113
УДК 947.081.1
ЭТАПЫ ИССЛЕДОВАНИЯ НЕМЕЦКОГО ПОЛИТИЧЕСКОГО ЯЗЫКА
В ГЕРМАНИИ (1945—2005)
С. Г. Катаева
В статье рассматриваются актуальные проблемы становления немецкого политического языка, взаимосвязи языка и общества, языка и политики на примере политической коммуникации в Германии (1945—2005), где данному направлению прикладной лингвистики в силу ряда объективных исторических причин придается особое значение и где оно наиболее полно исследовано. Роль языка на переломе исторических эпох, в эпоху европейской интеграции и всеобщей глобализации, возрастающей роли СМИ и вместе с этим языковой манипуляции и манипуляции общественным сознанием — все это явилось предметом пристального внимания немецких лингвистов и политологов и привело к созданию в Германии общества «Язык в политике» (1991), итогом исследований которого стало выделение в 1996 году в специальную научную дисциплину политолингвистики (языка политической коммуникации), являющейся частью прикладной лингвистики.
Исследование языка и речи в политике является относительно молодой областью лингвистики, хотя риторика как старейшая дисциплина, которая занимается политической коммуникацией, относится к предшественницам лингвистической прагматики, к одному из основных направлений современного языкознания. Начало интенсивным исследованиям политического языка было положено в середине 20-го века в Германии, о чем Й. Кляйн пишет следующим образом: «В отличие от большинства других направлений языкознания, в которых новые научные тенденции исходили от англосаксов и в особенности от американцев, лингвистическое исследование политической коммуникации, недавно названной А. Буркхардтом полито-лингвистикой, начиная с 50 годов интенсивно разрабатывается в первую очередь в немецкоязычных странах [1, с. 186]. Пристальный интерес немцев к данной тематике английский германист Гоод объясняет существованием «особой повышенной чувствительности» немецкой общественности к проблемам политического употребления языка, обусловленной особенностями исторического развития Германии: ролью немецкого языка в «создании национальной идентичности немцев», объединенных в единое государство только в конце 19 века и фактом применения немецкого языка на службе двух тоталитарных режимов в Германии в 20 веке. Он пишет: «Кто пытается использовать немецкий язык для передачи политического содержания, тот находится между Сциллой и Харибдой [...]: справа он попадает к Сцилле — языку Третьего Рей-
© Катаева С. Г., 2007
ха — слева к Харибде — к немецкому языку [...] коммунистического режима ГДР» [2, с. 50].
Исследования в области политического языка изначально не представляли собой единой картины, трудности их системного описания объяснялись тем, что «политика не является завершенной и навсегда определенной величиной и, что, прежде всего, нет единой языковой специфики, типичной только для политики» [3, с. 8].
Актуальность данных исследований резко возрастает с 1945 года, так как основные изменения в немецком языке происходят в сфере политической коммуникации. Научное исследование языка политики, по мнению многих немецких лингвистов1 начинается с исследований «языка национал-социализма» («NS-Sprache»), интерес к которому проявился в первые годы после окончания Второй Мировой войны, и, начиная с 50-х годов, с исследований «языка в разделенной Германии» («Sprache im geteilten Deutschland»). Именно эти две темы явились, по определению Бурк-хардта «историческим исходным пунктом для возникновения германской лингвистики политического языка» [4, с. 76] и определили исследовательскую область политического языка в Германии во второй половине 20-го века. Вальтер Дикман, классик исследования языка в политике, называет в своей хрестоматийной книге «Sprache in der Politik. Einfuhrung in die Pragmatik und Semantik der politischen Sprache» (1969/1975) «язык национал-социализма» и «язык в разделенной Германии» «основными специальными предметами исследо-
1 См. W. Dieckmann (1975), A. Burkhardt (1996), J. Klein
(1998).
вания, которые вызвали интерес к политическому языку в Германии» [3, с. 133]. К другим направлениям данных исследований он относит и «язык пропаганды», отмечая при этом, что он «исследуется преимущественно на примере языка Третьего Рейха и политического языка ГДР» [3, с. 24].
Таким образом, эти две области исследования «языка национал-социализма» и «языковых дивергенций в политическом словаре обоих немецких государств» образуют исходный пункт возникновения немецкой лингвистики политического языка и становятся на протяжении длительного времени, нескольких последующих десятилетий, «долгоиграющими темами исследования» полито-лингвистики, темами, к которым проявляется незатухающий лингвистический интерес. В начале 90-х годов к ним добавляется третья область исследования: «Язык объединения Германии» («Sprache der Wende»).
Несмотря на интенсивные и разносторонние исследования немецкого политического языка на протяжении нескольких десятилетий до сих пор не выработаны единые критерии периодизации истории современного немецкого (политического) языка, нет единства в подходах к выделению хронологически важных событий, необходимых для подобных исследований. Как отмечает Г. Штёт-цель, касаясь истории языкового употребления в общественно-политической сфере, «еще не существует всеобъемлющей истории немецкого языка современности» [5, с. 4].
Исходя из того, что, начиная с 1945 года, «часа ноль» («Stunde Null»), основные языковые изменения происходят в сфере политической коммуникации [6, с. 10], описание новых тенденций в развитии современного немецкого языка большей частью совпадают с тенденциями развития немецкого политического языка и обязательно включает в себя общественно-политическое развитие Германии данного периода времени. При этом спорным оказалась сама точка отсчета, фиксация начала «современности» немецкого языка. Хенне / Дроздовски различают «языковую современность», которая берет начало в 1945 году и приводит к «непосредственной современности» второй середины 70-х годов [7, с. 620]. Фон Поленц предлагает, исходя из возрастающей роли средств массовой информации, считать точкой отсчета для определения временных границ «современного немецкого языка» 1960 год [8, с. 58]. Заслуживает внимания точка зрения Г.-В. Эромса, которую он высказывает в статье «Von der Stunde Null bis nach der Wende: Zur
Entwicklung der politischen Sprache in der Bundes-republik Deutschland». Он анализирует «официальные сообщения, призывы, правительственные заявления, партийные декларации и программы» с точки зрения центральных партийных ключевых слов и их аргументации [6, с. 17] и приходит к выводу о том, что немецкий общественно-политический язык «как функциональный слой языка, существует надрегионально и как таковой необходим для артикуляции политических интересов граждан определенного коммуникативного сообщества» [6, с. 10].
Во всех выше названных работах речь идет в основном о различных подходах и перспективах анализа современного немецкого языка и не затрагиваются проблемы его хронологической периодизации.
В. Бергсдорф предлагает свою, ставшую популярной, периодизацию современного развития немецкого языка с политической точки зрения, которую он изложил в 1983 году в своей программной монографии «Господство и язык» («Herrschaft und Sprache. Studie zur politischen Terminologie der Bundesrepublik Deutschland»). Исходя из развития партийной терминологии, Бергсдорф предлагает хронологическую классификацию политического языка, в которой, например, фазе «антифашистской терминологии», характерной для всех партий послевоенного периода, содержащей такие ключевые слова, как Antifaschismus, Demokratie, соответствует время, начиная с 1945 года; «терминологией интеграции» Бергсдорф называет эру Аденауэра с
1949 по 1963 год с ее широко известными ключевыми словами «общего согласия»; за ней следует «терминология разрядки» со времен Эрхарда до начала правления леволиберальной коалиции в 1969 году; время правления правительства во главе с Брандтом он характеризует как «терминологию «движения»; период правления кабинета, возглавляемого Шмидтом, он видит как «терминологию «отрезвления» [9].
Серьезную попытку периодизации современной истории немецкого языка в тесной взаимосвязи с новейшей историей Германии предпринимает Х. Штегер (1989) в статье «Язык в развитии» («Sprache im Wandel»). Он выделяет на фоне развернутой истории ФРГ, начиная с 1945 года, пять периодов, в которых особое внимание уделяет политическому словарю, словарю общественных институтов и специальным языкам. Внутри каждого периода Штегер выделяет в свою очередь важнейшие области общественно-политической
жизни, которые четко демонстрируют роль языка в современной истории.
Закат нацистского идеологического языка, наступивший с концом национал-социализма в 1945 году, Штегер называет «эпохальным годом», а внутри этого послевоенного периода вплоть до
1950 года выделяет вокабуляр «денацификации» (Entnazifizierung), «черного рынка» (Schwarz-markt), «развалин» (Trummerfrauen, Trummerlite-ratur), возникновение «новой» немецкой литературы, обновление литературного языка, начало языковой дискуссии, положенной дискуссионным объединением писателей «группой 47», поднимавшей острые вопросы политической и общественной морали и представлявшей собой своего рода оппозицию государству и обществу. Одновременно с этим он отмечает начало влияния английского на немецкий язык.
Следующая фаза (1950—1960/65), по мнению Штегера, имеет более четкие контуры, и называется «эпохой немецкого экономического чуда и языкового равновесия» (Wirtschaftswunder und Sprach-ausgleich). Это период нарастающей критики «общества всеобщего благоденствия» (Wohlstands-gesellschaft, Wirtschaftswundermentalitat), бурных дебатов в начале 50х годов о «ремилитаризации» (Wiederbewaffnungsdebatte) и нарастании напряженности между Восточной и Западной Германией (Ost-West-Spannung). В языковом отношении это проявляется в демократическом обновлении языка (политическая реклама, новые СМИ), в различных отклонениях от принятых языковых норм.
Третьему периоду истории языка послевоенного времени с 1965 до 1974 года Штегер дает название «от плюрализма к расколу», обусловленного рационалистическими течениями того времени (в сфере социальных наук, психоанализа, структурализма), которые привели к критическим настроениям в обществе и последующим его конфликтам: выступлениям студентов, антивоенному и экологическому движениям (Studenten-, Friedens-und Umweltbewegung), «волне феминизма» («Fe-minismuswelle»), созданию внепарламентской оппозиции (A.PO), появлению террористической организации «Фракция Красной Армии» (RAF). В соответствии с этим отмечается возрастающая активизация отдельных субъязыков различных социальных групп (язык студенческого, экологического и др. движений), специальных языков (в основном экономический вокабуляр американского происхождения (Marketing, Management), влияние СМИ на язык.
Время с 1975 по 1981 год Штегер характеризует как период «социальной романтики в десятилетие реальной политики» на фоне «иррационального, общего пацифистского климата» [10, c. 37]. Это период дальнейшего развития экологического движения и появления нового значения слова «зеленый» и соответственно партии зеленых (die Gru-nen), энергетических кризисов, «эйфории реформ». Последний период 1982—1988 Штегер определяет как период дальнейшего развития и противопоставления субъязыков социальных групп (молодежный язык, язык альтернативных групп, женских объединений) стандартному немецкому языку и указывает на соответствующий вокабуляр, пришедший со сменой правительства и внутри- и внешнеполитического курса ФРГ в 1982 году: «риторика перемен» (Wenderhetorik), предшествующие ей внутриполитические противоречия и дебаты о «довооружении» (Nachrustungsdebatte), так называемый «словарь дискриминации», затрагивающий проблемы иностранцев, (Auslander- undAsylanten-flut), новая политика экономии (Sparpaket) и вместе с ней социальный демонтаж (Sozialabbau).
Штегеровская хронологическая периодизация истории современного немецкого языка положила начало новому направлению в его исследовании: «Штегер первый — и пока единственный — предложил общую концепцию исследования истории языка, ориентированную на новейшую историю с послевоенных лет до наших дней» [5, c. 8]. Высоко оценивая новую научную концепцию Штегера, Штётцель тем не менее выражает сомнение, что она может стать универсальной основой для более широкого исследования истории языка новейшего периода [5, c. 9].
Все предпринятые попытки хронологического описания становления немецкого политического языка представляют собой чаще всего анализ ключевых слов различных эпох в развитии, как бы «со стороны», и, как отмечает Г. Штётцель, ссылки на язык и основные понятия являются как бы вторичными [5, c. 6]. Особенно ярко это проявилось в острой политической полемике о «господстве через язык», начатой в 1973 году Куртом Биденкопфом, генеральным секретарем ХДС, с его известного тезиса о «захвате понятий» («Besetzung der Be-griffe») как новой стратегии политической коммуникации. По его мнению, «захватив», «оккупировав понятия», как это сделала СДПГ, можно прийти к «революции нового типа», «революции общества через язык» [11, c. 191]. Данный тезис Биденкопфа был переведен в плоскость лингвистики и дал но-
вое направление целому ряду прагматически ориентированных исследований, рассматривающих политику как языковую борьбу в русле: «язык и господство», «сила слова», «господство через язык», «борьба понятий», «семантическая борьба» и т.д.2 Совершенно новый подход к написанию истории современного немецкого языка излагается в 4 томе Г. Штётцеля и М. Венгелера научной серии «Sprache. Politik. Offentlichkeit», вышедшем в
1995 году (Stotzel / Wengeler (Hrsg.) «Kontroverse Begriffe. Geschichte des offentlichen Sprachgebrauchs in der Bundesrepublik Deutschland»). В отличие от предшествующих изложений истории современного немецкого языка данная концепция, разработанная в Дюссельдорфе, ориентирована прежде всего на общественно обусловленное употребление языка, а не на внутреннюю языковую систему. Штётцель подчеркивает значимость политического языка для новейшей немецкой истории, необходимость изложения исторических процессов во взаимодействии с языковыми и описания языковых процессов в русле исторических [5, c. 3]. Проследить политические конфликты в обществе можно, по мнению Штётцеля, исходя из современного развития языка, который документирует общественное воздействие его употребления [5, c. 2]. В соответствии с этой концепцией он предлагает исследовать политический язык с лингвистической точки зрения, выделив большие общественно-значимые тематические области современной немецкой истории, начиная с 1945 года, в разных «полях политики» («Felder der Politik»). Это поля наиболее острых общественно-значимых проблем новейшей истории ФРГ в 18 различных тематических областях, составленных в порядке их актуальности, начиная с 1945 года [5, c. 9—13]. Рассмотрение современной истории немецкого языка в соответствии с основными, актуальными событиями истории Германии новейшего периода, выделенными в проблемные и тематические поля, дополняется исследованием языка как истории общественного дискурса [5, c. 14—17]. Данная книга является
2 Исследованию политической семантики понятий в 70—80 гг. посвящены, например, следующие работы: Bie-denkopf «Politik und Sprache» (1982); Bergsdorf «Worter als Waffen» (1979), «Herrschaft und Sprache» (1983); Dieckmann «Herrschaft durch Sprache durch Herrschaft uber Begriffe» (1985); Klaus «DieMacht des Wortes» (1968), «Sprache der Politik» (1971); Klein «Wortschatz, Wortkampf Wortfelder in der Politik» (1989), «Kann man «Begriffe besetzen?» (1991); Liedtke / Wengeler / Boke (Hrsg.) «Begriffe besetzen. Strategien des Sprachgebrauches in der Politik» (1991); F. Kuhn «Begriffe besetzen». Anmerkungen zu einer Metapher aus der Welt der Machbarkeit» (1991) и другие.
важным справочным источником истории немецкого языка нашего времени, которая рассматривает проблемы «языка в политике» и «политики в языке», исследуя их в историческом контексте.
Другой известный исследователь немецкого политического языка, автор термина «политолинг-вистика», А. Буркхардт выделяет 5 периодов, «пять толчков» (Ш^ Schtibe), в развитии лингвистическо-критического исследования языка политики, которые были мотивированы внешними событиями в Германии [12, с. 10—11]:
К первой фазе относится период после окончания войны, непосредственно связанный с недавним прошлым и сопровождающийся острой полемикой о языке национал-социализма, который и в дальнейшем снова и снова становится предметом лингвистических исследований.
Вторая фаза начинается в начале 60х годов, после возведения Берлинской стены и Карибского кризиса, когда явно обозначился интерес к политическому языку, а с ним возросло и количество публикаций, причем для германской лингвистики это были в первую очередь исследования немецкого языка в разделенной Германии, в ГДР и ФРГ.
Третья фаза приходится на конец 60х и начало 70х годов, когда в ходе студенческого движения и вызванных им процессов либерализации и изменения структуры общества ФРГ, с одной стороны, а также «прагматического поворота» в лингвистике и появления социолингвистики, с другой стороны, на первое место выходят работы, исследующие политический язык как инструмент манипуляции в общественно-политической жизни.
Четвертая фаза начинается с 1982 года и знаменует собой бурные дискуссии, посвященные атомному вооружению. они вновь пробудили общественно-политическую активность лингвистики и породили большое количество работ об употреблении языка в военной политике и политике вооружения. Это период самоопределения «политического языка» в лингвистической дискуссии и первичной апробации его научного инструментария под влиянием новых прагмалингвистических концепций.3
Пятая фаза, начиная с 1989 года, полностью посвящена одной актуальной и значительной теме: лингвистическому (и политологическому) исследованию политического языка государствен-
3 В этом плане показательна работа Jung «Offentlichkeit und Sprachwandel. Zur Geschichte des Disburses uber die Atom-energie». (1994).
ного объединения Германии. одновременно с этим исследуется языковая сторона «разделенного прошлого»4.
Все выше приведенные подходы к истории немецкого языка современности показывают, что не существует как четко очерченных хронологических рамок современного немецкого политического языка, так и единого подхода к выделению этапов его развития. Комментируя данную ситуацию, Штётцель замечает, что все существующие подходы, по крайней мере, едины в большей или меньшей степени в фиксации начала «современности» — 8 мая 1945, которое принимается как «важнейшая точка отсчета», и конца послевоенного времени, датируемого 1989/1990 годом, и предсказывает относительно последнего непредвиденные языковые последствия [5, с. 4—5]
В научно-организационном отношении более четкие контуры политолингвистики обозначились, как отмечает Кляйн, только в недавнем прошлом; предшествующие этому публикации в этой области десятилетиями возникали в большинстве своем из политического интереса, лингвистические исследования имели другие акценты или носили дидактический характер [1, с. 189]. Ранние исследования политического языка в значительной степени были мозаичны, не были скоординированы, научная деятельность исследователей не согласованна и часто, по образному определению Буркхардта, представляла собой разрозненные исследования лингвистических и политологических «борцов-одиночек» (Einzelkampfer) [4, с. 84].
Важнейшим вкладом в исследование политического языка стало основание объединения «Язык в политике», возникшего в ФРГ в середине 80х годов в ходе дискуссии о так называемом «довооружении» («Nachrustungs»-Diskussion) и благодаря политической активности германистов. Начальная концентрация на анализе военно-политического употребления языка5 постепенно уступает место исследованию общих политических тем,
4 К этому периоду относятся работы Burkhardt / Fritsche (Hrsg.) «Sprache im Umbruch. Politischer Sprachwandel im Zeichen von «Wende» und «Vereinigung» (1992); Fix «Ritualitat in der Kommunikation der DDR» (1994); Schlosser «Die deutsche Sprache in der DDR zwischen Stalinismus und Demokratie. Hi-storische, politische und kommunikative Bedingungen» (1990), «Kommunikationsbedingungen und Alltagssprache in der ehema-ligen DDR» (1991) и др.
5 Ср.: Pasierbsky «Krieg und Frieden in der Sprache» (1983); Burkhardt «Vom sprachlichen Umgang mit der Waffe oder: Wie man hierzulande uber Rustung spricht» (198З); Burkhardt / He-bel / Hoberg (Hrsg.) «Sprache zwischen Militar und Frieden: Aufrustung der Begriffe?» (1989) и др.
таких как «парламентская коммуникация», «семантическая борьба», «политический язык в средствах массовой информации» [4, с. 76]. Постепенно новое направление прикладной лингвистики, возникшее в результате междисциплинарного сотрудничества политологов и лингвистов (и давшее ему название политолингвистики), обретает свои четкие контуры и становится программой действий под лозунгом «политолингвистика вместо лингвополитики» [4, с. 8З].
Данная концепция была положена в основу деятельности объединения «Язык в политике» («Sprache in der Politik»), существующего с 1991 года как зарегистрированный союз, основной целью которого является исследование языка в политике и содействие политико-языковым дискуссиям в обществе. К его основным целям относится наряду с исследованием структуры и функций политического языка в исторической и современной перспективе, критический анализ тенденций развития языка в политике, оказание языковой помощи тем, кто по разным теоретическим или практическим причинам проявляет интерес к языку политики.
Конкретные задачи своей работы данный союз видит в координации всех исследовательских проектов, относящихся к данной дисциплине прикладной лингвистики, научный обмен, проведение тематических научных конференций. Само название тем проводимых конференций свидетельствует об их актуальности и соотнесение с важнейшими и актуальными политическими процессам в общественной жизни ФРГ:
1987 Darmstadt: «Sprache zwischen Militar und Frieden: Aufrustung der Begriffe»;
1989 Dusseldorf: «Besetzen von Begriffen»;
1992 Berlin: «Sprache im Konflikt»;
1994 Koblenz: «Sprache — Streit — Politische Kultur»;
1996 Chemnitz: «Sprache in bluhenden Landschaf-ten. Sprachkommunikation in den neuen Bundeslan-dern:Voraussetzungen, Entwicklungen, Probleme»;
1998 Magdeburg: «Sprache des deutschen Parla-mentarismus»;
2000 Berlin: «Sprache und Glaubwurdigkeit. Lin-guistik der politischen Affaren»;
2002 Aachen: «Multkulti light? Einwanderung und Fremdheit im offentlichen Diskurs»;
2003 Magdeburg «Globalisierung: Medien, Sprache, Politik»;
2006 Greifswald: «Diskursmauern — Akute As-pekte der sprachlichen Verhaltnisse zwischen Ost- und Westdeutschland».
Постоянно возрастающий интерес лингвистов и политологов к всестороннему анализу политического языка, развертывающегося на широком фоне новейшей истории, привел наряду с учреждением объединения «Язык в политике» к появлению научной серии «Sprache. Politik. Offentlichkeit». в которой нашли отражение результаты исследований политолингвистов, доклады конференций.
Этим самым было положено начало систематическим политолингвистическим публикациям, которые стали форумом для обсуждения научных исследований общественно-политического языка и которые насчитывают несколько томов, вышедших в издательстве «de Gruyter»6, а также в издательстве «Westdeutscher Verlag»7 Эти издания содержат обширные знания о политическом языке во всех его проявлениях и его развитии, о роли языка в политике и политики в языке.
Таким образом, можно заключить, что поли-толингвистика как часть прикладной лингвистики, занимающаяся анализом и критикой политического языка, оказывает тем самым, по образному определению Буркхардта, «общественно-политические сервисные услуги лингвистики» [13, c. 1], вторгаясь в жизнь общества и решая его актуальные практические проблемы.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Klein J. Politische Kommunikation — Sprachwissen-schaftliche Perspektiven // O. Jarren / U. Sarcinelli / U. Saxer (Hrsg.). Politische Kommunikation in der demokratischen Gesellschaft. Ein Handbuch mit Lexikonteil. — Opladen/ Wiesbaden: Westdeutscher Verlag, 1998. — S. 186—210.
2. Good C. Szylla und Charybdis // Sprache und Lite-ratur in Wissenschaft und Unterricht 21. Jg., H. 65, 1990. —
S. 49—60.
6 См.: « Sprache im Umbruch» (1992), « Sprache im Konflikt»
(1995), «Kontroverse Begriffe» (1995), «Sprachstrategien und Dialogblokaden» (1996) и др.
7 См.: «Begriffe besetzen» (1991), «Worter in der Politik»
(1996) и др.
3. Dieckmann W. Sprache in der Politik. Einfuhrung in die Pragmatik und Semantik der politischen Sprache. Mit einem Literaturbericht zur 2.Auflage. — Heidelberg:
C. Winter Universitatsverlag, 1975. — 147 S.
4. BurkhardtA. Politolinguistik. Versuch einer Ortsbe-stimmung // J. Klein / H. Diekmannshenke (Hrsg.). Sprachstrategien und Dialogblockaden. Linguistische und politik-wissenschaftliche Studien zur politischen Kommunikation. — Berlin / New York: Walter de Gruyter, 1996. — S. 75—100.
5. Stotzel G. Einleitung. // G. Stotzel / M. Wengeler (Hrsg.). Kontroverse Begriffe. Geschichte des offentlichen Sprachgebrauchs in der Bundesrepublik Deutschland. — Berlin/New York: Walter de Gruyter, 1995. — S. 1—17.
6. EromsH.-W. Von der Stunde Null bis nach der Wen-de: Zur Entwicklung der politischen Sprache in der Bundesrepublik Deutschland // Forum fur interdisziplinare For-schung 2, 1989. — S. 9—18.
7. Henne H., Drosdowski G. Tendenzen der deutschen Gegenwartssprache // H. P. Althaus / H. Henne / H. E. Wie-gand (Hrsg.). Lexikon der Germanistischen Linguistik.
2. Aufl. — Tubingen: Niemeyer, 1980. — S. 619—632.
8. Polenz P. von. Die. Sprachkrise der Jahrhundert-wende und das burgerliche Bildungsdeutsch // Sprache und Literatur in Wissenschaft und Unterricht 14, 1983. — S. 3—13.
9. Bergsdorf W. Herrschaft und Sprache. Studie zur politischen Terminologie der Bundesrepublik Deutschland. — Pfullingen: Neske, 1983. — 366 S.
10. Steger H. Sprache im Wandel // Sprache und Literatur in Wissenschaft und Unterricht. 20, Heft 63, 1989. — S. 3—31.
11. Biedenkopf K. H. Politik und Sprache // H. J. He-ringer (Hrsg.). Holzfeuer im holzernen Ofen. Aufsatze zur politischen Sprachkritik. — Tubingen: Narr, 1982. — S. 189—197.
12. Burkhardt A. Vom Schlagwort uber die Tropen zum Sprechakt. Begriffe und Methoden der Analyse politischer Sprache // Der Deutschunterricht 2, 2003. — S. 10—23.
13. Burkhardt A. Politische Sprache. Grundbegriffe und Analysenmethoden // Die deutsche Literatur. Herausgegeben von der Gesellschaft fur Germanistik der Katsai-Universitat-Osaka. — Osaka: Kansai-Universitat, 2001. — S. 1—32.
