CC BY
46
ЭСТЕТИЧЕСКАЯ ИНТЕРФЕРЕНЦИЯ И МЕЖЛИТЕРАТУРНЫЙ
ДИАЛОГ (НА МАТЕРИАЛЕ ПЕРЕВОДА СТИХОТВОРЕНИЯ ПУШКИНА «КОГДА ТВОИ МЛАДЫЕ ЛЕТА» НА ТАТАРСКИЙ
ЯЗЫК)
А. 3. Хабибуллина
Ключевые слова: интерференция, диалог литератур, перевод, художественное мышление.
Keywords: interference, dialogue of literatures, translation, artistic thinking.
Среди понятий, позволяющих рассматривать особенности восприятия мира «другой» литературы, инонациональное сознание, которое к нему обращено, особое место занимает эстетическая интерференция. Концепция эстетической интерференции как явления рецепции «чужой» литературы и одной из форм межлитературного диалога сложилась в отечественной филологии в 90-е годы XX века [Хабибуллина, 1998].
Вместе с тем, сам термин «интерференция» имеет давнее происхождение. К тому же он используется не только в области гуманитарных знаний (в лингвистике, психологии, истории), но и «точных» науках, например, в физике (интерференция волн).
Эстетическая интерференция тесно связана с языковой или лингвистической интерференцией. Она, как и последняя, представляет собой продукт национального сознания личности. Однако, в отличие от языковой интерференции, имеющей осознанный и вполне прогнозируемый характер, эстетическая интерференция возникает стихийно. Читатель, воспринимая инонациональное произведение, чаще всего не осознает, что его рецепция и понимание может преодолевать границы инонационального художественного содержания. В этом случае возникает своего рода «отклонение» - своеобразное восприятие иноязычного произведения в свете национального сознания и традиций родной литературы читателя.
Эстетическая интерференция - уникальное явление. В отличие от языковой и других видов интерференции, через нее раскрывается сложный мир чувств и тонких переживаний читателя. В этом случае эстетическая интерференция «переживается» внутренне, существуя как трудно уловимое чувство или «случайная» эмоция.
Являясь одним из главных аспектов межлитературного диалога, эстетическая интерференция имеет место в переводе, в читательском восприятии, в критическом истолковании «другой» литературы. При этом необходимо учитывать, что эстетическая интерференция в контексте диалога - явление положительное, так как через нее раскрываются черты уникального, неповторимого восприятия, позволяющего выявить новые смысловые стороны художественного содержания. Именно в этом - положительном, а не только трансформирующем (разрушительном) качестве - она сложилась в диалоге татарской литературы начала XX века с русской классикой.
Так, нами было установлено, что эстетическая интерференция, являясь фактом диалога литератур, нашла выражение в вольных переводах произведений Пушкина и Лермонтова на татарский язык. Наиболее активно они выполнялись в начале XX века, в поэзии Г. Тукая, Дардеменда, С. Рамиева, С. Сунчаляя.
Именно в этот период в татарской литературе происходила персонификация авторского «Я»: Тукай - рационален, Бабич - романтичен, Рами-ев - демоничен и т.п. Татарская поэзия находилась в ситуации углубления и развертывания индивидуально-авторского, личностного начала, что, безусловно, влияло на возникновение эстетической интерференции.
Наиболее полно это иллюстрируют переводы лирических стихотворений Пушкина и Лермонтова, которые выполнил в начале XX века Тукай.
Обратимся к анализу стихотворения Тукая «... га» («Шома тормыш юлында..», 1911), представляющего собой свободный перевод известного произведения Пушкина «Когда твои младые лета...», которое поэт в 1829 году посвятил Анне Керн.
Названное стихотворение Пушкина примечательно тем, что в нем раскрывается один из наиболее значительных образов лирики русского поэта - образ толпы. В русской критике начала XX века он получил достаточно интересное обоснование. В частности, М. Гершензон в своей специальной статье, посвященной Пушкину, выделяет его из ряда других образов и противопоставляет тому, что, по его мнению, Пушкин особенно ценил в человеке - способность к чувству, к страсти. «Как душевная полнота, писал критик, - есть высшее состояние личности, так бесстрастие -низшая, последняя нищета души. Один этот признак Пушкин и вкладывал в понятие толпы. Нелепо говорить о его аристократизме: чернь для него -те, кто живет бесстрастно, даже не тоскуя по душевной полноте; слово «хладная» у него - постоянный эпитет к слову «толпа» и встречается десятки раз во всевозможных сочетаниях: «хладная толпа», «хладный свет», «посредственности хладной» и т.п.» [Гершензон, 1990, с. 229].
То же противопоставление лирических субъектов, - с одной стороны, того, кто наделен чувством, способностью сопереживать, а с другой -«холодной толпы» - находим и в стихотворении Пушкина «Когда твои младые лета...». В нем поэт открыто осуждает толпу, свет, противопоставляя его тщеславную любовь и лицемерие той, которую он хочет защитить.
Когда твои младые лета Позорит шумная молва, И ты по приговору света На честь утратила права; Один среди толпы холодной Твои страдания делю И за тебя мольбой бесплодной Кумир бесчувственный молю [Пушкин 1987, т. 1,с. 459].
В стихотворении Пушкина образ толпы, света присутствует в каждой из частей стихотворения. В первой - образ девушки как жертвы молвы света, способного на строгие осуждения.
Во второй части толпа характеризуется как холодный, то есть равнодушный и бесчувственный мир. Далее мотив противостояния лирического героя и толпы усиливается. В третьей части поэт пишет о негласных законах «холодной толпы»: Он не карает заблуждений, /Но тайны требует для них. [Пушкин 1987, т. 1, с. 459]. Пушкин эмоционально подчеркивает лживость света, его лицемерие, которое заставляет страдать сердце, забывать о прежних чувствах («К забвенью сердце приготовь») [Пушкин 1987, т. 1,с. 459].
И, наконец, в четвертой части поэт обращается к лирической героине с призывом оставить свет. Здесь характеристика света достигает наиболее сильного эмоционального выражения. Поэт сравнивает его нападки с «мучительной отравой», «душным кругом», единственный выход из которого - стать одинокой, покинуть лживое общество.
Отметим, что в татарском переводе, выполненным Тукаем, в целом сохраняется основной образ - образ толпы. В произведении также присутствует мотив «тщеславной любви», то есть неискреннего, ненастоящего чувства, в котором доминирует гордость и превосходство над человеком, ищущем его, однако здесь он выражен иначе. Эпитет «тщеславная любовь» Тукай оставляет непереведенным, что связано с тем, что в татарском языке начала XX века он был мало употребим. В стихотворении татарского поэта доминирует не представление о любви, сколько описание той жестокости общества, с которой сталкивается его герой. «Тщеславная лю-
бовь» для татарского поэта сходна с жестокостью мира («донья»), что углубляет в стихотворении и делает главным мотив одиночества.
Известно, что Тукай посвятил свое произведение не женщине, а другу. По воспоминанию К. Мустакыя, современника Тукая, оно было адресовано переводчику Султану Рахманкулову (1886-1916) [Тукай, т. 2, с. 364]. Он, как и Тукай, обращался к переводам на татарский язык произведений A.C. Пушкина, а также переводил JI. Толстого, И. Тургенева, М. Горького.
В переводе лирический герой, как и в стихотворении Пушкина, вынужден страдать из-за несправедливого обвинения людей, непонимания и презрения окружающих.
Шома тормыш юлында гизгэнецдэ яцлышып тайсац, Ивзещец дэфтэренэ сын хатаэн кер вэ man салсац, "Кабахэт", "бэдбэхет", "ж;унсез" кеби купямьсез am алсац, Сине ташлап бвтен двнья, узец ялгыз фэкать калсац, — Белеп тор: мин чыгармын таш куцеллелэр арасыннан, Квлеп тормам, карап читтэн, синец бэхтец карасыннан [Тукай, 2003, с. 221].
(Когда на гладком жизненном пути, ошибившись, поскользнешься,
Когда на чистый лист лица ты по ошибке наложишь грязь и пятно,
Когда ты получишь много плохих прозвищ, как "подлый", "несчастный ", "беспутный ",
Когда тебя покинет весь мир и останешься ты совершенно одиноким,
Знай, выйду среди каменных сердец,
Не буду смеяться со стороны, что счастье твое черно) (Пер. Р. Башкуров).
Однако, стремясь передать на татарском языке отчаяние отвергнутого обществом друга, Тукай изменяет содержание произведения и его художественную форму в свете традиций родной литературы и ее поэтики. В стихотворении Тукая образ толпы трансформируется в образ народа («халык»); в данном случае это слово выступает как эквивалент слову «толпа», который не использовался Тукаем, так как данный концепт не существовал в татарской литературе в то время. Народ здесь своеобразный эквивалент толпы, но не толпы как светского общества.
В первых двух бейтах у Тукая соответствием пушкинского света выступает «донья» (мир), что, безусловно, усиливает мотив одиночества
героя. Более эмоциональной оказывается характеристика социума и в следующей части (у Пушкина - «холодная толпа»; у Тукая - «таш куцеллелэр» (доел, «каменные сердца»).
Как и в произведении Пушкина, народ, подобно толпе, свету, смиряется с тайными поступками человека и не признает их огласку. Однако если в стихотворении Пушкина для создания образа толпы используются эпитеты «холодная», «шумная молва», «душный круг», то Тукай говорит о грехе (гонаЬ) народа (Щэзалау камчысын биргэн гонаИлы ул халыкка кем?) и тайных и грешных поступков тех, кто может избежать осуждения:
Щэза бирми — халык 1гич тэ гонак эш, яшьрен эшлэргэ,
Куша анчак кеше сизмэс рэвештэ яшьрен эшлэргэ!
[Тукай, 2003, с. 221].
(За грешные и тайные поступки народ тебя не будет карать,
Он лишь велит их незаметно, втайне совершать!).1
Однако наиболее ценным в переводе Тукая становится новый смысловой нюанс: поэт пишет о том, что любовь и признание людей, подобно другим чувствам, быстротечны и изменчивы, единственным же судьей человеческих поступков является только Бог.
Таким образом, если в стихотворении Пушкина любовь света видится тщеславной (Достойны равного презренья /Его тщеславная любовь /, И лицемерные гоненья: /К забвенью сердце приготовь;), то татарский поэт утверждает иное: скоротечность человеческой любви и несовершенство любви народа [Пушкин, 1987, т. 1, с. 459].
Щэзалау камчысын биргэн гонакпы ул халыкка кем?
Тугел, юк! Бирмэгэн кичкем; Ходай — гадил,
Ходай — хаким!
Икэу без, бер дэ тилмермэ халыкка, соймэсен барсын,
Аныц кук тиз сунэ торган союдэ ни хэер бар соц!
[Тукай, 2003, с. 221].
(И кто он, давший грешному народу наказанья плеть?
О нет! Такого нет; Бог — справедлив,
И Бог — судья!
Нас двое, и не страдай за тот народ, что любит всех,
Какая польза в этой быстро гаснущей любви?).
Эти идеи, развивающиеся в представления о Боге как единственном судье пороков личности и всего народа, а также мотив быстротеч-
1 Здесь и далее подстрочный перевод наш - А. Хабибуллина.
иости человеческих переживаний определили заметные изменения в переводе данного стихотворения, эстетическую интерференцию в нем. Справедливо утверждать, что перевод Тукая обогатил произведение Пушкина новыми философскими мотивами, трансформирующими эмоциональную силу мотива противостояния лирического героя и толпы. На определенном уровне инонационального восприятия данный мотив превращается (перерастает) в согласие с тем, что жестокость народа, общества возможна в этом мире, так как за всеми его поступками стоит воля и наказание Бога.
Таким образом, татарский поэт, переводя произведение Пушкина, оказался в ситуации стихийного диалога с ним. Свободный перевод Тукая иллюстрирует специфику татарского художественного мышления, выразившегося в ином - восточном - прочтении «чужого» текста. Речь идет о том, что в татарской литературе начала XX века сохраняли силу восточные арабо-мусульманские художественные традиции, которые утверждали представление о могуществе Бога (Аллаха), о его определяющей роли в судьбе как отдельного человека, так и народа в целом. (Интересно отметить, что в целом ряде переводов Тукая произведений русских поэтов этот мотив также звучит достаточно сильно («Тээссер» - «Впечатление», «Соцра» - «Ответ», «Вэгазь» - «Наставление»),
Таким образом, эстетическая интерференция в татарском переводе стихотворения Пушкина связана, прежде всего, с семантической трансформацией образа толпы. У Тукая - это не толпа, свет, а народ, также способный на жестокость и равнодушие. Вместе с тем открыто представленная в оригинальном произведении оппозиция героя и толпы здесь нарушается, «смягчается», так как в целом она не была типичной для татарской литературы начала XX века.
Кроме того, перевод Тукая содержит в себе «новый» философский мотив, который углубил потенциальное содержание стихотворения Пушкина. Его возникновение во многом обусловлено воздействием на сознание поэта художественных традиций татарской и восточной литературы.
Отметим и другую особенность. В отличие от произведения Пушкина, вольный перевод Тукая более рационален по содержанию: поэт в нем дает совет (кицэш) другу, как следует вести себя в момент народного осуждения. При этом он открыто ссылается на Бога, видя в нем и справедливого судью и заступника. На наш взгляд, в таком аспекте смысловой трансформации инонационального произведения заметны черты восточного жанра насихат (наставление).
Усиливает эстетическую интерференцию и изменение поэтической формы произведения. Стихотворение Тукая написано арузом, оно состоит из бейтов (двустиший), которые не замкнуты в себе, как это было характерно для восточной классической поэзии, а связаны между собой по смыслу. Последовательная, логическая связь двустиший нарушает эмоциональную глубину и целостность произведения Пушкина, выводя на первый план саму историю взаимоотношений лирического героя и народа, жизненное событие, в котором есть место поучению, приятельскому совету.
Справедливо предположить, что первое восприятие Тукаем стихотворения Пушкина «Когда твои младые лета» имело черты стихийной интерференции, однако в процессе перевода она стала частью межлитературного диалога. Интерференция здесь переросла границы бессознательного, открыто иллюстрируя нравственно-психологические взгляды татарского поэта.
Литература
Гершензон М. Мудрость Пушкина // Пушкин в русской философской критике. Конец XIX - первая половина XX века. М., 1990.
Пушкин A.C. Сочинения: в 3-х тг. М., 1985. Т. 1.
Тукай Г. Избранные произведения. Стихотворения, поэмы и проза. Казань, 2003.
Тукай Г. Произведения: в 5-ти тт. Казань, 1985. Т. 2.
Хабибуллина А.З. Русская литература в восприятии татарских читателей (эстетическая интерференци): автореф. дис. ... канд. филол. наук. Казань, 1998.
