CC BY
143
ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ «ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК» № 1 (75), 2009
11. Гнедовский, М.Б. Современные тенденции современного развития музейной коммуникации// Музееведение. Проблемы культурной коммуникации в музейной деятельности: Сб.науч.тр. — М., 1989. — С. 19 -22.
12. Морозова, Е.Г.Ведомственные, общественные музеи Западной Сибири во второй половине XX — начале XXI вв.: изменение статуса и функций. Автореф. дис. ...канд. истор.наук: 07.00.02/Морозова Елена Геннадьевна. — Омск, 2003. - С. 3.
13. Труевцева, О.Н. Музеи Сибири во второй половине XX века.-Томск: Изд-во Том. Ун-та, 2000. — 336 с.
14. Морозова, Е.Г. Ведомственные, общественные музеи Западной Сибири во второй половине XX — начале XXI вв.: изменение статуса и функций. Автореф. дис. ...канд. истор.наук: 07.00.02/Морозова Елена Геннадьевна. — Омск, 2003. — С. 6.
15. Бурлыкина, М.И. Университетский музей в научно- образовательном процессе: История и современность (VIII — XX вв. у М.И. Бурлыкина // Музейные фонды и экспозиции в научно-образовательном процессе: Материалы Всерос. науч. конф. — Томск, 2002. — С. 58-59.
16. Лебедев, А.В. Музейные представительства в Интернет. / А.В. Лебедев// Музеи — новые технологии/Сост. и на-учн. ред. Н.А. Никишин. — М.: Прогресс-Традиция, 1999. — С. 121.
ЯЦЕНКО Елена Анатольевна, инженер кафедры «Средства связи и информационная безопасность».
Дата поступления статьи в редакцию: 21.10.2008 г.
© Яценко Е.А.
УДК 930 1 В. В. ГАЙКО
Омский филиал Института археологии и этнографии СО РАН
ЭТНИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ ЧУЛЫМСКИХ ТЮРОК XVI - XVII ВЕКОВ В ТРУДАХ А. П. ДУЛЬЗОНА
Цель данной статьи рассмотреть взгляды известного сибирского историка и лингвиста А.П. Дульзона, касающиеся вопросов этнической истории чулымских тюрок. Автор анализирует методологию и конкретные результаты исследований А.П. Дульзона. Труды ученого занимают важное место в изучении этногенеза народов Западной Сибири.
Ключевые слова: Дульзон А. П., чулымские тюрки, этническая история.
В предлагаемой работе автор обращается к научному наследию известного сибирского ученого Андрея Петровича Дульзона (1900—1973). До сих пор нет ни одной работы монографического характера об этом выдающемся исследователе. В статье мы хоть и в малой степени попытаемся восполнить этот пробел. Цель данной публикации — проанализировать работы А.П. Дульзона, касающиеся этногенеза коренных народов Сибири. Исследования в этом направлении Андреем Петровичем велись на протяжении многих лет и нашли отражение в ряде фундаментальных работ, которые и явились объектом нашего изучения.
Андрей Петрович Дульзон человек непростой биографии, как и многие ученые его поколения. В 1940 г. он был депортирован в Томск как спецпереселенец, так как имел немецкое происхождение. В Томске он преподает в педагогическом институте и ряд лет сотрудничает с университетом, участвуя в раскопках комплекса Басандайка. В ходе этих работ у него созревает план многолетнего комплексного изучения этногенеза коренных народов Западной Сибири1.
Опубликованный план предусматривал разработку следующих тем: изучение языков селькупов, чулымских тюрок, томских татар, в особенности эуштинцев; анализ топонимики Томской области; характеристика доисторических культур Нижнего Чулыма, Томи и Кети, составление подробной археологической кар-
ты указанных районов, антропологическая характеристика чулымских тюрков и томских селькупов. В решении поставленных задач, на наш взгляд, главную роль сыграли личные качества Андрея Петровича. С одной стороны, в нем прекрасно сочетались знания и умения лингвиста, археолога и этнографа, а также способность быстро овладевать незнакомым языком. Это позволило ему широко применять комплексный подход в изучении коренных народов Сибири, в частности, использовать лингвистические данные в исторических исследованиях. С другой стороны, он сумел привлечь к совместной работе антрополога Р.А. Розова, молодых талантливых археологов Е.М. Пеняева, В.С. Синяева, Р.А. Ураева, этнографа Г.И. Пелих, основным же ядром его коллектива стали воспитанные им молодые лингвисты Р.Ф. Денинг, О.Я. Осипова и др.
План исследования А.П. Дульзон воплощает в реальность посредством регулярных раскопок памятников позднего средневековья на Чулыме и Оби. Выбор им именно этого района объясняется тем, «что он являлся местом древнего стыка трех народностей — тюрков, селькупов и кетов, представляет особенно большой интерес для изучения взаимосвязей и взаимоотношений этих народностей за длительное время»2.
В 1946 г. А.П. Дульзоном были произведены раскопки на Чулыме в районе деревень Тургай и Бала-гачево. Первоначально его интересовали вопросы
датировки раскопанных объектов (курганных могильников) и этнической принадлежности оставившего их населения. Полученные материалы позволили датировать раскопанные объекты первой половиной XVII в. Основой для датировки послужили найденные монеты и нюрнбергские счетные жетоны. Монеты, представлявшие собой серебряные копейки, относились к периоду правления царя Михаила Федоровича; счетные жетоны были изготовлены Вольфом Лауфе-ром, годы работы которого относятся к 1618— 1660 гг., на них также присутствовали надписи на немецком языке и латыни, показывавшие в своей орфографии особенности первой половины XVII в., кроме того, на одном из жетонов имелось изображение Людовика XIII. Решая вопрос об этнической принадлежности населения, оставившего эти археологические объекты, А.П. Дульзон относит его к чулымским тюркам. В основу такого рассуждения он кладет следующие доводы: «во-первых, все особенности культуры и погребальной обрядности вскрытых памятников прямо совпадают или легко сводимы с этнографическими данными о чулымско-томских татарах; во-вторых, памятники хорошо датированы первой половиной XVII в., в которое по данным исторических актов в этом районе проживали именно чулымские тюрки»3.
Обширный и разнообразный материал, оказавшийся у А.П. Дульзона в ходе археологических работ, позволил ему дать развернутую характеристику культурно-бытовым особенностям и торгово-обменным связям у чулымцев. В частности, сделать вывод о том, что население главным образом занималось охотой в тайге и на реке, рыболовством и собирательством. Важнейшее значение охоты подчеркивал факт наличия почти в каждом мужском погребении богатого набора железных и костяных наконечников стрел различной формы. Охота в это время, по его мнению, имела промысловое значение. Помимо охоты посредством лука и стрел равноценное значение имело звероловство, что подтверждается наличием в погребальном инвентаре топора и ножа, использовавшихся для изготовления ловушки на месте лова. В пользу этого утверждения А.П. Дульзон приводит также этнографические сведения. О занятиях чулымцев рыболовством свидетельствуют находки в курганах рыболовных крючков, пешни и остатки рыб в сосудах, горшках, котлах, поставленных обычно у ног покойников. В отличие от охоты рыболовство имело, по его мнению, потребительский характер, так как рыба имеется в изобилии на всей территории Сибири и ее чрезвычайно трудно транспортировать.
Отсутствие в материалах раскопок чего-либо, что прямо указывало бы на занятие причулымского населения земледелием, позволило А.П. Дульзону сделать вывод, что оно или не занималось им вообще, либо занималось в ограниченных размерах. Не имело сколько-нибудь существенного значения и скотоводство. Сам факт занятия этой отраслью хозяйства А.П. Дульзон доказывает находками в курганах войлока, остатков грубой шерстяной ткани, веревок из конского волоса и кожи. В то же время на второстепенное значение скотоводства указывает следующее: кожа во многих изделиях очень часто заменялась берестой (например, ремни от сбруи в большинстве случаев состояли из сшитых вместе слоя кожи и бересты; на кожаной обуви, как правило, имелись берестяные задники и подпяточники); полностью отсутствуют конские захоронения, характерные для тюркских кочевников- скотоводов. Но вместе с тем А.П. Дульзон указывает на наличие в курганах уздечек, стремян, остатков седла и подпруг, что красноречиво свиде-
тельствует об употреблении в хозяйстве лошади в качестве ездового животного.
Говоря о земледелии и скотоводстве, Андрей Петрович приводит интереснейшие этнографические сведения, дополняющие археологические данные. Так, у чулымских тюрков полностью отсутствует вся основная земледельческая терминология (коса, серп, плуг, борона, телега и т.д.), все эти понятия обозначаются заимствованиями из русского языка. Отсутствуют у них и многочисленные синонимы для домашнего скота, распространенные у скотоводов-кочевников Алтая. У них не существует собственных слов для обозначения понятий «пастух», «сыр», «творог» и т.д. С другой стороны, в языке чулымских тюрков детально разработана охотницко-рыболовец-кая терминология, вплоть до того, что в нем имеются специальные глаголы, обозначающие охоту на ряд отдельных зверей4.
В раскопанных 32-х курганах, содержащих 47 погребений, лишь в одном находились предметы военного снаряжения (тесак, кинжал, наконечники стрел), еще в одном был найден наконечник копья. Почти полное отсутствие предметов военного снаряжения заставило А.П. Дульзона сделать вывод о том, что военные действия играли незначительную роль в жизни чулымских тюрок.
Присутствие в найденном материале предметов русского и среднеазиатского происхождения (топоры, ножи, железные ножницы, медные бронзовые пуговки, колокольчик, бубенчики, перстни, серьги, браслеты, монеты, стеклянные круглые зеркала, бисер, бусы, шерстяные ткани, шелк) позволили А.П. Дульзону сделать вывод о наличии обменной торговли. Большинство предметов, приобретенных путем обмена, русского происхождения. Данные археологических раскопок подтверждаются, по его мнению, и письменными источниками: об этой торговле имеются сведения в так называемых проезжих грамотах XVII в. и записках о таможенной пошлине. Предметы инородного происхождения могли обмениваться только на пушнину, что подтверждает, как он подчеркивает, промысловое значение охоты у чулымского населения.
Характеризуя погребальный обряд, А.П. Дульзон выделяет следующие особенности. Общей чертой всех погребений является то, что все они наземные, грунтовые могилы полностью отсутствуют. Насыпи возводились из земли, бравшейся в непосредственной близости от погребений. По предположению автора, количество ям, а также их расположение не было нормировано ритуалом, а определялось конкретными условиями работы. Свидетельством этому служат углубления (ямы), имеющиеся около всех курганов. По форме основания насыпей, курганы делятся на три группы: круглые, удлиненно-овальные и удлиненночетырехугольные, при этом А.П. Дульзон обращает внимание на то, что форма насыпи не зависит от числа имеющихся в ней погребений. Аналогично этому, разнице в размерах курганных насыпей не сопутствует особенно заметная разница в богатстве погребального инвентаря. Наличие же под усопшим, в большинстве случаев, тонкого слоя золы и мелких угольков является очевидным свидетельством того, что перед укладкой покойника на месте погребения разводился костер. После обжигания земли на месте погребения помещалась берестяная подстилка, сшитая из двух длинных полос. Очень часто над погребением имелось подобное берестяное покрывало. В некоторых случаях подстилки из бересты заменялись подстилками из войлока. При захоронении покойники укладывались в вытянутом положении на спине, с руками вдоль ту-
«ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК» № 1 (75), 2009 ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ
ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ «ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК» № 1 (75), 2009
ловища, в редких же случаях одна или обе руки были согнуты в локте. Во многих случаях вокруг усопшего сооружалась четырехугольная рама из плах очень простого устройства. Погребальный инвентарь состоял главным образом из орудий труда, средств для приготовления пищи, одежды и различных украшений, что свидетельствует, по мнению автора, «о наличии веры в загробный мир, в котором жизнь ничем особенно не отличается от привычной земной — в тайге и около реки, где занимаются звероловством, рыболовством и собирательством»5.
В ходе раскопок был получен материал, позволивший А.П. Дульзону, составить представление об обуви и одежде чулымских тюрок. Среди археологического материала присутствовали сапоги двух видов. Одни с голенищами до колен, которые носили как мужчины, так и женщины. Вторые представляли собой маленькие сапожки для женщин с короткими голенищами, поднимавшимися немного выше голеностопного сустава, и отделанные сверху мехом или широкой полоской бронзы, огибавшей голень подобно браслету. В курганах была встречена разнообразная легкая и теплая одежда, изготовляемая из кожи, шкурок, тонких и грубых тканей, о чем свидетельствовали найденные небольшие фрагменты. Вместе с тем А.П. Дульзон сожалеет, что эти фрагменты незначительны, так как в большинстве случаев нельзя уверенно судить о покрое той или иной одежды. Материалы, добытые в ходе раскопок, предоставили возможность автору дать характеристику зимней одежды. О ней он пишет следующее: «Верхняя теплая одежда изготавливалась из кожи или толстой и грубой шерстяной ткани с вплетением мешочного типа, которая, по-видимому, не всегда изнутри была обшита мехом. Рукава отделывались по краю спереди мехом и на них иногда одевались бронзовые пластинчатые браслеты: женщины, по видимому, носили короткую шубу, покрывавшую только бедра, которая по краю отделывалась мехом». Более уверенно сказать что-либо о верхней одежде для автора не представлялось возможным, говоря о ней, он отмечает лишь тот факт, что женщины носили что-то вроде кофты, одевавшейся через голову и расшитой по краю, снизу и вокруг шеи бисером и стеклянными бусами. Женский головной убор представлял из себя шапочку, расшитую бисером и иногда украшенную нашивными бронзовыми бляшками. Материалы раскопок в то же время не позволили автору сделать какие-либо выводы о головных уборах мужчин. Археологические данные позволили А.П. Дульзону составить кое-какие представления о системе украшений чулымцев. Кроме уже упомянутого способа расшивания одежды и головных уборов женщин бисером и бронзовыми бляшками, к ней также пришивались бусы, надетые на нитку, ремешок или подвижную проволочку, оканчивающуюся бронзовым колечком, или же пришивались бронзовые пуговки и серьги в форме вопросительного знака. По предположению автора, женщины заплетали две косы, в которые вплетали, главным образом на конце, бронзовые и железные кольца, трубочки, бронзовые перстни, серьги, пуговицы, бубенцы и колокольчики.
Анализ данных, полученных в ходе археологических работ, дал возможность А.П. Дульзону охарактеризовать этнические процессы на Чулыме в XVI — XVII вв. С одной стороны, однотипность обряда погребения и общности инвентаря объединяют между собой тургайские и балагачевские могильники. С другой стороны, автор подчеркивает несколько более ранний возраст тургайских курганов, относя их к XVI в., в то время как балагачевский могильник он датирует XVII в. Подобная датировка проистекает из одного отличия
в погребальном обряде. Для курганных могильников вблизи деревни Тургай наиболее характерной является ориентация покойника головой на восток, в то время как в балагачевских курганах наиболее характерной является ориентация с юго-востока на северо-запад, головой на юго-восток. А.П. Дульзон ставит вопрос о том, чем могли быть вызваны подобные различия в ориентировании покойников. Данные различия, по его мнению, связаны с процессами тюркизации чулымцев. Здесь он обращается к мнению академика В.В. Бартольда, считавшего, что обращение к югу было распространено у монголов и тюрков и представляло собой явление более позднее, сменившее прежнее обращение к востоку, основанному на культе восходящего солнца. Обращение к югу объяснялось влиянием китайской традиции, этот культ сделался официальным для всей степи, подчинявшейся монголам. Следы же древнего культа восходящего солнца, по мнению В. Бартольда, сохранились у народностей, оставшихся в стороне от политических и культурных движений, связанных с образованием монгольского государства. Оценивая с таких позиций наблюдаемую в раскопанных курганах ориентацию покойника, А.П. Дульзон приходит к выводу, что тургайский могильник демонстрирует более древний культ обрядности (направление с востока на запад, головой на восток) или же компромиссный (направление с юго-востока на северо-запад, головой на юго-восток); балагачевские курганы показывают новый тип обрядности (направление с юга на север, головой на юг) или компромиссный (направление с юго-востока на северо-запад, головой на юго-восток), наиболее древний тип обрядности в них уже не сохранился. Если указанное положение верно, то, согласно автору, можно сделать следующие выводы: «1. Тургайские курганы в целом старше балагачевских. 2. В культуре тургайских курганов тюркское влияние начинает сказываться, а в балагачевских этот процесс закончен»6.
Материалы археологических раскопок дали возможность А.П. Дульзону в самом общем виде охарактеризовать общественные отношения. Неравномерное распределение уже упоминавшихся в данной работе предметов русского и среднеазиатского происхождения в погребениях дало основание Андрею Петровичу сделать вывод о наличии заметного, хотя и не особенно глубокого, социального неравенства у причулымского населения. Общественное неравенство, по его мнению, получило отражение также в обряде погребения, а конкретно погребения путем трупоположения или же трупосожжения. Случаев трупосожжения всего два. А.П. Дульзон подчеркивает, что если трупосожжение можно истолковать как отражение социального неравенства, то отнюдь не в смысле простого имущественного неравенства. Анализируя добытый материал в комплексе, он приходит к выводу, что чулымское население XVI — XVII вв. состояло из мелких родоплеменных групп, внутри которых наблюдается социальное неравенство7.
А.П. Дульзон в своих работах пытается решить вопрос и о происхождении чулымских тюрок. Осуществление такой задачи, по его мнению, невозможно без наличия и учета целого ряда разнообразных научных данных: археологических, этнографических, лингвистических. В ходе анализа всех имеющихся у него материалов, он приходит к выводу, что чулымские тюрки в основе своей аборигенный народ на Чулыме, ставший тюркским вследствие сложного исторического процесса, в результате смешения и ассимиляции ранее проживавших здесь этнических групп. Такими этническими группами, вошедшими в состав чулымцев, были кеты и селькупы. Обладая низким уровнем
хозяйства, эти племена попали в зависимость от тюркских кочевников-скотоводов Южной Сибири. В результате длительного процесса ассимиляции селькупское и кетское население сменило свой язык на тюркский. По его мнению, пик процесса тюркизации происходил в XIII — XIV вв. Андрей Петрович предполагал, что процесс смены языка дополнялся процессом перемещения вниз по Чулыму какого-то количества тюркоязычного населения, сливавшегося с аборигенным населением. Поскольку процесс тюркизации нетюркского населения осуществлялся, по его мнению, с верховьев Чулыма, то, как следствие, чулымско-тюркский язык близок кызыльскому наречию хакасского языка, распространенного по Белому и Черному Юсам и истокам Чулыма. Необходимо учитывать, что работы А.П. Дульзона написаны в условиях жесткого идеологического прессинга. В некоторых своих выводах он был вынужден опираться на положения работы И.В. Сталина «Марксизм и вопросы языкознания». В частности, он указывает на то, что процесс смены языка в условиях живого общения бесписьменного времени не мог сводиться к простому заимствованию кызыльского наречия и замещению им первоначального языка. В результате указанных процессов возник чулымско-тюркский язык, имевший особенности по сравнению с остальными тюркскими языками.
В целом можно отметить, что А.П. Дульзону удалось, анализируя разнообразные виды источников, доказать принадлежность раскопанных им могильников чулымскому населению XVI — XVII вв. Он показал, что чулымцы являются тюркизированными кетами и селькупами. На основании имеющихся у него археологических материалов дал характеристику хозяйственно-культурному типу чулымских тюрок.
Примечания
1 Матющенко В.И. 300 лет истории сибирской археологии. Т.1. Омск, 2001. С. 121.
2 Дульзон А.П. Чулымские татары и их язык. Уч. записки Томского гос. пединститута. Т. IX. Томск., 1952. С. 81.
3 Там же. С. 99.
4 Дульзон А.П. Поздние археологические памятники Чулыма и проблема происхождения чулымских татар. Уч. записки Томского гос. пединститута. Т. X. Томск, 1953. С. 182.
5 Там же. С. 182.
6 Там же. С. 142.
7 Там же. С. 145.
8 Там же. С. 156.
9 Там же. С. 147.
Библиографический список
1. Дульзон А.П. Чулымские татары и их язык / Ученые записки Томского государственного пединститута. Т. IX. — Томск, 1952.
2. Дульзон А.П. Поздние археологические памятники Чулыма и проблема происхождения чулымских татар / Ученые записки Томского государственного пединститута. Т. X. - Томск, 1953.
3. Матюшенко В.И. 300 лет истории сибирской археологии. Т.1. - Омск, 2001. - С.121.
ГАЙКО Вадим Валерьевич, аспирант Омского филиала Института археологии и этнографии СО РАН.
Дата поступления статьи в редакцию: 29.09.2008 г.
© Гайко В.В.
УДК 398.47(571.12=512.145) Г. И. ЗИННАТУЛЛИНА
Институт гуманитарных исследований Тюменского государственного университета
ЗНАХАРИ В СОЦИОКУЛЬТУРНОМ ПРОСТРАНСТВЕ ТОБОЛО-ИРТЫШСКОЙ ГРУППЫ СИБИРСКИХ ТАТАР
Образ врачевателя конца XIX — XX вв. у сибирских татар трансформировался в течение нескольких веков. Знахари сибирских татар подразделялись на несколько типов по роду своей деятельности и значимости. Наиболее распространенным общим словом, обозначающим лечащего человека, являются номинации: имце, табип, корткаяк, кеше карауцы.
Ключевые слова: сибирские татары, народные медицинские знания, знахарь, лечебная практика, обряд, духовные традиции.
В народной среде всегда выделялись люди, которые занимались лечением, обладавшие обширными познаниями в области медицины.
В данной статье дается классификация и этнокультурный портрет знахаря в среде тоболо-иртышской
группы сибирских татар.
Образ знахаря конца XIX — XX вв. у сибирских татар трансформировался в течение нескольких веков. До распространения в Западной Сибири ислама это был язычник, поклонявшийся духам и идолам [1].
«ОМСКИЙ НАУЧНЫЙ ВЕСТНИК» № 1 (75), 2009 ИСТОРИЧЕСКИЕ НАУКИ
