CC BY
7ТОЧКАЗРЕНИЯ: ПОЛИТИКА ПРОТИВ ПРАВА
Энергетическая геополитика на Каспии: перешагивая международное право
Рубежи транзитных войн на этапах посткоммунизма Арбахан Магомедов
вопрос о статусе Каспийского моря имеет многолетнюю историю и является весьма сложным. Действия, предпринимаемые различными государствами для урегулирования данной проблемы, зачастую обусловлены не принципами международного права, а грубыми экономическими и геополитическими соображениями сторон. Фактор энергетической безопасности становится определяющим, а основная борьба идет за обладание энергоресурсами. Автор знакомит читателя с историей развития конфликта интересов в регионе Большого Каспия, с расстановкой сил в современной политической игре и обозначает перспективы развития ситуации.
^ Статус Каспийского моря;энергетическая геополитика; транзитные войны; милитаризация Каспия; геоэкономика
Введение
Постсоветский Каспий1: принцип «эффективной оккупации» против международного права (к пониманию ключевой тенденции)
Изучение международно-правового статуса Каспийского моря имеет, пожалуй, самую прочную традицию в недолгой истории каспийских исследований2. Особенно активно данная тема разрабатывалась в 1990-е годы. Тогда многим казалось, что раздел Каспия между прибрежными странами на основе принципов международного права поможет обеспечить плодотворное сотрудничество в этом ареале. Однако именно данный вопрос оказался самым запутанным и сложным для разрешения. По-прежнему нет никакого намека на консенсус по поводу раздела Каспия. Все участники этого процесса многократно меняли свои позиции.
В XXI столетии международно-правовой статус Каспийского моря подвергся особенно тяжелым испытаниям и провалам. Неуда-
чей завершился саммит прикаспийских государств в Ашхабаде в апреле 2002 года, на котором не удалось решить вопрос о разделе Каспийского моря. Последующие встречи и обсуждения разного рода конвенций по правовому статусу Каспийского моря (например, в апреле 2004 года, в июне 2007 года) также не дали положительных результатов. Без особых достижений закончился второй саммит глав прикаспийских государств в Тегеране 16 октября 2007 года. Последнее коллективное усилие такого рода было предпринято в конце декабря 2008 года в Астане, где состоялось заседание специальной рабочей группы (СРГ) по разработке конвенции о правовом статусе Каспийского моря. Рабочая группа была сформирована в конце 1990-х годов по решению глав государств каспийской пятерки (России, Ирана, Казахстана, Азербайджана, Туркмении) на уровне заместителей министров иностранных дел всех прикаспийских государств. Миссия данной группы — постатейное рассмотрение конвенции, а также выполнение ранее достигнутых договоренностей.
Несмотря на многократные обсуждения текста конвенции, документ получил одобрение всех участников лишь на 70 % своего содержания. Согласованной позиции удалось достичь лишь по второстепенным и непринципиальным вопросам: природоохраны, судоходства и биоресурсов. Что касается принципиальных вопросов: делимитации участков моря по национальным секторам и безопасности, то эти проблемы находят решение на путях двух- и трехсторонних переговоров. Так, на основе двухсторонних соглашений Казахстан и Россия в 2001 и 2003 годах поделили северную часть Каспия на национальные секторы по принципу серединной линии. В итоге России досталось 19 %, Казахстану — 29 %. Против такого принципа категорически возражает Иран, который настаивает на рав-нодолевом разделе, что даст каждой из прибрежных стран 20 % Каспия. Дополнительной проблемой, которая тормозила правовое разрешение указанных споров, стали давние разногласия между Азербайджаном и Туркменией по поводу спорного нефтегазового месторождения «Кяпаз» (туркменское название «Сердар»). Стороны грозились использовать военную силу для решения данного конфликта. И даже если стороны договорятся о совместной разработке этого месторождения (этот вариант Баку стал предлагать Ашхабаду после смерти Туркменбаши), проблема статуса Каспия будет разрешена не скоро.
Неопределенный международно-правовой статус Каспия формально не дает возможность реализовать международные транс-портно-энергетические проекты, в частности транскаспийские маршруты транспортировки, выводящие центральноазиатские углеводороды на мировые рынки в обход России. Однако на практике и прикаспийские страны, и Запад стремятся приступить к реализации проектов по строительству транскаспийских нефте- и газопроводов на двух- и трехсторонней основе, не дожидаясь окончательного урегулирования правового статуса Каспия. Как часто бывает в истории, там, где мобилизованы большие Интересы, большие Стимулы и большие Эгоизмы, подкрепленные большими Деньгами, решающие события разворачиваются за пределами международно-правовых и статусных подходов.
Данный аспект позволяет нам более внимательно посмотреть на факторы, управляю-
щие каспийской политикой поверх различных международно-правовых норм. Такое рассмотрение позволит нам приблизиться к лучшему пониманию процессов, происходящих в ареале Большого Каспия в целом.
Генеральный тезис исследования — решение каспийской проблемы — принимается не на путях международного права, а на путях энергетической геополитики и транзитных войн, не в цивилизованной сфере высших принципов, а в холодных и темных водах ресурсных эгоизмов.
Исследовать эту проблему лучше всего с позиций пятидневной августовской войны в Южной Осетии, которую многие обозреватели назвали «очередной углеводородной войной». Тот факт, что локальный конфликт с первых же своих минут приобрел глобальное значение, говорит о том, что за спиной его местных участников стояли геополитические интересы США и России.
Завязка сюжета: мятежные регионы Кавказа на рубежах энергетических войн
Версия о нефтепроводной подоплеке войны в Южной Осетии прозвучала в первые же дни конфликта. Одним из самых запоминающихся сюжетов, которые показывали ведущие мировые телеканалы с места трагедии, были горящие вагоны с нефтью компании «Azpet-rol». Каспийский нефтяной бизнес незамедлительно среагировал на военные действия. Так, например, сразу после начала военных действий оператор нефтепровода Баку — Тбилиси — Джейхан (далее — БТД) «British Petroleum» объявила о приостановке прокачки нефти по данному маршруту. Одновременно с этим была приостановлена прокачка нефти по трубопроводу Баку — Супса. Замерли нефтяные терминалы Поти, Батуми и Кулеви.
В появившихся затем многочисленных обзорах и аналитических материалах на эту тему стали преобладать экономические оценки. В центре данных оценок — угрожающие подсчеты убытков Азербайджана, Казахстана и западных нефтяных компаний. Вопросы о том, сколько стоила Азербайджану или «British Petroleum» вынужденная остановка нефтепровода БТД, сколько миллионов тонн нефти недосчитался рынок и потребители и т. п., рассматривались чаще остальных.
Такой взгляд оставлял в стороне геополитический эффект происходящих событий. Хотя геополитический аспект войны обозначился не менее угрожающе и заявил о себе в виде декларации полномочного представителя Южной Осетии в Москве Дмитрия Медоева. Суть заявления, который изложила на своих страницах «Коммерсантъ-Власть» 11 августа 2008 года, заключается в том, что жители республики поднимутся на борьбу с врагом и объединятся в партизанские отряды, одним из направлений деятельности которых будет рельсовая война. «И мы тогда посмотрим, как Грузия будет отвечать, например, за свои обязательства по транзиту нефти по своей территории», — закончил полномочный представитель в своей декларации. Данное заявление прозвучало как геополитическая угроза. Это сразу напомнило горящие цистерны компании «Azpetшl» на путях к черноморским терминалам Грузии. Указанные страхи дополнялись сообщениями грузинского МИД 9 августа о бомбардировке нефтепровода БТД российской авиацией.
Тем не менее мало кто из аналитиков пытался ответить на вопрос о том, просматриваются ли через цифры прибылей и потерь участников каспийского нефтяного бизнеса геополитические интересы сторон. И если да, то в чем они заключаются? Почему локальный конфликт на Южном Кавказе с первых своих минут приобрел глобальное значение? Как писал итальянский обозреватель Лучио Карраччиоло в статье «Урок Путина Вашингтону», «грузинская война имеет не только колоссальный региональный эффект, но и помогает переписать глобальное равновесие, которое, как казалось, закрепилось в конце прошлого века»3. Какова же природа геополитической конкуренции за энергетические и транспортно-коммуникационные ресурсы Большого Каспия на различных этапах посткоммунизма?
Думается, ответ на эти вопросы позволит приблизиться к лучшему пониманию причин и подоплеки прошлогодней августовской войны и ключевых стимулов ее участников.
Однако, прежде чем ответить на все эти вопросы, полезно вспомнить, что точно такая же лексика, какую использовал полномочный представитель Южной Осетии, преобладала и в грузино-абхазских взаимоотношениях. Причем из уст такого же полномочного пред-
ставителя, но абхазского. Что-то подобное уже было в 1990-е годы.
Неизбежные аналогии:
родословная локальных энергетических войн
на постсоветском Кавказе
Таков энергокоммуникационный аспект событий, позволяющих рассматривать данную войну как углеводородную. Однако это не вся истина. Энергетический и транзитный вопросы в отношениях Тбилиси с мятежными окраинами имеют длинную родословную в недолгой истории грузинской независимости. Эта проблема уходит своими корнями в середину 1990-х годов — период военных поражений и политического унижения Грузии. Наверное, мало кто об этом знает, но в событиях, связанных с грузино-абхазской войной, также отчетливо присутствовал военно-транзитный и углеводородный аспект.
Итак, в середине 1990-х годов грузинская государственность оказалась в тяжелейшем кризисе после военного поражения в Абхазии. Возможно, кому-то трудно это представить, но в качестве орудия постконфликтной дипломатии абхазские политики использовали для закрепления своих позиций в регионе энергокоммуникационный фактор. Средством такой дипломатии в руках абхазской политической элиты стало обращение к ведущим мировым нефтяным компаниям, вовлеченным в проекты строительства нефтепровода Баку — Супса, не вкладывать инвестиции в грузинские трубопроводные проекты. Письма были адресованы, в частности, председателю Совета директоров корпорации «Шеврон» Кеннету Дерру, президенту этой компании Ричарду Мацке, руководителям концернов «McConnell Dowell Constructors», «Marubeni», «Deutsche Morgan Grenfell/ C.J.» и др. Аргументы абхазской стороны, изложенные полномочным представителем этой республики в США Иналом Казаном, — высокие политические риски в регионе, где угроза новой войны между Абхазией и Грузией может обернуться очередной военной катастрофой для последней. При этом абхазы в своих обращениях предупреждали, что в условиях тлеющего конфликта с Грузией они оставляют за собой право «на полное разрушение нефтепроводной инфраструктуры в Грузии». В частности, в письме на имя Тре-
вора Моргана, исполнительного директора строительной компании «McConnell Dowell Constructors», от 20 февраля 1998 года говорилось, что в настоящее время Абхазия «имеет силы, готовые осуществить планы по полному разрушению любых усилий по строительству нефтепровода через грузинскую территорию», поскольку доходы от транзита нефти могут быть использованы противной стороной в будущих войнах с Абхазией. В свою очередь, в качестве более безопасной альтернативы грузинскому проекту представители Абхазии предлагали собственный вариант строительства нефтепровода через свою территорию — вдоль черноморского побережья. Приведенные послания, написанные в самый разгар нефтепроводной интриги в Каспийско-Черноморском мезоареале (январь 1996 года — апрель 1998 года), можно рассматривать как часть абхазской дипломатии по оказанию давления в обоих направлениях — на Грузию и западных инвесторов4.
Для военных угроз такого рода были все основания. Грузинские порты Поти, Кулеви и Супса с их нефтяными терминалами находятся на расстоянии артиллерийского выстрела с территории Абхазии. Их уязвимость дополнительно возрастает из-за того, что они плотно расположены на отрезке примерно в 25 километров — хорошая мишень в случае войны.
Еще одна уместная аналогия. Как и в независимой Грузии, схожая ситуация сложилась в ельцинской России в 1990-е годы в результате первой войны в Чечне. Бесславный финал первой ичкерийской кампании и дальнейшее ослабление российского влияния на Кавказе после подписания хасавюртовских соглашений привели к рождению такого экстравагантного проекта, как идея «Кавказского общего рынка», предложенного Х.-А. Ну-хаевым. На словах этот проект рассматривался в качестве «механизма региональной интеграции, который способен принести мир и стабильность на Кавказе». Несущей конструкцией данной идеи был объявлен транспортный коридор «Север — Юг», связывающий Россию, Кавказ и Иран и выступающий в качестве дополнения популярного в свое время проекта «Запад—Восток» (ТРАСЕКА). По сути, России как проигравшей стороне в первой чеченской войне предлагалось своими же руками создать Северокавказскую сво-
бодную экономическую зону вокруг Чечни с привязкой к ней всех энергетических и транспортных проектов. Как и в ситуации с Абхазией, в случае непринятия чеченского ультиматума авторы этой идеи выдвигали угрозы в адрес «северного» маршрута движения каспийской нефти по нефтепроводу Баку — Новороссийск. В целом тональность продвижения обоих проектов была исполнена в стиле военно-дипломатического шантажа.
Как видим, энергетические и транзитные войны на Кавказе по посткоммунистическим меркам имеют богатую традицию. Однако, в отличие от нынешнего южноосетинского варианта, абхазский и чеченский казусы 1990-х годов стали элементом не военной фазы конфликта, а частью постконфликтного военного ультиматума победивших провинций в адрес центральных правительств и западных нефтяных компаний. На уровне публичной политики эти проекты представляли собой, по словам В. Цымбурского, «местные центры силы, дипломатические фрагменты и имитации». И в России, и в Грузии они возникли в результате ослабления центральной власти и кризиса национальной государственности. А возглавившие этот процесс региональные лидеры стали в тот период мыслить и говорить в политических и геополитических терминах.
Посмотрим более внимательно на «родовые признаки» Прикаспийского региона с точки зрения энергокоммуникационной перспективы.
1. Энергетическая
и военно-транзитная функции региона Большого Каспия
О том, что Каспийский бассейн является энергетической кладовой XIX века, написано немало. Очень часто проблема каспийской нефти приобретала некоторую геополитическую таинственность, что позволяло слишком сильно преувеличивать энергетическое значение Каспийского региона. Многочисленные описания каспийских энергоресурсов вольно или невольно вели даже к оценке Каспия как потенциальной альтернативы Ближнему Востоку.
Вряд ли с этой точкой зрения можно согласиться. Каспийская проблематика не сводится к углеводородному сюжету. Она намно-
го сложнее и многограннее. Каспийский ареал претерпевал огромные переоценки, превращаясь из евразийской периферии, каким он был в эпохи политической стабильности, в динамичный геополитический перекресток, каким он становился в периоды крупных политических потрясений. Такие превращения всякий раз были связаны с геополитическим отступлением России и оголением ее южных границ. Как отмечал В. Максименко, в XX веке именно такие эпизоды (сначала крушение Российской империи в 1917—1920 годах, а затем распад СССР в 1991 году) побуждали западных геостратегов (в свое время У. Черчилля, а затем З. Бжезинского) рассматривать территорию Кавказа и Средней Азии в сугубо подсобной роли «мягкого подбрюшья» Евразии, где Россия как «осевое континентальное государство» (в терминологии Х. Ма-киндера) оказывалась наиболее уязвимой.
Что касается нефтегазового фактора, то, как будет показано, Каспийский бассейн выступает не альтернативой, а скорее энергетическим дополнением Персидского залива. Если брать региональные критерии, то для прикаспийских стран данный ресурс имеет жизненно важное значение. Открытие нефтяных месторождений Тенгиз, Кашаган и Ка-рачаганак на казахстанском шельфе и газовых месторождений Южный Илотань — Осман и Довлетабад в Туркмении сделали каспийские углеводороды важной частью мирового энергетического рынка. Но, даже если потенциальные углеводородные возможности Каспийского региона могут сделать его значимым фактором международной энергетической политики, реализовать данный потенциал возможно лишь через контроль над трубопроводами, которые выведут ресурсы региона к мировым потребителям.
Поэтому актуальное значение Каспийского бассейна лежит не только в энергетической, но и в транспортной и военно-политической плоскости, имеющей, естественно, и экономическое измерение. Весьма поучительный урок использования данного региона заключается в том, что пограничная и тран-зитно-коммуникационная функции все же преобладали над всеми другими. В течение многих столетий Каспий выступал в качестве важнейшей транспортной коммуникации, соединяя части евразийского континента по направлениям Север — Юг и Восток — Запад.
Укажу лишь на ключевые исторические эпизоды, подчеркивающие исключительную ценность Каспия как военно-транспортного и геополитического ареала.
Во время столкновения двух растущих империй — Российской и Британской — в Средней Азии и Закавказье в течение XIX века именно контроль над коммуникациями был основным аргументом геополитического доминирования в регионе. Как отмечал В. Мак-сименко, важнейшим элементом окончательного закрепления России в этом ареале стала Закаспийская железная дорога, строительство которой было закончено в 1888 году. Это не просто стеснило сферу английской торговли, но поставило преграду всей английской экспансии на континент5.
Далее, именно транзитный и геополитический факторы определили вхождение Красной Армии совместно с войсками Великобритании в Иран в августе-сентябре 1941 года и ее пребывание там до весны 1946-го. Один из аспектов официальной оценки данных событий заключался в том, что вступление советских и английских войск в Иран обеспечивало железнодорожную и морскую связь СССР с Англией и США через Иран и Персидский залив6. Однако, помимо встречных советско-британских союзнических усилий, эти акции содержали в себе серьезную геополитическую мотивацию обеих сторон. Красная Армия вошла в Иран из-за явного нежелания Сталина допустить установления одностороннего контроля Великобритании над Ираном. Это привело к тому, что Сталин не выводил окончательно советские войска из Ирана вплоть до окончания Второй мировой войны. Он даже отклонил предложение Черчилля подменить английскими войсками советский контингент в Иране в самые напряженные моменты борьбы на советско-германском фронте. Понимание Сталиным истинной ценности каспийско-иранских коммуникаций, так же как истинных мотивов Черчилля в отношении южных границ СССР в виде вышеупомянутого определения «мягкого подбрюшья» Евразии, свидетельствовало об остроте геополитического соперничества в этой части Евразии.
Наконец, на рубеже XX—XXI веков судьба данного ареала и перспективы стратегического доминирования в нем вновь оказались в зависимости от транспортных путей. На сей
раз — от трубопроводных маршрутов, которые выводят нефть и газ региона на внешние рынки. Так что транспортно-коммуникацион-ная функция Каспия имеет большую и влиятельную родословную в истории.
Стремительное ускорение событий вокруг Каспия в наши дни объясняется тем, что, так же как и много лет назад, коммуникационный геополитический ресурс стал главным предметом борьбы, но уже с весомым энергетическим содержанием.
Данное описание свидетельствует о том, что коммуникации придают смысл географии. Как постулировал один из классиков геополитики Карл Хаусхофер, благодаря своим динамическим характеристикам «именно развитие коммуникаций показывает постоянную переоценку кажущихся долговременными в своем значении запечатленных географических факторов»7.
2. Каспий и десятилетие
посткоммунизма: американское геополитическое вдохновение и геополитическое разоружение «новой» России
Важное предварительное замечание касается моего понимания термина «геополитика» в контексте исследуемой темы. Я рассматриваю геополитику не как часть политической географии или международных отношений, не как военно-стратегические исследования и даже не как инструмент выработки решений по текущим событиям мировой политики. Я изучаю геополитику как особый идеологический тип мышления. Такое мышление, основанное на бесконечной политизации, является непременным атрибутом политической выучки и образования правящего класса. Оно формирует интеллектуальное игровое начало, способное к эффективному стратегическому проектированию. Эти элементы творческого напряжения мысли и воли национальной элиты создают то, что К. Хаусхофер назвал «путеводным геополитическим сознанием».
В результате распада Советского Союза в одночасье изменился баланс сил в Евразии. Масштабный субъект действия — СССР — исчез с политической карты мира. Ельцинская «новая» Россия с ее оголенными окраинами стала напоминать безвольную природу,
лишенную политического целеполагания. Такой поворот обусловил неслыханную эскалацию американских геополитических мегапро-ектов с целью приблизиться к контролю над географией и ресурсами Прикаспия. По мере изменения баланса сил в мире (после краха СССР и первой американо-иракской войны 1991 года) предельно обострилось геополитическое чутье той части американского истеблишмента, которая проявляла особое нетерпение в отношении энергетических ресурсов Евразии.
Это породило интеллектуальные сценарии, которые легли в основу экзальтированных политических амбиций и планов Запада. Книга «Энергетический суперкубок», изданная ультраправым исследовательским Институтом «Никсон-Центр», являет собой один из лучших примеров американского геополитического вдохновения. В ней ареал, простирающийся от устья Волги до Омана, охарактеризован как «стратегический энергетический эллипс» планеты. По мнению авторов исследования, энергетическая (а вместе с ней и геополитическая) перспективность Прикаспийского региона заключается в том, что он представляет собой продолжение нефтяных месторождений Ирана и всего Ближнего Востока. Совокупные ресурсы вышеназванного «эллипса» содержат в себе 2/3 разведанных запасов нефти и более 40 % доказанных мировых запасов природного газа8.
Легко заметить, что как в энергетическом, так и в геополитическом плане Каспийский бассейн и Персидский залив рассматриваются как единая конструкция. Подобное рассмотрение дало американским стратегам немало оснований объединить этот ареал и заявить о нем как о «Новом Ближнем Востоке» вашингтонской администрации9. Авторы «Энергетического суперкубка» озвучили основное направление и подтекст упомянутой интерпретации. Ими было заявлено, что «каспийско-персидский энергетический эллипс с его ресурсами является стратегическим призом на меняющейся международно-политической арене»10.
Таким образом, победивший в «холодной войне» Запад моментально вписал Каспийский бассейн в страницы своих геополитических мегапроектов. Самое интересное здесь то, что данная интерпретация выполнена в стиле «географической наднациональной от-
страненности» (по терминологии А. С. Пана-рина). Выпячивание географического фактора в ущерб национально-государственному призвано подчеркнуть доступность евразийских ресурсов для победителей и призеров завершившейся «холодной войны» — США и их союзников. Так что возникшая недавно новая отрасль геополитики — каспийские исследования — была призвана не столько изучать Каспий, сколько вырабатывать нарратив («метарассказы») подчинения Прикаспия, вписывая его в программу западного контроля. Этот политический язык несет в себе не только следы целеполагания, но и оперативных принципов, поскольку любая политическая интерпретация закладывает политическую мотивацию и инициативу. В этом отношении каспийские исследования можно рассматривать не только как научное направление, но и особый стиль господства и доминирования в Прикаспийском ареале.
Ключевым в этой истории можно считать 1994 год, когда американцы объявили Каспий зоной своих жизненно важных интересов. В терминах геополитики началось встраивание Прикаспийского нефтяного бассейна в Большой Средний Восток (еще одна геополитическая метафора, озвученная как географическая наднациональная единица, лишенная субъектности).
На фоне четко выстроенных и жестко мотивированных интерпретаций и амбиций США, обезволенная посткоммунистическая Россия потеряла способность предлагать свои мегапроекты для всего Прикаспия как целого. Власть «новой» России провозгласила, что у нее нет национальных интересов и что она готова стать форпостом НАТО на границах с Азией. Это была политика податливости ельцинско-козыревской дипломатии, ставшей впоследствии хрестоматийным образцом извинительного и уступительного поведения. В итоге фрагментированные игроки российской политики — правительство, нефтегазовые компании, региональные лидеры — были вынуждены адаптироваться к меняющейся геополитической обстановке поодиночке.
Большой Каспий в контексте трубопроводного синдрома
Тем временем каспийские энергоресурсы, благодаря стараниям руководителей прикас-
пийских стран и ведущих мировых нефтяных компаний, стали превращаться в ходовой информационный и дипломатический товар на мировом политическом рынке. Чрезмерная политизация углеводородных запасов Каспия в 1990-е годы привела к трубопроводному «синдрому». Вопрос заключался в том, какие маршруты выведут каспийские углеводороды на мировые рынки и кто будет их контролировать. К моменту распада СССР существовал только один маршрут такого рода: нефтепровод Баку — Новороссийск. После открытия крупных месторождений нефти в азербайджанском секторе Каспия и по мере освоения богатейших месторождений казахстанского шельфа основная борьба за транспортировку каспийской нефти в 1990-е годы развернулась между двумя направлениями. Первое направление — пророссийское — олицетворял проект Каспийского трубопроводного консорциума (КТК) по линии Тенгиз — Новороссийск (от казахстанского месторождения Тенгиз до российского порта на Черном море). Второе направление — западное и антироссийское — олицетворял маршрут Баку —Джейхан (от каспийских нефтяных полей Азербайджана до турецкого порта в Средиземном море). Промежуточным проектом стал маломощный нефтепровод Баку — Суп-са (для перевалки азербайджанской нефти в грузинский порт на Черном море), строительство которого было завершено в начале 1999 года.
Уже тогда стало очевидно, что пути потенциальных экспортных нефтепроводов больше, чем что-либо другое, будут определять выстраивание политических интересов и направления внешнего влияния на регион. От того, куда пойдут будущие нефтепроводы — на север, юг, восток или запад, может определяться то, как это влияние может сказаться в будущем.
В итоге в 1990-е годы победу одержала нефтяная трасса КТК, строительство которой началось в 1999 году и закончилось в 2001-м. России удалось ценой огромных усилий направить казахстанскую нефть по своей территории к новороссийским терминалам. Проект Баку — Джейхан, составлявший сердцевину американской политики на Каспии, был отложен.
Таким образом, в конце 1990-х годов России удалось направить каспийские нефтяные
потоки в Новороссийск через свою территорию. Тем самым она сохранила на какое-то время мощный инструмент влияния на прикаспийские страны. В результате на короткое время стабилизировалась общая геополитическая ситуация на Каспии.
3. От посткоммунизма к постсентябрю:
конец российской транспортно-
энергетической монополии
и принуждение к милитаризации
Каспия
Драматическое начало нового столетия коренным образом изменило характер каспийской политики. Рассмотрим ключевые пункты этого поворота.
1. Приход к власти в России нового Президента — Владимира Путина — и начало реализации его «стратегической каспийской инициативы». Каспийская политика России в начале XXI века формировалась под воздействием описанного выше впечатляющего американского геополитического триумфа. В. Путин, медленно преодолевая наследие Б. Ельцина, начал заново утверждать первенство национальных интересов. Введение в 2000 году поста спецпредставителя президента по Каспию в ранге вице-премьера с назначением на этот пост Виктора Калюжного стало знаковым, хотя и безуспешным шагом России в данном направлении.
2. Следующим рубежом, который прервал размеренный ход прикаспийской интриги, задав ей новые темпы и остроту, явились события 11 сентября 2001 года в США и ответные меры Америки и их союзников в рамках объявленной войны с международным терроризмом. Россия продемонстрировала безоговорочную поддержку США. Однако такая «са-теллитная» позиция Кремля, как будет показано, открыла впоследствии новую страницу разочарований между Россией и Западом.
3. Событием, ставшим основным испытанием для России на каспийском направлении, стала реализация отложенного в свое время проекта Баку — Тбилиси — Джейхан (БТД). Как было сказано, этот нефтепровод являлся стержнем американской политики на Каспии начиная с 1994 года. В конце сентября 2002 года международный консорциум во главе с «British Petroleum» (BP) объявил о символическом начале работ по строительст-
ву новой нефтяной трассы. В феврале-марте 2003 года началась прокладка этого маршрута, которая закончилась весной 2005-го. Потенциал нового нефтепровода включает в себя транспортировку 50 млн тонн нефти в год на очень значительное расстояние — 1 760 км по территории Азербайджана, Грузии и Турции. Он связал азербайджанские нефтяные месторождения Азери, Чираг и Гюнешли с турецким нефтяным портом Джейхан на Средиземном море. На символической закладке нефтепровода присутствовали президенты Азербайджана, Грузии и Турции, а также один из бывших министров энергетики США Спенсер Абрахам. По его словам, нефтепровод БТД является «важной частью нефтяной стратегии Америки, разработанной под руководством вице-президента США Р. Чейни». Значимость данного нефтепроводного маршрута для Запада заключается в том, что он задуман как часть транспортного коридора «Восток — Запад». По мнению бывшего советника Президента США по вопросам энергоресурсов Каспия Стивена Манна, этот нефтепровод «изменит лицо Евразии». Весьма примечательно, что участники проекта БТД не скрывают его антироссийской и антииранской направленности, заявляя, что он важен прежде всего со стратегической точки зрения.
Реализация этого проекта (торжественное открытие нефтепровода состоялось 25 мая 2005 года) ознаменовалась чувствительным ударом по российским позициям на Большом Каспии. Движение углеводородов в обход России создало угрозу резкого ослабления ее связей с Закавказьем и Средней Азией, куда изо всех сил устремился Североатлантический альянс. Эта новая повестка дня для военно-политического блока дала возможность говорить об «азиатизации НАТО»11.
Итак, переход от посткоммунизма к постсентябрю прошел для России на фоне особенно тяжелых испытаний и провалов. Такому результату соответствовал карьерный финал российского и американского спецпредставителей по Каспию: Виктора Калюжного и Стивена Манна.
С. Манн, ставший одним из архитекторов каспийского триумфа США в новом веке, продолжал оставаться ценным представителем американской дипломатии в Евразии в администрации Буша-младшего. В. Калюж-
ный, бесславно проваливший свою каспийскую миссию, был тихо удален послом в Латвию.
Пример В. Калюжного показывает, что геополитический способ рассматривать явления не стал требованием и долгом российского правящего класса. Более того, отечественная постсоветская история свидетельствует о том, что преобладающая часть российской политической элиты участвует в политике и госслужбе лишь как в доходном мероприятии.
Геоэкономический соблазн московской элиты и геополитический провал России на Каспии в начале XXI века
Описанные результаты постсентябрьского российско-американского соперничества на Каспии позволяют зафиксировать важную тенденцию, позволяющую приблизиться к лучшему пониманию причин потери прежнего российского контроля над Каспием. Речь идет о состоянии умов российской элиты и части экспертного сообщества. Это состояние характеризовалось остаточным атлантиз-мом эпохи Ельцина — Козырева и господством геоэкономических представлений. Данные характеристики порождали избыточные пацифистские иллюзии в оценке перспектив каспийской политики.
Многие отечественные политики и эксперты в тот момент неоправданно и однобоко полагались на геоэкономику: искали в трубопроводной политике лишь экономический смысл, слишком тесно увязывая фактор нефтепроводов с рентабельностью. Перспективы нефтепровода БТД напрямую увязывались с недостаточными запасами азербайджанской нефти (В. Калюжный, М. Хазин), из чего делался вывод о том, что в каспийском регионе инициатива принадлежит России, которая делит ее с Казахстаном12.
Сыграло свою усыпляющую роль преувеличенное восприятие различных рисков: в случае с БТД — близость объекта к зонам этнических и региональных конфликтов в лице Карабаха и турецкого Курдистана, а также наличие сейсмических и экологических сложностей на пути следования нефтяной трассы. Но подобные риски являются вполне обычными для нефтяного бизнеса. В конце концов, основные нефтегазовые бассейны современ-
ного мира — Ближний Восток, Гвинейский залив, Андский и Карибский бассейны — в не меньшей степени перегружены подобного рода рисками и конфликтами.
Геоэкономическая аргументация породила даже такие саркастические оценки перспектив БТД, как «новый международный вид недуга», «дорогостоящее помешательство» и т. д.13 Своих скептиков на этот счет хватало и на Западе. «Неизвестные объемы нефти должны были пойти на Запад в обмен на туманно сформулированные политические обещания», — таков был саркастический лейтмотив многих комментариев. Беглый экс-премьер-министр Казахстана Акежан Каже-гельдин заявил: «Есть проект Баку — Тбилиси — Джейхан. Хороший проект с очень плохой математикой». Эти и другие наблюдатели называли данный проект «геополитической фантазией», «трубопроводом, ведущим в никуда»14.
Геоэкономическая позиция15, в которой доминировала бухгалтерия выгод и убытков, отражала формирование краткосрочных стимулов и перспектив в поведении российской элиты. Такой настрой не способствовал активизации национального геополитического сознания правящего класса и геополитической проектности в целом. Доминирующей оставалась точка зрения, которая навязывала геоэкономическую бухгалтерию во имя дискредитации геополитических энергий и амбиций.
Упования «атлантистов» были связаны с перспективой для России «найти и отстоять свое место в асимметричном мире, желательно в той его части, которая ближе к группе развитых стран». Российский правящий класс путинского призыва слишком долго оставался верен этой застарелой перестроечной иллюзии. Раннепутинский Кремль хотел войти в «мировое сообщество» на американском «поезде свободы» в рамках «антитеррористического консенсуса». Только после серии «цветных революций» по всему пограничному периметру России, после яростной критики последней со стороны США и Евросоюза за «отступление от демократии», а затем и за газовые конфликты с Украиной, Россия потеряла всякие иллюзии по поводу тесной кооперации с Западом.
У меня нет задачи и далее анализировать примерные наборы геоэкономических штам-
пов. Мне важно показать, что политический суверенитет государства требует, чтобы геополитическое мышление и воспитание выступали как долг и призвание правящего класса. Говоря словами Карла Хаусхофера, геополитическая подготовка элиты и общественного мнения не может возродиться «в обновленном виде из покорности и дезертирства»16.
Вышеуказанная слабость и уязвимость российской аналитики и дипломатии состоит в недооценке старой истины, которую лучше других изложил В. Максименко: «География, которую имеет в виду геополитическая мысль — это не физическая география суши и моря; это география коммуникаций международной торговли и международной войны. На всемирных перекрестках, как свидетельствует история, торговые коммуникации при необходимости приобретают военно-стратегическое значение. Пути торговли становятся путями войны»17. Если говорить о нефтяной трассе БТД, то она в полной мере подтверждает аксиому о том, что в силу неоспоримости стратегического значения неф-те- и газопроводы представляют собой вид геополитического оружия.
Решения о строительстве транзитных коммуникаций принимают в первую очередь политики вместе с генералами. Они дают гарантии инвесторам и нефтяным компаниям. В нашем случае данная стратегия выражается в том, что вдоль строящихся и планируемых энергетических коммуникаций появляются американские опорные пункты и военные специалисты. США включили безопасность экспортных трубопроводов на Южном Кавказе в ряд приоритетных направлений борьбы с «международным терроризмом». Много усилий было вложено в создание единого командования сил быстрого реагирования «Южнокавказский антитеррор», функция которого — обеспечение охраны трубопроводов. Появление в Грузии американских военных специалистов имели своей целью защиту нефтепроводного маршрута БТД, о чем с предельной откровенностью заявляли западные политики18.
Указанные меры призваны, прежде всего, обеспечить безопасность нефтепровода БТД. В августе 2005 года американские военные заявили о своих планах в течение ближайших шести лет вложить в создание «каспийской стражи» (Caspian Guard) 135 млн долларов,
развернув две бригады для охраны нефтепровода БТД. Этот проект не был доведен до реализации, но был разработан индивидуальный план партнерства Азербайджана и НАТО. В его рамках было запланировано оснастить ВМС и пограничную службу Азербайджана новейшей техникой. Осенью 2005 года США разместили на территории Азербайджана две передвижные радиолокационные станции с радиусом действия 200—300 км. Главное предназначение военно-политических новаций на Каспии — оперативно реагировать на события, происходящие вокруг трубопровода и на азербайджанских нефтяных платформах.
Военное строительство в Закавказье и Центральной Азии, а также силовое сопровождение нефтяной трассы БТД стали логическим дополнением к основным акциям американской внешней политики начала XXI века — оккупации Ирака и контролю над Афганистаном. В этом случае, как никогда прежде, возрастают шансы США установить контроль над вышеописанным «Стратегическим энергетическим эллипсом» планеты.
Одновременно аналогичный силовой ответ последовал и со стороны России. Важной частью вышеупомянутой путинской «каспийской инициативы» стали организованные в августе 2002 года масштабные военные учения и сбор-поход Каспийской флотилии. Важный эпизод маневров был связан с защитой объектов российского ТЭКа на Каспии. Так, бывший на тот момент министром обороны России С. Иванов руководил учениями с буровой установки «Астра», принадлежащей Астраханскому филиалу компании «ЛУКОЙЛ», которая вовлечена в добычу нефти и газа на каспийском шельфе.
В контексте предпринятых усилий Астрахань превращается не только в важный транспортный узел России на юге страны, но и в ключевой военно-стратегический форпост. Это означает то, что она становится решающей геополитической платформой по контролю за Каспием со стороны России.
Многостороннее воздействие на Каспий, суживающее коридор правовых и экономических возможностей, вылилось в военно-силовое принуждение для всех государств региона. Совокупным результатом указанных процессов стала стремительная милитаризация всего Прикаспия.
Все прикаспийские страны начали увеличивать свою военную силу. Лидеры каспийских государств оказались напуганными перспективой дестабилизации обстановки в регионе. Появились сторонники силовых мер в разрешении споров за месторождения нефти на каспийском шельфе. Резко обострились отношения между Азербайджаном и Туркменией, Азербайджаном и Ираном из-за месторождений нефти в южной части Каспийского моря. Это положило начало созданию военных флотов на Каспии прибрежными странами для защиты спорных территорий и наращиванию береговой оборонной инфраструктуры. Все прикаспийские страны понимают вероятность возможных силовых сценариев, связанных с борьбой за доминирование на Каспии. В конце августа 2006 года в районе г. Актау прошли военные учения «Рубеж— 2006». Итоги учений подводились в штабе Организации договора о коллективной безопасности (ОДКБ) и в Минобороны Казахстана. Существовали также планы создания на Каспии пятисторонней военно-морской группировки «Касфор» — по типу «Блэксифор» на Черном море. Однако эта идея не получила поддержки всех прибрежных государств, что свидетельствует о сохраняющемся недоверии между ними.
Таким образом, энергетические и транспортные проблемы Каспия переросли в военно-политическое противоборство. Это в точности подтверждает вышеприведенный тезис о том, что «пути торговли становятся путями войны».
4. «Гонка диверсификаций»
в каспийской энергополитике:
от постсентября к пост-Цхинвалу
В центре данного сюжета — стремительное ускорение глобального соперничества за Большой Каспий в XXI веке с неожиданным, но закономерным постцхинвальским финалом.
Здесь необходимо вернуться к пункту, с которого стартовала эскалация соперничества за Каспий между Россией и Западом, — началу второго срока президентства В. Путина и Дж. Буша-младшего. Казалось, после ввода в строй Каспийского трубопроводного консорциума (КТК) в 2001 году и идущего параллельно с ним газопровода «Голубой поток»
Запад уже не сможет нанести существенного поражения России в регионе Большого Каспия. Пауза в реализации нефтепроводного проекта Баку — Тбилиси —Джейхан (БТД) позволила многим заговорить о провале последнего американского шанса на Каспии. Однако после событий 11 сентября 2001 года ситуация кардинально меняется. С этого момента США и их союзники реализуют один энергетический проект за другим. Достигнутые ими успехи сопровождались ошеломляющим эффектом «цветных революций» в Украине, Грузии, Киргизии.
Указанные процессы проходили в результате еще одной значимой мировой тенденции. Постсентябрьский мир вступил в полосу «ресурсного накопления» посредством войн. Между влиятельными мировыми центрами силы развернулась борьба за доступ к новым углеводородным месторождениям и за передел старых. Приобретение углеводородного месторождения или трубопроводного маршрута стало напрямую переводиться в геополитический рост государства.
Последовавшие после пуска БТД события открыли новую страницу в истории борьбы за каспийские углеводороды в рамках развернувшейся борьбы за «ресурсное накопление». Мир стал свидетелем стремительного ускорения темпов российско-американского соперничества в каспийском бассейне. С этого момента самой впечатляющей характеристикой постсентябрьской энергетической геополитики на Каспии стала «гонка диверсификаций» (выражение западногерманского ученого Роланда Гетца)19. Стремление к поступательной диверсификации каспийских энергопоставок нагнеталось общей атмосферой энергетических страхов, взаимного недоверия и политических блефов, царящих в постсентябрьском мире. В рамках этой гонки в ответ на каждую победу России приходился ответный удар Запада.
Думается, краткое рассмотрение макрополитического контекста противоборства за энергоресурсы позволит лучше понять логику борьбы за прикаспийские трубопроводы. Энергетическая тематика стала новой линией противостояния между Россией и Западом после того, как Россия в 2006 году заявила себя в качестве «энергетической сверхдержавы». Однако именно данная заявка вызвала наибольшее отторжение на Западе, уско-
рив жесткий обмен ударами между США и Российской Федерацией.
Встреча глав государств восьми наиболее развитых стран мира в июле 2006 года в Санкт-Петербурге подтвердила тот факт, что именно энергетика, энергоресурсы и борьба за них стали главным рычагом политического влияния в мире.
Еще больше подтвердила этот факт конференция НАТО 27—28 ноября 2006 года в Риге. Выступивший на ней американский сенатор-республиканец Ричард Лугар заговорил об энергетической войне. Идея сводится к тому, что действия в сфере энергетики, приводящие к угрозам энергетической безопасности, следует приравнять к военным действиям. И реагировать на них военными средствами. Американский сенатор фактически предложил превратить НАТО в альянс потребителей энергоресурсов, противостоящий России, которая, по его мнению, в ближайшие годы будет все чаще прибегать к энергетическому шантажу.
«Фултоновская» речь Д. Чейни 4 мая
2006 года в Вильнюсе означала, что рухнули надежды Кремля на союз с Западом на почве общей борьбы с «международным терроризмом». В ответ последовала потрясшая Запад мюнхенская речь В. Путина в феврале
2007 года.
Таков макрополитический контекст противоборства за каспийские энергетические и транзитные активы в рамках глобальной тенденции «ресурсного накопления». Так что энерго-транспортная гонка в зоне Большого Каспия проходила в рамках новообретенной конфронтации между Россией и Западом. Эта гонка развивалась в режиме обмена ударами между двумя сторонами.
Весной 2007 года наступила очередь России для решительного шага. Ее действия состояли в заключении майского договора 2007 года о строительстве Прикаспийского газопровода, по которому туркменский и казахстанский газ планировали направить по российской территории. Договор стал результатом беспрецедентной 6-дневной централь-ноазиатской поездки В. Путина в Казахстан и Туркмению и встреч с лидерами этих государств. Как писал Наби Зиядуллаев, фактически речь шла о формировании энергетического союза через создание единой энергосистемы с Казахстаном и Туркменией20. Это был
серьезный ответ российского руководства на попытки США и Евросоюза вывести из орбиты Москвы страны Центральной Азии путем строительства трубопроводов в обход России.
Запад ответил на этот шаг дипломатическим десантом США в прикаспийские страны. Сотрудники американского Госдепа посетили нефтегазовые столицы региона (Стивен Манн — Ашхабад, Ричард Баучер — Астану, Мэтью Брайза — Баку) перед саммитом «Большой Восьмерки», на которой Россия была раскритикована за энергетическую монополию в Европе. Цель визитов — уговорить лидеров, в первую очередь Казахстана и Туркмении, в необходимости транспортировки углеводородов в обход России. Тема переговоров — перспективы строительства Транскаспийского газопровода по дну Каспийского моря с перспективой подключения Туркмении к газопроводной системе «Набукко»21.
Россия пошла в контратаку саммитом глав Шанхайской организации сотрудничества (ШОС) 16 августа 2007 года. На саммите было принято решение о создании Энергетического клуба с целью координировать энергетические проекты в интересах членов организации — России, Китая, Казахстана, Киргизии, Таджикистана и Узбекистана.
Спустя всего лишь несколько дней США приступили к новой фазе реализации транс-портно-энергетических проектов на Каспии в обход России. В Баку было подписано соглашение, по которому Вашингтон выделяет Госнефтекомпании Азербайджана грант размером 1,7 млн долларов на разработку ТЭО двух маршрутов энергопоставок в обход России: транскаспийского газопровода и нефтепровода по дну Каспия для подключения казахской нефти к БТД. По ним казахстанская нефть и туркменский газ должны пойти в Европу через азербайджанскую территорию.
Однако наиболее напряженное соперничество развернулось осенью 2007 года, когда Запад попытался перехватить инициативу и решить вопрос в свою пользу. В конце октября 2007 года эти усилия получили дополнительную поддержку в виде заявления Азербайджана и Казахстана о своей поддержке проекта «Набукко». Одновременно с этими событиями последовал важный шаг США, ставший кульминацией российско-американской «гонки» за обладание каспийскими
транспортными маршрутами. В интервью газете «Dallas Morning News» в Техасе Кондолиза Райс отметила, что главный вызов России внешнему миру заключается в ее энергетической политике22. На фоне этой проблемы все остальные сюжеты — забота о демократии, борьба с «глобальным терроризмом», ситуация вокруг Ирана — выступают как производные от главной цели Запада: вытеснить Россию с ареала Большого Каспия. Это сегодня признают даже те аналитики, которые надеялись (под впечатлением конъюнктурного и краткосрочного американо-российского альянса по борьбе с «международным терроризмом») на тесное российско-американское партнерство в деле формирования центрально- и южноазиатских энергетических коридоров и создания вдоль них совместной военной инфраструктуры23.
Серьезность данного курса подтвердили государственные расходы США. В принятом на 2008 год бюджете США существенная часть средств, выделенных на страны СНГ (около 402 млн долларов), должна была пойти на противодействие курсу Москвы в Евразии в плане создания маршрутов поставок энергоносителей в обход России24.
В июле 2008 года глава «Газпрома» А. Миллер подписал в Ашхабаде соглашение о закупке туркменского газа по 225—295 долларов США за 1 тыс. кубов. Схожие договоренности с Узбекистаном были достигнуты в ходе сентябрьского визита Путина в эту страну в 2008 году. Данные соглашения были закреплены во время визита Президента РФ Д. Медведева в Узбекистан в январе 2009 года. Многие посчитали, что, повысив цену на газ и заручившись поддержкой Ташкента, Москва нанесла упреждающий удар по конкурентам в Центральной Азии.
Югоосетинский финал и постцхинвальская пауза перед новым раундом борьбы за каспийские углеводороды
На этой напряженной ноте началась война в Южной Осетии, которая закончилась российским блицкригом. Важнейшим фактором пятидневной войны в Южной Осетии справедливо называется контроль над нефте- и газопроводами в Закавказье.
В США называют углеводородные коммуникации, обходящие стороной Россию с упо-
ром на Грузию и Азербайджан, «новым энергетическим коридором XXI века». Как было сказано, именно Грузия была выбрана со стороны США и крупных нефтяных компаний в качестве маршрута транспортировки углеводородов в обход России. Масштабная милитаризация этой страны осуществлялась именно потому, что Грузия рассматривалась Вашингтоном как геополитически важный актив. Именно поэтому конфликт в Южной Осетии с первых своих минут приобрел глобальное значение, так как за его региональными участниками стояли геополитические интересы Российской Федерации и США. Операции по «принуждению к миру» предшествовало усиленное «принуждение к войне» в результате стремительной милитаризации Каспия и военно-транзитной «гонки» со стороны России и Запада.
Так закончилась постсентябрьская «гонка диверсификаций». Эта пауза вызвала переосмысление итогов данной войны с точки зрения ее влияния на перспективы энергокоммуникационного развития региона.
Поначалу преобладала точка зрения о том, что пятидневная война в Закавказье увеличила риск опоры на Грузию как на многообещающее транзитное государство. А долгосрочные психологические последствия войны могут стать еще более серьезной преградой для «Набукко». Опасения основывались на том, что Россия фактически получила возможность блокировать транзит, проходящий по грузинской территории. Указанное обстоятельство побудило некоторых аналитиков не только пессимистически смотреть на перспективы внероссийских проектов, но и поставить вопрос о том, не нанес ли конфликт на Кавказе смертельный удар по будущему «Набукко».
Вторая позиция основана на набирающей силу противоположной перспективе, исходящей от требования освободиться от влияния России путем поддержки обходящих ее трубопроводных маршрутов. В контексте событий, последовавших после августовской войны в Грузии и особенно после последней газовой войны между Украиной и Россией, такая позиция становится все более доминирующей на Западе.
После войны в Грузии Запад заметно активизировал поиск энергоресурсов и путей их транспортировки в обход России. Это приве-
ло к новому витку борьбы за Большой Каспий в направлении наращивания внероссий-ских инициатив.
Такой сценарий в сочетании с углублением мирового финансового кризиса приведет к тому, что по всему региону геополитическая ситуация приобретет новую неопределенность. Повлечет ли за собой такой ход событий принципиальные геополитические перемены в каспийском мезорегионе, покажет время.
Заключение
Нерешенность правового статуса Каспия и нарастание противоречий между прибрежными странами каспийского мезоареала в начале XXI века (особенно в контексте событий 11 сентября 2001 года и пятидневной войны в Южной Осетии) привели к тому, что общее направление прикаспийских взаимоотношений сместилось от «мягких» — дипломатических подходов к «жестким» — военно-силовым. Нарастающая милитаризация Каспия повлекла за собой увеличение роли прибрежных городов не только как транзитных и коммуникационных пунктов, но и как военных форпостов.
Факторы энергетической безопасности неотделимы от военно-стратегической составляющей. После 11 сентября 2001 года, когда окончательно ушла в прошлое романтика посткоммунизма, энергетическая безопасность вместе с сопровождающим ее военно-силовым компонентом начала восприниматься как неизбежность и как принуждение.
Описанный выше ресурсный эгоизм и текущие политические стимулы ключевых игроков, борющихся за контроль над Большим Каспием, оставляют мало оптимизма по поводу выработки каспийского консенсуса на основе принципов международного права.
Магомедов Арбахан Курбанович - заведующий кафедрой связей с общественностью Ульяновского государственного университета, профессор, доктор политических наук.
magom@mv.ru
1 Понятия «Каспий», «Каспийский бассейн», «Прикаспийский регион» во многом условны и чаще всего рассматриваются как синонимы.
В геополитическом и энергетическом аспекте обычно применяют расширенное толкование термина, обозначая его как «Большой Каспий», включающий российский Северный Кавказ, Закавказье и Центральную Азию. Для своего исследования считаю полезным использовать также ограниченное определение термина в виде Каспийско-Черноморского и Каспийско-Среди-земноморского мезоареалов, подчиненных логике и процессам формирования нефтепровод-ных коммуникаций и транспортных коридоров. Без этих коммуникаций углеводородный фактор «Большого Каспия» перестает иметь глобальное значение. В этой схеме ресурсный потенциал Каспия дополняется своими транспортными продолжениями. В сумме получается геополитически значимый мезорегион. Поэтому вряд ли уместно противопоставлять Черноморский регион Каспийскому, исходя из возрастающей транзитной значимости черноморских стран, таких как Грузия, Турция, Болгария. Подобная точка зрения представлена в заслуживающей внимания работе: Жильцов С. Каспийско-чер-номорская рулетка // НГ-Энергия. 2007. 11 сентября. № 201 (4155). Под термином «энергетические» здесь и далее имеются в виду нефтегазовые ресурсы. Употребляемые в работе термины «транспортные», «транзитные», «коммуникационные» также соотносятся друг с другом как синонимы. В данном случае они имеют отношение к энергополитике, а точнее, к нефте- и газопроводам. Параллельная их прокладка формирует энергетические транспортные коридоры, которые на глазах меняют геостратегический ландшафт в различных частях мира.
2 См., например: Clagett B.M. Ownership of Seabed and Subsoil Resources in the Caspian Sea under the Rules of International Law II Caspian Crossroads. Vol. 1. 1995. No. 3; Vinogradov S., Wouters P. The Caspian Sea: The Quest for a New Legal Regime II Leiden Journal of International Law. Vol. 9. 1996. No. 1. P. 87-98; Allonsius D. Le régime juridique de la mer Caspienne. Problèmes actuels de droit international public. Paris, 1997; Nakatani K. Oil and Gas in the Caspian Sea and International Law II Liber Amicorum Judge Shigeru Oda I Ed. by N. Ando, E. McWhin-ney, R. Wolfrum. The Hague, 2002. Международно-правовые аспекты Каспийского моря подробно исследованы и в работах известных российских политологов: Гаджиев К. С. Геополитика Кавказа. М., 2001; Гусейнов В. Каспийская нефть: экономика и геополитика. М., 2002.
3 Caracciolo L. La Lezione di Putin alla Casa Bianca // La Repubblica. 2008. 14 agosto.
4 Данные письма были любезно предоставлены автору статьи влиятельным представителем абхазской диаспоры в США Яхья Казаном.
5 См.: Максименко В. Центральная Азия и Кавказ: основание геополитического единства // Центральная Азия и Кавказ. 2000. № 3. С. 73; Гаджиев К. С. Указ. соч. С. 30.
6 По этому пути осуществлялась значительная часть англо-американских союзнических поставок в СССР по ленд-лизу. См.: Голуб Ю. Г. 1941: иранский поход Красной Армии. Взгляд сквозь годы // Отечественная история. 2004. № 3. С. 24, 26—27.
7 Хаусхофер К. О геополитике: Работы разных лет. М., 2001. С. 282.
8 См.: Kemp G. Energy Superbowl: Strategic Politics and the Persian Gulf and Caspian Basin. Washington, DC, 1997. P. 14.
9 См.: Максименко В. Указ. соч. С. 70.
10 Kemp G. Op. cit. P. 14.
11 См.: Даалдер А., Голдгайдер Дж. Глобальный альянс. НАТО предстоит отказаться от регионального статуса // Коммерсантъ-Мнения. 2006. 31 августа. № 161. С. 9; Богатуров А. Д. Синдром косы и камня
10 декабря.
12 См.: Калюжный В. Выгода — наш рулевой: На Каспии первична экономика, а не политика: Интервью // Время новостей. 2001. 23 февраля (http://www.vremya.ru/2001/33/31/6900.html); Ханбабян А. Маршрут каспийской нефти может быть пересмотрен // Независимая газета. 2001. 22 июня. С. 5; Орлов Д. Большая труба для дяди Сэма // Независимая газета. 2003. 26 декабря. С. 10; Хазин М. «Голубой поток» или БТЭ? // Независимая газета. 2004. 27 августа.
13 См.: Эдуардов С. Жажда в трубах // Утро. 2003. 7 февраля (http://www.utro.ru/articles/2003/02/ 07/126422.shtml). Весьма характерная оценка: Александров Ю., Орлов Д. Баку — Тбилиси — Джейхан: где нефть? // Независимая газета. 2002. 4 октября. С. 10; Орлов Д. Нефтяной рычаг русской политики // Известия. 2005. № 92.
14 http://www.washprofile.org/arch0403/interviews/ Kazhegeldin.
15 В этом месте необходимо весьма коротко обозначить суть отечественных геоэкономических воззрений, вытекающих из атлантистских и гло-балистских ожиданий. Моя оценка геоэкономи-
ки близка к точке зрения Вадима Цымбурско-го, который дал наиболее убедительный анализ российской геоэкономики. Если на Западе геоэкономика возникла из геополитических разработок и является ее органичной частью, то российские образы геоэкономики утверждаются как альтернатива геополитики. Такая геоэкономика, представляя собой «высшую форму конъ-юнктуроведения», попирает в глазах ее идеологов отжившие понятия национальной безопасности. В итоге, по словам В. Цымбурского, «снятие геополитики во имя геоэкономики оказывается непосредственно связанным со "снятием" и государства как носителя общего интереса» (Цымбурский В. Русские и геоэкономика // Pro et Contra. Т. 8. 2003. № 2. С. 184, 185). Сторонники геоэкономики уповали на благодатную глобализацию, которая приведет к созданию транснационального гражданского общества, где будут править экономические интересы в атмосфере слабеющих государственных границ и отживающих национальных суверенитетов.
16 Хаусхофер К. Указ. соч. С. 244.
17 Максименко В. Указ. соч. С. 70-71.
18 См.: Усейнов А. Коммандос для трубы // Независимая газета. 2003. 11 февраля. С. 5.
19 См.: ГетцР. Большая игра на Каспийском море: В России региональная диверсификация может истолковываться как угроза энергобезопасности // НГ-Энергия. 2007. 22 мая.
20 См.: Зиядуллаев Н. Центральная Азия: конкуренция и партнерство // НГ-Дипкурьер. 2007. 2 июля. С. 13.
21 Проект газопроводной системы «Набукко» (Na-bucco) (которую некоторые аналитики называют «футуристическим», как в свое время нефтепровод БТД, ввиду сомнительной экономической эффективности) в нынешнем виде предполагает «стягивание» газовых потоков Закавказья, Центральной Азии и Ближнего Востока в единую трубу с последующим выводом ее через Турцию в Южную и Центральную Европу.
22 См.: Терехов А. Самый большой вызов. Кондолиза Райс разъяснила, почему возможен конфликт с Россией // Независимая газета. 2007. 12 ноября. № 241 (4202).
23 Богатуров А. Индо-сибирский коридор в стратегии контртерроризма
24 октября. С. 14.
24 См.: Коммерсантъ. 2007. 20 декабря. № 235 (3811).
