CC BY
394
THE WORLD AND THE SUBJECT AS THE MAIN CONCEPTS OF REALITY IN THE RUSSIAN RELIGIOUS TRADITION
O.Yu. Akimov
The article describes the problems offormation of some metaphysical tasks in the Russian religious philosophy. This tasks can be realized through the interaction of different categories in the context of time. This article explores the main peculiar features of this context in the works by V. Rozanov, N. Fedorov, L. Tolstoy and A. Platonov.
Key words: tradition, time, structure, system, form.
Akimov Oleg Yurievich, candidate of philosophical science, docent, aktu-
[email protected], Russia, Tula, Leo Tolstoy Tula State Pedagogical University.
УДК 1(09)
ЭПИСТЕМОЛОГИЯ БОЛЕЗНИ МИШЕЛЯ ФУКО: БЕЗУМИЕ КАК ИСТИНА ЧЕЛОВЕКА
А.В. Билибенко
Посвящается эпистемологии болезни, выстроенной в работах Мишеля Фуко. Анализируются работы «Психическая болезнь и личность» и «История безумия в классическую эпоху», указываются этапы формирования эпистемологического взгляда Фуко. Подчеркивается исторически-антропологическая направленность трактовки безумия в фукольдианской эпистемологии: безумие понимается как истина разума, истина человека.
Ключевые слова: психическая болезнь, безумие, неразумие, эпистемология, практика изоляции, классическая эпоха.
Тема болезни занимает одно из центральных мест в работах Мишеля Фуко: она буквально пронизывает все его творчество, зачастую выступая в качестве призмы, взглянув через которую философ осмысляет не только остальные интересующие его темы (например, проблемы власти и знания), но и проявления жизни в целом. Однако сам подход к болезни, медицине как таковой и к истории медицины у Фуко весьма нетрадиционен. В основном это связано с интересом философа к процессам маргинализации и патологизации, что обуславливает его обращение к теме психического заболевания.
Фуко достаточно рано заинтересовался проблемами психологии и психиатрии благодаря Ж. Гюздорфу и Ж. Доземону и Л. Альтюссеру. Он также посещает курсы по психологии Д. Лагаша и даже поступает в Институт психологии. Однако обучение там приводит его к некоторому разочарованию в данной науке и критическому отношению к ней в связи с необоснованностью терминологии и абстрактностью схем [7, с. 7-8].
В пространство психиатрии Фуко вводит Жаклин Вердо, предложившая ему написать предисловие к статье Л. Бинсвангера «Сон и существование» [9]. С этой статьи началось знакомство Фуко с экзистенциальным анализом и экзистенциально-феноменологической психиатрией. В 1955 году Фуко начинает практиковать в госпитале Св. Анны в должности стажера: «Я мог располагаться на границе между миром врачей и миром больных. Хотя, конечно же, у меня не было ни привилегий врачей, ни, тем более, печального статуса больного» [4, с. 8], это и позволяло ему заниматься собственной исследовательской деятельностью. Однако от психиатрической практики он достаточно быстро отказался, занявшись чистой теорией. В этот период времени Фуко формулирует идеи своей первой книги «Психическая болезнь и личность», в которой предстает как феноменолог, стремящийся постичь природу психического заболевания в отрыве от каких бы то ни было социальных отсылок [1; 2, с. 546-556].
В работе «Психическая болезнь и личность» Фуко переносит диалектику возможного и необходимого (здесь напрямую просматривается влияние М. Мерло-Понти) изнутри заболевания вовне и пытается найти отправную точку психического заболевания, в которой сокрыта не столько возможность, сколько необходимость болезни. В этом безустанном поиске и рождается первый вариант исторической эпистемологии болезни, завершенную версию которого мы обнаружим в его второй книге «История безумия в классическую эпоху».
Начав с критики концепции органической целостности, Фуко, под влиянием идей Ж. Кангийема и его работы «Нормальное и патологическое» [8], приходит к мысли о существовании в пространстве медицины некой патологии, благодаря которой она как сохраняет свое единство, так и рождает ряд противоречий. Основным из них является дуализм представления о болезни. С одной стороны, болезнь - это борьба организма с чем-то внешним, а с другой - это процесс противостояния внутренних сил, из чего выводится еще один план - диалектика внутреннего и внешнего. Особое внимание при этом он уделяет понятию тревоги, обладающей кон-ституирующее-конституируемой природой и выполняющей функцию a priori существования, благодаря чему через экзистенциализм переходит от психологии к экзистенциально-феноменологической психиатрии [7, с. 23].
Фуко стремится осмыслить внутреннее измерение болезни, выявляя наиболее глубинные структуры осознания себя и мира, и переходит к внешним условиям болезни, стремясь проследить смысл отчуждения в исторической перспективе. Основываясь на работах Павлова, он выдвигает еще одну трактовку понятия болезни, согласно которой она есть форма адаптации индивида к непреодолимым противоречиям внешней среды, то есть одна из форм защиты от диалектических конфликтов [7, с. 29]. В данной работе Фуко впервые приводит довольно четкую классификацию типов безумия: 1) безумец как одержимый (до конца XVII в.); 2) безумец как
безрассудный, помешанный (XVTT-XVTTT вв.); 3) безумец как лишенный ума и прав (XVTTT-XTX вв.); 4) безумец как отчужденный и чужак, как сумасшедший (XTX-XX вв.). Впоследствии это многообразие дополнится в «Истории безумия» красочным образом «дурака» (предшествует представлениям о безумце, как об одержимом) и образом «психически больного», тесно связанным с понятием клинической практики (помещается после сумасшедшего).
Несмотря на весьма продуктивные идеи, «Психическая болезнь и личность», является ранней работой Фуко, поражающей читателя как глубиной научной мысли, так и безукоризненным стилем изложения. Эпистемология психического заболевания выглядит в ней еще скорее как первый набросок, чем как разработанная система. Сам Фуко считал свою работу не более чем юношеским экспериментом и старался вовсе о ней не упоминать, объявляя своей первой книгой «Историю безумия», в которой он, отойдя от восторженного взгляда на психоаналитические трактовки и искренней веры в экзистенциально-феноменологическую психиатрию, выстраивает по-настоящему целостную эпистемологию психического заболевания.
Известно, что «История безумия в классическую эпоху» - это диссертация, написанная под руководством Жоржа Кангийема, роль которого, по сути, сводилась к рекомендации, поскольку у Фуко уже был написан обширный текст работы. Фуко, очарованный работами мэтра, заимствует у него две идеи: необходимость пересмотра концепций нормы и патологии (болезнь это лишь особый способ пребывания в мире [8, с. 52], следовательно, не существует никакого априорного онтологического различия между нормальным и патологическим); медицина является скорее искусством на стыке нескольких наук, чем самостоятельной дисциплиной. Однако наиболее значимым заимствованием был «метод» Кангийема. Позднее Фуко вспоминал: «...Это ему я обязан пониманием того, что история науки находится с неизбежностью в ловушке альтернативы: или хроника открытий, или описание идей и взглядов, которые, в свою очередь, обрамляют науку либо со стороны ее неопределенного генезиса, либо со стороны того, что из нее откладывается во вне; но что можно, что нужно писать историю науки как историю некоторого связного и одновременно открытого трансформациям ансамбля теоретических моделей и концептуальных инструментов» [6, с. 91].
«История безумия» представляет собой оригинальную работу, задуманную с целью описать психическую болезнь как процесс непрерывного отчуждения. А.В. Дьяков отмечает: «Оригинальность подхода Фуко... заключается в том, что он предлагает рассматривать становление безумия в классическом (и постклассическом) психиатрическом дискурсе» [3, с. 83]. В этой книге Фуко прослеживает становление форм и опыта безумия на примере изгнания из общества, породившем практику изоляции, в ходе
которой «.изолировали не каких-то “чужих”, которых не распознавали раньше просто потому, что к ним привыкли, - чужих создавали, искажая давно знакомые социальные обличья, делая их странными до полной неузнаваемости» [5, с. 91]. В стремлении выяснить способ и критерии отчуждения Фуко рассматривает безумие в его исторической перспективе, неразрывно связанной с реалиями и дискурсом конкретной эпохи. Тем самым, он отходит от ранней феноменологической направленности и предстает перед нами как структуралист.
Тем самым для самого Фуко практика изоляции не только помогает проследить становление форм опыта безумия, но и в какой-то мере формирует этот опыт. Отсюда следует необходимость рассмотрения истоков ее зарождения и процесса становления. Возникая в связи с появлением проказы, на его взгляд, практика изоляции наделяется рядом символических значений, которые после исчезновения болезни переносятся на фигуру безумца, позволяя сохранить как обычай исключения из общества, так и его структуру: «Все формы этого исключения сохраняться, хоть и наполняться, в рамках совершенно иной культуры, совсем новым смыслом.» [5, с. 15].
Однако этот процесс происходит не сразу, затянувшись на весь период эпохи Возрождения. Сначала в сознании людей безумцы и маргиналы приобретают пограничное положение (отчасти вследствие формирования образа корабля дураков, отчасти благодаря подмене темы смерти темой безумия). Далее понятие безумия получает культурное измерение, выступив сюжетом для литературных произведений, красочно проиллюстрированных в изобразительном искусстве. И, наконец, безумие обнаруживает в себе животное начало, представляясь теперь противоречивым по своему содержанию: его дикость и необузданность вступают в противоречие с эзотерическим знанием, всегда ему (безумию) присущим.
Развитие представлений о безумии и эволюцию сущности данного феномена в работе Фуко можно проследить поэтапно. Сначала безумие воспринимается в качестве полновластного господства глупости (Средневековье), затем оно получает возможность высказывания и, будучи услышанным, получает культурно-символическое измерение, облекаясь в слова и образы и превращаясь в языковой опыт (Возрождение). И, наконец, оно погружается в пучину безмолвия, попадая в сферу исключенности. Предпосылками к этому служит как развитие философской мысли в целом, исключившее феномен безумия и его проблематику из рассмотрения (в качестве наиболее яркого примера можно привести Декарта, стоявшего в этом вопросе на позициях рационализма и наглядно доказавшего, что разум и неразумие не могут сосуществовать, поскольку безумие есть невозможность мыслить), так и социально-экономические реалии. Дело в том, что практике изоляции с ее четкой структурой и репрессивным механизмом предписывалось не только обеспечить надзор за огромным количеством
бесприютных безумцев и разношерстных маргинальных элементов (включив их в мир социума и правопорядка), но и пресечь безработицу посредством открытия при госпиталях и домах призрения мелких производств.
Как подчеркивает Фуко, несмотря на то, что в экономическом плане практика изоляции выявила свою полную несостоятельность, она стала поворотным моментом. Отныне безумие начинает восприниматься в социальном аспекте, на него надевают оковы разума и морали, лишив изначально присущей свободы. «.Оно оказалось в заточении, в крепости изоляции, в оковах Разума и моральных норм, и погрузилось в их беспросветный ночной мрак» [5, с. 97], - пишет он. Кроме того, практика изоляции порождает понятия отчуждения и сумасшествия (alienation), позволяя Фуко, как подчеркивает А.В. Дьяков, проследить в ее историческом развертывании археологию отчуждения, с последующим воссозданием этой концепции [3, с. 83].
Изначально разрозненное (вследствие смешения безумцев с маргинальными элементами и венерологическими больными) пространство изоляции постепенно становится однородным, приводя к формированию концепта Неразумия, приобщившего безумцев к понятию вины. С этого времени наказание начинает представляться лекарством, что порождает целый комплекс терапевтических средств, репрессивных по своей сути: «если тело следует лечить, чтобы уничтожить заразу, то плоть необходимо карать, ибо именно она отдает нас во власть греху; и не только карать, но и упражнять ее, умерщвлять, не боясь оставить на ней болезненные раны, ибо здоровье слишком легко превращает наше тело в орудие греха» [5, с. 107]. Теперь больному необходимо в первую очередь раскаяться, выразив свое раскаяние в беспрекословном подчинении правопорядку заведения, в котором он содержится. Совокупность терапевтических мер, приводящих к подобному поведению, служившему симптомами выздоровления, превращает больницу в исправительное учреждение.
Вследствие того, что облик безумца стал предельно размытым, начинается процесс стирания фигуры врача, диагностирующего безумие и назначающего курс лечения. Как пишет Фуко, «в Общем госпитале врач назначался не потому, что людей, помещаемых туда, считали больными, но потому, что боялись болезней среди тех, кто в изоляторе» [5, с. 139]. Теперь эту медицинскую функцию берет на себя судья. Вынося решение о заключении, он волен так же и выносить решение о сумасшествии, обладая полномочиями врача и сводя болезнь к понятию нормы и патологии. С этого момента пространство медицины начинает сближаться с юридическим пространством, порождая двойственность опыта безумия: в юридическом сознании безумец предстает перед нами как правовой субъект, наделенный определенными обязанностями по отношению к обществу, а в социальном сознании он приравнивается к преступнику. В первом плане происходит ограничение или лишение свободы (вверяющее безумца во
власть другого), во втором безумец начинает восприниматься в качестве другого, изгоя, что приводит к психологическому отчуждению. Эти две области, по Фуко, будут разделены вплоть до XTX века, в котором их совместит позитивистская философия.
Исходя из выстроенной Фуко эпистемологии, безумие в классическую эпоху представляет собой изнанку разума и становится настоящей проблемой и со стороны философии, и со стороны медицины. Философия стремится выяснить природу разума и отграничить его от неразумия, отделить рациональное от иррационального. Эта тенденция приводит к объединению сфер разума и рациональности. Безумец начинает восприниматься как человек, разум которого совмещен с неразумием. Начинает формироваться новый образ безумца: слегка размытый благодаря практике изоляции, он вбирает в себя все признаки неразумия, что приводит к характерной для всего XVTTT века ситуации: безумец мгновенно вычисляется на основе своей инаковости. Он - другой, причем его чужеродность выведена исходя более из интуиции, чем из логики.
Фуко подчеркивает, что благодаря своей инаковости безумие получает статус объекта, вновь вводящего это заболевание в пространство медицины и в дальнейшем выступившего решающим фактором для появления науки о безумии. С этого момента происходит обращение к феноменам, в которых выражается болезнь, давшее начало симптоматическому методу, послужившему освобождению медицины от всего тайного и незримого, выраженного в мифе о неких «болезнетворных субстанциях».
С течением времени обнаруживается полная несостоятельность института изоляции. Это уже не спасительное средство, призванное избавить улицы от маргинальных элементов, а грубейшая экономическая ошибка. Полностью ликвидировать этот институт не было возможности, поскольку для этого необходимо было закрепить за каждым классом изолированных свое социальное пространство. И если неразумие вписывалось в существующую социальную структуру, то безумие не находило в ней своей ниши. Это ставило в тупик законодательную власть, поскольку, как отмечает Фуко, «она не могла не санкционировать конец изоляции, и теперь не знала в какой точке социального пространства найти для него место - в тюрьме, в госпитале или же в кругу семейной благотворительности» [5, с. 490].
На первом этапе реформирования изоляции создается социальный институт, но он ближе к изоляции, чем к медицинскому учреждению. На втором этапе безумие формально объявляется свободным, но это не более чем уловка, призванная возвратить безумца в рамках закона к статусу зверя. Эти ухищрения послужили основой психиатрического мифа об объективном познании безумия, который привел к уничтожению границ между пространством изоляции и медицинским пространством, установил
нейтральное отношение между безумием и тем, кто его распознает, и породнил безумца с преступником.
Меняется и сам подход к безумию. Если раньше оно рассматривалось сквозь призму дуализма «разум - неразумие», «хаос - порядок», теперь его рассматривают в аспекте индивида и его прав. Лечебница в классическую эпоху больше похожа не на больницу, а на место свершения правосудия, где терапевтические меры превращаются в репрессии в результате очевидной связи проступка и наказания. Фигура врача в этом пространстве наделяется практически безграничной властью, однако происходит это не потому, что он обладает знанием о безумии, а потому, что способен его обуздать. Его фигура олицетворяет одновременно и отца, и судью, и сам закон, превращая зарождающуюся психиатрию (в рамках клинической практики) в науку о нравственном воздействии. Как пишет Фуко, «то, что мы называем практикой психиатрии, есть определенная тактика нравственного воздействия, возникшая в конце XVTTT в., сохранившаяся в ритуалах и образе жизни психиатрической лечебницы и скрытая под наложившимися на нее мифами позитивизма» [5, с. 495].
Завершая систему своей эпистемологии, Фуко приходит к выводу, что изначально в самом понятии безумия была заключена безграничная свобода, являвшаяся неотъемлемым атрибутом существования безумца. Но в классическую эпоху четко обозначается противоречивость этой свободы. Причем процесс освобождения безумцев не снимает это противоречие, а усиливают его, поскольку, заключив свободу в рамки структуры, они не оставляют от нее ничего кроме иронии. Формальное освобождение безумцев приводит к тому, что они получают ограниченную свободу в замкнутом пространстве лечебницы, однако лишаются даже собственной воли, перенесенной на желания врача и в них же отчужденной. Получив возможность высказывания, безумие выявляет истину о человеке, чем изменяет взгляд на собственную сущность. В безумии больше не угадываются очертания зверя, но виден искаженный лик человека. Безумие становится объектом познания, и, сталкиваясь незаинтересованным взглядом другого, высвечивает свою истину. Оно не есть отсутствие разума, но противоречие в нем.
Список литературы
1. Власова О.А. Ранний Фуко: до «структуры», «археологии» и «власти» / Фуко М. Психическая болезнь и личность; пер. с фр. О. А. Власовой. Изд. 2-е, стереотип. СПб.: Гуманитарная Академия, 2010. С. 5-66.
2. Власова О.А. Феноменологическая психиатрия и экзистенциальный анализ: история, мыслители, проблемы. М.: Территория будущего, 2010. 638 с.
3. В. Мишель Фуко и его время. СПб.: Алетейя, 2010. 668 с.
4. Фуко М. Власть, великолепный зверь // Интеллектуалы и власть: избранные политические статьи, выступления и интервью. Ч. 3; пер. с фр. Б. М. Скуратова. М., 2006. С. 7-26.
5. Фуко М. История безумия в классическую эпоху; пер. с фр.
И. К. Стаф. М.: АСТ, 2010. 698 с.
6. Фуко М. Порядок дискурса. Инаугурационная лекция в Коллеж де Франс, прочитанная 2 декабря 1970 года // Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. / сост., пер. с франц., коммент. и послесл. С. Табачниковой. М.: Касталь, 1996. С. 47-96.
7. Фуко М. Психическая болезнь и личность / пер. с фр., предисл. и комент. О. А. Власовой. Изд. 2-е, стереотип. СПб.: Гуманитарная академия, 2010. 318 с.
8. Canguilhem G. On the Normal and the Patholog^a! Trans. by C.R. Fawcett. New York: Zone Books, 1989. 327 p.
9. Foucault M. Introduction / Binswanger L. Le Reve et l’existensce. In-trodudion et notes de M. Fo^ault; trad. J. Verdeaux. P., 1954. P. 9-128.
Билибенко Ангелина Владимировна, аспирант, abilibenkoagmail. com, Россия, Курск, Курский государственный университет.
MICHEL FOUCAULT’S EPISTEMOLOGY OF ILLNESS:
MADNESS AS A TRUE NATURE OF A PERSON
A.V. Bilibenko
This article is devoted to the epistemology of illness in the works of Michel Foucault. The article contains the analysis of such works as Mental Illness and Personality and History of Madness in Classical Epoch and describes the stages of Foucault’s epistemological views development. The author underlines the historically-anthropological orientation of the interpretation of madness in Foucault’s epistemology: madness is understood as a true nature of reason, a true nature of a person.
Key words: mental illness, madness, unreason, epistemology, isolation practice, classical epoch.
Bilibenko Angelina Vladimirovna, post-graduate student, abilibenko@gmail. com, Russia, Kursk, Kursk State University.
