CC BY
105
ФИЛОЛОГИЯ И КУЛЬТУРА. PHILOLOGY AND CULTURE. 2015. №2(40)
УДК 821.161.1.09 + 82'06 + 808.1
ЭПИЧЕСКОЕ ИЗМЕРЕНИЕ МАЛОЙ ПРОЗЫ Г.САДУЛАЕВА
© Е.В.Пономарева
В статье рассматривается концепция Человека и Истории, выстроенная в произведениях Германа Садулаева. На материале малой прозы и публицистики писателя делаются выводы о специфике трансформации культурных кодов, складывающихся на пересечении русской литературной традиции и этнокультурного мышления, восходящего к чеченской культуре. Особое внимание уделяется авторской концепции диалога культур.
Ключевые слова: малая проза, художественный мир, книга, проблема человека и истории, эпос, диалог культур, Герман Садулаев.
Межнациональные конфликты, обретшие черты реалий социокультурной ситуации в современной Европе, сегодня оцениваются как трудноразрешимая проблема глобализации. Существует множество экономических, политических, социальных концепций этого кризисного явления, авторы которых ищут ответы на вопросы, возникающие в локальных конкретно-исторических ситуациях. При всем многообразии, кажущейся очевидности и объективности таких подходов, ни один из них не дает абсолютного ответа на вопрос о возможных перспективах конфликторазрешения, потому что глубинная основа этноконфессиональных столкновений определяется прежде всего конфликтом культур, выраженным в разнице ценностных ориентиров, обусловленных духовными, моральными представлениями, заложенными в глубинах миропонимания того или иного народа.
Знакомство с литературными образцами, созданными на стыке национальных культур, - один из способов постижения знаков и способов выражения иной культурной парадигмы. При этом процесс чтения не всегда равен самому себе: читатель не просто воспринимает сюжетный, событийный уровень, а сталкивается в первую очередь с процессом декодирования смыслов, открывающихся в процессе постижения произведений. Особая роль в процессе установления действенного, естественного диалога культур принадлежит искусству, апеллирующему именно к человеческим чувствам; рассматривающему, воссоздающему, выражающему и оценивающему мир и человека в нем сквозь призму лирического сознания. Сложность исторических реалий становилась препятствием к постижению культуры, которая для русского читателя всегда оставалась загадкой, ощущалась как иная, чужая, предельно удаленная не только на уровне культурных знаков, но и смыслов. Своеобразным прорывом, принесшим интерес, понимание традиций, мироощущения, настроений чеченской культуры, ста-
ла малая проза Германа Садулаева, которая продемонстрировала уникальное художественное мышление, соединяющее лирическую импульсивность, «осколочность», предельную субъективность с эпической многомерностью и глубиной, присущей скорее романному жанру, нежели малой прозе. Но в случае с художественным миром, возникающим у Садулаева, это противоречие снимается несколькими факторами: опорой на мощный контекст, выстраивание культурных, исторических, литературных вертикалей, позволяющих осмыслить практически любой сюжет в масштабах мира, страны, но сохранив при этом неизменную точку отсчета - человека, вынужденного ежедневно распутывать клубок противоречий и совершать очень трудный, иногда практически отсутствующий, выбор. Вторым фактором, определяющим системность и пано-рамность авторского взгляда, является возможность контекстуального дополнения каждого из малых произведений, относимых к прозе или публицистике, контекстом прозаических книг, вышедших практически с разницей в несколько лет: «Я - Чеченец!» (2006) [1], «Бич Божий: партизанские рассказы» (2010) [2] и «Марш, марш правой! Нация. Родина. Социализм: Статьи, эссе» (2011) [3]. Общность концептуального начала и тяготение к малым прозаическим формам, гибкость художественной модели в них определяется активизацией лирического и философского потенциала произведений, входящих в состав книг. При этом, соотнося эти феномены, невозможно не отметить движение от импульсивно-лирического, осколочного мировосприятия («Я -Чеченец!») к стремлению вывести закономерности, логически выстроить систему, точкой отсчета в которой у Г. Садулаева всегда остается человек, отчасти несущий в себе черты альтер-эго автора. Разумеется, сравнивать художественную прозу с публицистикой - задача не вполне корректная, а потому обратимся к двум книгам, в которых автором выстраивается художественная
модель. Третья же в данном случае выступает в качестве «аргументационной базы», в которой автор, уже несколько дистанцировавшись от исторических событий, обострившихся до предела конфликтов, логически формулирует идеи, высекаемые в первых двух случаях из художественной ткани произведения, в том числе из подтекста.
В книге «Я - Чеченец!» писатель обостряет эмоциональный модус: не случайно по прочтении в памяти абсолютно размывается фабула, смешиваются многочисленные, но все же однополюсные события, в то время как интонационно-экспрессивные характеристики, ассоциативные образы, пафос и непосредственное мироощущение героя транслируются читателю в полной мере. Внешним каркасом произведения при этом оказывается событийный план, в то время как внутренним стержнем, движущим механизмом художественного целого является лирическое сознание героя, понимаемое как конструктивное ядро лирического мирообраза, определяющего жанрово-стилистические характеристики произведения. В книге «Бич Божий: партизанские рассказы» авторский модус оценки действительности фактически оказывается неизменным, однако лирический план оттесняется на периферию, уступая место философско-притче-вому контексту. Такая динамика вполне объяснима логикой создания произведений: если книга «Я - Чеченец!» являлась фактически непосредственным внутренним откликом на страшные события войны, пришедшей на Родину, то временная дистанция позволила автору взглянуть на историю дистанцированно, не отстранившись, но «выбравшись из очага войны», попытаться вписать историю отдельных народов, культур, исторических конфликтов в большой круг развития цивилизации в целом. Формально эта разница ощутима уже на уровне хронотопов: в первой книге события разворачиваются в современных Чечне и Санкт-Петербурге, во второй перед читателем предстает сложный калейдоскоп событий, отделенных друг от друга временем и расстоянием (белорусская глубинка времен Великой Отечественной войны, блокадный Ленинград, Испания времен Франко, современный Петербург и др.), но соединенных единым этическим пространством - пространством памяти, культа человеческой жизни, гуманизма, преданности вечным идеям.
Если в первой книге герои очень плотно вписаны в отведенное им время и пространство (за исключением автора-рассказчика), то во второй они очень часто «зависают» между мирами, между прошлым, настоящим и будущим, совершая
при этом мучительный выбор между жизнью, наделенной высоким смыслом (во что бы то ни стало выжить в условиях войны, спасти другого, защитить Родину, близких и свою высокую правду), и осторожным существованием, отказом от веры, попыткой спрятаться в мире жесткого расчета, вещей и неизменной цепочки житейских компромиссов.
Каждый отдельный текст помещен автором в контекст более крупного художественного целого по принципу нераздельности / неслиянности. При этом в каждой книге существует смысловой центр, аккумулирующий эмоциональную энергию и логику остальных произведений. Являясь самостоятельной повестью, «Одна ласточка еще не делает весны» лишь в определенной степени автономна: представляющая концептуальное ядро книги «Я - Чеченец!», погружаясь в художественное пространство художественного целого, повесть обрастает дополнительными смыслами, явно «рифмуется» с остальными восемью произведениями книги в содержательном и в стилистическом решении. Логический центр второй книги рассказов маркирован общностью заголовочного комплекса: рассказ-притча «Бич Божий» по существу является ключом к постижению смыслов, рассредоточенных в остальных семи произведениях цикла.
Каждый из внутренних сегментов произведений завершен в сюжетном плане (можно говорить о наличии цепи микросюжетов, понимаемой как соединение, нанизывание, чередование сюжетов, определяющих содержание каждого малого сегмента текста). Но в то же время логически и эмоционально каждый микросюжет в книгах срифмован с другими фрагментами. Постоянно переплетающиеся сюжетные линии не только дают возможность сопоставить различные мира, сравнить их, проследить во взаимодействии - событийные перебивки создают эффект ритмических перепадов, вариативного развития ранее звучавших тем, происходит сознательное растягивание напряжения, неспешности, деления целостного жанрового образования на фрагменты, имитирующие наслоение мелодических рядов, чередование равных «тактов», фрагментов. Такое ритмическое «движение по кругу» ни в коей мере не является лишь стилистическим изыском: ритм произведений становится отражением национальной художественной модели, динамичное, ритмичное движение по кругу - одна из этнических составляющих чеченской культуры.
В рассказах, составляющих оба цикла, обычно сплетаются два сюжета: внешний, связанный с событиями настоящей и прошлой истории, и
внутренний, определяющий эмоциональное пространство сознания героя. Особенно явно такой прием используется в «Одной ласточке...» («Я -Чеченец!») и «День, когда звонишь мертвым» («Бич Божий: партизанские рассказы»). Это не кажется странным: в первом случае герой мыслит эмоциями, которые очень сложно заглушить голосом разума, отказывающегося подчиняться и помогать человеку в выстраивании отношений с действительностью в обстоятельствах исторического кошмара.
При прочтении книг создается удивительное ощущение возможности «перераспределения» рассказов, входящих в состав каждого из исследуемых циклов. Так, рассказ «День, когда звонишь мертвым», открывающий книгу «Бич Божий.», с одной стороны, представляет раму, эмоциональное и логическое кольцо с финальным рассказом книги - «Шум» (не случайно ключевым образом является образ шума, знаменующего не столько пространство современного города, сколько знак соединения двух миров -мира жизни и мира смерти), с другой - рассказ воспринимается как возможная органичная часть книги «Я - Чеченец!». Подобная общность ощущений вненаходимости, внутренней отстраненности, доходящей до неуважения к себе, невписанности человека в вынужденный круговорот суетливой столичной жизни позволяет говорить о концептуально-стилистической близости финальных рассказов, заключающих каждую из книг.
Роль жанровой и концептуальной скрепы в произведениях играет мифологический план, который выступает в роли некоего универсума, позволяющего постоянно переключать интонационные и смысловые регистры, переводя действие из личного - в историческое и шире - жизненное, бытийное пространство. Культуры самобытны, они отличаются друг от друга, но авторская позиция заключается в том, что нужно не обострять и без того острые противоречия, а искать общие точки опоры. Это общие герои, которые могут по-разному называться, общая жизнь, общая опасность, общая угроза, общие обретения и потери. Только такое отношение к жизни, бережное и трепетное отношение к человеку позволят людям в любой точке земного шара избежать общего безумия, общей смерти, которая в пределах авторского мирообраза означает смерть души.
Лирико-притчевое начало первой книги и острая сюжетность второй лишь при первом ознакомлении могут создать впечатление о принципиальной разнице произведений. Создание первой книги, особенно повести «Одна ласточка
еще не делает весны», осмыслялось Г.Саду-лаевым как своео рода «миссия» - не боясь быть непонятым своими, показать всю силу боли и страданий, стать «щитом», защитить, не желая воевать, отстоять свою сердечную правду, встать над конфликтом, спасти близких, беззащитных, родную землю, жизнь. Вторая книга, менее импульсивная и более мудрая, - это правда разума: совмещая горькую иронию в духе Салтыкова-Щедрина («РайуЕапу&Полицаи»), мрачные прогнозы («Survivor»), бесстрастную отстраненность («Это делает Бог дождя»), боль и горечь («День, когда звонишь мертвым», «Блокада»), автор пытается уберечь человека от повторения страшных ошибок, неоднократно совершенных в «коллективном прошлом» и с удивительным постоянством совершаемых в настоящем.
Обращаясь к очень сложной, деликатной и острой проблеме сосуществования культур, мен-тальностей, историй, в каждой книге автор предпринимает оригинальную попытку осуществления диалога, движения навстречу друг другу -важного и непременного условия цивилизованного сосуществования в современном обществе. Только через постижение чужого Я человек может в полной мере открыть свой мир, именно от этого создается неизменное впечатление того, что главная тема для Г.Садулаева - это тема Родины, понимаемой как пространство нормальной жизни, устроенной по человеческим правилам.
Тупики в разрешении современных проблем цивилизации, в том числе связанные и с проблемой межкультурной коммуникации, вряд ли можно разрешить волевыми методами. Не все, когда речь заходит о столь тонких механизмах, познается разумом. Именно этим обстоятельством, наверное, объясняется интерес и потребность в документально-художественной прозе, позволяющей проследить процесс поисков представителей национальных культур своего места, своей роли в новом историческом пространстве. «Мы видим, что и сейчас - сейчас, к сожалению, - как и века, как и тысячелетия назад, войны являются помимо всего прочего и некоторым особым способом межнационального общения и культурных контактов, при котором наиболее быстро и эффективно основы другой культуры входят в сознание и жизнь людей. И окончательная историческая победа достается не тому народу, который убил больше людей другого народа и у которого пушки тяжелее, а тому, который лучше использовал возможности соприкосновения цивилизаций и осуществил культурный синтез» [3: 84].
В повестях Германа Садулаева, собранных в книге «Я - чеченец!», автор пытается раскрыть
характер истории народа, размышляет над проблемам этнодуховного выживания, пытается осмыслить современность в контексте национальных традиций и обычаев, неизменно подсознательно соотнося происходящее со сложившейся системой морально-этических норм, ценностей и представлений народа, прочно связанной в сознании чеченца о национальном характере. Подчеркнутая авторская «активность», персонификация в образе героя - акег^о, наделенного именем и сознанием автора (Герман Садулаев), маркированная заглавием книги, которую открывает повесть «Одна ласточка еще не делает весны», задает тексту специфическую интонацию, определенный, отчасти запрограммированный пафос, декодирующий ключевой смысловой образ произведения. Повесть, следуя авторскому замыслу, следует прочитывать, исходя именно из концепции национального характера, национальной картины мира. Благодаря этому в произведении организуется «вертикальный контекст», базирующийся на мифологических, энтропийных, сакральных категориях.
Глубина и сложность внутренней структуры произведения создается за счет специфического расширения ракурсов рассмотрения истории и человека в ней. Однако при этом внутренним центром событий, как и субъектом оценки, становится не столько сама история, сколько ее философское, психологическое, нравственное осмысление с позиций мироощущения отдельной личности - носителя чувств, эмоций, миропонимания своего народа.
При написании книги автор, судя по многочисленным интервью, пытался избежать какой-либо идеологической заданности, не пытаясь судить о происходящем упрощенно. «В Чечне мне приходилось отстаивать честь русской крови так же, как в России - честь чеченской крови. Просто я никогда не старался быть в Чечне большим чеченцем, чем сами чеченцы, или большим русским, чем сами русские в России. Я всегда старался остаться самим собой. И вставал на сторону слабых. Потому что сильный сам себя защитит. Именно поэтому я считаю себя чеченцем, настоящим чеченцем <...>. Мои тексты грузят и напрягают. Поэтому никогда не станут бестселлерами. Никто же не приходит в аптеку за таблетками, которые вызывают боль» [4]. Подтверждение этой позиции рассредоточено по текстам всех без исключения «чеченских» повестей. Только в главах, посвященных тем, кого герой призван и не может защитить, тех, где речь идет о наиболее беззащитных и уязвимых (матери, сестрах, детях), появляются мотив и интонация плача. Это незначительные «отступления», кото-
рые может позволить себе носитель чеченского этического кодекса.
Перед читателем возникает мир, каким он мыслится носителем мифопоэтических традиций. Не случайно он обильно представлен знаками-символами судьбы, экстраполируемыми в пространственные образы-концепты, составляющие антиномичные смысловые поля «Свое» и «Чужое». Первое целиком основано на мифологических константах и может быть условно обозначено как «Дом души». Этот образ выстраивается на соединении древних чеченских архетипических сакральных символах Земли, Дома, Башни, Дерева, Птицы. При этом особую смысловую нагрузку приобретает образ птицы -в контексте данной повести - ласточки, соединяющей весть о жизни, ее зарождение и саму жизнь; реальный и потусторонний мир. Не случайно принципиальное соединение образов птицы и дерева, птицы и человеческой жизни, птицы и души. Согласно древним кавказским фольклорным представлениям, дерево, гора, камень, вода, земля, птица, человек - равнозначные составляющие гармоничного мира. Эти же образы выступают своеобразными знаками судьбы и ее непосредственным отражением, знаками святости: боль земли - становится болью матери, а, следовательно, и собственной болью. Невозможность обрести защиту - трансформируется в мотив неудавшегося бегства. Невозможность защитить - рождает образ разрушившейся башни, сооруженной братом, сыном (случайно разбившаяся игрушечная башня, выточенная ложкой, становится предвестием страшных событий тотального разрушения дома, семьи), что соответствует символике разрушающегося национального символа, целой культуры, мира вокруг и самого человека: «Каждый чеченец должен уметь строить башни. Мы лепили свои башни из белого сланца, усеченная пирамида, с зубцами на крыше. Полировали сланец алюминиевой ложкой, тайно вынесенной из столовой, потом сушили на солнце. Из пионерского лагеря каждый привозил одну башню. Мужчина должен уметь делать башни, потому что настанет время, когда мы уйдем в горы. И будем строить башни, чтобы остаться в живых.
Моя башня стоит в библиотеке. Однажды сестра, протирая книжные шкафы от пыли, задела ее, башня упала и раскололась. Сестра посерьезнела, собрала все куски, склеила их и, чтобы не было видно трещин, покрыла башню алым лаком для ногтей. Теперь моя башня была алой, как кровь» [1: 11-12].
Привычный локус дома рушится на глазах. Все, что вбирает в себя категория дружественно-
го, домашнего мира: сам дом, домашние животные (корова, собака), - подвергается опасности и уничтожению. И если в мирной жизни такие события могут трактоваться как частные проявления человеческого недомыслия, то в масштабах войны они понимаются как тотальное разрушение.
В сознании героя возникает эсхатологическое противостояние образов: Земля - Небо, Гармония - Хаос, Жизнь - Смерть - все поменялось местами. Хаос исторический в очередной раз перерастает в хаос энтропийный, бытийный: «Когда жестокое небо-отец, готовясь к убийству своих детей, копило снаряды и бомбы, ракеты и мины, одевало своих наемников в цвета хаки, мать-земля готовила свою армию сопротивления. В медицинских институтах по всей стране, вместо воинской присяги - клятва гуманизма. Земля не желала отдавать детей без боя. И вот, армия неба, в болотных одеждах, и армия земли, в белых, как летние облака, халатах. Где земля и где небо? Все поменялось местами» [1: 85].
Мифологический план на протяжении всего произведения выступает в роли некоего универсума, позволяющего постоянно переключать регистры, переводя действие в общее бытийное и жизненное пространство. Действительно, культуры самобытны, они отличаются друг от друга, но нужно не обострять и без того острые противоречия, а искать общие точки опоры. Это общие герои, которые могут по-разному называться, общая жизнь, общая опасность, общая угроза, общие обретения и потери, общее безумие, общая смерть (смерть души): «Небо, небо, ты никогда не любило нас! Ты любишь покорных, а мы были горды, за это ты караешь нас, небо! В высоких горах мы подбирались слишком близко к тебе. И земля, наша добрая мать, она не сумела спасти нас от гнева неба-отца. Ведь мы украли у тебя огонь, небо» [1: 60].
Субъективность, идеализация своего мира обусловлены вполне понятным желанием убрать демаркационную линию между читателем и своим народом - отсюда попытки объяснения и преодоления стереотипов «чужого», предвзятого восприятия нации, попытка перевести разговор из предвзято ожидаемой зоны «они» в категорию «мы». Даже когда речь заходит о, казалось бы, полярных локусах (Чечня - Москва как часть России), о, казалось бы, оппозиционных мирах, повествователь не просто сознательно употребляет, а педалирует собирательное «мы», чувствуя свою сопричастность и к одному, и другому миру, ощущая ответственность за страдания и тех,
и других, отвергая не только войну, но и, самое главное, - человеческое равнодушие, замкнутость в бытовом пространстве, позицию невмешательства в любые события, которые неоправданно представляются далекими, не имеющими никакого отношения к собственной жизни и благополучию. Повествовательная интонация, движение чувства лирического героя трансформируются от обвинения, инвективы, адресованной безучастным людям, прячущимся за ширму собственных забот, в горькую иронию по поводу несоответствия высоты идеалов, зафиксированных в великих творениях русской классики, и их воплощением в реальной жизни, а затем - к констатации общей вины, общей ответственности, об общей цене, которую придется заплатить за страшное решение.
Читая книги Г. Садулаева, понимаешь, что их главная ценность заключается в умении автора уловить сущностное, почувствовать общую боль и так выкристаллизовать ее смысл, что создается впечатление, что эти мысли и чувства пришли не со стороны, они живут в сознании каждого нормального человека и гражданина. Любовь к жизни, открытость чувства и мысли, призыв к избавлению от конфликтов и поиску объединяющих начал - знак творчества этого автора. Не случайно Захар Прилепин, подчеркивая знаковый характер творчества Г. Садулаева, очень точно предварил интервью с писателем словами: «.мне стало завидно, что подобной книги с названием «Я русский!» пока нет, и неизвестно, кто ее напишет. И еще захотелось, чтобы подобные вещи были написаны самыми талантливыми сыновьями грузинского, армянского, казахского и иных народов и были розданы всем одномерным, упертым и злым националистам» [4].
1. Садулаев Г. Одна ласточка еще не делает весны (осколочная повесть) // Садулаев. Я - Чеченец! -Екатеринбург, 2006. - С. 7 - 98.
2. Садулаев Г. Бич божий. Партизанские рассказы. -М.: ООО «Ад Маргинем Пресс», 2010. - 288 с.
3. Садулаев Г. Марш, марш правой! Нация. Родина. Социализм: Статьи, эссе. - СПб.: Лимбус Пресс, ООО «Издательство К.Тублина», 2011 - 304 с.
4. Герман Садулаев. Я всегда вставал на сторону слабых. И поэтому я чеченец: интервью с Захаром Прилепиным // Zaharprilepin.ru: официальный сайт писателя Захара Прилепина, 2015. URL: http://www.zaharprilepin.ru/ru/litprocess/intervju-o-literature/german-sadulaev-ya-vsegda-vstaval-na-storonu-slabyh-i-poetomu-ya-chechenets.html (дата обращения: 02.02.2015).
EPIC DIMENSION OF G.SADULAEV'S SHORT PROSE
E.V.Ponomareva
The article deals with the concept of man and history created in the Herman Sadulaev's works. The article gives a detailed analysis of the writer's short fiction and journalistic publications and draws conclusions about the distinctive features of transformations in the cultural codes at the intersection of Russian literary tradition and Chechen ethno-cultural thinking. The author's concept of the dialogue among cultures is highlighted.
Key words: short prose, art world, book, issue of man and history, epic, dialogue among cultures, Herman Sadulayev.
1. Sadulaev G. Odna lastochka eshhe ne delaet vesny (oskolochnaya povest') // Sadulaev. Ya - Chechenec! - Ekaterinburg, 2006. - S. 7 - 98. (in Russian)
2. Sadulaev G. Bich bozhij. Partizanskie rasskazy. - M.: OOO «Ad Marginem Press», 2010. - 288 s. (in Russian)
3. Sadulaev G. Marsh, marsh pravoj! Naciya. Rodina. Socializm: Stat'i, e'sse. - SPb.: Limbus Press, OOO «Izdatel'stvo K.Tublina», 2011 - 304 s. (in Russian)
4. German Sadulaev. Ya vsegda vstaval na storonu slabyx. I poe'tomu ya chechenec: interv'yu s Zaxarom Prilepinym // Zaharprilepin.ru: oficial'nyj sajt pisate-lya Zaxara Prilepina, 2015. URL: http://www.zaharprilepin.ru/ru/litprocess/intervju-o-literature/german-sadulaev-ya-vsegda-vstaval-na-storonu-slabyh-i-poetomu-ya-chechenets.html (data obrashheniya: 02.02.2015). (in Russian)
Пономарева Елена Владимировна - доктор филологических наук, зав. кафедрой русского языка и литературы факультета журналистики Южно-Уральского государственного университета.
454080, Россия, Челябинск, пр.Ленина, 76, ауд.426. E-mail: [email protected]
Ponomareva Elena Vladimirovna - Doctor of Philology, Head of the Department of Russian Language and Literature, Faculty of Journalism, South Ural State University.
Room 426, 76 Lenin Pr., Chelyabinsk, 454080, Russia E-mail: [email protected]
Поступила в редакцию 15.03.2015
