CC BY
60
УДК 82.091 М.И. МАСЛОВА
кандидат филологических наук, преподаватель Курской православной духовной семинарии E-mail: [email protected]
UDC 82.091 M.I. MASLOVA
candidate of philological sciences, teacher of Kursk
orthodox spiritual seminary E-mail: [email protected]
ЕЩЕ РАЗ О «ЛИХОМАНКАХ» У ГРИГОРЬЕВА И ФЕТА ONCE AGAIN ABOUT "FEVERS" BY APPOLON GRIGORYEV AND AFANASIY FET
В статье рассматриваются два поэтических произведения с фольклорной основой: стихотворение А. Григорьева «Доброй ночи» и баллада А. Фета «Лихорадка». Полемическое содержание статьи касается предложенных ранее тезисов об источнике указанных произведений, о сюжетном и стилевом единстве обоих текстов, о тождественности персонажа апокрифической легенды одному из христианских святых.
Ключевые слова: фольклорный текст, апокрифическая легенда, лихорадка, персонаж, сюжет, стиль.
The article deals with two works of poetry based on folklore: the poem "Good night" after Appolon Grigoriev and the ballad "Fever" after Afanasiy Phet. The polemic content of the article concerns the theses (supra) about the source of the works under consideration, about plot and style unity of both texts, about the identity of the apocryphal legend character and one of the Christian saints.
Keywords: folklore lyrics, apocryphal legend, fever, character, plot, style.
В «Ученых записках Орловского госуниверситета» (2010..№1) опубликована статья Л.В. Татаренковой «Сестры-лихорадки» в стихотворениях А. Григорьева и А.Фета» [17]. Речь в ней идет о лирическом стихотворении Ап.Григорьева «Доброй ночи» и балладе А.Фета «Лихорадка». Автор статьи рассматривает фе-товский текст как ответ Ап. Горигорьеву, продолжение определенной литературно-фольклорной темы. В соответствии с этим тезисом осуществляется и дальнейший сравнительный анализ текстов двух поэтов. В основу анализа кладется образ «сестер-лихорадок», который последовательно характеризуется с этимологической, фольклорно-исторической и даже психолого-поведенческой стороны. Однако религиозно-исторический комментарий, предложенный автором, выглядит недостаточным. Попытка связать народные поверья с православным календарем привела автора все к тому же народному календарю, наполовину языческому. Кроме того, очень важно указать собственно религиозные, а точнее религиозно-магические корни того обряда, который соотносился с идеей экзорцизма (изгнания бесов в женском обличье) и сопровождался соответствующими текстами, в дальнейшем породившими множество «народных поверий», «сказаний», «заговоров» и прочей заклинательной, «чернокнижной» литературы.
Л.В. Татаренкова делает акцент на фольклорном характере того заклинательного текста, который положен в основу сюжета обоих стихотворений, не касаясь сложных проблем его происхождения. Собственно, текст и не назван. Дается обобщенная характеристика различных его изводов, получивших наименование «народных легенд». Одна из таких легенд, легенда о святом
Сисинии, рассматривается автором без пояснений о происхождении и особенностях ее бытования в русской религиозной культуре. Сложные и противоречивые отношения этой легенды с каноническими текстами не только Православной Церкви, но и христианства в целом, нуждаются в более подробном освещении.
Неоднозначен и сам образ «святого Сисиния», так что упоминания только сорока мучеников Севастийских, из коих одного звали Сисинием, при попытке идентификации этого литературного персонажа также недостаточно. Это спорный момент легенды, и он активно обсуждался в церковно-искусствоведческой и фольклорно-исторической литературе (работы И.Д.Мансветова, А.Н.Веселовского, И.Бенчева и др.). Проблема эта подробно рассмотрена нами в статье «Баллада А.А.Фета «Лихорадка» и средневековые апокрифы [10].
Для понимания стихотворений и Ап.Григорьева, и А.Фета эти моменты важны, поскольку ставят под сомнение репрезентацию указанных поэтических произведений в православном аспекте, что можно наблюдать в работе Л.В.Татаренковой.
Представляется необоснованным и утверждение автора статьи, что лирический герой стихотворения «Лихорадка» - «мальчик-подросток». Нет никаких указаний на это в тексте поэта. Зато упоминается крепкий напиток ром, да страстный поцелуй в губы, что вряд ли было бы уместно в контексте целомудренной юношеской влюбленности. Кроме того, может показаться странным, что няня объясняет подростку хозяйственную обстановку: «топим жарко - знаешь сам». Объяснять это она может хозяину дома, взрослому человеку, который в курсе всех дел и разбирается
© М.И. Маслова © M.I. Maslova
в них. Мальчику вряд ли будет интересно думать над тем, жарко ли в доме топится печь и в какой момент закрывается заслонка. (Об этом подробно скажем далее.) А присутствие няни в лирической ситуации стихотворения вообще не нуждается в аргументации после известных произведений А.С. Пушкина («Зимний вечер», «Няне»). Скорее, именно оттуда и просьба фе-товского героя, обращенная к няне: «дай-ка сахар мне да ром» как средство усмирения страстной лихорадки. (Мы намеренно избегаем здесь слова любовь, любовное чувство, поскольку при известной строгости словоупотребления можно заметить, что здесь нет речи о любви, есть только страсть, боль, наваждение.)
На всякий случай напомним строки стихотворения А.С. Пушкина, из которого Фет заимствовал даже ритмический рисунок стиха:
Выпьем, добрая подружка Бедной юности моей, Выпьем с горя; где же кружка? Сердцу будет веселей. Спой мне песню, как синица Тихо за морем жила; Спой мне песню, как девица За водой поутру шла. («Зимний вечер», 1825)
У героя А.Фета похожие просьбы к няне:
«Ты бы шторку опустила... Дай-ка книгу... Не хочу... Ты намедни говорила, Лихорадка... я шучу...» -
Две последние строки процитированного фрагмента говорят о том, что «песня» про «девицу» уже прозвучала, хотя была она несколько иного содержания, чем пушкинская...
Таким образом, объединение стихотворений Ап. Григорьева и А. Фета в один так называемый «общий сюжет», когда второй текст только заимствует и продолжает тему первого, также представляется не вполне удачным. У Григорьева Фет, возможно, заимствовал количество сестер-лихоманок (девять), поэтому его стихотворение звучит как отклик на стихи друга. Но можно заметить несколько иную романтическую коллизию фетовской баллады. Ап. Григорьев пересказывает легенду, она звучит красиво и отстраненно, хотя на всякий случай его лирический герой предупреждает героиню, что жгучий поцелуй демона-лихорадки предотвращается Ангелом-хранителем. У лирического героя Фета такой хранитель отсутствует (или он не досмотрел за своим подопечным), так что женщина, похожая на лихорадку, уже поцеловала его крепко в губы. Наяву это было или во сне - уже другой вопрос.
На первый взгляд, «Доброй ночи» Ап.Григорьева звучит как колыбельная, ничего зловещего в нем нет. Именно так восприняла его Л.В. Татаренкова. Однако есть в тексте некая странность. Если героиня «вечером ложится спать», как пишет Татаренкова, а лирический герой, присутствуя, надо полагать, при ее вечернем туалете, «рассказывает ей народное поверье», то в каких
отношениях находятся герои произведения?
Судя по стилистике текста Григорьева, его героиня - девушка-отроковица, того юного возраста, когда ей уместно говорить, с весьма умильной интонацией, об «очах ангельских» и «светлых Божьих силах». Но тогда какую роль мы отведем герою, убаюкивающему отроковицу гармоничной колыбельной песней? Старший брат? Возможно. Старший друг? Нет, это уже двусмысленно. Если же не брат, то, значит, и не рядом с ней находится, а просто адресуется к ней. Если же не брат и все-таки рядом, тогда вовсе странно слышать от него колыбельную в таком инфантильном тоне. Л.В.Татаренкова утверждает: «Здесь представлен традиционный романтический монолог: мужчина обращается к своей возлюбленной». Тогда уместен вопрос: а сколько лет его возлюбленной? И если по интонации речи героя можно предположить, что возлюбленная еще совсем юная, тогда что он делает в ее спальне? Если его туда привела страсть, подобная лихорадке, то ситуация с колыбельной напоминает театр абсурда.
Все эти моменты очень неопределенны, и все они делают весьма шаткими умозрительные построения, имеющие место в статье Л.В.Татаренковой. Сразу оговоримся, что биографический компонент в упоминаемой статье отсутствует. Тот факт, что «Доброй ночи» посвящено девятнадцатилетней Антонине Корш [3], в данном случае не имеет значения. О том, что послужившая прототипом героини этой нежной колыбельной песни девушка «мило кокетничала» [там же] с автором, мы тоже не узнаем из статьи Татаренковой. Так что продолжим безотносительно к этим малодоступным большинству читателей подробностям.
Итак, очевидно, что лирический герой, адресующийся к нежным чувствам своей возлюбленной, искушен в чувствах другого свойства и иной природы, нежели ангельская. Так что лихорадки здесь лишь повод припомнить нечто свое, пережитое. Лихоманок-лихорадок,/ Девяти подруг/ Поцелуй и жгуч, и сладок,/ Как любви недуг .В этих строках и заключена вся странность стихотворения и изображенной в нем ситуации. Тихий сон, добрая ночь, золотые лучи и ангельские очи, дозорная звезда небесного сторожа, «светлые Божьи силы»... и вдруг: жгучий и сладкий поцелуй недужной, знобящей страсти. И страсть эта исходит не от сестер-лихоманок, а от автора, точнее героя-повествователя, позволившего себе засыпающей отроковице поведать о том, что любовь человеческая, как он ее понимает, - это болезнь и страдание, а вовсе не светлое чувство. Выходит, что говорящий подразумевает у слушающей некую брутальность восприятия, способность уяснить себе «жжение» и «сладость» чувственности.
Таким образом, гармония этого произведения тоже призрачная. Ведь совершенно очевидно, что упоминание жгучей страсти в контексте колыбельной песни попросту «взрывает» этот благостный контекст.
Для романтического мировосприятия Ап. Григорьева подобный «дуализм» вполне естествен. Задача читателя в этом случае - верно расставить акценты, чтобы за кажущейся идиллией усмотреть мятущийся дух по-
эта. Для этого уместно обратиться к истории публикации стихотворения Ап.Григорьева. Стоит вспомнить и то, что «за всю свою литературную жизнь» Григорьев «не собрался сколько-нибудь определенно выяснить свое мировоззрение»[14]. Так что ожидать определенности чувства и мысли от автора, который «сам отлично осознавал лирический беспорядок своих писаний» [1], сложно...
Итак, известно, что стихотворение «Доброй ночи!» - это творческий дебют поэта, опубликовавшегося в журнале «Москвитянин» (1843, №7) под псевдонимом «А.Трисмегистов». Нельзя считать случайным выбор такого необычного - «герметического» - псевдонима. Здесь отсылка к мистическому «тайному» учению Гермеса Трисмегиста. Правда, известно, что в начале сороковых годов Григорьев увлекся романом Ж. Санд «Графиня Рудольштадт», главный герой которого носил псевдоним Трисмегист. Но это не исключает собственного интереса поэта к герметической философии.
В нашу задачу не входит анализ мировоззрения поэта на предмет влияния оккультных учений, но тенденции философии гностицизма не отметить нельзя. «Всякий романтизм гностичен, - писал А.Ф. Лосев, - а гностицизм как для правоверного эллина Плотина есть пессимизм и атеизм, так и для христианского епископа Иринея Лионского - «лжеименный разум» и разврат» [4].
Одним из оснований гностического мистицизма был герметизм - эзотерическое учение, «сочетавшее элементы популярной греческой философии, халдейской астрологии, персидской магии и египетской алхимии»; название происходит от имени Гермеса Трисмегиста (Трижды величайшего). В результате увлечения герметизмом Ап.Григорьев даже вступил в одну из масонских сект. Об этом упоминает и А.Фет: «. Григорьев не раз говорил мне о своем поступлении в масонскую ложу... (...) Однажды .он объявил мне, что получил из масонской ложи временное вспомоществование...» [20]. Существует мнение, что на самом деле Ап.Григорьев был «псевдомасоном» [15], т.е. просто написал несколько произведений в соответствующем стиле. Как бы то ни было, избранный автором псевдоним обязывает рассматривать текст «Доброй ночи» в связи с идейными тенденциями того мистического учения, к которому он отсылает. Что касается религиозной стороны мировоззрения Ап. Григорьева, то об этом можно прочесть следующее: «Связь Григорьева с философским романтизмом. очевидна. Но вот «религиозно ориентирован» Григорьев, к сожалению, никогда не был. Он уважал Православие и высоко ценил его как «стихийно-историческое начало», но ценил наряду с другими стихийно-историческими началами народной жизни» [4]. По сути, эти слова означают не уважение Православия как религии, а игнорирование именно религиозного начала в Православии. Такая позиция свидетельствует о действительной приверженности ее обладателя масонским взглядам [18].
Герметизм и масонство связаны теснейшим образом. Например, писателя Н.И.Новикова в 1780-е годы в московском масонстве привлекал именно герметизм:
«с поворотом московских масонов к розенкрейцерству стали возрастать тяготения Новикова к мистике; недостаток естественно-научного образования облегчил увлечение "герметическими" науками» [11].
Вследствие религиозного характера этих орденов человеку, вступившему на путь освоения «тайных учений», трудно сохранить непротиворечивость мировоззрения, поскольку учения эти сумбурны и эклектичны по своему религиозному наполнению и не дают отчетливых координат «света» и «тьмы».
Так что упоминание светлых Божьих сил в стихотворении Ап. Григорьева «Доброй ночи» - еще не гарантия «гармонического спокойствия» [3] этого текста, и «неомраченно-благостная интонация» [17] в данном случае - всего лишь иллюзия восприятия читателя, не посвященного (в отличие от автора) в мистические «тайны мира». Не стоит присваивать этому тексту характер традиционной, а тем более - православной, религиозности. «Герметический» псевдоним автора отсылает читателя к иной традиции: «Религиозно-моральная лирическая поэзия была самым популярным, самым распространенным жанром в масонской среде. Она не только удовлетворяла чисто эстетическим потребностям - она несла обрядовую, ритуальную функцию. Масонская лирика культивировала несколько поэтических жанров: гимн, оду, хор, песню» [11]. И вот разве что с этой точки зрения «Доброй ночи» можно назвать колыбельной песней для возлюбленной рыцаря-розенкрейцера.
Фетовский рассказ о лихоманках, прозвучавший из уст суеверной няни, еще более тревожен, а стихотворение в целом - еще менее определенно по содержанию, чем текст Григорьева. Может быть, потому, что романтический ореол апокрифической легенды, присутствующий у Григорьева, у Фета слегка рассеялся, преломившись в просторечии няни: «...Вишь, нелегкая их носит /Сонных в губы целовать!/Всякой болести напросит /И пойдет тебя трепать» («Лихорадка»).
Носителем информации о девяти «сестрах-лихоманках» является именно старушка-няня как наиболее доверенное лицо лирического героя. По характеру ее речи можно определить ее простонародное происхождение. Герой снисходительно слушает; как явствует из текста, «любви недуг» ему уже знаком, и жгучий поцелуй уже приснился. Так Фет несколько иронически развивает тему, заданную стихами друга. Но вряд ли здесь можно говорить об «общем сюжете». Общий мотив - да, но сюжеты у произведений - разные. Нельзя же считать доказательством общности сюжетов утверждение Л.В.Татаренковой, что «у Григорьева лихорадка подобна «недугу» любви, а у Фета пробуждающаяся любовь героя рождает лихорадку». Если мы ведем речь о художественном образе «сестер-лихорадок» (или одной «лихорадки-сестры»), то процитированное высказывание не имеет смысла. «Лихорадка-сестра» подобна «любви» или «любовь» «рождает» «сестру-лихорадку»?.. Так же далеко от ясности высказывание о том, что у Фета «пробудившийся ото сна герой ощущает приближение болезни, приклю-
чившейся от поцелуя лихоманок». Ничего подобного из текста фетовской баллады не следует. В тексте говорится только о том, что герою приснился сон, который он почти забыл, помнит только крепкий поцелуй, и в конце звучит ироничный риторический вопрос: кто целовал?
- «лихорадка ли она?» Ответить на этот вопрос не в силах, кажется, и сам автор, не говоря уже о читателях...
Эта ситуация фетовской баллады уже обсуждалась в статье В.А. Кошелева[6], где отмечалось, что подобные «умолчания» и «недосказанности» в балладах Фета вовсе не предполагают возможности конкретных ответов, они служат жанрообразующим компонентом произведения, находящегося на стыке жанров: лирического стихотворения и эпической баллады. Ту же роль играют и фольклорные образы сестер-лихорадок. Они призваны привнести атмосферу «страшного» в сюжетную коллизию романтического произведения.
Так, опираясь на фольклорные мотивы, В.А. Кошелев назвал сюжет другого произведения Фета, баллады «Змей», банальным. Поскольку в конце «ничего страшного» не происходит. .Если не считать того, что обычно происходит между мужчиной и женщиной. Тут, видите ли, целый змей прилетел, а в итоге
- все то же:
Только слышатся в светлице /Поцелуи да слова.
«Кажется, что-то должно произойти - но не происходит решительно ничего, кроме самого естественного...», - размышляет В. А. Кошелев. То же и в балладе «Лихорадка»: «Разговор идёт о старинном суеверии: "девять лихоманок" ходят по ночам между людьми и, целуя, поселяют в них болезнь. И неожиданный финал: Верю, няня!.. Нет ли шубы?../Хоть всего не помню сна,/ Целовала крепко в губы - /Лихорадка ли она?»
По мнению Кошелева, «фетовские "умолчания" придают его балладам расширительный семантический ореол». И другое утверждение: «Очевидно, что основным достоинством баллады, как он её понимал, Фет считал её многосмысленность, даже "размытость" содержания, невозможность логически выделить в нём нечто "однозначное"...»[6].
Так что «мальчик-подросток» герой «Лихорадки» (как считает Л.В. Татаренкова) или взрослый искушенный страстью мужчина - дело вкуса самого читателя.
Напомним еще одно замечание В. А. Кошелева, касающееся другого текста, но в целом охватывающее жанр баллады: «Для Фета же ... главным становится не сюжет собственно и даже не передача чувств и настроений героев, а возможность лирического самовыражения: основным "персонажем" баллады оказывается сам автор». Собственно, с этого и начинается наше восприятие произведения: герой не мыслится отдельно от автора. Чувства героя - это чувства автора. Тогда понятной становится и недосказанность сюжета: придуманные переживания было бы легче «додумать», чем свои собственные, настоящие. Подобную мысль, но с переадресацией от автора к герою, встречаем и у В. Коровина, который считает, что предметом баллады Фета нередко становится «конфликт в душе одного героя» [5, c.11].
Надо сказать, что романтическая недосказанность балладного конфликта у Фета и семантическая многозначность образа женщины-лихорадки нивелируется художественным образом того же духовного явления. Иконописные образы лихорадок уничтожают романтическое поле стихотворения. Если Фет знал тексты заговоров (а он их знал![7]), предполагал ли он, чем рискует, задавая ассоциативную связь между ночной гостьей, поцеловавшей героя, и теми уродливыми существами, которые запечатлены в художественных образах экзор-цистской тематики на неканонических русских иконах?
Наличие в русской иконописи ХУП-Х1Х веков таких сюжетов, где присутствует образ женщины-лихорадки, существенно расширяет диапазон наших филологических наблюдений. Л.В. Татаренкова пользуется этой возможностью, но тоже не совсем удачно, так как опирается при этом не на серьезные научные источники, а на популярную энциклопедию О.Платонова. Вообще говоря, явным парадоксом статьи Л.В. Татаренковой можно считать отсутствие ссылок на какие-либо исследования специалистов в области фольклористики, а также на литературоведческие работы по творчеству Ап.Григорьева и А.Фета.
Вкратце скажем о нескольких работах, способных прояснить спорные моменты интересующих нас текстов Ап.Григорьева и А.Фета.
В Фетовском сборнике 1985 года имеется статья В.И. Коровина «А.А. Фет и его баллады», где дается характеристика жанра баллады в целом и рассматриваются психологические особенности балладного конфликта[5]. Существует также довольно обширная статья В.А. Кошелева «О балладе А.А. Фета «Легенда», опубликованная в журнале «Литература» в 2001 году; сегодня ее можно найти в сети Интернет [6]. Кошелев уточняет некоторые «построения» Коровина, касаясь традиций русской баллады (Жуковский, Катенин, Пушкин), и определяет характер балладного конфликта как «надличный» и «сверхличностный», разъясняя тем самым сюжетные «неопределенности» и в балладах Фета.
Из материалов последнего десятилетия можно назвать опубликованную в 2004 г. диссертацию Т.Г. Фирсовой «Творчество Фета и русский фоль-клор»[21], где помимо всего прочего рассматривается и фольклорная основа «Лихорадки» с указанием жанра народных быличек, которые Фет осваивал, по мнению Фирсовой, по трем направлениям. Как общеславянские верования о представителях низшей демонологии (фольклорный подтекст баллады); как жанрообразующий и структурный элемент (в этом разделе «Лихорадка» не упомянута) и, наконец, как ха-рактерообразующий элемент, когда «фольклорные суеверия выступают в балладных произведениях Фета опосредованно, в речи носителя народных преданий -няни». И здесь «Лихорадка» на первом месте.
Что касается жизни и творчества Ап. Григорьева, то прежде всего можно упомянуть книгу Б.Ф. Егорова, изданную в серии «ЖЗЛ» [3]. Особенно полезной здесь может быть глава о «контрастных зигзагах страстей» в
стихах Григорьева, посвященная циклу «Борьба».
Возвращаясь к теме нашей статьи, заметим, что сестры-лихоманки интересны и как религиозный мотив, одинаково приемлемый и русской поэзией, и русской иконографией. Причем глубокое толкование этого образа можно найти именно в иконографических, а не в филологических исследованиях. Это объясняется тем, что иконография всегда оставалась в русле религиозной системы координат, а потому и демонология в этой отрасли искусства не врастала намертво в мифологию и фольклор, а продолжала оставаться частью того «духовного реализма» (термин А.М.Любомудрова) [9], который является главной особенностью живого религиозного мировоззрения. Разница в том, что в фольклоре демоническим существам придается некое самостоятельное значение, предполагающее прямое обращение к демону с заклинательным текстом, а в церковной религиозной традиции все молитвенные прошения направлены к Богу, и даже Ангел-хранитель выступает лишь посредником между Богом и человеком. «Святый Ангеле Божий, хранителю мой, моли Бога о мне» - так звучит православная молитва. «... Окаянные трясавицы! заклинаю вас... побегите от раба Божия (имярек) .» - так звучит заклинание, сопровождающее магический обряд.
Сеансы экзорцизма и доныне практикуются в католической и православной конфессиях [8,с.105], однако делом этим занимаются священники и монахи, а уж никак не хранители «народных преданий».
Поэтому когда Л.В. Татаренкова пишет, что «источником стихотворений почти наверняка были «живые» народные предания, услышанные А.Григорьевым и А.Фетом в студенческие годы в доме Григорьева или Фетом в родной Орловской губернии», она имеет в виду, надо полагать, что «живые» магические обряды совершались в присутствии студентов со всеми заклинатель-ными «молитвами». В крайнем случае, нам остается предположить, что заговоры звучали как-то отдельно, в виде претерпевших религиозно-магическую профанацию песнопений. На самом деле известно, что Фет и Григорьев «услышали» магические заговоры и «народные предания» на лекциях профессора И.М. Снегирева, который был автором книги «Русские простонародные праздники и суеверные обряды» (1838, Москва) [см.7, с.10].
Воспринимая заговоры от лихорадки только на уровне «народных поверий», мы рискуем остаться на поверхности анализируемых произведений, затушевывая неопределенными «фольклорными мотивами» и без того скрытый конфликт между «неомраченно-благостной» интонацией текста и низшей духовной природой тех явлений, к которым восходят используемые в нем художественные образы (демоны-лихорадки).
Если еще раз представить сюжетную ситуацию стихотворения Ап. Григорьева, можно понять, что предостережение о лихорадках оказывается соблазном, искушением, потому что героине предлагается вообразить, как «жгуч и сладок» поцелуй недужной страсти, рядом с которой уже не «работают» на сюжет
упоминаемые далее «светлые Божьи силы». В итоге стилистически стихотворение «разваливается» - не то колыбельная, не то эротический этюд. Вообще говоря, романтический пафос обоих текстов уже не предполагает юношеской неискушенности. Упоминание «жгучего» и «сладкого» поцелуя исключает мотив целомудрия (первой влюбленности). Даже не наличие поцелуя, а сам факт упоминания его - уже исключает целомудрие героини, которая слушает (у Григорьева), и героя, который увидел сон (у Фета). Ибо цельность духа и чувства (цело-мудрие) уже нарушена. Герой говорит одно, а чувствует другое. С одной стороны: «сторож твой их отгонит», с другой - представь себе их жгучий и сладкий поцелуй...
«Лирический герой А. Григорьева как бы предупреждает героиню о том, что может случиться ночью, а герой «Лихорадки» к утру обнаруживает признаки болезненного поцелуя» (Л.В. Татаренкова).
«Болезненный поцелуй» - это когда губам больно, герпес на губах.
А у Григорьева и Фета речь идет о страсти, и откровенно признать ее больную, нечистую природу обоим поэтам позволяет обращение к художественным образам народного «чернокнижия».
Очевидно, что иконографический образ не может быть источником поэтического образа в данном случае. Няня у Фета не описывает внешность демонических существ, как следовало бы ожидать, если б первоисточником для нее (т.е. для автора) была икона. Кажется, опирается она в своем видении этих существ именно на фольклорную традицию, а вернее будет сказать, на суеверно-религиозную практику, сопровождаемую соответствующими текстами.
Ангел у Григорьева - не архангел Михаил народных заговоров, а личный ангел-хранитель («сторож твой»), если только поэт не сужает религиозно-канонический диапазон влияния Архистратига Михаила от «защитника всех христиан» до индивидуального «сторожа» отдельного человека.
Слово «лихорадка», в просторечной транскрипции - «лихоманка», является знаковым в тексте Фета, оно задает коллизию в самом начале («все как будто лихорадка.») и оно же неопределенно, уклончиво разрешает ее в последней строке («... лихорадка ли она?»).
Столь же значимо это слово и для того представителя народной религиозной культуры, кто в известной ситуации прибегает к соответствующим текстам, а именно: чернокнижным заговорам от горячки и разного рода телесных немощей. Православная Церковь называет подобные тексты «лживыми молитвами»[2, с.110]. Увещевания Церкви о том, что лихорадка не является духовной болезнью, но имеет характер естественного физического недуга, а потому не нуждается в применении экзорцизма, не были услышаны народными массами, особенно на периферии российского пространства, что и привело к чрезвычайному распространению различного рода заклинательных текстов, упоминающих неких демонов в женском обличье, именуемых то лихорадками, то трясовицами, то огневицами и водяни-
цами. Некоторые из таких суеверных заклинаний были опубликованы в 30-годы XIX в. известным собирателем «старины и народности» И.П. Сахаровым в его «Сказаниях русского народа» [16].
Фет в 1840-е годы был знаком с книгой Сахарова. Поэтому тема демонов-лихорадок вряд ли заимствована им у Ап. Григорьева. Оба поэта слушали лекции профессора Снегирева. Так что тема лихоманок могла быть подхвачена вслед за Григорьевым, но осмыслена она Фетом уже по-своему. И здесь уже никак нельзя считать стихотворение «Доброй ночи» источником образа лихорадки в балладе Фета.
Композиционно текст Фета построен следующим образом: три строфы - слова героя, три строфы - слова няни, т.е. гармоничный диалог «на равных». Стихотворение начинается словами героя и заканчивается ими. Он задает характер диалога, получает ответные реплики, размышляет над ними. Кажется странным, что целая строфа стихотворения отдана няне на фразу довольно специфического бытового характера: «Ах, родимый, бог с тобою: /Подойти нельзя к печам!/ При себе всегда закрою,/Топим жарко - знаешь сам». Вот это выражение: «при себе всегда закрою» (заслонку, надо полагать) - звучит диалектно, так что нельзя быть уверенным, имеется ли здесь в виду ситуация личного участия («при себе») или что-то еще. Это и неважно для содержания стихотворения. Важно, что няня обрисовывает ситуацию: в жарко натопленной комнате герою холодно, «не сладко», он заболел. Это реалистический фон стихотворения, событийный. Здесь, на наш взгляд, автор дает подсказку о своем герое: он не может быть юношей, он может быть только взрослым мужчиной. Он «знает сам», как топится в его доме печь и как закрывается заслонка. Если же под этим «знаешь сам» предполагать только указание няни на всегдашнюю жару в комнате ее воспитанника, то прозвучит это жестокой иронией, а уж никак не репликой заботы. И зачем ей тогда говорить от общего лица: «топим жарко»? Если она обобщает, значит, герой мыслится участником процесса отопления дома. А таковым может быть только взрослый человек. Невозможно вообразить, тем более в романтическом контексте, чтобы влюбленный юноша интересовался «печами» и отоплением. Иначе придется констатировать факт недалекого ума у няни, которая «грузит» бедного влюбленного юношу такими прозаическими подробностями быта: При себе всегда закрою, /Топим жарко - знаешь сам...
Лихорадка влюбленности лирического героя в некую земную женщину (да и это мы можем только пред-
полагать) «накладывается» на фольклорный мотив поцелуя демона-лихоманки, что в конечном итоге дает тесное переплетение эмоциональных и эстетических представлений, из коих и возникает поэтический образ женщины-лихорадки. Причем невозможно ни доказать, ни опровергнуть реальность того и другого персонажа: лиро-эпическая конструкция выстроена так, что уже в заглавие текста заложен дуализм восприятия. С равным успехом здесь можно рассуждать как о лирической лихорадке-влюбленности, так и о мифо-эпической лихорадке - олицетворенном демоне.
Уподобление страстной влюбленности некой телесной немощи, горячке, якобы сверхъестественного происхождения, вводит стихотворение в поле романтических традиций, характерных как для русской, так и мировой литературы. Мотив встречи с демоном-лихорадкой встречаем в немецкой литературе (Ульрих фон Гуттен, XVI в., «Диалоги»), в грузинской поэзии (поэтесса Манана, XVIII в., поэма «Разговор Мананы с лихорадкой»). В России после Григорьева и Фета фольклорный мотив лихорадок интересовал Куприна («Олеся»), Ал.Грина («Автобиографическая повесть») и некоторых других авторов второго плана (н-р, Гусев-Оренбургский, рассказ «Странница»).
Что касается рассмотренных стихотворений поэтов XIX века, то очевидно, что наличие художественных образов демонических существ сразу относит стихотворение любой степени наивности к разряду брутально-чувственных, ибо природа такого переживания уже «нечиста». Поэтому и возникает ассоциация влюбленности с душевной болезнью. Как, например, в стихотворении Фета «Был чудный майский день в Москве»: Я под окном сидел, влюблен, /Душой и юн и болен.
Н.Мышьякова называет это «довольно банальной фетовской картиной» [12, с.5], подчеркивая тем самым, как привычна для поэта мысль о том, что любовь - лишь душевная болезнь. А если так, то появление демонических сестер-лихоманок, целующих влюбленных в губы, - тоже закономерно. Ну, не ангел же приносит такую любовь...
Впервые в русскую литературу эту романтическую идею внес, кажется, Пушкин с его шуточными стихами к Пущину: Вот здесь лежит больной студент; / Его судьба неумолима. /Несите прочь медикамент: / Болезнь любви неизлечима! («Надпись на стене больницы», 1817) [13, с.261]. Остается добавить: если любовь такова, что вредит душе, то ее надо изгонять с помощью экзорцизма...
Библиографический список
1. Аполлон Григорьев // Википедия. Электронный ресурс. URL: http://ru.rn.wikipedia.org/wiki
2. БенчевИван. Иконы ангелов. Образы небесных посланников. Пер. с нем. С.К.Дмитриева. М.: «Интербук-бизнес», 2005.
3. Егоров Б.Ф. Аполлон Григорьев. М.: «Молодая гвардия»,2000. Электронный ресурс.URL:http://bungalos.ru/b/ egorov_apollon_grigorev
4. Калягин Н. Последний романтик. Творческая судьба Аполлона Григорьева // Русское самосознание. №4. Электронный ресурс. URL: http://russamos.narod.ru/04-07.htm
5. Коровин В.И. Фет и его баллады//А.А. Фет. Традиции и проблемы изучения. Сб. научн. трудов. Курск: Курский госпединститут, 1985.
6. КошелевВ.А. О балладе А.А.Фета «Легенда». Электронный ресурс. URL: http://lit.1september.ru/article.php
7. Кошелев В.А. Цикл А.Фета «Гадания» // Афанасий Фет и русская литература: XXII Фетовские чтения: (Курск, 20-22 сентября 2007г.)/ Под ред. Н.З.Коковиной, М.В.Строганова. Курск: КГУ, 2008. С.8-20.
8. Куцу Ефрем, архим. Студент в университете пустыни. Мн.: Братство в честь святого Архистратига Михаила, 2012.
9. Любомудров А.М. Духовный реализм в литературе русского зарубежья: Б.К. Зайцев, И.С. Шмелев. СПб.: «Дмитрий Буланин», 2003.
10. МасловаМ.И. Баллада А.А.Фета «Лихорадка» и средневековые апокрифы// Курский текст в поле национальной культуры. Материалы спецкурса для студентов бакалавриата и магистратуры филолог. факультета Курского госуниверситета. Выпуск 5. Курск: КГУ, 2013. С .114-124.
11. Масонская литература // Русская литература и фольклор. Фундаментальная электронная библиотека. Электронный ресурс. URL: http://feb-web.ru/feb/irl/il0/il4/il4-0512.htm
12. Мышьякова Н.М. К вопросу о творческом методе А.Фета // А.А.Фет. Проблемы творческого метода, традиции. Межвузовский сборник научных трудов. Курск: Курский госпединститут, 1989. C.4-20.
13. Пушкин А.С. Собрание сочинений. В 20 т. Т.1. Лицейские стихотворения. М., 1937.
14. Русские писатели. 1800-1917. Биографический словарь. Т.2. М., 1992. С. 31-36.
15. Серков А. Масонство и литература// Электронный ресурс. URL: http://www.freemasonry.narod.ru/Publications/frmlit.html.
16. СахаровИ.П. Сказания русского народа. М.: «Художественная литература», 1990. С.8
17. Татаренкова Л.В. «Сестры-лихорадки» в стихотворениях А. Григорьева и А.Фета // Ученые записки Орловского госуниверситета. Научный журнал. Орел, 2010. № 1 (35). С. 184-187.
18. ФеодоропулосЕ., архим. Масонство в свете истины. Критический разбор книги «Элладская церковь и масонство» / Пер. с греч. А. Л. Данилина. М.: Издательский Дом «Святая Гора», 2009.
19. Фет А.А. Стихотворения. Проза. Воронеж: Центрально-Черноземное книжное изд-во, 1978.
20. Фет А.А. Ранние годы моей жизни //Фет А.А. Стихотворения. Проза. Воронеж, 1978. С. 428-429.
21. Фирсова Т.Г. Творчество Фета и русский фольклор. Электронный ресурс. URL: http://www.dissercat.com/content/ tvorchestvo-aa-feta-i-russkii-folklor
References
1. Appolon Grigoryev // Wikipedia. Online resource. URL: http://ru.rn.wikipedia.org/wiki
2. Benchev Ivan. Icons of Angels. Images of Celestial Ministers / Translated from German by S.K.Dmitriev. M.: "Interbook-business", 2005. P. 110.
3. Еgоrоv B.F. AppolonGrigoryev. M.,2000. //Электронныйресурс. URL:http://bungalos.ru/b/egorov_apollon_grigorev
4. Kalyagin N. Last Romantic. Creative Fate of Appolon Grigoryev // Rysskoe samosoznanie. №4. Online resource. URL: http:// russamos.narod.ru/04-07.htm
5. Korovin V.I. Fet and his ballads // A.A.Fet. Traditions and Problems of Research.Collection of Treatises. Kursk: Kursk State Pedagogical Institute, 1985.
6. Koshelev V.A. About the ballad "Legend" by A.A.Fet. Online resource. URL: http://lit.1september.ru/article.php
7. Koshelev V.A. Cycle "Fortunetelling" by A.Fet // AfanasyFet and Russian Literature. Fet Reading XXII: (Kursk, September, 20-22, 2007) / Edited by N.Z.Kokovina, M.V.Stroganov. Kursk: KSU, 2008.
8. Kutsu Efrem, archimandrite. A Student in the University of Wilderness. Mn.: Community in honour of Snt. Archistratigus Michael, 2012.
9. Lyubomudrov A.M. Spiritual Realism in the Russian-language Literature Abroad: B.K.Zaitsev, I.S.Shmelev. SPb.: "Dmitry Bulanin", 2003.
10. Maslova M.I. Ballad "Fever" by A.A.Fet and MedievalApocrypha// Kursk Text in the Field of the National Culture. Materials of the special course for students of undergraduate studies and MA course of the language and literature department of Kursk State University. Issue 5. Kursk: KSU, 2013. P.114-124.
11. Masonic Literature // Russian Literature and Folklore. Fundamental Digital Library. Online resource. URL: http://feb-web.ru/ feb/irl/il0/il4/il4-0512.htm
12. Myshyakova N.M. On the Issue of the Creative Method of A.Fet // A.A.Fet. Problems of the Creative Method, Tradition. Collection of Treatises. Kursk: Kursk State Pedagogical Institute, 1989.
13. PushkinA.S. Collected Works. 20 volumes. Volume 1. Lyceum poems. M., 1937.
14. RussianWriters.1800-1917. Biographical dictionary. Volume 2. M., 1992. P. 31-36.
15. SerkovA. Masonry and Literature // Online resource. URL: http://www.freemasonry.narod.ru/Publications/frmlit.html.
16. SakharovI.P. Stories of Russian People. M.: Khudozhestvennaya Literatura, 1990.
17. Tatarenkova L.V. "Sisters-Fevers" in poems by A.Grigoryev and A.Fet // Memoir of Oryol State University. Sciencejournal. Oryol, 2010.№1 (35). P. 184-187.
18. Feodoropulos E., archimandrite. Masonry in the Light of Truth. Critical Review of the Book "The Church of Greece and Masonry" / Translated from Greek by A.L. Danilin. M.: Publishing House "The Holy Mountain", 2009.
19. FetA.A. Poems. Prose. Voronezh: Central Black Earth Publishing House, 1978.
20. FetA.A. Early Years of My Life // Fet A.A. Poems. Prose. Voronezh, 1978. P. 428-429.
21. Firsova T.G. Works of Fet and Russian Folklore. Online resource. URL: http://www.dissercat.com/content/ tvorchestvo-aa-feta-i-russkii-folklor.
