CC BY
44
УДК 82
Г. Н. Иванова-Лукьянова
доктор филологических наук, профессор,
профессор кафедры русского языка и теории словесности МГЛУ; e-mail: ivluk@inbox.ru
ЭНЕРГЕМЫ СЛОВА В УЧЕНИИ А. Ф. ЛОСЕВА
Статья основана на анализе труда великого русского философа А. Ф. Лосева «Философия имени», которая спустя десятилетия непонимания, отчуждения, вражды воспринимается сегодня как бесценный дар для будущих поколений лингвистов. Лингвистика в понимании А. Ф. Лосева неотделима от эстетики. Принцип эстетического заключен в соотнесении смысловой и несмысловой сфер любого искусства. Каждое слово как продукт художественной формы несет в себе энергию, которую ученый назвал энергемой. Описанные здесь четыре энергемы соответствуют различным этапам восприятия слова: ощущению, раздражению, мышлению и пониманию идеи. Благодаря энерге-мам раскрываются тайны каждого слова и проясняется их глубокий смысл.
Ключевые слова: энергема; физическая энергема; органическая энерге-ма; ноэтическая энергема.
G. N. Ivanova-Lukyanova
Advanced Doctor (Philology), Professor, Professor of Department of Russian language and Philology theory, MSLU; e-mail: ivluk@inbox.ru
ENERGEMA WORDS IN THE TEACHINGS OF A. F. LOSEV
The article is based on the analysis of the work of the great Russian philosopher A. F. Losev's "Philosophy of name", which, after passing through decades of misunderstanding, alienation, animosity, is seen today as a priceless gift for future generations of linguists. Linguistics in the understanding of A. F. Losev is inseparable from aesthetics. The aesthetic principle is enclosed in the correlation of semantic and meaningless areas of any art. Each word was a product of the art form carries energy, which the scientist called energema. Described here are four energema correspond to different stages of perception of speech: the sensation of irritation, thinking, and understanding ideas. Thanks energema reveals the secrets of each word is clear and its deep meaning.
Key words: energema; physical energema; organic energema; noetic energema.
«Философия имени» А. Ф. Лосева, вышедшая в 1927 г., является одной из основополагающих работ по лингвистике. В ней ученый постоянно говорит о тайне, заключенной в слове («имя» и «слово»
даются в синонимичном употреблении): «Тайна слова в том и заключается, что оно орудие общения с предметами и арена интимной и сознательной встречи с их внутренней жизнью» [1, с. 642].
Постижение этой тайны связано прежде всего с пониманием центрального момента слова - его корня, или этимона, по определению Лосева. Этимон - «это та элементарная звуковая группа, которая наделена уже определенным значением, выходящим за пределы звукового значения как такового. Этимон - начало и действительно "корень", если хотите. Но жизнь слова только тогда и совершается, когда этот этимон начинает варьировать в своих значениях, приобретая все новые и новые как фонематические, так и семантические формы. Одним из ближайших орудий для жизненной вариации значения этимона является морфема, или морфематический момент в слове. Этимон перестает быть неподвижным в своем значении, он начинает принимать участие в жизни» [1, с. 633]. Действительно, какое разнообразие жизненных ситуаций возникает в сознании от одного только варьирования префиксов, присоединенных к одному корню: поддержать -содержать - задержать - удержать - придержать - сдержать.
«Еще более оживляется слово и становится еще более самим собою, когда начинает привходить момент связанности одного слова с другим. Слово усложняется, насыщается массою новых жизненных оттенков, приобретает ту жизненность, ради которой оно и существует на свете» [там же].
Из этих трех жизненных моментов слова - корня, наполненности слова морфемами и связанности его с другими словами - особая роль отводится этимону, который А. Ф. Лосев называет «зародышем слова» и который прорастает в любом слове, в каком бы морфемном окружении он ни оказался. Он несет в себе первоначальную энергию, полученную им при рождении слова, и не теряет ее в течение своей жизни.
Не эту ли тайну слова имел в виду Алексей Федорович? Да и можно ли раскрыть тайну, если даже сама внутренняя форма этого слова говорит об обратном? Ведь загадку можно разгадать (загадка - догадка - разгадка), а тайну нет, ибо нет такого морфемного преобразования этого корня, которое соответствовало бы понятию раскрытия тайны.
Но тайна обладает большой притягательной силой. Наверное, нет такого человека, который не задавался бы вопросами происхождения слов и игрой значений однокоренных слов. Например, корень -рок- от
ректи произвел слова: рок, урок, срок, отрок, роковой, урочный час, в каждом из которых заложена мысль о речевой заданности; к этому же ряду однокоренных слов относится и речь, и даже, может быть, река и речка, хотя в двух последних словах усмотреть действие этимона весьма непросто. И тогда вспоминаются слова Лосева-учителя, который говорил в таких случаях: «Ищите, случайных совпадений не бывает».
Значит, может быть, есть и этимологическая связь между словами лететь и лето, ведь не зря говорят: лето пролетело. В этимологическом словаре сказано, что происхождение слова лето не выяснено, и здесь подсказка А. Ф. Лосева оказывается как раз кстати. Действительно, почему лето летит, а зима стоит? Не потому ли, что наше лето так коротко? Ведь в жарких странах лето не летит, а именно стоит: итал. Le stato по древнейшей связи с глаголом стоять. Так и в нашем языке об изнурительном лете говорят: жара стоит.
О том, как прорастает «зародыш» слова - этимон, можно проследить на следующем примере. Возьмем два похожих корня: рад и раз / раж. От первого происходят слова: радость, радуга, радушие от второго - разить, входить в раж, сражение, поражение; от первого идет энергия радости, от второго - разрушение. Эта энергия пробивается даже в таких словах, где она глубоко запрятана под слоем морфем и, казалось бы, должна обозначать совсем иное понятие, например: он был поражен ее голосом, поразительно прекрасная музыка. Но даже и в этих словах энергия разрушения проходит сквозь обманную оболочку преобразованного корня.
Энергию, заключенную в слове, А. Ф. Лосев назвал энергемой. Он описал различные энергемы, которые соответствуют этапам восприятия слова - четырем «восходящим этапам диалектики имени». Это: 1) ощущение; 2) раздражение, или образное представление; 3) мышление и 4) сверхумное мышление, экстаз. Ученый пишет: «Вышеупомянутые моменты выведены строго диалектически, и в этом их огромное преимущество» [1, с. 750].
На этапе ощущения в слове воплощается физическая энергема, на этапе раздражения - органическая энергема, на этапе мышления - но-этическая энергема. «Все эти энергемы, - пишет А. Ф. Лосев, - суть моменты и проявления первосущности, в которой они - абсолютно едины» [1, с. 677].
«Человеческое слово, как и человеческий субъект, есть результат всех энергем, которые только мыслимы. Это - та удивительная вещь, которую только теперь мы можем оценить во всей ее глубине» [там же, с. 747].
Понимание предметной сущности вещи идет от восприятия фонемы к пониманию идеи слова: «слово, имя вещи, взятые как идея, суть выражение и понимание вещи» [там же, с. 651]. «Стоит только произнести хоть одно осмысленное слово, как уже все энергемы сразу и целиком появились у произносящего и в произносимом» [там же, с. 749].
«Так воздвигается величественное здание диалектики, принципиально отождествляющей знание и бытие - в отличие от множества метафизических систем, спорящих о взаимном влиянии "сознания" и "бытия". Они не влияют друг на друга, но они - изначально тождественны» [там же, с. 651].
Физическая энергема «создает физическую оболочку слова, значащую далеко не то, что она есть сама по себе. Тут она именно оболочка и покров всех таинственных глубин слова. Так и человеческое тело не просто физическая вещь, но орудие выражения неисповедимых тайн вечности. Тело и лицо человека - не физический факт, но зерцало всего бытия, откровение и выражение всех тайн, которые только возможны» [там же, с. 747-748].
«Слово есть ... некоторый легкий и невидимый организм, наделенный магической силой что-то особенное значить, в какие-то особые глубины проникать и невидимо творить великие события. Эти невесомые и невидимые для непосредственного ощущения организмы летают почти мгновенно; для них (с точки зрения непосредственного восприятия) как бы совсем не существует пространства. Они пробиваются в глубины нашего мозга, производят там небывалые реакции, и уже по одному этому есть что-то магическое в природе слова, даже если брать его со стороны только физической энергемы» [1, с. 659].
Именно здесь, на этапе физической энергемы, и совершается рождение тайны слова. Звуки, из которых состоит слово, образуют такое смысловое единство, которое не тождественно количеству входящих в него звуков. И сам автор словно недоумевает, «как из отдельных звуковых значений появляется значение предмета, не имеющее ничего общего со звуковыми значениями отдельных элементов?» [1, с. 632].
Важно заметить, что уже в 1927 г. ученый высказал мнение, которое постоянно опровергалось и опровергается даже сегодня, что звуки сами по себе нечто обозначают.
На ощущение звуковой формы слова человек реагирует раздражением. Возникает энергия раздражения, и слово обретает органическую энергему. «Раздражается физическое ухо, а в сознании происходит таинство общения с миром звуков. Раздражается физический глаз, а в сознании творится вйдение мира и себя в мире. Органическая энергема в слове есть выразитель всех смысловых тайн слова вообще» [1, с. 748]. Органическая энергема возникает, таким образом, благодаря раздражению всех органов восприятия, в результате чего создается образ «вещи» в его чувственных ощущениях: зрительных, слуховых, обонятельных, осязательных, вкусовых. Именно так мы и воспринимаем «вещи», названные их именами и данные нам в ощущениях. Так, мы чувствуем влажную упругость кисти сирени, запах и цвет черемухи, а также всю полноту нашего знания об этих растениях.
А вот перед нами два слова - смородина и смрад. В. И. Даль утверждает, что у них один корень, что смородина «от удушливого запаха ее» произошла от смрада [2, с. 103]. Но какие ощущения дает нам органическая энергема этих слов? Совсем не тождественные, ведь запах смородины вовсе не зловонный, и наши органы чувств передают разный характер раздражения: от приятного ощущения к неприятному. Разрыв этимологической связи между этими словами подтверждается еще и тем, что старославянским словам смрад, смрадный нет полногласного эквивалента в древнерусском языке типа смород, там есть глагол смердети [3, с. 180]. В большинстве славянских языков тоже нет слова смородина с полногласным корнем; правда, народное название смородины в чешском языке - «смрадинка, смрадина», и оно как будто бы подтверждает этимологическую связь этих слов. Но это только единственный пример. Другой пример, напротив, подтверждает отсутствие этимологической связи слов смрад - смородина; он пришел от древнего названия маленькой речки на Юго-Западе Москвы -Самородинка. Если призвать на помощь органическую энергему, то она подтвердит одинаковость физических ощущений при восприятии слов смородина - самородинка. Оба слова несут с собой ощущение свежести, дикой природы, родины. Так органическая энергема может внести поправки в решение спорных вопросов происхождения слов.
Далее «ощущение переходит в восприятие, восприятие в образ, и образ - в мысль» [1, с. 748].
Возьмем, к примеру, немецкое слово Berg. Этот корень входит в слово айсберг и некоторые собственные имена: Кенигсберг, Вайн-берг, Берггольц и др. Во всех этих словах восприятие их звуковой оболочки рисует образ горы, и одновременно идея горы соединяется с идеей других корневых морфем, входящих в эти слова, - создаются понятия ледяной горы, королевской горы, винной горы и т. д. Но русское языковое сознание извлекает из своей памяти и слова берег - брег. И тогда эта связь рождает мысль не просто о береге реки, а о крутом, гористом береге. Не случайно в деревнях сохранилось «идти горою», что значит: идти гористым берегом. Однако такие связи продиктованы чувством языка, которое формируется знанием его законов. Без такого знания возникают примеры народной этимологии, как например, в детской речи: ребенку предлагают пробежать по росе, а он говорит: «Мы что, поросята?».
«Природа имени, стало быть, магична». Именем мы и называем энергию сущности вещи, действующую и выражающуюся в какой-нибудь материи, хотя и не нуждающуюся в этой материи при своем самовыражении.
«Знать имя вещи значит быть в состоянии и в разуме приближаться к ней или удаляться от нее. Знать имя вещи значит уметь пользоваться вещью в том или ином смысле. Знать имя вещи значит быть в состоянии общаться и других приводить к общению с вещью» [там же, с. 763].
Попробуем проверить магию имени на грамматическом примере. В индоевропейских языках есть понятие активного и пассивного залога. Однако русская грамматика выбрала свой термин - «страдательный залог», и он неадекватен термину «пассивный». Своеобразие русского термина в его многозначности, а она выводится из тех смыслов, которые пришли от корней древнегреческого и латинского языков. От греческого pahtos со значением «страдание», «страсть» в русский язык вошли слова пафос, пассив, патология, а от латинского passio произошло соединение значений страдания и терпения. Такая многозначность явилась причиной большого количества значений возвратно-среднего залога, а также пристального внимания к контексту, в котором возникает подчас одно-единственное, неповторимое значение глагольной формы.
Есть даже такое слово, в котором все эти значения объединились, - «пациент». Для человека, не знакомого с древними корнями этого слова, пациент - это тот, кто обратился к врачу; для сведущего -это страдающий, терпящий, имеющий патологию, пассивный и немного пафосный.
«Как вещь не мыслима без раздражения, а раздражение без ощущения, так ощущение не мыслимо без мысли. <...> Мышление есть результат ноэтической энергемы» [1, с. 664].
Ноэма - это общепринятое значение слова. А. Ф. Лосев пишет: «Античный термин ноэма я беру по примеру Гуссерля. Но в отличие от Гуссерля, у которого он обозначает смысловой коррелят предметности, ... у меня этот термин - диалектическое восхождение ноэмы к его пределу - к идее» [там же, с. 798].
Таким образом, понимание смысла слова проходит как бы слоями: от фонемы к семеме, затем к ноэме и, наконец, к идее. О том, как соотносятся эти понятия, читаем у А. Ф. Лосева: «Ноэма есть свет смысла, освещающий, то есть осмысляющий звуки и от значения звуков как таковых совершенно отличный. <.> Но теперь оказывается, что самый смысловой свет, превращающий звуки в слово, однородный в сравнении с разнообразием звуковых смыслов, входящих в фонему, является сам по себе довольно сложной природы; в нем сталкиваются два разнородных начала, результатом чего и является семема hic et nunc произнесенного слова. Однако и после исключения сематизма осталась -в ноэме - вне-субъективная и вне-индивидуальная стихия понимания, зависящая, однако, не только от предмета как такового. Мы же должны найти такой момент в слове, который бы исключал не только индивидуальную, но и всякую инаковость понимания и который бы говорил о полной адеквации понимания и понимаемого. В ноэме должна быть арена этой встречи адекватного понимания с адекватным понимаемым. Назовем эту арену полного формулирования смысла в слова идеей, считая, что этот слой - дальнейший за семемой вообще, символической и ноэматической, и дальнейший за самой ноэмой. Однако идея в слове становится понятной только в связи с ноэмой, и анализы обеих сфер существенно связаны один с другим» [там же, с. 644-645].
Попробуем разобраться в том, что такое ноэма и что такое идея слова. Если под ноэмой подразумевается общепринятый смысл слова, то под идеей, очевидно, следует понимать мысль, которая
соответствовала бы фазе сверх-умного мышления по поводу этого слова. Эту фазу (=этап, момент) А. Ф. Лосев развал экстазом. К сожалению, мы не располагаем примерами самого Алексея Федоровича, которые проливали бы свет на эти рассуждения, но мы хорошо помним ту свободу и легкость, которые были свойственны его рассуждениям и разговорам на наших аспирантских занятиях и которым он старался научить и нас. Воспользуемся его уроками.
Слово дом имеет общее понятие для всех говорящих по-русски -это и есть ноэма, она выражается даже в самом начертании буквы «Д», в котором можно различить основание и крышу, в отличие от других букв алфавита. Но основного понятия обиталища, жилища недостаточно, чтобы пользоваться этим словом для общения. И язык наделяет его множеством мыслей и знаний, накопленных поколениями и хранящихся в языковом сознании, - так слово обретает идею. А для говорящего раскрывается огромный, непостижимый мир, который несет в себе одно маленькое и великое слово.
А теперь обратимся к древнейшим русским корням, которые восходят к индоевропейскому праязыку. Русское слово город, происходящее от реставрированного индоевропейского корня *-gord-, согласно формуле сравнительно-исторического метода в языкознании имеет такие соответствия в других языках: в восточнославянских языках -gorod, в южнославянских - grad, в западнославянских - grod, в языках романо-германской группы - gard. Значит, русское слово город мыслится как огороженное место, а в немецком языковом сознании город - Stadt - связывается с глаголом стоять - steen, а слово Garten, которое образовано от того же индоевропейского корня, обозначает не город, а сад, как в английском и французском языках, тогда как для русского сад - это место, где что-то посажено. Вспомним, как пушкинский Петр приказал заложить город, а не огородить место, чтобы град стоял неколебимо - совсем по-немецки. Так, идея «города» в разных языках исторически связывалась с действием людей по созданию городов, и поэтому ноэтическая энергема имени «город» неизбежно несет в себе это действие. От этого же древнейшего корня произошло и слово гордый, сохраняющее значение «огородившийся». Как показал С. Бураго, высказывание Ф. Достоевского «Смирись, гордый человек» обозначает: «Будь с людьми, огородившийся от людей» (из устных выступлений).
Другой корень *-molk-(melk): молоко - млеко - мляко (болг.) -мелк -Milch (нем.). В разговорном русском языке с недавнего времени стало употребляться слово мелкий для обозначения младшего в семье. Вообще слово мелкий обозначает «маленький, некрупный, неглубокий», восходит к корню -mel- (что и в молоть), поэтому для обозначения маленького ребенка это толкование не очень подходит, тем более что детей в школе или в детском саду так не называют; там другие определения: «маленький, младший». Поэтому напрашивается другая связь - со словом «молоко»: мелкий - молочный, у кого молоко на губах не обсохло, молокосос. Раньше о таких говорили: мелочь пузатая - и создавался образ ребенка, который уже бегает, но еще сосет молоко матери, а определение «пузатая» вполне соответствовало его внешнему виду.
Древние корни проясняют внутреннюю форму слов. Например, слово палтус своей звучащей формой, т. е. физической энергемой вызывает в сознании такой ряд: от древнего индоевропейского корня *-polt- были образованы рус. полотно, болг. плат, пол. плот, лит. палтус. Теперь уже органическая энергема рисует образ рыбы, похожей на плот, платок, полотно. И, наконец, ноэтическая энергема связывает звучание слова и его образные представления с мыслью об имени вещи, которое и дает представление о самой вещи.
Имя Балтика восходит к индоевропейскому корню *-bolt- и имеет такие соответствия:рус. болото, ст.-слав. блато, пол. блото, лит. балтас.
Немецкий глагол warten этимологически связан с русским словом ворота и старославянским врата, а в нашем сознании эти значения объединились и возник образ: «у ворот ждут».
Город Нарва имеет какой-то нрав, норов, нерв, а город Варна очертанием своего побережья напоминает крылья летящей вороны (ворон -вран - врон - варн).
Горох и грош - понимание историко-этимологической связи этих слов обогащает языковое сознание говорящих и уточняет их образные представления.
Уроки А. Ф. Лосева шли параллельно с уроками другого старейшего аспирантского учителя - Андрея Ивановича Павловича, на занятиях которого по «Сравнительной грамматике славянских языков» мы и постигали эти первейшие формулы сравнительно-исторического метода в языкознании.
Так в сознании начинающих ученых формировались связи истории и современности, философии и лингвистики, теории и практики.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Лосев А. Ф. Бытие. Имя. Космос. - М. : Мысль ; Российский открытый университет, 1993. - 853 с.
2. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка : в 4 т. - Т. 4. С-У. - М. : ОЛМА-ПРЕСС, 2001. - 576 с.
3. Черных П. Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка : в 2 т. - Т. 2. - М. : Русский язык, 1994. - 560 с.
