CC BY
143
УДК 81'246.2
И. Г. Овчинникова
ЕЩЕ РАЗ О МОДЕЛИРОВАНИИ МЕНТАЛЬНОГО ЛЕКСИКОНА БИЛИНГВА1
В работе обсуждаются результаты экспериментального исследования ментального лексикона билингва (русско-словацкий билингвизм) и предлагается модель ментального лексикона билингва, осваивающего генетически и типологически близкие языки.
Ключевые слова: билингвизм, ментальный лексикон, лексическое значение, семантические сети, модуль
Введение
В научной деятельности Александры Александровны Залевской изучение билингвизма и моделирование ментального лексикона занимают особое место. Разработанная Александрой Александровной модель ментального лексикона, отражающая организацию кодов и кодовых переходов от слова к образу, остается основной в отечественной науке. Интерпретация Александрой Александровной учебного двуязычия как варианта билингвизма и развитие теории ошибок как отражения стадий формирования и преобразования промежуточного языка в сознании билингва дают концептуальную основу для изучения языкового сознания билингва и решения целого ряда практических задач обучения языкам.
Цель нашего исследования — выявить особенности реорганизации ментального лексикона билингва, осваивающего генетически и типологически близкие языки в учебной аудитории. Одной из основ подхода к анализу речевой деятельности билингва в рамках отечественной научной школы остается признание единства ней-ропсихологических механизмов, обеспечивающих овладение родным и неродными языками в естественной коммуникации и в учебной аудитории [Имедадзе 1975; Залевская 2009]. В зарубежной психолингвистике используются различные термины для учебного и естественного билингвизма: second language acquisition и bilingualism соответственно [Залевская 1996]. «Нижняя
1. Исследование выполняется при поддержке РФФИ (10-06-00477а).
граница» явления билингвизма может быть обозначена как успешный вербальный акт иноязычной коммуникации в естественных условиях, т. е. билингвом нами признается человек, способный успешно совершать коммуникативные акты на неродном языке [Каспарова 1986: 5; Авина 2006: 26]. Естественно, в большей степени изучено формирование билингвизма с распространенными и популярными языками: английским, немецким, китайским, арабским, испанским, русским. Между тем, помимо универсальных закономерностей, определяемых безразлично к контактирующим языкам, для формирования билингвизма существенны специфические особенности, зависящие от меры сходства родного и изучаемого языков [щерба 1974]. Для того чтобы выявить и описать влияние фактора «генетическое и типологическое сходство языков» на становление ментального лексикона билингва, мы выбрали в качестве объекта исследования русско-словацкий билингвизм.
Экспериментальное исследование ментального лексикона билингва (русско-словацкий билингвизм)
В своем исследовании мы исходили из гипотезы:
1) Лексиконы языков в сознании билингва функционируют не автономно, а в постоянном взаимодействии друг с другом; новые связи и отношения устанавливаются через сопоставление и реорганизацию уже существующей структуры. Ментальный лексикон, сформированный на основе известных индивиду языков, служит матрицей
для инкорпорирования новых связей, актуальных для изучаемого языка.
2) Генетическая и типологическая близость языков при билингвизме во многом облегчает формирование лексикона иностранного языка. Усваиваются прежде всего связи лексем, сходные с существующими в родном языке. Затем происходит формирование связей, специфических для лексико-семантической системы иностранного языка.
3) Генетическая и типологическая близость языков провоцирует большую интерференцию. Интерференция отражает процесс реорганизации ментального лексикона под влиянием освоения нового языка.
Материалом исследования послужили ассоциативные реакции на словацком языке, полученные от русских студентов, осваивающих словацкий язык (второй год обучения), и от их словацких сверстников, для которых словацкий является родным языком. Поскольку задачей исследования является выявление меры взаимодействия лексиконов известных индивиду языков и установление единства ментального лексикона билингва (единства семантической арены), мы провели дополнительный эксперимент с русскими студентами. Спустя два месяца после ассоциативного эксперимента со словацкими словами-стимулами, мы предложили нашим испытуемым список слов-стимулов на русском языке, эквивалентный ранее предъявленному словацкому списку.
В качестве стимулов мы предлагали слова различных частей речи (49 существительных, 20 прилагательных, 8 глаголов, 3 наречия). При подборе словацких стимулов нами учитывалась их частота, особенности семантической структуры, сходства и различия формы и значения словацких слов и русских соответствий. В список словацких стимулов были включены слова: имеющие соответствия в русском языке со сходным звучанием и значением (49 слов); имеющие русские соответствия со сходным звучанием, но с абсолютно иным или существенно отличающимся значением, так называемые межъязыковые омонимы (11 слов); имеющие русские соответствия со сходным значением, но с иным звучанием (20 слов).
Всего от русских студентов было получено 1440 реакций (880 реакций на словацкие стимулы и 560 реакций на русские стимулы). Все полученные ассоциации подверглись качественной и количественной обработке.
1. Обратимся к обсуждению результатов эксперимента с русскими студентами на словацком языке.
1.1. В ответах испытуемых преобладают синтагматические реакции (40,6%). Синтагматические реакции чаще всего единичны, т. е. не совпадают у разных испытуемых. Значительное количество синтагматических ассоциаций свидетельствует о знании контекстуальных связей словацких слов, достаточном иноязычном коммуникативном опыте. Разнообразие синтагматических ассоциаций (индекс Хорвата равен 0,8) связано с тем, что в сознании испытуемых ещё не сформированы речевые стереотипы на словацком языке.
Заметим, что нами было выявлено значительное количество несогласованных синтагматических ассоциаций на словацкие стимулы. Отсутствие согласования по числу в ассоциативных структурах Сущ. (Б) ^■Прил. Щ) или Прил. (Б) ^-Сущ. Щ) отчасти обусловлено фонетической интерференцией с родным языком: звучание флексии мужского рода единственного числа словацких прилагательных совпадает с звучанием безударной флексии множественного числа русских прилагательных. Под влиянием этого совпадения актуализируются ассоциативные реакции во множественном числе (УЕПКу — ^ту, CIERNY — oci (2), С^Ту — иЫсу, STARу — тodici).
Отсутствие согласования по роду в рассматриваемых ассоциативных структурах можно объяснить несколькими причинами. Во-первых, это связано с тем, что синтагматическая связь опосредована переводом словацких слов на родной язык (РЕКNу — mesto: РЕКМу^ красивый ^ город ^ mesto; ¿1УОТ — kтatka: ¿1УОТ ^ жизнь ^ короткая ^ ктак).
Во-вторых, появление несогласованных по роду синтагматических ассоциаций обусловлено тем, что не сформировано
представление о родовой принадлежности словацкого существительного (VESELy — diet'a, DIET'A — mala (2), DIET'A — t'azky; DIEVCATKO — mala (2), DIEVCATKO
— pekny).
В-третьих, можно предположить, что множество несогласованных синтагматических ассоциаций свидетельствует о том, что в сознании русских студентов, осваивающих словацкий язык, сформированы не столько речевые клише, хранимые как целостная неоднословная номинация, сколько лексемные связи атрибут + объект: VESELy — kamaratka, CISTy — voda (2), STARy — romanea.
Более четверти всех ассоциаций (26,8%) относится к парадигматическим. Это синонимы (ROZHOVOR — beseda, SILA — moc), антонимы (CHORy — zdravy, ZlVOT — smrt' (3), HOVORIT — mlcat' (3)), гипо- и гиперонимы (Cas — den (2), Cas — rok) и т. п. Несколько меньше получено тематических ассоциаций (20,9%): VODA — ryba, HLAVA
— oko (2)1. Кроме того, среди ассоциаций русских студентов мы обнаружили нетипичные ответы (они составляют 11,7%):
• отсутствие вербальной реакции на заданный стимул. Не вызывают ассоциаций низкочастотные стимулы, а также стимулы с непрозрачной внутренней формой (SPOLU — вместе, KLAMANIE — обман и т. п.);
• звуковые ассоциации (MATKA — macka: МАТЬ — кошка);
• реакции-переводы на русский язык (OTCiNA — родная земля);
• реакции на других языках (PENIAZE — money, OTCINA — Russia).
1.2. В ассоциациях испытуемых мы обнаружили множественные доказательства интерференции языков. Интерференция проявилась прежде всего в ассоциациях на слова-стимулы, восходящие к общеславянскому лексическому фонду. Словацкое слово, имеющее прямое соответствие в русском языке, вызывает адекватные
1. Мы пользуемся распространенной классификацией ассоциативных реакций, восходящей к [Rommetveit 1968], [Залевская 1980] и принятой в богемистике и словакистике [Marsalova 1983]
неединичные реакции: BRAT — sestra (6), RODNy — dom (6), DOBRO — zlo (8). Лексическая интерференция отразилась в ассоциациях русским словом (чаще всего переводом), которое испытуемый полагал существующим в словацком языке; соответственно, слово-реакция было написано латиницей: CHORy — hospital ('больница' nemocnica), RADOST' — gore ('горе' zial'), SLOVO — im'a ('имя' meno), SMRT' — zizn ('жизнь' zivot). К лексической интерференции мы отнесли и случаи ошибочного написания словацких слов, если ошибки приводили к совпадению с русским эквивалентом BOHATy — sosed (слов. sused), DEN — dolhy (слов. dlhy). Наконец, о несомненной интерференции и доминировании родного языка свидетельствуют ассоциации межъязыковыми омонимами. Нужно сказать, что в ассоциациях русских студентов отражаются частые случаи ошибочного представления о значении слов: CHORy — zivot ZIVOT ('жизнь') — chory ('больной'), RODINA ('семья') — Rusko, CHLIEB — vkusпэ (2) ('изящный, сделанный со вкусом'), NEPRIATEL' — druh (2) ('род', 'сорт', биол. 'вид').
Фонетическая интерференция отражается в рассмотренных случаях несогласования по числу и ошибок в написании в пользу русского соответствия. Кроме того, мы считаем проявлением фонетической интерференции нераспознавание и неверное отражение на письме специфических по сравнению с русским характеристик фонетической системы словацкого языка: долготы/краткости гласных, дифтонгов, слогообразующих сонорных и фрикативного звонкого заднеязычного (BIELY—cierny (вместо cierny), BOH — vera (вместо viera), VOJNA — mir 3 (вместо mier), HOVORIT' — molchat' (вместо mlcat')).
Грамматическая интерференция проявляется в неверной передаче формы слова, а также в несогласованности по роду. Немногочисленность случаев грамматической интерференции, как мы полагаем, обусловлена спецификой ассоциативного эксперимента: необходимость реагировать однословной номинацией, а не развернутым высказыванием, снижает вероятность
проявления грамматической интерференции. Полагаем, что по той же причине нечастотны и случаи семантической интерференции, несводимые к интерференции лексической, поскольку для диагностики других видов семантической интерференции необходимо развернутое высказывание.
2. Перейдем к сопоставлению результатов ассоциативных экспериментов на изучаемом (словацком) и родном (русском) языках.
2.1. Мы обнаружили некоторые различия в типах реакций на изучаемом и родном языках. На русском языке наши испытуемые предпочитали реагировать синтагматическими и парадигматическими ассоциациями (40,5% и 37,5% соответственно), тематические ассоциации встречались несколько реже (20,2%)., неадекватные реакции практически не появлялись (их доля не превышает 2%). Очевидно, первоначально формируются межлексемные связи синтагматического и парадигматического типа. Формирование и упрочение парадигматических связей предопределено знанием лексико-семантической системы иностранного языка в целом.
2.2. Реакции на русские и словацкие слова-стимулы нередко совпадают буквально. Мы обнаружили почти 10% буквальных совпадений (от общего массива реакций). Иначе говоря, написанные по-словацки реакции на словацкие слова-стимулы во многом отражают представленные в сознании студентов взаимосвязи эквивалентной лексики в русском языке. Полагаем, что это подтверждает выдвинутое гипотетическое положение о том, что генетически и типологически близкие языки провоцируют большую степень интерференции, чем языки неродственные и типологически различные.
3. Сравним результаты ассоциативных экспериментов русских и словацких студентов.
3.1. Частотные реакции русских и словацких студентов чаще всего не совпадают. Среди наиболее частотных ассоциативных пар, полученных от словацких студентов,
абсолютное большую часть составляют парадигматические: ВОНАТу — ^^оЪпу, NENdVIDIET' — тйоьа? и др. Причем парадигматические связи устойчивы, т. к. часто это обратимые (зеркальные) реакции: ¿IVОТ
— вттSMRT' — zivot. Большую часть частотных ассоциаций русских студентов также составляют парадигматические, однако обнаружено всего 14 совпадений ассоциаций словацких и русских студентов, что составляет около 6% всех парадигматических реакций русских студентов. Ассоциативные пары включают лексику общеславянского фонда; очевидно, совпадения ассоциаций обусловлены генетической близостью языков. Насколько мы можем судить, корпус частотных ассоциаций билингвов в целом не совпадает с частотными ассоциациями носителей языка.
3.2. Единичные ассоциации совпадают довольно редко (5% от общего массива реакций). Семантические отношения слов-стимулов и слов-реакций почти во всех совпавших ассоциативных парах стереотипны в целом как для носителей словацкого языка, так и для носителей русского языка. По данным Славянского ассоциативного тезауруса, для носителей русского языка являются частотными ассоциации БЕЛЫЙ
— черный, БОЛЬНОЙ — здоровый, ДОБРО
— зло и т. д. Получается, что русские испытуемые в основном реагируют на словацкие стимулы так, как бы они реагировали на русские слова-стимулы. Как отмечает А. А. Залевская, «возможность опоры на родной язык в сфере лексики в процессе обучения неродному языку может интерпретироваться как наличие совпадения семантической структуры эквивалентов слов в двух языках при одновременном соответствии глубинных моделей связей между словами в родном и втором языках» [Залевская 1969: 14-15]. Совпадения обусловлены мерой близости языков и культур, степенью значимости общеславянских лексических соответствий для сознания современных славян.
3.3. Существенно различается количественное соотношение лингвистических (т. е. совокупности синтагматических и парадигматических) и экстралингвистических
(тематических) ассоциаций у русских и словацких студентов. У русских студентов количество лингвистических ассоциаций намного превышает количество тематических ассоциаций, у словацких студентов количество лингвистических и экстралингвистических реакций примерно равно. В преобладание тематических ассоциаций является типичной стратегией поведения в ассоциативном эксперименте на родном языке, хотя доля синтагматических реакций несколько выше у носителей флективных языков, чем у тех, для кого родными являются аналитические языки [Овчинникова 2006]. Таким образом, разнообразие типов ассоциаций русских студентов на словацкие стимулы отражает стратегию, характерную для ассоциирования на неродном языке.
3.4. Реакции словацких студентов на заданные слова стимулы весьма разнообразны. В ассоциациях словацких студентов актуализируется сразу несколько значений многозначного слова-стимула. Например, стимул HORA осознается как в значении 'гора' (pohorie), так и в значении 'лес' (les). В ассоциациях русских испытуемых актуализируется только одно значение многозначного слова-стимула: HORA осознается только в значении 'гора' (Vysokü Tatry). Ассоциации отражают актуальность устойчивых словосочетаний, прецедентных (в том числе фольклорных) текстов, межстилевой синонимии. Словом, можно говорить об отражении в ассоциациях примет литературного типа языковой культуры. Отсутствие подобных реакций у русских студентов вполне естественно, поскольку их языковая компетенция в словацком языке не сформирована.
Модель ментального лексикона билингва, осваивающего генетически и типологически близкие языки
Выдвинутые положения исходной гипотезы подтвердились. Мы можем описать модель ментального лексикона билингва, осваивающего генетически и типологически близкие языки.
1. Наши экспериментальные данные свидетельствуют о том, что ментальный лексикон
билингва представляет единую семантическую карту (арену), структурированную в соответствии с лексической семантикой родного языка. Новые значения первоначально ассоциируются непосредственно с планом содержания лексем родного языка, причем прежде всего в случаях сходства плана выражения1. Более того, значения вновь осваиваемого языка встраиваются в семантическую систему, отражающую значения лексем всех освоенных индивидом языков.
2. Наши экспериментальные данные свидетельствуют о том, что грамматическая информация о слове представлена в ментальном лексиконе. Лексема как основной носитель лексического значения всегда так или иначе грамматически маркирована. Билингвы чувствительны к межъязыковой омонимии морфем, о чем свидетельствуют несогласованные синтагматические ассоциации на изучаемом языке. Морфема может быть репрезентирована в ментальном лексиконе наряду с лексемой. В частности, корневые морфемы родного языка «опознаются» в близкородственном языке как в словах, восходящих к одной праформе праславянского языка, так и в межъязыковых омонимах. Доступ непосредственно к корневым морфемам позволяет носителю языка не только идентифицировать морфемный состав слова, но и распознавать случаи омонимии и определять степень семантического сходства слов [Ру1ккапеп е! а1. 2006]. Возможность непосредственного доступа к корневым морфемам еще раз подтверждает отсутствие однозначного соответствия единиц языка единицам ментального лексикона. Синтаксические характеристики лексемы, релевантные для ментального лексикона, проявляются в синтагматических ассоциациях, отражающих контекстные связи.
3. В ментальном лексиконе представлена семантическая сеть. Наряду с ней в некоторых моделях выделяют фонологические и орфографические сети, каждая
1. Значимость фонетического сходства и словообразовательного сходства иноязычных слов с лексемами родного языка доказана и для становления лексикона при русско-английском билингвизме [Доценко, Лещенко 2009].
из которых связана с узлами семантической сети. Насколько мы можем судить, явление фонетической интерференции в письменном ассоциативном эксперименте на близком к родному изучаемом языке доказывает приоритет фонологической сети и сравнительную прочность связей фонологической сети с узлами сети семантической. Узлы семантической сети активируются за счет более прочных связей с фонетической сетью родного языка.
4. В ментальном лексиконе слово не хранится в качестве самостоятельного знака, в единстве означаемого и означающего. На некотором этапе обработки речевого высказывания или его планирования значение слова отделено от его фонетического и графического образа. В свою очередь, план выражения (звучание или написание слова) является ключом к одновременной активации всех значений полисемантичного слова родного языка при его восприятии вне контекста [Pylkkanen et al. 2006]. Иначе говоря, узел фонологической (орфографической) сети активирует несколько узлов сети семантической. Такой доступ к разнообразной семантической информации обеспечивает возможность выбора необходимого варианта в неопределенных условиях, с одной стороны, и может быть истолкован в качестве доказательства самостоятельности лексического модуля языковой способности, с другой. В случае билингвизма узел фонологической сети изучаемого языка обладает меньшим потенциалом, его связи с узлами семантической сети существенно беднее.
5. Представлению о ментальном лексиконе как относительно самостоятельном модуле противопоставлена коннекционистская модель речевой деятельности [MacWhinney 2005]. C позиций коннекционистского подхода ментальный лексикон рассматривают в качестве сети отношений единиц, обеспечивающих обработку событий и поведения вне режима реального времени [Tabor & Tanenhaus 2001]. Такая сеть способна «обучаться» прогнозированию, т. е. предсказанию последующего элемента речевой цепи; в основе «обучаемости» сети — способность сравнивать текущую информацию с воспринятой
ранее и сохраненной. В сущности, в данном случае обсуждается не лексикон. Дж. Элман полагает, что в сети нет такого компонента, как лексикон, т. е. нет хранилища знаков в классическом смысле [Е1тап 2004]. В сети лексическое знание — знание слов и значений — скрыто в том влиянии, которое слова оказывают на ментальные репрезентации (внутренние состояния), возникающие в ответ на слово. Причем слова являются очень важными, но не единственными детерминантами ментальных репрезентаций. Слово считают не носителем значения, а средством доступа к ментальным репрезентациям непосредственно, к семантической памяти (там же). Напомним, что аналогичным образом рассматривает слово и А. А. Залевская [Залевская 1999], тем не менее, Александра Александровна не отказывает ментальному лексикону в реальности.
Результаты нашего исследования можно интерпертировать в качестве доказательства права на существование ментального лексикона. Ментальный лексикон, конечно же, весьма метафоричный термин — это, безусловно, не «лексикон», не словарь. Интерференция с родным языком, актуализация лексики всех известных языков возможна в случае единой семантической сети для различных фонетических и орфографических входов.
Список литературы
1. Авина Н. Родной язык в иноязычном окружении. Москва-Вильнюс: ЭЛ-ПИС, 2006. — 314 с.
2. Доценко Т. И., Лещенко Ю. Е. Формирующийся иноязычный сублексикон взрослого: начальный этап // Вопросы психолингвистики. № 9. 2009. С. 139-151.
3. Залевская А. А. Психолингвистическое исследование принципов организации лексикона человека: Дис....д-ра филол. наук. Л., 1980.
4. Залевская А. А. Об одном методе исследования взаимодействия языков в процессе обучения / / Психологические и психолингвистические проблемы владения и овладения языком. Под ред А. А. Леонтьева и Т. В. Рябовой. М., 1969. С. 14-15.
5. Залевская А. А. Специфика единиц и механизмов индивидуального лексикона / / Психолингвистические
исследования значения слова и понимания текста. Межвузовский тематический сборник научных трудов. Калинин, 1988. С. 2-21.
6. Залевская А. А. Вопросы теории овладения вторым языком в психолингвистическом аспекте. — Тверь: ТГУ, 1996. — 195 с.
7. Залевская А. А. Введение в психолингвистику. М.: РГГУ, 1999. — 348 с.
8. Имедадзе Н. И. Экспериментально-психологические исследования овладения и владения вторым языком: Монография. — Тбилиси: «Мециниереба», 1979. — 229 с.
9. Каспарова М. Г. Иноязычные способности как психологическая предпосылка формирования билингвизма / / Психология билингвизма. М., 1986. С. 5-11.
10. Овчинникова И. Г. Коннекционистская интерпретация предсказуемости лексических связей в ментальной репрезентации языка //...Слово отзовется: Памяти А. С. Штерн и Л. В. Сахарного. Пермь: ПГУ, 2006. С. 158-170.
11. Щерба Л. В. О трояком аспекте языковых явлений и об эксперименте в языкознании // Л. В. Щерба. Языковая система и речевая деятельность. — Л.: «Наука», 1974 — С. 24-39.
12. Elman, J. Connectionism and Language Acquisition. In: Tomasello, M. & Bates, E. (eds), Essential Readings in Developmental Psychology. Oxford 2001, p. 295-306.
13. MacWhinney, B. Connectionism and Language Learning. In: Barlow, M. & Kemmer S. (ed.), Usage-based Models of Language. Stanford 2000, p. 121-150.
14. MacWhinney, B. New Directions in the Competition Model // Beyond Nature-Nurture: Essays in Honnor of Elizabeth Bates. Mahwah, New Jersey, London 2005. P. 81-110.
15. Marsälovä L. Psycho-Linguisticka analyza vyvinu lexiky (asociacne structury v subjektivnom slovniky). Bratislava, 1982. — 318 c.
16. Pylkkanen, L, Llinas, R., Murphy, G. The Representation of Polysemy: MEY Evidence. In: Journal of Cognitive Neuroscience, 2006, Vol. 18, N 1, pp. 97-109.
17. Rommetveit R. Words, meanings & messages. Theory & experiments in psycholinguistics. NY, London, 1968. — 468 c.
18. Tabor W, Tanenhaus M. K. Dynamical system for sentence processing. In: Connectionist Psycholinguistics (Christiansen, M. H. & Chater, N., eds.) Ablex Publishing 2001. Pp. 177-211. 2001.
