CC BY
46Эсхатологические взгляды Н.А. Бердяева
УДК 26/28
Протоиерей Сергий Дергалев кандидат философских наук секретарь ученого совета, заведующий кафедрой библеистики и богословия Белгородской Православной Духовной семинарии (с миссионерской направленностью),
Россия, г. Белгород pmmc@mail.ru
Аннотация: В данной статье рассматривается вопрос о своеобразии эсхатологических взглядов в трудах Бердяева Н.А. Особый акцент в статье делается на решении проблемы любви Божьей, свободы личности и существовании ада. По творческому наследию Бердяева Н.А. можно сделать следующие выводы: наследие философа не является «православной философией»; его тексты глубоко связаны с Православием, но по существу чужды миру святоотеческой мысли; в своих мнениях философ не находил для себя нужным считаться с традицией Церкви; не доверял Священному преданию Церкви; выражал сомнение в существовании ада; отрицал богодухновенность Священного Писания. Взгляды Н.А.Бердяева выходят за общепринятые границы церковного вероучения, но вполне могут считаться частным богословским мнением.
Ключевые слова: Ад, Бердяев Н.А., апокастасис, рай, геенна, мука, любовь, православие, эсхатологическое христианство.
Eschatological views of N.A. Berdyaev
Archpriest Sergey Mitrofanovich Dergalev
PhD
Vice-Rector for Academic Affairs, Belgorod Theological Seminary
Abstract: The article examines the problem of originality of eschatological views in compositions of Berdyaev N.A. Particular emphasis in the article is done on solving of the problem of God's love, freedom of a person and existence of hell. Study of N.A. Berdyaev creative heritage allows to do following conclusions: heritage of the philosopher is not "orthodox philosophy"; his texts are deeply connected with Orthodoxy, but in essence they are alien to the world of patristic thought; in his opinions the philosopher did not wish to take into consideration the tradition of the Church; he did not trust the Holy Tradition of the Church; he expressed doubts about the existence of hell; he denied
revelation spirit of Holy Scripture. Views of N.A. Berdyaev exceed the traditional bounds of Church doctrine, but they may be considered a private theological opinion.
Key words: hell, N.A. Berdyaev, apokatastasis (restoration of everything), Paradise, gehenna, torment, love, Orthodoxy, eschatological Christianity
Николай Александрович Бердяев - в высшей степени оригинальный и творчески одаренный философ. Кроме этого, Н.А. Бердяев, пожалуй - самый известный на Западе русский философ. Там его считают выразителем русского православия, хотя это не совсем так. Чтобы разобраться в степени его «православности», следует более пристально познакомиться с его философскими воззрениями на тему эсхатологии.
Эсхатологические взгляды Н.А. Бердяева в основном изложены в трех его произведениях: «Самопознание» [2] (в одиннадцатой главе данной книги есть раздел «мир эсхатологии»); «О назначении человека» [1] (третья часть этого труда посвящена последним временам и эсхатологической этике); «Опыт эсхатологической метафизики» [4] (в одной из частей произведения рассматриваются проблемы истории и эсхатологии). Кроме этого вопросов эсхатологии Н.А. Бердяев касается в произведениях «Дух и реальность» [3] и «О рабстве и свободе человека» [4]. Воззрения, которые излагает Николай Александрович в этих книгах, несколько отличаются друг от друга.
В данной статье мы рассматриваться эсхатологические взгляды Н.А. Бердяева
только по двум первым книгам в связи с большим объемом цитируемого материала.
***
В своем произведении «Самопознание» Н.А. Бердяев именует себя представителем «эсхатологического христианства», которое описывает следующим образом: «Я ясно видел, что в мире происходит не только дехристианизация, но и дегуманизация, потрясение образа человека. Понятным мне это представлялось лишь в перспективе эсхатологического христианства. У меня вообще слабо сознание длительного процесса во времени, процесса развития. Все мне представляется не переходным, а конечным. Это во мне очень глубокое личное чувство. Историю я вижу в эсхатологической перспективе» [2, с.300]. Далее Н.А. Бердяев пытается показать несостоятельность исторического христианства и превосходство изобретенного им «эсхатологического христианства». Он пишет следующее: «Христианство есть откровение иного, духовного мира и оно несоединимо с законом этого мира. Поэтому эсхатологическое христианство революционно в отношении к христианству историческому, которое приспособилось к миру и часто рабствовало у мира. Христианство аскетическое было обратной стороной христианства, приспособленного к миру. Эсхатологизм, к которому я пришел, совсем особенный и требует больших разъяснений. Он мало общего имеет с монашески-аскетической эсхатологией и во многом ей противоположен. Монашеский аскетизм был соглашательством с миром и его эсхатологизм пассивно-послушный. Я же исповедую активно-творческий эсхатологизм, который призывает к преображению мира» [2, с.301]. Из выше приведенных цитат понятно, что Н.А.
Бердяев ставит свои идеи выше учения Церкви и пытается показать превосходство своей точки зрения. Более того, он не верил в богодохновенность Священного Писания. Об этом свидетельствует его следующее высказывание: «Я иду дальше, я склонен думать, что в языке самих Евангелий есть человеческая ограниченность, есть преломленность божественного света в человеческой тьме, в жестоковыйности человека. Жестокий эсхатологический элемент исходит и не от самого Иисуса Христа, он приписан Иисусу Христу теми, у кого он соответствует их природе. Судебная теория выкупа есть человеческое привнесение. Я исповедую религию духа и твердо на этом стою. В историческом откровении дух затемнен человеческой ограниченностью и на откровение налагается печать социоморфизма» [2, с.300]. Можно так же рассмотреть следующую его цитату: «Меня мучило одно противоречие Евангелия и противоречие основное, относящееся к самому духу учения Христа, а не к чему-то второстепенному. Все учение Христа проникнуто любовью, милосердием, всепрощением, бесконечной человечностью, которой раньше мир не знал. Христианство есть религия любви и свободы. Евангелие есть благая весть о наступлении Царства Божьего. Христос защищает мытарей и грешников и обличает самоправедность фарисеев, ревнителей закона. Он не бросает камня в грешницу. Он ставит человека выше субботы. Он призывает к себе всех труждающихся и обремененных, чтобы облегчить их бремя. Меня это бесконечно трогало и тогда, когда я не считал себя, христианином. Христос пришел не судить, а спасти и спасти всех. Но сравните дух Нагорной проповеди, да и весь дух Евангелия с притчами. В притчах обычно хозяин производит резкое разделение людей и всех, не исполнивших его воли, посылает в геенну огненную, где будет плач и скрежет зубовный. В притчах есть жестокость и беспощадность, и многочисленные ортодоксальные любители ада могут на них опираться. Средний гуманный человек XIX века не поступил бы так жестоко с девами, не наполнившими своих светильников маслом, с не приумножившим талантов, как хозяин в притчах. Но ведь хозяин - Бог. Меня всегда это отталкивало. Это есть вопрос о том, можно ли понимать христианство как религию страха и запугивания. Но люди сейчас слишком испуганы ужасом мира, чтобы исповедовать религию страха и ужаса. Нужно помнить, что притчи обращены к простому народу той эпохи, к среднему человеку, которому мало понятна бескорыстная любовь к Богу и божественному, они сказывались в ограниченных рамках пространства и времени. Притчи -экзотеричны, в них учение Христа, голос свыше, преломлены в темном еще человеческом сознании. Другого языка человеческая масса еще не понимает, понимают лишь немногие. Во многих местах Евангелия образ Христа и Его учение видны лишь через тусклое стекло. Но видение через тусклое стекло есть видение экзотерическое. Образ Христа был выше того образа, который раскрылся в Евангелиях уже преломленным в тусклом стекле, приниженным воспринимающей человеческой стихией. Средний человек не мог воспринять откровения Бога без элемента устрашения, без угроз наказанием. Страх с древних времен есть основной человеческий аффект, он движет историей» [2, с.313]. В другом месте он пишет: «Для моего религиозного чувства и сознания неприемлемы и те элементы самого
Евангелия, которые носят судебный, карательный характер и устрашают адом» [2, с.313].
Интересно он трактует проблему апокалипсиса: «В апокалиптической литературе, начиная с книги Эноха, меня очень отталкивала мстительная эсхатология, резкое разделение людей на добрых и злых и жестокая расправа над злыми и неверными. Этот элемент мстительной эсхатологии очень силен в книге Эноха, он есть и в христианском Апокалипсисе, он есть у блаженного Августина, у Кальвина и многих других. Элемент садизма занимает большое место в истории религии, он силен и в истории христианства. Его можно найти в псалмах и он вошел в систему ортодоксального богословия» [2, с.300]. Н.А. Бердяев готов допустить, что не будет Страшного суда: «Гениально у Н. Федорова то, что он, может быть, первый сделал опыт активного понимания Апокалипсиса и признал, что конец мира зависит и от активности человека. Апокалиптические пророчества условны, а не фатальны, и человечество, вступив на путь христианского "общего дела", может избежать разрушения мира, Страшного суда и вечного осуждения» [2, с.308]. Здесь же он пытается более точно очертить идею «эсхатологического христианства»: «Конец истории, конец мира не фатален. Конец есть дело бого-человеческое, которое не может совершаться без человеческой свободы, есть "общее дело", к которому призван человек. Поэтому я защищаю творчески-активный эсхатологизм. Переход от исторического христианства, которое отходит в прошлое, к христианству эсхатологическому, которому только и принадлежит будущее, должен означать не возрастание пассивности, а возрастание активности, не возрастание страха, а возрастание дерзновения. Пассивные и подавленные апокалиптические настроения принадлежат старому историческому христианству, а не новому, эсхатологическому» [2, с.308].
Крайне отрицательно Николай Александрович относится к идее существования ада: «Проблема вечной гибели и вечного ада - самая мучительная из проблем, которые могут возникнуть перед человеческим сознанием. И вот что представлялось мне самым важным. Если допустить существование вечности адских мук, то вся моя духовная и нравственная жизнь лишается всякого смысла и всякой ценности, ибо протекает под знаком террора... Наибольшее противление у меня вызывает всякая объективация ада и всякая попытка построить онтологию ада, что и делают традиционные богословские учения. Я вижу в этом догматизирование древних садических инстинктов человека» [2, с.304]. Далее он продолжает: «Ад есть посмертное выпадение из вечности и вступление в смертоносное время, но оно лишь временное, а не вечное. Об этом я постоянно медитирую. И я верю последней, окончательной верой в последнюю, окончательную победу Бога над силами ада, в Божественную Тайну, в Бога, как Тайну, возвышающуюся над всеми категориями, взятыми из этого мира. Окончательная победа Бога над силами ада не может быть разделением на два царства, Божье и диавольское, спасенных и обреченных на вечную муку, оно может быть лишь единым царством» [2, с.310]. Таким образом, мы видим, что Н.Бердяев здесь проповедует идею апокатастасиса. Это подтверждается и следующими его словами: «Я каждый день молюсь о страдающих
адскими муками и тем самым предполагаю, что эти муки не вечны, это очень существенно для моей религиозной жизни» [2, с.313].
Подводя итог вышеизложенным взглядам Н.А. Бердяева вполне можно согласиться с мыслями прот. Василий Зеньковского: «Для Запада Бердяев был и, вероятно, надолго останется выразителем духа Православия. Конечно, он впитал в себя многое из Православия, глубоко вжился в его дух, но не знал он никаких затруднений и в том, чтобы одновременно повторять идеи Беме, порой Баадера, Шеллинга. В области догматической Бердяев ни мало не считался с церковной традицией, без колебаний отклонялся от нее, легко вбирал в себя чужие религиозные установки, - отсюда у него убеждение, что он защищает некое «универсальное» (или «вечное») христианство. Когда Бердяев окончательно утвердился в мысли о «примате свободы над бытием» (см. об этом дальше), то тогда
ему стало совсем легко уходить в вольные построения» [5, с.720].
***
Когда мы обращаемся к его произведению «О назначении человека» взгляды Н.А. Бердяева становится более ясными.
В этом произведении, когда Николай Александрович говорит о философии Н.Ф. Федорова, он считает, что Страшный суд все-таки будет: «Гипотетически Н. Федоров прав, что человек и мир перешли бы в вечную жизнь без катастрофы конца и страшного суда, если бы человечество объединилось братски для общего дела осуществления христианской правды и для воскрешения всех умерших. Но человечество и мир уже далеко зашли на путях зла и неправды, и суд над ними уже совершается. Иррациональная, меоническая свобода препятствует осуществлению «проекта» Н. Федорова, он оптимистически недооценивал сил зла» [1, с.227].
Идея отрицания вечности ада, о которой говорил Н.А. Бердяев в книге «Самопознание», вступает в противоречие со свободой человека. Читая далее его произведение «Назначение человека» можно понять, что он вполне осознавал данную проблему: «Идея ада онтологически связана со свободой и личностью, а не со справедливостью и воздаянием. Как это ни парадоксально звучит, но ад есть нравственный постулат свободы человеческого духа. Ад нужен не для того, чтобы восторжествовала справедливость и злые получили воздаяние, а для того, чтобы человек не был изнасилован добром и принудительно внедрен в рай, т. е. в каком-то смысле человек имеет нравственное право на ад, право свободно предпочесть ад раю. В этом скрыта вся нравственная диалектика об аде. Оправдание ада на почве идеи справедливости, которое мы находим у св. Фомы Аквината и Данте, наиболее возмущающее и наименее углубленное. Ад диалектически определяется не справедливостью, а свободой. Ад допустим в том смысле, что человек может захотеть ад, предпочесть его раю, может себя лучше чувствовать в аду, чем в раю» [1, с.230]. Далее он продолжает свою мысль: «Опыт ада и есть замыкание в субъекте, невозможность войти в объективное бытие, есть самопогружение, для которого закрывается вечность и остается лишь дурная бесконечность» [1, с.231]. Становится понятно, что Н.А. Бердяев вполне допускает ад и связывает его, с свободой личности: «Ад есть по существу призрачная, фантасмагорическая, небытийственная сфера. Но он может быть величайшей психологической,
субъективной реальностью для человека» [1, с.231]. Мы вполне принимаем бердяевскую мысль о том, что человек сам создает для себя ад: «В адском мучении человека мучит не Бог, а мучит сам себя человек, но мучит себя Богом, Божьей идеей. Божественный свет является источником мучений, как напоминание о том, к чему призван человек. Борьба против сил ада есть борьба за такую трезвость, силу и цельность сознания, которые дают возможность проснуться в вечности от кошмарного сновидения, длящегося как бы в бесконечном времени. Адская фантасмагория есть потеря цельности личности и синтезирующей силы сознания, но в ней продолжают существовать и грезить разорванные клочья личности и продолжается раздробленное сознание личности. Эти разорванные клочья личности переживают абсолютное одиночество. Цельность личности исчезает в аду вследствие погружения и замыкания личности в себе, эгоцентризма, злого одиночества, т. е. бессилия любить и достигнуть сверхсознательной цельности» [1, с.232].
Такое понимание ада мы вполне можем назвать православным. Для сравнения приведем слова Исаака Сирина: «Мучимые в геенне поражаются бичом любви! И как горько и жестоко это мучение любви! Ибо ощутившие, что погрешили они против любви, терпят мучение большее всякого приводящего в страх мучения; печаль, поражающая сердце за грех против любви, страшнее всякого возможного наказания. Неуместна никому такая мысль, будто грешники в геенне лишаются любви Божией. Любовь... дается всем вообще. Но любовь силой своей действует двояко: она мучает грешников... и веселит собою исполнивших долг свой» [7, с.76].
Очень интересны воззрения Н.А. Бердяева о том, как христианин должен думать об аде: «И потому нравственная воля человека никогда не может быть направлена на оттеснение какого-либо существа в ад, на требование этого оттеснения как осуществления справедливости. Можно еще допускать ад для себя. Это вытекает из того, что ад существует в субъективном, а не в объективном. Я могу переживать адские муки и почитать себя достойным адских мук. Но нельзя допустить ада для других, нельзя примириться с адом для других» [1, с.236].
Здесь мы можем найти вполне православные мысли, как пишет об этом православный богослов Оливье Клеман: «В духовном смысле невозможно говорить об аде для других. Тема ада может обсуждаться лишь в терминах Я и Ты. Евангельские предостережения обращены ко мне, открывают серьезность и трагичность моей духовной судьбы» [9, с.296]. Мы здесь можем так же вспомнить об одном случае, произошедшем с прп. Антонием Великим, о котором нам повествует «Отечник» [6, с.30]. Однажды Антоний Великий во время молитвы в келье услышал голос: «Антоний! Ты еще не пришел в меру кожевника, живущего в Александрии». На следующее утро старец отправился в Александрию к указанному кожевнику и сказал ему: «Расскажи мне о своих делах, потому что для этого я пришел сюда, оставив пустыню». Кожевник очень удивился вопросу святого и отвечал со смирением: «Не знаю за собой, чтобы я когда-либо сделал что-либо доброе. По этой причине, вставая рано с постели, прежде, нежели выйду на работу, говорю сам в себе: все жители этого города, от большого до малого, войдут в Царство Божие за свои добродетели, а я один пойду в вечную муку за мои грехи.
Эти же слова повторяю в своем сердце перед тем, как отойти ко сну». Услышав это, Антоний отвечал: «Поистине, сын мой, ты, как искусный ювелир, сидя спокойно в своем доме, стяжал Царство Божие; а я, хотя всю жизнь мою провожу в пустыне, но не стяжал духовного разума, не достиг в меру сознания, которое ты выражаешь своими словами». Этот святоотеческий рассказ представляет ту единственную точку зрения, когда христианину позволительно думать о всеобщем спасении: «все спасутся, один я погибну». Оно вытекает из внутреннего духовного опыта человека, глубоко сознающего свою греховность и приносящего покаяние за собственные грехи и несовершенства. Такое покаяние по необходимости включает мысль о вечных муках, но не для других, а для себя, и надежду на спасение, но не для одного себя, а и для всех остальных.
Таким образом, анализируя данные взгляды Н.А. Бердява, высказанные им в книге «О назначении человека» можно утверждать, что в вопросе понимания ада и отношения к нему философ вполне православен.
Далее Н.А. Бердяев затрагивает тему рая и райского блаженства и здесь он тоже достаточно православен: «Для христианского сознания райское блаженство есть Царство Христово, и вне Христа оно немыслимо. Но этим все меняется. В райское блаженство входит крест и распятие. Сын Божий и Сын Человеческий спускается в ад для освобождения мучающихся в аду. Тайна креста и есть преодоление основного противоречия райского блаженства, порожденного свободой. Для того чтобы зло было побеждено, добро должно распять себя. «Добро» является в новом аспекте: оно не «злых» обрекает на вечные муки, а распинает себя. «Добрые» не обрекают «злых» на ад и не ищут в этом своем торжестве блаженства, а сами спускаются в ад с Христом для освобождения «злых». Но это освобождение от ада не может быть насилием над «злыми», пребывающими в аду. В этом вся неимоверная трудность проблемы» [1, с.248].
Здесь мы видим очень глубокую евангельскую мысль, о которой пишет святой апостол Павел: «Истину говорю во Христе, не лгу, свидетельствует мне совесть моя в Духе Святом, что великая для меня печаль и непрестанное мучение сердцу моему: я желал бы сам быть отлученным от Христа за братьев моих, родных мне по плоти, то есть Израильтян...» (Рим.9:1-4). Т.е. святой апостол готов на адские мучения ради спасения ближних.
Рассматривая дальнейшие взгляды Н.А. Бердяева, мы сталкиваемся с его отрицанием идеи апокатастасиса: «Учение об апокатастасисе тоже слишком рационалистическое учение, столь же рационалистическое, как и учение о вечном аде» [1, с.239]. В другом месте он пишет: «Кошмарна идея вечных адских мук, кошмарна идея бесконечных перевоплощений, кошмарна идея исчезновения личности в божественном бытии, кошмарна даже идея неизбежного всеобщего спасения (апокатастасиса). Эта кошмарность свидетельствует о том, что нарушается тайна принудительной рационализацией» [1, с.241].
Тем не менее, далее мы видим, что, отрицая идею апокастасиса Оригена, Бердяев предлагает свою идею апокастасиса: «Мы не можем и не должны строить никакой рациональной онтологии ада, ни оптимистической, ни пессимистической. Но мы можем и должны верить, что сила ада побеждена Христом и что последнее
слово принадлежит Богу и Божьему смыслу. Концепция ада — о предпоследнем, а не о последнем. Мистическое и апофатическое богопознание не знает ада. Ад исчезает в бездонной и невыразимой глубине Божества» [1, с.241]. Далее он продолжает: «Ни Бог, ни человек не могут изнасиловать злых и принудить их к добру и райскому блаженству. Но Богочеловек, в котором таинственно соединяется благодать и свобода, знает тайну освобождения злых... Злые и находящиеся в аду могут быть приведены лишь к сверхдобру, т. е. введены в Царство, лежащее по ту сторону добра и зла, в котором нет уже ни нашего добра, ни нашего зла» [1, с.248].
Здесь он хотя и отступает от общепринятого церковного учения, тем не менее данные его взгляды можно расценивать как частное богословское мнение, тем более, что прп. Исаак Сирин высказывал похожие мысли: «Он [Бог] ничего [не делает] ради возмездия, но взирает на пользу, которая должна произойти от Его [действий]. Одним из таких [предметов] является геенна... Не для того милосердный Владыка сотворил разумные существа, чтобы безжалостно подвергнуть их нескончаемой скорби - тех, о ком Он знал прежде их создания, во что они [превратятся после сотворения], и которых Он [все-таки] сотворил» [7, с.200]. В последующих текстах Исаак Сирин так же говорит об апокастасисе: «Остережемся в душах наших. и поймем, что хотя геенна и подлежит ограничению, весьма страшен вкус пребывания в ней, и за пределами нашего познания - степень страдания в ней» [7, с.216].
В заключении книги «О назначении человека» Н.А. Бердяев делает следующий вывод: «Основное положение этики, понявшей парадокс добра и зла, может быть так формулировано: поступай так, как будто бы ты слышишь Божий зов и призван в свободном и творческом акте соучаствовать в Божьем деле, раскрывай в себе чистую и оригинальную совесть, дисциплинируй свою личность, борись со злом в себе и вокруг себя, но не для того, чтобы оттеснять злых и зло в ад и создавать адское царство, а для того, чтобы реально победить зло и способствовать просветлению и творческому преображению злых» [1, с.252]. Думаю, с данным выводом православный человек вполне может согласиться.
Хорошую оценку вышеизложенным взглядам Н.А. Бердяева дал прот. Василий Зеньковский: «Бердяева на Западе часто считают представителем "православной философии". В такой форме характеристика Бердяева совершенно неверна, но, конечно, Бердяев глубоко связан с Православием, со всей его духовной установкой. К сожалению, однако, Бердяеву по существу остался чужд богатейший мир святоотеческой мысли, - хотя Бердяев одно время и интересовался им. Но, впитав в себя отдельные черты Православия, Бердяев не находил для себя нужным считаться с традицией Церкви. Этот суровый приговор не лишает ценности отдельные мысли, яркие bons mots*, не устраняет той искренней и подлинной моральной взволнованности, которая пронизывает писания Бердяева, но это,
конечно, слишком мало для философа...» [5, с.735].
***
Подводя итог данной работе можно сказать об эсхатологических взглядах Н.А. Бердяева следующее. Многое из того, о чем он писал, не согласуется с учением Православной Церкви. Это и недоверие Священному преданию Церкви, и сомнение
в достоверности и богодохновенности Священного Писания, несогласие с существованием ада, учение об апокастасисе, построение своих собственных богословских систем.
Тем не менее, взгляды Н.А. Бердяева, если попытаться их оценить по нескольким произведениям, достаточно православны и если выходят за общепринятые границы церковного вероучения, вполне могут считаться частным богословским мнением. Таким образом, его нельзя назвать еретиком, но, несомненно, он часто позволял себе различные вольности в интерпретации учения Церкви.
Достаточно важной является мысль Бердяева о том, что каждый для себя должен быть готов на ад, но никак не посылать в ад других. Вполне православным является его желание о спасении для всех.
Наверное, для Н.А. Бердяева лучшей характеристикой будет высказывание известного русского религиозного философа Г.П. Федотова: «Н.А. Бердяев войдет навсегда в историю России как образ живого и страстного религиозного искателя и борца, как человек, впервые открывший Западу все богатство и сложность, всю противоречивость и глубину русского религиозного гения» [10].
Литература
1. Бердяев Н.А. О назначении человека. - М.: Республика, 1993. - 384 с.
2. Бердяев Н.А. Самопознание. - М.: Книга, 1991. - 448 с.
3. Бердяев Н.А. Философия свободного духа. - М.: Республика, 1994. - 402
с.
4. Бердяев Н.А. Царство Духа и царство кесаря. - М.: Республика, 1995. -
396 с.
5. Зеньковский В. История русской философии. - М.: Раритет, 2001. - 720
с.
6. Игнатий Брянчанинов, епископ. Отечник. - М.: Правило веры, 1993. -Т.6. - 532 с.
7. Исаак Сирин, преподобный. О божественных тайнах и о духовной жизни. - М.: Зачатьевский монастырь, 1998. - 289 с.
8. Исаак Сирин, преподобный. Слова подвижнические. - М.: Правило веры, 1998. - 435 с.
9. Клеман О. Истоки. Богословие отцов Древней Церкви. Тексты и комментарии. Пер. с фр. - М.: Путь, 1994. - 384 с.
10. Федотов Г.П. Бердяев - мыслитель. Режим доступа: http://halkidon2006.orthodoxy.ru/bюgrafii/G P Fedotov Berdyaev myslitel.htm
История восточных типиконов, отраженных в богослужении Русской
Православной Церкви
УДК 26/28
Священник Александр Гинкель,
