; поддержка всевозможных этнокультурных ассоциаций и конкретных проектов; субсидирование СМИ и литературы на местных языках. Количество подобных изданий, а также научных исследований по истории и культуре басков, бретонцев, фризов, фарерцев, лапландцев и других народов выросло в десятки раз, открылись новые местные университеты и кафедры, возобновились многочисленные фольклорные праздники и т.д. (1; 2; 3; 4; 29).

В таких странах, как Испания, Италия, Голландия, Дания, Германия и отчасти Италия и Франция, ведущую роль в возрождении этнических культур более или менее успешно играют, помимо добровольных ассоциаций, региональные и местные власти автономий или «этнических» провинций, получившие эту возможность благодаря обретенной ими культурно-образовательной и финансовой самостоятельности. В Австрии и Финляндии приняты государственные законы, устанавливающие финансирование культурных нужд и детальные условия организации преподавания на родном языке для, соответственно, словенцев и хорватов, шведов и саамов. Французское правительство наименее склонно субсидировать «локальные» культуры, но и там с 1963 г. восстановлено двуязычное обучение в Эльзасе, сняты многие прежние запреты на факультативное изучение бретонского и других языков. Кроме того, общим типичным явлением 80-90-х годов стал акцент на идеях «равенства культур» и «межкультурного обмена» в общеобразовательных программах, культурной политике и общественном мнении.

Публично-официальные функции языков меньшинств тоже расширились, но в основном в границах их компактного проживания и не для всех народов. В Каталонии, Стране Басков, Наварре, Фрисландии, на Фарерах и в других автономиях местные языки имеют официальный статус, обычно наряду с общегосударственным. Узаконено применение родного языка в разных сферах социальной жизни и в местных топографических указателях для словенцев австрийской земли Каринтии, шлезвигских немцев в Дании и датчан германского Шлезвиг-Гольштейна. Во Франции в официальной практике господствует государственный язык.

Примером предоставления максимальных прав языку меньшинства может служить политика Финляндии в отношении проживающих на ее территории этнических шведов. Хотя они составляют всего 6% граждан страны, шведский язык в независимой Финляндии сразу получил статус второго государственного; в Хельсинки и двух других крупнейших городах установлен билингвизм, а му ниципалитеты коммун при доле шведского меньшинства от 8% функционируют на обоих языках либо только на шведском (6, с. 172, 187). Особым историческим фоном, на котором оформился такой курс, явилось многовековое доминирование шведов и шведской культуры в прошлом Финляндии. В большинстве же западноевропейских обществ подобные идеи, иногда высказываемые от имени меньшинств, не встречают понимания.

Разумеется, не все группы даже в пределах одних и тех же стран в равной мере охвачены и удовлетворены политикой охраны культурной самобытности. В Италии повседневные нарушения законодательно закрепленных гарантий в отношении ряда лингвистических меньшинств были, по крайней мере до недавнего времени, обычной практикой, а фриулы, окситанцы и некоторые группы ладинов в 80-х годах оказались на грани культурного уничтожения (5). Недовольны условиями обучения языку предков французские баски, а коренные корсиканцы - наименее ассимилированная, в силу островного положения этническая группа Франции, - весьма болезненно воспринимают дискриминацию своего наречия. Многие из них считают необходимыми радикальные реформы вплоть до обязательного обучения корсиканскому языку и придания ему официального статуса. Более действенной поддержки требуют саамы, переживающие нелегкий культурный конфликт с окружающим обществом.

Существуют и объективные препятствия для подлинного сохранения и тем более развития культурной индивидуальности некоторых меньшинств, особенно малочисленных, чьи язык и традиции не только имеют чрезвычайно узкий ареал распространения, но и оказались оторваны историей последних столетий от далеко ушедших вперед нужд индустриального и «постиндустриального» общества. Иллюстрацией здесь может служить судьба ретороманцев Швейцарии, тем более показательная, что речь идет о стране с уникально давними для Запада традициями признания этнокультурных групп и автономии. Несмотря на то, что ретороманский язык был в 1937 г. объявлен четвертым официальным языком Конфедерации, доля говорящего на нем населения снизилась к 60-м годам до 1%, так как социальная мобильность и интеграция в окружающие общественные структуры предполагали преимущественное применение ретороманцами французского или немецкого языков (28, с. 186).

С подобными трудностями в какой-то мере сталкиваются и более крупные народы, например, менее 25% бретонцев используют сегодня свой язык в повседневной жизни (19, с. 12; 2, с.306). Даже в Стране Басков, несмотря на правящий статус националистической партии и на поистине впечатляющие усилия и успехи в деле культурно-языкового возрождения, общество все же не функционирует на баскском языке (1, с. 187). Позиции многих этнических культур ослабляет наличие различных диалектов при отсутствии порой вообще какой-либо общепринятой литературной нормы.

Но там, где многое сделано для культурного самоутверждения народов, это (в отличие от некоторых мировых примеров) в подавляющем большинстве случаев сопровождалось спадом радикального этнонационализма и конфликтов на этой почве. Так произошло в Голландии, где уже в конце 70-х годов 81% фризов считали, что они не подвергаются дискриминации (4, с. 247), в Южном Тироле, Эльзасе, Бретани, Каталонии, на Фарерах и т.д. Характер влияния этого фактора на басков менее очевиден, но и в их среде наблюдается отход от идеологии национализма некоторых активистов баскского подпольного движения времен франкистского режима или выходцев из традиционно сепаратистски настроенных семей (22).

Достигнутое странами Европейского союза смягчение этнопо-литических противоречий не означает, конечно, полного и окончательного решения этой проблемы, которая к тому же приобретает новые масштабы и аспекты в связи с растущей иммиграцией. Некоторые эксперты насчитывают сейчас в Западной Европе 21 меньшинство, охватывающее 7,8% всего населения и находящееся в ущемленном положении по сравнению с большинством (26. с. 17). Т.Р.Герр выделяет там 16 относительно крупных этнических групп (включая иммигрантские общины), отношения которых с государствами их проживания остаются открыто или потенциально конфликтными (19, с. 327).

И это обстоятельство, и существенные изменения в подходе западноевропейских демократий к этнической проблематике уже порождают дискуссии вокруг их потенциальных последствий для основ европейской политической жизни. Многие видят в развитии субнациональных делений процесс, который, в сочетании с прогрессом над- и транснациональных начал, ведет к неминуемой эрозии наций и государств. Такая перспектива, однако, пока далеко не очевидна Отличительной чертой формирующейся в рамках Европейского союза новой политической модели является скорее многопрофильная конфигурация. Ее ключевыми элементами остаются государства, хотя они все чаще действуют коллективно, а многие их функции полностью или частично переходят к субъектам разных уровней - от частного до наднационального.

Наличие взаимосвязи между европейской интеграцией и децентрализацией (регионализацией) внутри стран - членов ЕС не только очевидно, но и официально признано в Маастрихтских договорах. Однако ее характер двойственен: вызовы «сверху» и «снизу», с которыми сталкивается институт государства, не только усиливают, но одновременно в какой-то мере и уравновешивают друг друга. Энтузиазм «эт-

нических» и региональных автономий в отношении Европейского союза хорошо известен. Вместе с тем именно европейское объединение в немалой мере способствовало преимущественно умеренному характеру современного западноевропейского этнонационализма и его примирению с центральными првительствами.

Непреклонность последних в отношении сепаратизма и достигнутые в борьбе с ним успехи, в свою очередь, предостерегают против недооценки устойчивости национальной государственности. А признание других требований этнических групп свидетельствует о способности государств более адекватно согласовывать интересы и права всех категорий своих граждан и тем самым расширяет политические предпосылки для общенациональной консолидации.

Растущая культурная мозаичность европейских обществ действительно многое меняет в основах национального единства. Но возвращение меньшинств к собственным корням, похоже, не сопровождается их отчуждением от общенациональной культуры. Овладение ею, как уже говорилось, диктуется многими причинами, к которым относится и типичная для современного общества мобильность. Поскольку состав населения любой местности или автономии, да и география этнических групп меняются, повсюду существует потребность в объединяющей всех культурно-лингвистической основе социальных связей Все это способствует утверждению двойного культурного идентитета меньшинств, символами которого выступают двуязычие и растущая популярность билингвистического образования. Хотя статистические данные такого рода фрагментарны, они говорят о распространенности двойной самоидентификации иного качества, нежели обычное разде ление гражданства и этнической принадлежности. Оказалось возмож ным двойное этническое сознание (7, с 121). У 40% фризов и 50% брс тонцев зафиксировано дуалистическое самоопределение самой этнич ности (29, с. 132; 19, с. 12). Таким образом, восстановление самобытно ста меньшинств может не столько разрывать культурное единство г рамках нации или государства, сколько придавать ему более сложную конфигурацию.

Заслуживает упоминания еще одна новая тенденция: в мировоззрении этнонациональных движений генетические акценты сменяются большим вниманием к социально-гражданским началам объединения, особенно в рамках получивших автономию территорий. Как отмечает М.Китинг, уже не только в Шотландии и Каталонии, но и в других местах «национализм в большей степени, чем раньше, концентрируется на строительстве территориального сообщества, а национальные

элиты с гордостью демонстрируют открытость для пришельцев извне» (цит.по: 27, с.35). В этом этнические движения повторяют эволюцию, которую прежде прошло понимание национальной идеи в доминирующих кругах западных государств. Сближая их с преобладающей культурой, это расширяет предпосылки для преодоления конфликта и взаимоприемлемой перестройки национально-государственной политики.

Другой ключевой вопрос, дискутируемый в связи с этническими проблемами, относится к идейным основам западного общества. Есть течение, которое в духе классического либерализма просто не приемлет признания этничности, возмущаясь «фантазиями... возводящими «ничтожные различия» на уровень племенного конфликта» (цит. по: 27, с.30-31). Одновременно осознание реальности этой проблемы и ее тесной генетической связи с демократией порождает и более глубокие размышления о новых дилеммах демократической философии, создаваемых включением в нее категорий этничности и групповых прав.

Приближение к идеалу равенства сейчас ассоциируется не с игнорированием этнических различий, а с их позитивным восприятием. Это смещает акценты в толковании самого равенства, которое «определяется теперь не как «право быть таким же», а как «право быть иным» (цит. по: 18, с.46). Некоторые усматривают здесь примирение с неравенством, отказ от преобразовательного пафоса либерализма, подрыв всех «ранее существующих прав... тенденций к представительству людей на основе их идентитета, а не их идеалов» (18, с.47). Уязвимость данных оценок заключается прежде всего в искусственной идее несовместимости личных и групповых прав. Право на отличие не исключает общегражданской солидарности, а признание коллективного идентитета - личной свободы. Обеспечить совмещение этих начал призван, в частности, принцип свободной самоидентификации индивидуума, принятый в европейских странах и закрепленный в Рамочной конвенции о защите национальных меньшинств. «Каждый человек, -говорится там, - свободен выбирать или не выбирать свою принадлежность к тому или иному меньшинству, и лица, принадлежащие к меньшинству, могут пользоваться правами, изложенными в Конвенции, как индивидуально, так и в «сообществе с другими» (цит. по: 3, с. 15).

Вместе с тем сама постановка проблемы «права на отличие» заслуживает самых серьезных размышлений не только в контексте демократической логики, а вне зависимости от мировоззренческих предпочтений. В странах Европейского союза этот вопрос возник в связи с претензиями некоторых иммигрантских общин на своего рода «экс-

территориальность» - право следовать внутри коллектива любым собственным традициям, часть которых может идти вразрез и с юридическими законами, и с правами личности, и с фундаментальными этическими нормами западной цивилизации и христианства. В других частях мира данная проблема не исключена в контексте отношений с коренными этническими группами. В наступающее время миграций, этнического и культурного плюрализма многим обществам, видимо, придется задуматься над тем, до каких пределов они могут допустить право на отличие, не жертвуя своими духовно-ценностными основами и социальной интегрированностью. От решений этой задачи, среди прочего, будет зависеть, приведет ли утверждение этничности к фрагментации, фатальной для обществ, государств и цивилизаций, или к новому варианту межэтнической интеграции.

Список литературы

1. Кожановский А Н. Лингвистическая ситуация в Стране Басков в условиях автономии // Этнические пробл. и политика государств Европы / Отв. ред. Мартынова М.Ю. -М., 1998. - С. 174-196.

2. Любарт М.К. Бретонцы Франции // Этнические меньшинства в современной Европе / Отв. ред. Кожановский А Н. -М., 1997. - С. 268-308.

3. Мартынова М.Ю. Политика государств Европы в сфере защиты прав этнических меньшинств // Этнические пробл. и политика государств Европы. - С. 8-39.

4. Решина М.И. Фризы Нидерландов и ФРГ // Этические меньшинства в современной Европе. - С. 194-267.

5. Фаис О Д. Различные аспекты национального вопроса в Италии // Этнические пробл. и политика государств Европы. - С. 135-173.

6. Шлыгина Н.В. Финляндские шведы // Этнические меньшинства в современной Европе. - С. 172-193.

7. Янг К. Диалектика культурного плюрализма // Эгничность и власть в по-лиэтничных государствах / Отв. ред. Тишков В.А. - М., 1994. - С.85-132.

8. Acquaviva M.et al. La Corse et la Republique // Monde diplomatique. - P., 1999.-A. 46,N543.-P. 14.

9. Autonomy / Ed. by Suksi M. - Hague etc., 1998. - 370 p.

10. Brown С., Boswell T. Ethnie conflict and political violence // J. of polit, a. military sociology.- De Kalb, 1997,- Vol. 25, N 1. - P. 111-130.

11. Christiansen T. Regionalization in Western Europe // Decentralization a. transition in the Visegrad / Ed. bv Kirchner E. - Basingstoke etc., 1999. -P. 19-33.

12. Clark R. Negotiations for Basque self-determination in Spain // Elusive peace / Ed. by Zartman W. - Wash., 1995. - P. 59-76.

13. Connor W. Ethnonationalism. - Princeton, 1994. - 226 p.

14. EsmanM. Ethnic politics. -N.Y., 1994. -304 p.

15. Ethnic groups and the state/Ed. by Brass P. -L. etc., 1985. - 341 p.

16. Ethnicity and démocratisation in the new Europe / Ed. by Cordell K. - L. etc., 1999. - 224 p.

17. Guibernau M. Catalan nationalism and democracy in Spain // Ethnicity a. démocratisation in the new Europe. - P. 77-90.

18. Guilligan CK. Citizenship, ethnicity and démocratisation after the collapse of left and right // Ibid. - P. 37-48.

19. GurrT.R. Minorities at risk. - Wash., 1993. -427 p.

20. Hechter M. Internal colonialism. - L., 1975. - 361 p.

21. Hobsbawm E. Nations and nationalism since 1780. - Cambridge etc., 1990. -200 p.

22 Horowitz D. Ethnic groups in conflict. - Berkeley etc., 1985. - VI, 697 p.

23. Jesih B. Parties, elections and the Slovene minority in Austria // Ethnicity a. démocratisation in the new Europe. - P. 106-116.

24. Lijphart A. Democracy in plural societies. - New Haven etc., 1977. - X, 248 p.

25. Loyer B. Le nationalisme basque victime d'F.TA // Monde diplomatique. - P., 1998. - A.45, N 527. - P. 11.

26. Pamir P. Nationalism, ethnicity and democracy // Intern, j. of peace studies. -Geneve,1997. - Vol.2^ N2. -P.3-19.

27. Payton Ph. Ethnicity in Western Europe today // Ethnicity a. démocratisation in the new Europe. - P.24-36.

28. Petersen W. On the subnations of Western Europe // Ethnicity: Theory a. experience / Ed. by Glazer N. et al. - Cambridge, 1975. - P. 177-208.

29. Renkema W. Ethnic identity and minority schooling // The ethnic identities of Europ. minorities / Ed. by Synak B. - Gdansk, 1995. - P. 117-139.

30. Sisk T.D Power sharing and international mediation in ethnic conflicts. -Wash., 1996. - 143 p.

31. Smith A. Nationalism and modernism. - L. etc., 1998. - 270 p.

32. Snyder J. Nationalism and the crisis of the post-Soviet state // Survival. -L.,1993. - Vol. 35, N 1. - P. 5-26.

33. Thuen T Saami peoplehood and ethnopolitics in Norway // The ethnic identities of Europ. minorities. - P.95-116.

34. Welsch D. Domestic politics and ethnic conflict // Survival. - L.,1993 - Vol. 35, N 1. - P. 63-80.