CC BY
73УДК 821.161.1.09
ЕЩЕ РАЗ О СТИХОТВОРЕНИИ «СНИГИРЬ» (К 200-ЛЕТИЮ СО ДНЯ СМЕРТИ Г.Р. ДЕРЖАВИНА)
Д.Б. ТЕРЕШКИНА,
кандидат филологических наук, доцент, доцент кафедры кадровой политики и управления персоналом Российской академии народного хозяйства
и государственной службы при Президенте РФ (Новгородский филиал), 173003 Новгородская обл., г. Великий Новгород, ул. Германа, 31, тел./факс 77 - 86 - 00; terdb@mail.ru, +7-960-204-01-25.
Аннотация
Терешкина Д.Б. Еще раз о стихотворении «Снигирь» (К 200-летию со дня смерти Г.Р. Державина).
Целью статьи является уточнение жанра и смысла логаэда Г.Р. Державина «Снигирь». С помощью методов герменевтического, источниковедческого, а также методом сравнительного анализа автор пытается доказать кровное родство стихотворения с фольклорными жанрами приговорки и исторической песни. Указывается, что в содержании стихотворения сильны отсылки к образу Петра Первого и его идеалам, которым верен был Суворов. Уточняются составляющие образного ряда стихотворения, которые, по мнению автора статьи, близки к реальному образу полководца, однако являются художественным обобщением. В результате делается вывод о синкретичности и невозможности однозначного определения жанра стихотворения «Снигирь».
Ключевые слова: логаэд, траурная ода, историческая песня, приговорка, фольклорное обобщение образа, синкретизм.
Summary
Tereshkina D.B. Once Again about the Poem «The Bullfinch» (To the 200th Anniversary Since the Death G. R. Derzhavin).
The purpose of this article is to clarify the genre and meaning of logoed G.R. Derzhavin «The bullfinch». Using the methods of hermeneutic, source, method of comparative analysis, the author tries to prove the kinship of the poem with folklore genres of prigovorka and historical song. States that the content of the poem is a strong reference to the image of Peter the Great and his ideals, which was true to Suvorov. Specified components of a number of imaginative poems, which, in the opinion of the author, close to the real image of the commander, however, is the artistic generalization. The result is a conclusion about unambiguous definition of the genre of the poem «The bullfinch».
© Д.Б. Терешкина, 2016
Keywords: logaed, the mortal ode, the historical song, prigovorka, folklore generalization of the image, a syncretism.
Введение. Стихотворение «Снигирь», написанное Г.Р. Державиным в 1800 г. по случаю смерти А.В. Суворова, давно стало хрестоматийным. В начале XX в. оно вошло в школьные антологии русской литературы. Его называют державинским «шедевром», одним из лучших в русской поэзии логаэдов. О стихотворении уже много написано; нам бы хотелось расставить некоторые акценты в анализе стихотворения, о которых ранее не шла речь.
С помощью научных методов герменевтического, источниковедческого и сравнительного анализа мы предлагаем расширить представление о жанровой принадлежности стихотворения и уточнить его смысловое содержание. Целью нашего исследования является обоснование синкретичного характера стихотворения «Снигирь», его связи с широкой фольклорной традицией, о которой прежде не говорилось, поскольку авторский комментарий к обстоятельствам создания текста дает основания определять «Снигирь» как оду.
Как широко известно из истории создания стихотворения (самим поэтом описанной), Г.Р. Державин написал его по возвращении с похорон великого полководца, с которым поэта связывали дружеские отношения и к которому Г.Р. Державин относился в высшей степени уважительно. Разговор поэта с А.В. Суворовым об эпитафии на могиле последнего давно стал легендой: оба согласились, что лучше надписи «Здесь лежит Суворов» ничего нет [12, II, с. 222] - история подтвердила, что это действительно так. И все же одной этой фразой по смерти Суворова Державин не смог обойтись; свои эмоции и мысли об уходе этого великого человека поэт выразил в пронзительном отклике на его смерть - стихотворении «Снигирь».
Отметим очевидное в стихотворении «Снигирь». Это обращение к птице, снегирю, который, по словам поэта, запел колено военного марша, когда, уже после смерти Суворова, Державин пришел домой. «У автора, - сообщает Державин, - в клетке был сни-гирь, выученный петь одно колено военного марша; когда автор по преставлении сего героя (Суворова. - Д.Т.) возвратился в дом,
то услыша, что сия птичка поет военную песнь, написал сию оду в память столь славного мужа» [12, III, с. 559].
О жанровой специфике стихотворения до сих пор ведутся споры. Несмотря на то, что сам поэт называет его одой, П.Орлов пишет о разрушении жанра в этом тексте: «Хотя Державин и называет "Сниги-ря" одой, но это слово утрачивает у него свой жанровый смысл. Высокую гражданскую тему Державин воплощает в форму глубоко личного, интимного произведения, вследствие чего в стихотворение вводятся подробности частной жизни поэта» [9, с. 17]. Д.В. Ларкович [8] напоминает, что авторское указание на жанр должно быть главенствующим в определении жанровой (и, следовательно, художественной) специфики стихотворения и относит его (с большой долей условности, оговаривается сам исследователь) к особой жанровой разновидности оды - траурной оде, основоположником отечественной традиции которой исследователь и считает Г.Р. Державина. Исследователь называет такие признаки траурной оды, как мортальная тематика, «пограничный» хронотоп, адресная форма поэтического высказывания, скорбный (и, как правило, патетический) характер речевой интонации, а также (что свойственно творчеству Державина в особенности) обращение к событию конкретной смерти как к поводу масштабного поэтического размышления «предельного уровня обобщения». Впрочем, Д.В. Ларкович тут же оговаривается, что Державин практически во всех своих творениях «выходит за рамки любых жанровых стереотипов» [8, с. 127], при этом утверждая, что «Сни-гирь» относится все же именно к траурной оде. Подчеркивается включенность «Снигиря» в ряд подобных ему текстов, относимых к траурной оде, первоначальный вариант названия стихотворения в первой публикации 1805 года («К Снигирю. По кончине князя Суворова»); отмечается свойственная Державину манера в изображении конкретных черт личности героя оды, в результате которой «в образе Суворова нет ни одной черты, которая способствовала бы его абстрагированию от того реального прототипа, которого лично знал поэт и которого желал запечатлеть в сознании читателя. Этой же задаче подчинен подробнейший авторский комментарий, сопутствующий едва ли не каждому одическому стиху» [8, с. 135].
Именно в связи с этим хотелось бы высказать несколько наблюдений, которые, на наш взгляд, дополняли бы наши представ-
ления о художественном своеобразии одического творчества Державина - если принимать его собственное определение «Сниги-ря» как оды.
Стало общим местом утверждать, что, следуя в оде литературной традиции, Г.Р. Державин привносит в нее уникальную, идущую именно от него, особенность в виде смешения стилей и совмещения высокой поэтической традиции и жизненной правды, диктующей изображать явления и прежде всего прославляемого человека такими, какими они предстают в действительности. При этом все изменения в одическом жанре словно замыкаются в нем самом, что воспринимается как трансформация жанра, зачастую обусловленная индивидуальными особенностями поэтов (потому и говорят об «оде Ломоносова» и «оде Державина», поэтика которых объясняется трудами самих авторов). Думается все же, что на произведения, в которых жанровый канон разрушается («Снигирь» относится к их числу), следует смотреть не только как на образцы этого жанра и пытаться «подтянуть» к канону все «отклонения» от него (имея в виду авторское жанровое определение), а идти от текста как такового, обладающего теми или иными признаками, и пытаться определить жанр исходя из очевидных факторов - что и происходит в литературоведении, где жанр «Снигиря» определяется как «элегические стансы» (Я.К. Грот), «краткий посмертный гимн» (О.А. Крашенинникова) или просто как «стихотворение». Отметим, что Г.Р Державин определяет жанр «Снигиря» как оду лишь в связи с упоминанием об обстоятельствах создания стихотворения, и само это определение в большой мере контекстуально.
Примечательно, что непосредственный отклик поэта на смерть А.В. Суворова был выражен в гораздо более «высокопарном» стиле, нежели это звучит в логаэде «Снигирь». «На другой день после смерти генералиссимуса поэт писал Н.А. Львову <...>: "Это истинная картина древнего великого мужа. Вот урок, вот что есть человек!". В тот же день Державин писал оренбургскому губернатору И.О. Курису: " <...> вчерась по полудни в 3 часа героя нашего не стало. Он с тою же твердостию встретил смерть, как и много раз встречал в сражениях. Кажется, под оружием она его коснуться не смела. Нашла время, когда он уже столь изнемог, что потерял все силы, не говорил и не глядел несколько часов! Что
делать? Хищницы сей противустоять не может. Только бессильна истребить она славы дел великих, которые навеки останутся в сердцах истинных россиян» [12, II, с. 221]. Подобное - истинно одическое - воспевание Суворова по его смерти звучит в эпитафии «На смерть Суворова»:
О вечность! прекрати твоих шум вечных споров
Кто превосходней всех героев в свете был.
В святилище твое от нас в сей день вступил
Суворов. [12, III, с. 294]
Риторическое обращение к вечности, обобщенный характер субъекта высказывания («мы»), высокий стиль, прием гиперболизации, звукопись - все признаки одического жанра явлены в этой эпитафии. На этом фоне «Снигирь» выглядит словно намеренно «сниженным», лирическим текстом, в котором живость непосредственного человеческого чувства важнее общенародного отношения к Суворову как к национальному герою. Нет в «Снигире» онтологических размышлений, преодоления смерти, и даже поток риторических вопросов не походит на одический «книжный» стиль, как бы этот стиль ни был «приземлен» у Державина в прочих одах.
С кем мы пойдем войной на Гиену?
Кто теперь вождь наш? Кто богатырь?
Сильный где, храбрый, быстрый Суворов?
Северны громы в гробе лежат. [12, II, с. 220].
В определении художественной специфики стихотворения Г.Державина «Снигирь» невозможно, по нашему мнению, оставаться исключительно в рамках книжной традиции, а обратиться к традиции народно-поэтической, влияние которой в этом тексте, думается, очевидно.
Обращение к птице - не исключительный случай в поэзии эпохи Державина и в творчестве самого поэта [2]. Влияние народной устно-поэтической традиции в использовании образа птицы как символа души и как «второго лирического субъекта стихотворения» уже отмечалось исследователями [2]. Однако этим не огра-
ничиваются аллюзии к устной народной поэзии. Она выступает, в частности, в «Снигире» в виде апелляции к такому фольклорному жанру, как приговорка, т.е. тексту, который произносят в разных случаях, обращаясь к живым существам: птицам, домашним животным и т.д. Перешедшая ныне в детский фольклор, приговорка была частью календарного круга устного народного творчества, восходила к заклинаниям и заговорам, с помощью которых человек надеялся влиять на силы природы. Приговорки содержали, в том числе, звукоподражания тем живым существам, которым она адресовалась. В этой связи ритмическое и фоническое звукоподражание в «Снигире» не является неожиданным.
Также уже отмечалось исследователями, что снегирь, обитавший у Державина, сам словно напоминал Суворова: «Снигирь -это и пернатый собеседник автора, <...> и сам Суворов, по-снегириному яркий, неординарный, выделяющийся на общем бесцветном фоне, отважный и столь же скромный и непритязательный в преодолении невзгод» [8, с. 133 - 134]. Следует отметить, что образ снегиря связывал Державина с Суворовым не только «символически», но и жизненными реалиями: когда Суворов жил в годы опалы в селе Кончанском на Новгородской земле (где примерно в это же время начал свое мирное житие Державин, впервые обретший спокойствие в новгородском имении Званка), в одной из комнат дома полководца была устроена «птичья горница»: «На зиму устраивал подобие зимнего сада — «птичью горницу»: кадки с деревьями, снегири, щеглы, синицы перепархивали с ветки на ветку. Здесь он прогуливался меж деревьев, принимал гостей» [3]. В этой жизненной реалии, напрямую связывавшей автора стихотворения с его адресатом, сильна фольклорная традиция спонтанного текстопорождения, в которой стимул не менее важен, чем реакция на него. Снегирь потому и стал «собеседником» поэта, что он «видел» Суворова, «пел» с ним марши; как бы неправдоподобно ни звучала эта мысль, она важна поэтически и эмоционально. Потому так непосредственно лирическое воплощение чувств героя стихотворения, что оно «по-народному» сродни приговорке, в которой «отражен весь комплекс мелодических интонаций, близких разговорной речи» [10, с. 54] (что оттеняется отмечающимся всеми исследователями особым ритмико-звуковым рисунком сти-
хотворения, передающим «акцентированного тремоло траурной барабанной дроби» [8, с. 134]) Народная традиция здесь сильна еще и в том, что обращение, к кому бы оно ни относилось (к «неразумной» птице или «божьей коровке», улетающей в небо), не может остаться без ответа, а потому и скорбная просьба автора к снегирю не «заводить песню военну» оставляет хотя бы надежду на то, что этой песне все же еще будет время. В этом смысле есть здесь преодоление смерти, свойственное «классической» траурной оде Державина, но преодоление это - не философско-поэтического, а истинно народного характера, подобно тому, как после смерти Петра Первого народ верил в «птенцов» его «гнезда», в каких бы формах эта вера ни выражалась.
В стихотворении «Снигирь» сильна еще одна фольклорная традиция - исторической песни, причем связанной именно с фигурой Петра Великого, аллюзии на которую очень сильны в тексте. Суворов, сам во многом походивший на великого царя и полководца, был приверженцем разумности и демократизма в армии; его противостояние реформам Павла I было вызвано нежеланием А.В.Суворова преобразований русских войск по прусскому образцу - за что прославленный полководец и был отправлен в село Кончанское, будучи отстраненным от дел (неслучайно в «Сниги-ре» так силен намек на эту вопиющую историческую несправедливость в третьей строфе стихотворения). Отец А.В. Суворова, Василий Иванович, был крестником Петра Первого, автором первого русского военного словаря. В этом контексте фраза в стихотворении «царям служить» звучит абсолютно однозначно: служить таким царям, как Петр Первый, и продолжателям его славных дел. В определенном смысле и сам Суворов был «царем» среди военачальников, особенно на фоне его феноменальных побед, чем не мог похвастаться в свое время даже великий царь-реформатор, устроитель русской армии. К образу Петра отсылает и флейтовая музыка: известно, что войсковая музыка появилась именно при Петре Алексеевиче. В первой половине XVIII в. в каждом полку вводится должность капельмейстера; в полках лейбгвардии учреждаются школы для подготовки «в науки гобойские, барабан-щичьи, флейщичьи, без коих и обойтися в полках невозможно» [1]. В царствование Екатерины II полковые оркестры пополняются
новыми инструментами - поперечной флейтой, кларнетами, тарелками, большими барабанами и др. Заложенные Петром Первым традиции войсковой музыки были блестяще развиты великими полководцами; А.В. Суворов писал: «Музыка удваивает, утраивает армию. С крестами в руках священников, с распущенными знаменами и громкогласной музыкой взял я Измаил» [4]. При Павле I численность оркестров резко сокращается, почти все инструменты (кроме двух валторн, кларнетов и одного фагота) исключаются из состава оркестра; тем ярче звучит флейтой державинский снегирь, вспоминая былые, победные суворовские времена.
Однако все сказанное выше является прежде всего историческим контекстом содержания стихотворения. Более важным в художественном отношении является поэтическое отождествление Суворова с Петром Великим на поэтической основе народной исторической песни. Оба великих сына России изображаются практически в одних выражениях. В исторических песнях народ воспевает доступность и демократизм Петра Первого, ходящего меж народа «в одной сорочке без пояса, в одних чулочках без чоботов» [5, с. 158]. Суворов предстает таким же: простым, демократичным в обращении с солдатами, которые его боготворили. Вот текст «Суворов переправляет войско на плотах». Русское войско собирается против турецкого султана, перед синим морем останавливается в растерянности: как его преодолеть.
Как выходит тогда ко солдатушкам
Енерал седой да Суворов-князь,
Да как глянул он на солдатиков,
Веселешенько улыбаючись:
«А пошто, мои детоньки, призадумалися?
Аль устрашились моря синего,
А за морем силы неверные?». [7, № 472, с. 256]
- и солдатам приказывает вязать плоты, на которых войско преодолевает море.
Или историческая песня «Суворов едет по полкам»:
А Суворыу-генерал
По карпасым разъезжал,
Всим приказы приказал...» [7, № 494, с. 266]
Текст «Суворов ранен»:
Что не грозная тученька подымалася -
Сила-армия великая появлялася,
Сила-армия великая царя белого,
Царя белого Петра Первого.
Перво-от полк весьма радошен:
Музыкантики играют по-веселому,
Золотые знамены прираспущены.
Второй-от полк весь не радошен;
Музыкантички играют по-печальному,
Золотые знамена во чехлах несут,
Добра коня его в поводу ведут.
Что промолвил князь Суворов, возговорил:
«Не вспомните, ребятушки, моей гордости,
Возьмите мое тело на свои руки,
Понесите мое тело на свои руки,
Вы обмойте мое тело моревой водой,
Отнесите мое тело во Божью церкву,
Причастите мое тело, исповедайте,
Вы заройте мое тело во сыру землю» [7, № 499, с. 269].
В других вариантах смертельно раненого Суворова встречает родная матушка:
«Ты зачем, пошто пьян напиваешься,
Зелена ты вина упиваешься?»
«Я не сам-то собой пьян напивался,
Напоил меня злой прусский король,
Не вином поил - свинцом-порохом,
Он хмелил меня из медной пушечки» [7, № 497, с. 268].
В этих же вариантах говорится о птице, предвещающей приход траурного войска со смертельно раненым Суворовым:
На горе - семиглавая церковь, на одной главе - крест серебряный,
«Крест серебряный, весь повызолочен.
На кресте сидела мала пташечка,
Мала пташечка - млад сизой орел,
На кресте сидел, далеко глядел,
Далеко глядел - во чисто поле,
Во чисто поле за сине море,
В землю шведскую, в землю турецкую.
Там шли-прошли три полка солдат.
Уж как первый полк во трубы трубил.» [7, №497, с. 268];
далее говорится о третьем полке, несущем раненого Суворова.
Обилие цитат необходимо для понимания абсолютной гармоничности системы образа стихотворения «Снигирь» поэтической образности народной песни. «Конкретно-исторический принцип отражения действительности, возникший в эпической поэзии в XVI в., составлял эстетическую основу исторической песни и в XVIII столетии» [7, с. 11]. В этом смысле замечание Д.В. Ларковича о том, что в образе Суворова в стихотворении нет ни одной черты, абстрагирующей его от реального прототипа, не представляется верным. Исследователь апеллирует к собственным «Объяснениям» Г.Р. Державина этих строк, в которых автор «Снигиря» доказывает, что в реальности Суворов был таким, как написано в посмертном стихотворении о нем. Но это объяснение не подтверждает мысль Д.В. Ларковича, а, напротив, опровергает ее. Если бы текст «Снигиря» был лишь отражением реальности, не нужен был бы его реальный комментарий. Образ Суворова в «Снигире» если и не абстракция, то, несомненно, - народно-поэтическое обобщение, подобно тому, как в исторических песнях о Петре Первом это было не отражение реальности, а ее представление народным поэтическим сознанием. В одной из исторических песен армия, воюющая под предводительством Суворова, прямо названа «силой-армией» «царя белого Петра Первого» [7, с. 269]. Г.Р. Державин, познавший солдатский быт с первых дней своей службы, как никто другой из поэтов впитал богатый и разнообразный фольклор
пестрой по составу русской армии XVIII в., ее дух, образы и отношение к любимым героям, ставшим всенародными.
Именно в контексте исторической песни о Петре Первом становится совершенно понятным обращение к снегирю, а не к самому умершему Суворову, как это можно было бы ожидать в траурной оде. Историческая песня «Солдат оплакивает кончину Петра I» (развивающая общий сюжет о нескольких русских царях) знает около 22 (!) только зафиксированных вариантов [7, с. 147-159]. Вот один из них:
Ах ты, батюшка светел месяц!
Что ты светишь не по-старому,
Не по-старому и не по-прежнему?
Все ты прячешься за облаки,
Закрываешься тучей темною?
Что у нас было на святой Руси,
В Петербурге в славном городе,
Во соборе Петропавловском,
Что у правого у крылоса,
У гробницы государевой
Молодой солдат на часах стоял.
Стоючи, он призадумался,
Призадумавшись, он плакать стал.
И он плачет, что река льется,
Возрыдает, что ручьи текут,
Возрыдаючи, он вымолвил:
«Ах ты, матушка сыра земля,
Расступися ты на все стороны,
Ты раскройся, гробова доска,
Развернися ты, золота парча,
И ты встань, проснись, православный царь,
Посмотри, сударь, на свою гвардию,
Посмотри на всю армию.
Уже все полки во строю стоят,
Все полковники - при своих полках,
Подполковники - на своих местах,
Все майоры - на добрых конях,
Капитаны - перед ротами, Офицеры - перед взводами, А прапорщики - под знаменами. Дожидают они полковника, Что полковника преображенского, Капитана бомбардирского». [7, с. 147-148].
То, чего не делает в «траурной оде» Г.Р. Державин (поэт не обращается к умершему, оплакивая его кончину), «совершает» за него «фольклорный» (и реальный) снегирь, как верный Суворову солдат из его войска: привычно, по-народному, обращается к полководцу как к живому, просит его подняться в бой, заслышав призывную мелодию военного марша. И оттого лирический отклик на смерть великого и любимого всеми человека становится еще более пронзительным, личностным, и вместе с тем - всеобщим, по-настоящему народным, но не в коллективном одическом «мы» (от которого даже в торжественных одах Г.Р.Державин был далек), а в фольклорном коллективном художественном сознании, которое применительно к Суворову несомненно гораздо более органично.
Возвращаясь к жанровому определению «Снигиря», не можем не обратиться к собственным рассуждениям Г.Р. Державина о лирической поэзии. В главе «О песне» поэт пишет об этом жанре, во многом противопоставляя его жанру оды. То, что отмечает Г.Р. Державин как характерные черты в песне, почти идеально ложится на поэтику стихотворения «Снигирь»: усеченные прилагательные («песню военну», «северны громы», «мужа столь славна», «брана музыка»), отсутствие рифмы, легкость, естественность и простоту стиля, исключение старославянских элементов, предпочтение к хореическим стопам (в логаэде «Снегирь», каждая строка которого представляет собой сочетаний дактилических стоп с хореическими, прекрасно передает, как уже не раз отмечалось исследователями, ритм военного марша суворовских времен, исполняемого флейтой под барабан: |- - |- |- - |- , где | ударный, - безударный слог), подчиненность одной идее, без ответвлений на побочные темы, при этом песне не чужды не только «трогательные, нежные чувства», но и «философическое познание сердца человеческого» [11, с. 604], «полное, живое чувство, как и въ оде; но только гораздо
тише, не с таким возвышением и распространением» [11, с. 607]. Наконец, в песне главное - искреннее чувство, а не выспренний пафос, как в оде: «Песня - чувство, а ода - жар» [11, с. 608].
Тот жанр, который Державин характеризует как песню, относится прежде всего к литературной, авторской традиции, однако, будучи органично соединенной с народной русской песней, и прежде всего исторической, с глубинными истоками народного творчества, во всем многообразии смыслов и образов, явилось прежде всего у самого Г.Р.Державина, начавшего свой творческий путь с песенного жанра и пришедшего к нему уже в конце, но на принципиально ином уровне.
Не можем не отметить еще один факт, упоминаемый Я. Гротом: «Г. Погодин доставил нам любопытный список пьесы "Сни-гирь", писанный очевидно в первое время после смерти Суворова, - на листе почтовой бумаги с траурным кантом. Напечатана в "Друге просвещения" за июнь 1805 г. <...> под заглавием: «К Снегирю. По кончине князя Суворова», без подписи и с примечанием на выноске: "Сия пьеса прислана от неизвестного"» [12, II, с. 222]. Жанровое определение «Снигиря» в этом списке как «пьесы» (песни) весьма показательно.
Результаты исследования. «Снигирь», таким образом, если и может быть отнесено к ряду траурных од Г.Р. Державина, то с большим количеством оговорок и неизбежных допущений. Вернее было бы обозначать логаэд «Снигирь» лиро-эпическим «стихотворением» (как это и делается в большинстве исследований), имея в виду все многообразие разнохарактерных традиций, в нем отразившихся, и его явно промежуточное положение - как в жанровом отношении, так и в контексте границы веков, эпох и стилей.
Список использованных источников
1. 250 лет военно-оркестровой службы в России [Электронный ресурс]. - Режим доступа: URL: http://www.imha.ru/1144538194-voenno-orkestrovaya-sluzhba-v-rossii.html#.V2loMNKLRdh . (дата обращения - 28.06.2016).
2. Азбукина А. В. Семантика образа птицы в поэзии Г. Державина [Электронный ресурс] // Материалы международной научной конференции, посвященной 260-летию со дня рождения поэта и
200-летию со дня основания Казанского университета (10-12 ноября 2003 г.) / Ред.коллегия: Л.Я.Воронова, К.Р.Галиуллин, А.Н. Пашкуров. Сост.: А.Н. Пашкуров. Казань, 2003. - Режим доступа: URL: http://www.derzhavin-poetry.ru/books/derzhavin-v-novom-tisyacheletie1 .html. (дата обращения - 28.06.2016).
3. Анисимов Е.В. Дворцовые тайны [Электронный ресурс]. -Режим доступа: URL: http://fanread.ru/book/4111058/?page=57. (дата обращения - 28.06.2016).
4. Артамонов В.А. Религиозные и мессианские символы в государственных церемониалах России до 1917 г. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: URL: http://rodnaya-istoriya.ru/index.php/ konferencii-vistavki-kmgNe-stoN/istoriya-sovremennoie-rossiieskoie-istoricheskoie-misli-konferencii-v-rggu/istoricheskie-yubilei-i-gosudarstvennie-ceremoniali-kak-...-chast-3.html. (дата обращения - 28.06.2016).
5. Безсонов П. Русский народ и его творческое слово. М.: Институт русской цивилизации, 2010.
6. Исторические песни / Вступ. ст., подг. текстов и примеч. В.И. Чичерова. Л.: Сов. писатель, 1956.
7. Исторические песни XVIII века. Л.: Наука, 1971.
8. Ларкович Д.В. Жанровая динамика траурной оды Державина // Известия Уральского государственного университета. Сер. 2. Гуманитарные науки. № 3 (65). 2009. С. 123 - 137.
9. Орлов П. «Ум и сердце человечье были гением моим» // Литература в школе. -1983. - №4. - С. 13-18.
10. Подчередниченко Н.А. Отражение картины мира ребенка в детском музыкальном фольклоре / Дисс. на соиск. уч. ст. канд. культурологии. Архангельск, 2014.
11. Рассуждение о лирической поэзии // Сочинения Державина: [в 9 т.] / с объясн. примеч. [и предисл.] Я. Грота. СПб.: изд. Имп. Акад. Наук: в тип. Имп. Акад. Наук, 1864 - 1883. Т. 7: Сочинения в прозе. - 1872. С. 516-628.
12. Сочинения Державина с объяснительными примечаниями Я. Грота. 2-е академ. изд. Т. II. СПб., 1869; Т. III. СПб., 1870.
