CC BY
66УДК 930.1 DOI: 10.36945/2658-3852-2020-3-38-49
П. А. Неплюев
«ЕСЛИ ЧЕЛОВЕК РАВНОДУШЕН К ПАМЯТНИКАМ ИСТОРИИ СВОЕЙ СТРАНЫ, ЗНАЧИТ, ОН РАВНОДУШЕН К СВОЕЙ СТРАНЕ»: ИСТОРИОГРАФИЧЕСКИЙ ОБЗОР ИСТОРИКО-КУЛЬТУРНОГО АКТИВИЗМА В ПОЗДНЕСОВЕТСКИЙ ПЕРИОД
«Если человек равнодушен к памятникам истории своей страны, значит, он равнодушен к своей стране» - слова известного советского культуролога и искусствоведа Д. С. Лихачева стали неофициальным лозунгом историко-культурного активизма в позднесоветский период. Сама идея поиска локальной идентичности через изучение культуры и истории места проживания человека приобрели особый размах в 1960-1970-е гг. во многих странах мира. Развитие публичной истории, локальной истории, микроистории, устной истории в этот период кардинально меняло историческую науку в соответствии с заветами основателей «Школы Анналов» М. Блока и Л. Февра, которые видели фокус исторической науки во всем, что создал человек. Не оставался в стороне и Советский Союз, где традиции историко-культурного активизма были тесно связаны с краеведческим движением, уходившим корнями в дореволюционный период.
Но что же такое краеведение и какую роль оно играло в советском историко-культурном активизме? Само понятие «краеведение» появляется в Российской империи на рубеже XIX и XX вв., как один из укрепившихся переводов немецкого Heimatkunde (дословно: местная история). Как область знания краеведение - это синтетическая дисциплина, включающая в себя теоретические и методологические установки многих научных дисциплин. В своей терминологии и инструментах краеведение использует методы антропологии, истории, социологии, экономики, географии и ряда других наук, создавая целостное движение по изучению места. Ключевой задачей этого движения и его участников является исследование и описание как природных, так и человеческих ландшафтов на региональном уровне через деконструкцию мифов, анализ образа места в литературных произведениях и изучение локальных исторических источников [Johnson, 2006. p. 3-8]. Э. Джонсон описывает краеведение как дисциплину идентичности (Identity
© Неплюев П. А., 2020 г.
discipline). Это, в первую очередь, поле, участники которого идентифицируют себя с изучаемым предметом, рассказывая историю «себя» и связанного с собой места. Такие исследования зачастую ведут к борьбе за свои социальные и политические права, к исправлению ошибок прошлого, защите от официального дискурса и т. д. Это, в свою очередь, часто объединяет краеведческие изыскания с активизмом [Там же].
Расцвет и становление краеведческого движения как историко-культурного активизма в СССР происходит в 1920-е гг. под эгидой Центрального бюро краеведения (ЦКБ), просуществовавшего с 1922 по 1937 гг. Основной задачей ЦКБ, объединившего краеведческие кружки и движения в ранний советский период, являлся процесс культурной трансформации, сохранение культурного наследия и укрепление национального сознания на периферии СССР. Так, «краеведение стало частью стратегии по вовлечению региональных сообществ в социалистическое строительство» [Донован, 2012, с. 382]. В 1920-е гг. региональные краеведческие сообщества получили значительную автономию, что с конца 1920-х гг. вызывало подозрение со стороны центральных властей. Результатом стало упразднение автономности и независимости краеведческих движений на местах [Там же, с. 380-383]. К 1937 г. «превратившись полностью в зависимую от государства организацию, растеряв свой кадровый потенциал и научный авторитет, краеведение организационно как массовая, ставшая из-за этого аморфной организация была ликвидирована самим же государством, в том числе и как дублирующая многие общественные, советские и хозяйственные организации» [Козлов, 2013, с. 80].
Возрождение историко-культурного активизма и его производной, краеведения, происходит на рубеже 1950-1960-х гг. Это было связано с ретроспективным поворотом в сознании советской интеллигенции, заинтересованной в создании локальной идентичности. Вершиной нового краеведческого движения становится создание в 1965 г. Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры (ВООПИК), которое является квинтэссенцией историко-культурного активизма в СССР [Митрохин, 2003, с. 300-338].
Проблема краеведческого историко-культурного активизма в позднесовет-ский период относится к малоизученным темам отечественной и зарубежной историографии. Условно, ее можно разделить на несколько периодов в соответствии с хронологическим принципом: становление идей историко-культурного активизма в научно-публицистических работах советских интеллектуалов конца 1950-х - первой половины 1960-х гг.; описание деятельности государства и государственных организаций (например, ВООПИК) по охране памятников истории и культуры (вторая половина 1960-х - начало 1990-х гг.); научное изучение образа историко-культурного активизма в позднесоветский период в отечественной и зарубежной науке (1990-2010-е гг.).
Рубеж 1950-х - 1960-х гг. ознаменовался широким распространением идей развития локальной истории и культуры в публикациях крупных советских ученых и публицистов, привлекавших внимание к сохранению и возрождению памятников в СССР. Так, в 1959 г. Д. Гранин со страниц «Известий» размышлял о необходимости возрождения дореволюционной идентичности республик, областей, городов через памятники, мемориалы, геральдику. В своей статье Гранин, отсылая к примерам первых советских лет, напоминал о важной роли монументальной пропаганды в создании локальной идентичности. Особое значение он придавал изучению местной истории и участию жителей в создании исторических и культурных памятников, для чего, конечно же, требовалась инициатива местных Советов [Гранин, 1959].
В вышедшей в 1960 г. работе доктора исторических наук, археолога Н. Н. Воронина «Любите и сохраняйте памятники древнерусского искусства», автор указывает, что интерес и любовь к памятникам русской архитектуры и искусства «это не праздное чудачество "любителей старины" [...], но естественное проявление живого чувства патриотизма, гордого сознания крепости и вечности тех глубоких корней, на которых выросла наша современная культура, созданная не вчера и не на пустом месте, а на земле, возделанной многовековым трудом народа» [Воронин, 1960, с. 3]. Призыв к уважению и сохранению исторического наследия, особенно церковного, тесно переплетался с критикой политики охраны памятников государством [Там же, с. 4-10].
Уже упоминавшийся Д. С. Лихачев в своей статье «Памятники культуры -всенародное достояние» продолжает мысль Н. Н. Воронина, создавая своеобразный манифест краеведческого движения на многие десятилетия. Лихачев, подчеркивая правильность политики в области охраны памятников в первые годы советской власти, жестко критикует «пресловутую "школу Покровского" с ее нигилистским отношением к русской истории» за уничтожение многих памятников истории и культуры, а также за роспуск краеведческих обществ по всей стране [Лихачев, 1961, с. 4]. Переключаясь на послевоенную систему охраны памятников, Лихачев отмечает проблему квалифицированной реставрации, изучения исторических памятников и передачи полученных знаний населению. По мнению Лихачева, необходима пропаганда культурного наследия через возрождение широкой сети краеведческих добровольных организаций, обществ содействия изучению и охраны памятников культуры [Там же, с. 9]. «Необходимо приручить нашу молодежь любить свой край, свой город, свое село, местные исторические и революционные традиции» [Там же].
Во второй половине 1960-х гг. на волне всплеска интереса к традиционной русской культуре большую роль в формировании историко-культурного активизма играли писатели и публицисты, участвовавшие в деятельности ВООПИК. Так, большой отклик встретили «Письма из Русского музея» Владимира Солоухина,
опубликованные в «Молодой гвардии», в которых советская культура упрекалась за утрату связи с национальными русскими корнями [Солоухин]. Важную роль сыграла вышедшая в 1965 г. статья заместителя председателя Совета Министров РСФСР В. И. Кочемасова (позже ставшего первым председателем ВООПИК) «Памятники Отечества» [Кочемасов, 1965], аккумулировавшая мысли многих советских интеллектуалов и ученых и, в какой-то степени, ставшая катализатором создания ВООПИКа.
После создания ВООПИК исчезает фрагментарный характер исследований в области охраны памятников истории и культуры. Большая часть публикаций этого периода продолжают развивать идеи Н. Н. Воронина, Д. С. Лихачева и др., нося проблемный характер, направленный на критику существующих в стране норм по сохранению историко-культурного наследия [Кулемзин, 2001, с. 39-40]. Ряд публикаций рассматривает конкретные сюжеты охраны памятников в отечественной истории, а также занимается изучением вопроса взаимодействия государственных и общественных организаций в рассматриваемой области.
К числу обобщающих работ, ставящих во главу угла критику государственной политики по охране памятников истории и культуры, относится статья М. Ю. Брайчевского [Брайчевский, 1966]. В ней автор ставит в пример систему развития краеведческих обществ и охраны памятников начала 1920-х гг., а также называет конец 1920-х - 1930-е гг. и рубеж 1950-1960-х гг. как два периода, в которые памятники больше всего пострадали от преднамеренного разрушения.
Д. А. Равикович продолжает [Равикович, 1968] идеи М. Ю. Брайчевского и на огромном фактологическом материале подтверждает его выводы о разрушении памятников истории и культуры в два описанных выше периода. Особый вред в деле охраны памятников, по ее мнению, принесли субъективисткие решения и высказывания высших государственных лиц в 1950-е - первой половине 1960-х гг. При этом Д. А. Равикович отмечает положительную динамику в деле охраны памятников после Октябрьского пленума ЦК КПСС (1964 г.) и, особенно, создание в 1965 г. ВООПИК.
В 1970-е гг. все большее количество публикаций в области охраны памятников сосредотачивается на взаимодействии общественных и государственных структур.
Серьезный вклад в понимание взаимодействия государственных и общественных организаций в дело охраны историко-культурного наследия внес П. А. Малафеев. В своей книге, на основе ряда статистических данных, он указывает на усиление автономии местных советов в деле социально-культурного строительства в СССР, а также на постепенную демократизацию этой сферы [Малафеев, 1974, с. 67]. Исследование П. А. Малафеева показывает на новую тенденцию в области охраны историко-культурного наследия - увеличение роли общественных организаций и населения страны в изучении истории и культуры, а также демонстрирует рост краеведческого компонента.
В публикациях научно-исследовательского института Министерства культуры со второй половины 1970-х гг. также появляются работы по анализу деятельности государства и общественности по охране памятников в 1960-1970-е гг., а позже и в 1980-е гг. В одной из первых работ на эту тематику Э. А. Шулепова показывает, что несмотря на всплеск демократизации и автономии в области охраны памятников, государство по-прежнему оставалось в тесном контакте с органами ВООПИК, сохраняя главенствующую роль в организации [Шулепова, 1979]. В дальнейшем в этом же направлении работала Т. Н. Медведева (Панкратова), рассматривая государственную деятельность по приданию массовости общественным движениям по охране памятников на основе обширного фактологического материала [Медведева, 1980; Панкратова, 1987].
Во второй половине 1980-х - начале 1990-х гг. на фоне изменения общественно-политической ситуации и открытия многих, ранее закрытых направлений исторических исследований меняется характер публикаций. Ключевой его особенностью становятся критические статьи по отношению к существующей системе охраны памятников и несовершенства законодательства в этой области [Дьячков, 1992; Дьячков, 1993; Лихачев, 1987; Батов, Панкратова, Чернявская, 1987; Бобоедова, 1988 и др.]
Подводя краткий итог историографической ситуации в советский период необходимо отметить, что усилиями значительного количества ученых, публицистов, краеведов представлен достаточный фактологический и теоретический материал по истории охраны памятников России в советский период. Как указывает А. М. Кулемзин, основным вопросом исследования стала проблема охраны российских памятников в первые десятилетия советского государства. В тоже время, крайне ограничено освещался вопрос об охране памятников истории и культуры на региональном материале. В значительной степени все исследования зависели от идеологической ситуации в СССР [Кулемзин, 2001, с. 48]. Однако ошибочно было бы указать на полную зависимость исследований по охране памятников от официальной советской идеологии. В трудах консервативно настроенных ученых, публицистов и краеведов, в большей или меньше степени, уже прослеживался разрыв между мыслью «передовой советской интеллигенции» и официальной идеологией.
Если основной задачей отечественной историографии по охране памятников советского периода являлось совершенствование законодательства в этой области и освещение проблемных моментов, то, по понятным причинам, фокус исследований в западной историографии был иным. До распада Советского Союза основное внимание уделялось пониманию советской системы в целом и ее элементов в частности. Уже в этот период активно появляются работы, направленные на исследование советского гражданина и его жизни в авторитарном/тоталитарном обществе. Особое значение уделялось исследованию строя,
его стрессоустойчивости и реальному положению дел в СССР, скрываемых официальной пропагандой. Стоит указать на ранние исследования, посвященные природе советского активизма, волонтерского движения и их корням, поиску агентности советскими гражданами [Adams, 1963 и др.]. Большое внимание западные исследователи уделяли стремлению к автономии среди советской интеллигенции [Inkeles, Bauer, 1959]. Ряд работ был посвящен развитию и становлению советского регионализма, в которых исследователи на основе статистических данных показывали экономическое неравенство регионов и, как следствие, растущую социальную напряженность и противоречия между центром и периферией [Bahry, 1993; Bahry, Nechemias, 1981; Breslauer, 1986 и др.]. На мой взгляд, это важный сюжет при исследовании причин роста местного патриотизма и локальной культуры.
Отдельно рассматривался процесс возрождения национальной культуры в СССР. Так, историк и философ Дж. Клайн, на основе анализа советского самиздата и литературных общественно-политических журналов (например, «Молодая гвардия») отмечает возросший интерес советских граждан к русской культуре, церкви, подчеркивая при этом, что корни этого интереса лежат не только в религии, но в эстетическом, историческом и туристическом направлении [Kline, 1973]. Среди основных причин новой волны русского «культурализма» Клайн называет «демографическую травму» после последней (к моменту написания статьи) переписи населения в СССР (1970 г.) -«впервые великороссы сталкиваются с тем, что могут стать меньшинством в общем советском населении, с учетом стремительного роста азиатских и, особенно, мусульманских народов СССР» [Там же, p. 39]. Это и заставляет их возвращаться к «величию прошлого». Среди других причин Клайн выделяет пустоту культурного поля советского государства, в котором не представлены ни восточные, ни западные достижения культуры, что заставляет образованную советскую интеллигенцию с пылом и отчаянием обращаться к единственно доступной им культуре - своей собственной.
Некоторое внимание историко-культурному активизму и возрождению русской культуры западные исследователи уделяют в исследованиях русского национализма в позднесоветский период. Так Д. Б. Данлоп открывает достаточно новый для западной науки сегмент исследований. Он показывает, что в советском государстве существовал не только региональный и местечковый национализм, но также и крупнейшая республика СССР - РСФСР - переживала становление русского национализма с середины 1960-х гг. В своей в некоторой степени пророческой работе Д. Б. Данлоп говорит, что при возможном ослаблении советской идеологии, именно национализм может стать официальной доктриной государства [Dunlop, 1984].
В дальнейшем поиск причин распада СССР приведет И. Брудного к идее ретроспективного поворота в рядах советской интеллигенции рубежа 1950-1960-х гг. [Brudny, 1998]. Однако стоит отметить, что исследования западных советологов, сосредоточенные, в первую очередь, на культурных центрах (Москве и Ленинграде), ошибочно или недостаточно полно показывают ситуацию в российских регионах.
Позже их идеи дополнит Н. Митрохин. Он пишет, что «минимум половина членов оргкомитета (ВООПИК - Прим. авт.) (И. Глазунов, В. Кочемасов, Л. Леонов) являлись участниками движения русских националистов» [Митрохин, 2003, с. 315-316], однако, это не сделает ВООПИК ядром движения русских националистов. Этому помешает стремительный рост новой организации (особенно в регионах), при котором основатели не сумеют массово распространить свои идеи на всех членов ВООПИК, ограничившись центральным аппаратом и Московской организацией. Другой причиной станет раскол основателей ВООПИК на тех, кто желал продвигать национальные идеи, и на интеллектуалов, которым сохранение культурного наследия было важнее идеологической повестки [Там же, с. 320].
Переходя к современной историографии, хочется отметить, что, несмотря на недостаточную изученность проблемы, количество публикаций по советскому активизму в целом и по историко-культурному активизму в частности регулярно растет, поднимая вопрос о взаимотношениях официальной советской идеологии и общественных организаций разных уровней [Мельникова, 2018; Разувалова, 2015; Цуканов, 2016; Costanzo, 1998; Kelly, 2005; Kozlov, 2006; Mayofis, Frede, 2016 и др.].
Большую роль в сохранении и увеличении интереса к историко-культурному активизму и его исследованию сыграло создание на исходе советского периода, в мае 1990 г., в Челябинске, Союза Краеведов России (СКР). Основной задачей новой организации (согласно Уставу) стало «содействие развитию краеведения в РФ, его популяризация, совершенствование организационных форм и методов осуществления краеведческой деятельности, активизация деятельности краеведческой общественности в области выявления, изучения и сохранения культурного и природного наследия России». Появление новой крупной краеведческой структуры обусловили «генеральное направление развития историко-краеведческого движения», возродили дискуссии о понятиях и взаимоотношении региональной истории и историографии, исторического краеведения, регионове-дения и других. Вновь возникает вопрос, что же такое краеведение? Например, один из основателей СКР, профессор РГГУ и доктор исторических наук С. О. Шмидт видел в краеведении не только науку по изучению региональных сообществ и территории, но также научно-популяризаторскую и просветительскую работу о прошлом и настоящем какого-либо края [Шмидт, 2000, с. 11-15]. С начала 90-х гг., на протяжении последующих десятилетий в Москве, Санкт-Петербурге и регионах регулярно проходили конференции и открытые столы [Мохначева, 2012, с. 78-84].
В постсоветской отечественной историографии также расширяется само поле исторических исследований в соответствии с антропологическим поворотом, дошедшим, в том числе, и до российской науки после распада СССР. Важным аспектом новых исследований становится работа в области исторической памяти, истории повседневности, ввод в оборот большого количества региональных документов и источников (в том числе личных архивов) [Klots, Romashova, 2018]. За последние годы было защищено несколько диссертаций по охране памятников истории и культуры, написанных на региональном материале [Голотин, 2011; Казка, 2006; Свичкарь, 2014 и др.]. Впрочем, стоит отметить, что фокус большей части диссертационных исследований - государственная политика в области охраны памятников, а не историко-культурный активизм, хотя эта тема, безусловно, затрагивается.
В 2000-е гг. важное понимание специфики российского и советского краеведческого движения дает Э. Джонсон, рассматривая краеведение как таковое, его развитие и становление до революции, а также в СССР до хрущевской эпохи [Johnson, 2006]. В качестве примера она выбирает Санкт-Петербург, как город с максимально развитым чувством локальной истории и традиций, часто противопоставляющим себя центральной, московской версии истории. Несмотря на всю ценность работы по пониманию краеведческого движения в России, пример Петербурга едва ли может использоваться при исследовании региональной специфики историко-культурного активизма в СССР.
Важнейшим поворотом в современной советологии «нулевых» стала ревизия устоявшейся концепции «бинарного социализма», которую в числе прочих подвергает сомнению А. Юрчак. Само деление «конформизм-нонкомформизм», «официоз-андерграунд» по отношению к власти, устоявшееся в постсоветских исследованиях как в западной, так и в отечественной историографии он называет упрощенным [Юрчак, 2017]. Так, «множество ее (власти - Прим. авт.) явлений включало в себя элементы, одновременно стоящие по обе стороны этого разделения. Одни и те же явления культуры могли быть и "подцензурными" и "неподцензурными" - в зависимости от конкретного контекста, периода, случая или от того, как конкретный бюрократ понимал их» [Там же, с. 40-41]. Это, безусловно, характерно и для всей системы историко-культурного активизма в позднесоветский период.
О таком взаимодействии в 2010-х гг. пишет В. Донован. Взгляд на «русское возрождение» снизу, из регионов, дает «важное измерение нашему пониманию политических изменений в позднесоветскую эпоху» [Донован, 2012, с. 400]. Рассматривая краеведческое направление по материалам Северо-Западного региона (Новгород, Псков, Вологда), она приходит к следующему выводу: попытки стимуляции патриотизма и местной идентичности для укрепления советского режима после 1953 г. имели далеко идущие последствия в период перестройки и ослабления центральной власти, способствуя усилению региональных элит. Из работы
В. Донован прекрасно видно, что процесс возрождения краеведческого интереса на рубеже 1950-1960-х гг. намного сложнее, чем уравнение «ученые и публицисты-консерваторы, в разрез с официальной советской идеологией воссоздают русскую культуру». Сам процесс развития краеведческого движения в центре и регионах показывал, как местную культуру и традиции воссоздавали люди, искренне верящие в социалистическое строительство на благо всего СССР.
Подводя итог, необходимо отметить основные направления исследования, которые на данный момент недостаточно полно представлены в отечественной и зарубежной историографии.
Во-первых, большая часть работ, посвященных историко-культурному активизму в СССР и постсоветский период сосредоточены на изучении государственной политики в этой области, на описании государственного компонента. Таким образом, часто сама проблема историко-культурного активизма в СССР, мотивации его участников и их деятельность остаются вне фокуса исследований. Отдельным вопросом остается механизм и степень взаимодействия бюрократического и активистского в советских органах власти и в негосударственных организациях. Помощь в этом вопросе (в соответствии с антропологическим поворотом) могут оказать устные интервью участников ВООПИК, а также их личные архивы, которые, безусловно, не представлены в должном объеме в исследовательской литературе.
Во-вторых, сама деятельность ВООПИК, как одной из ведущих институций в сфере охраны памятников культуры нуждается в дальнейшем исследовании. В большинстве случаев деятельность ВООПИК рассматривается на примере центральных органов или в рамке государственных практик охраны памятников истории и культуры, а не с точки зрения участников - активистов движения. Отдельным вопросом остается региональная деятельность органов охраны памятников истории и культуры, которая представлена в исследовательской литературе лишь выборочно на основе некоторых субъектов и регионов Российской Федерации (на примере Адыгеи, Мордовии, Волгоградской, Иркутской Ярославской областей), в числе которых Пермский край (и Пермская область) практически не представлены.
В-третьих, и западная (с 80-х гг.), и отечественная постсоветская историография уделяют значительное внимание росту националистических тенденций и неравенству регионов в позднесоветский период, как фактору развития национальной культуры и роста интереса к ней. Однако чаще всего для исследования националистических тенденций в СССР используются центральные и/или столичные регионы. В этом ключе большой интерес представляет региональный материал, который может подтвердить или опровергнуть тезис о роли региональной идентичности в формировании интереса к национальной культуре. На данный момент регионального материала (например, в Пермском крае), введенного в научный оборот, для этого недостаточно. В дополнение - многие работы
(особенно зарубежные) были написаны в рамках концепции «бинарного социализма» и могут нуждаться в некоторой ревизии, в том числе с привлечением регионального материала.
Отдельным потенциальным направлением исследования является изучение историко-культурного активизма в СССР как проявление публичной сферы. Это может поставить советский активизм в один ряд процессами Public History (публичной истории), появившимися в этот же период (1970-1980-е гг.) на Западе. В таком случае перед исследователем открывается огромное направление (историко-культурный активизм как феномен публичной истории), которое на данный момент практически не затронуто в отечественной историографии.
Исходя из вышесказанного, исследование историко-культурного активизма в позднесоветский период далеко от своего завершения и требует развития сразу по нескольким направлениям, что обуславливает его актуальность.
Библиография
Батов, В. И., Панкратова, Т. Н., Чернявская, E. H. Практика государственной охраны памятников в РСФСР (1960-1980 гг.) // Памятник и современность. Вопросы освоения историко-культурного наследия : сб. научных трудов / НИИ Культуры. - Москва, 1987. - С. 133-149.
Бобоедова, Н. Д. Административно-правовые проблемы охраны памятников истории и культуры: дис. ... канд. юрид. наук: 12.00.02 / Н. Д. Бобоедова. -Москва, 1988. - 224 с.
Брайчевский, М. Ю. Сохранить памятники истории // История СССР. - 1966. -№ 2. - С. 205-226.
Воронин, Н. Н. Любите и сохраняйте памятники древнего искусства. -Москва : Искусство, 1960. - 48 с.
Голотин, И. В. Государственная политика в области охраны памятников истории и культуры в 1953-1985 гг.: по материалам Ярославской области: дис. ... канд. ист. наук: 07.00.02 / И. В. Голотин. - Ярославль, 2011. - 182 с.
Гранин, Д. Пусть у города будет герб // Известия. - 1959. - 17 ноября.
Донован, В. «Идя назад, шагаем вперед»: краеведческие музеи и создание местной памяти в Северо-Западном регионе, 1956-1981 // Антропологический форум. - 2012. - № 16. - С. 379-402.
Дьячков, А. Н. Актуальные проблемы сохранения и использования памятников культуры // Вопросы охраны и использования памятников истории и культуры : сб. научных трудов / НИИ Культуры; отв. ред. Э. А. Шулепова. -Москва, 1992. - С. 8-19.
Дьячков, А. Н. Нравственный фактор в сохранении недвижимого культурного наследия // Памятники в изменяющемся мире : материалы междунар. науч.-практ. конф. / Российский институт культурологии; отв. ред. и сост. Э. А. Шулепова. - Москва, 1993. - С. 11-16.
Казка, Е. А. История охраны памятников историко-культурного наследия в Бурятии в 1918-1985 гг.: дис. ... канд. ист. наук: 07.00.02 / Е. А. Казка. - Улан-Удэ, 2006. - 211 с.
Козлов, В. Ф. «Огосударствленное» краеведение. История и уроки (по страницам журнала «Советское краеведение». 1930-1936 гг.) // Вестник РГГУ. Сер.: Литературоведение. Языкознание. Культурология. - 2013. - № 9 (110). - С. 53-83.
Кочемасов, В. И. Памятники Отечества // Звезда. - 1965. - 30 ноября.
Кулемзин, А. М. Охрана памятников в России как историко-культурное явление: дис. ... д-ра культурологии: 24.00.03 / А. М. Кулемзин. - Томск, 2001. - 401 с.
Лихачев, Д. С. Заметки о русском // Избранные работы: в 3-х т. Т. 2. - Ленинград : Худож. лит., 1987. - С. 418-494.
Лихачев, Д. С. Памятники культуры - народное достояние // История СССР. -1961. - № 3. - С. 3-12.
Малафеев, П. А. Россия: Советы и культура. - Москва : Советская Россия. -1974. - 208 с.
Медведева, Т. Н. Опыт проведения в РСФСР смотров памятников истории и культуры советского общества в 1965-1977 гг. // Вопросы охраны, реставрации и пропаганды памятников истории и культуры: Труды НИИ культуры. - Москва, 1980. - Вып. 93. - С. 60-80.
Мельникова, Е. А. Руками народа: следопытское движение 1960-1980-х гг. в СССР // Антропологический форум. - 2018. - № 37. - С. 20-53.
Митрохин, Н. Русская партия: движение русских националистов в СССР. 1953-1985 гг. - Москва : Новое литературное обозрение. - 2003. - 624 с.
Мохначева, М. П. Регионалистика и историческое краеведение в России в 1991-2005 гг.: некоторые итоги и перспективы развития // Вестник РГГУ. Сер.: Литературоведение. Языкознание. Культурология. - 2012. - № 6 (86). С. 78-90.
Панкратова, Т. П. Охрана памятников истории и культуры в Российской Федерации в 1960-1970-е гг. // Музееведение: Из истории охраны и использования культурного наследия в РСФСР : сб. науч. тр. НИИ культуры. - Москва, 1987. -С.25-45.
Равикович, Д. А. Охрана памятников истории и культуры в РСФСР (19171967) // История СССР. - 1967. - № 7. - С. 192-206.
Разувалова, А. Писатели-«деревенщики»: литература и консервативная идеология 1970-х годов. - Москва : Новое литературное обозрение, 2015. - 970 с.
Свичкарь, И. Г. Деятельность государственных органов власти и общественных организаций по сохранению историко-культурного наследия на Южном Урале в середине 1960-х - начале 2010-х годов: по материалам Челябинской области: дис. ... канд. ист. наук: 07.02.00 / И. Г. Свичкарь. - Челябинск, 2014. - 210 с.
Солоухин, В. В. Письма из Русского музея. [Электронный ресурс] URL: http://gosudarstvo.voskres.ru/solouhin/letters.htm. (дата обращения: 04.05.2020).
Цуканов, И. П. Идеологизация поисково-краеведческой работы в школах РСФСР в 1956-1965 гг. // Нам этот мир завещано беречь: проблемы сохранения
исторической памяти о событиях и героях первого периода Великой Отечественной войны. - Курск : Университетская книга, 2016. - С. 266-271.
Шмидт, С. О. Краеведение и региональная история в современной России // Методология региональных исторических исследований : материалы международного семинара. - 2000. - С. 11-15.
Шулепова, Э. А. О роли государственного и общественного руководства охраной памятников истории и культуры // Вопросы охраны, использования и пропаганды памятников истории и культуры: Труды НИИ культуры. - Москва, 1979. - Вып. 78. - C. 6-26.
Юрчак, А. Это было навсегда, пока не кончилось. - Москва : Новое литературное обозрение. - 2017. - 664 с.
Bahry, D. Society Transformed? Rethinking the Social Roots of Perestroika // Slavic Review: Vol. 52. - 1993. - No. 3. - Рр. 512-554.
Bahry, D., Nechemias, C. Half Full or Half Empty? The Debate over Soviet Regional Equality // Slavic Review: Vol. 40. - 1981. - No. 3. - Рр. 366-383.
Breslauer, G. W. Provincial Party Leaders' Demand Articulation and the Nature of Center-Periphery Relations in the USSR // Slavic Review: Vol. 45. - No. 4. -Pp.650-672.
Brudny, Y. M. Reinventing Russia: Russian Nationalism and the Soviet, 19531991. - Cambridge, MA: Harvard University Press, 1998. - 352 p.
Costanzo, S. Reclaiming the Stage: Amateur Theater-Studio Audiences in the Late Soviet Era // Slavic Review: Vol. 57. - No. 2. - Pp. 398-424.
Dunlop, D. B. The Faces of Contemporary Russian Nationalism. - Princeton University Press, 1984. - 378 p.
Inkeles, A., Bauer, R. A. The Soviet Citizen. - Harvard University Press, 1959. -
533 p.
Johnson, E. D. How St. Petersburg Learned to Study itself: The Russian Idea of Kraevedenie. - Penn State University Press, 2006. - 320 p.
Kelly, C. "Thank-You for the Wonderful Book": Soviet Child Readers and the Management of Children's Reading, 1950-1975 // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History: Vol. 6. - 2005. - № 4. - Pp. 717-753.
Kline, G. L. Religion, National Character, and the Rediscovery of Russian Roots // Slavic Review: Vol. 32. - 1973. - No.1. - Pp. 29-40.
Klots, A., Romashova, M. Lenin's Cohorts: The First Mass Generation of Soviet Pensioners and Public Activism in the Khrushchev Era. // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History: Vol. 19. - 2018. - No. 3. - Pp. 573-597.
Kozlov, D. A. "I Have Not Read, but I Will Say": Soviet Literary Audiences and Changing Ideas of Social Membership, 1958-66 // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History: Vol. 7. - 2006. - No. 3. - Pp. 557-597.
Mayofis, M., Frede. V. The Thaw and the Idea of National Gemeinschaft: The All-Russian Choral Society // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History: Vol. 17. - 2016. - No.1. - Pp. 27-67.
