CC BY
29
УДК 82(44):091
ЭЛИЗАБЕТ ЖИЛЬ: ПИСАТЕЛЬСКИЙ ОПЫТ КАК ПОИСК САМОИДЕНТИЧНОСТИ
ELISABETH GILLE: WRITING EXPERIENCE AS A SEARCH FOR SELF-IDENTITY
© 2018
А.И. Фролова A.I. Frolova
Статья посвящена творчеству Элизабет Жиль, дочери известной французской писательницы русского происхождения Ирен Немировски, - талантливой, переводчице и литературному директору одного из ведущих издательств Парижа. Отметив, что что писательница создала всего три автобиографичных произведения и сделала это только незадолго до смерти, что ни во Франции, ни в России о творчестве Элизабет Жиль почти никто не знает, автор статьи осмысливает данные обстоятельства через анализ биографии писательницы и содержания ее произведений. Показывается, что творчество Элизабет Жиль стало результатом поиска самоидентичности человека, который ребенком перенес ужасы Холокоста, лишившись семьи, культуры, религии, и незадолго до смерти размышлял о возвращении к ним.
Ключевые слова: идентичность; самоидентичность; самоопределение; писательский опыт; французская литература; Холокост; еврейский вопрос.
The article dwells upon the works of Elizabeth Gille, a daughter of the popular French writer of Russian origin, translator and editor of one of the leading publishing houses of Paris. The author highlights that the writer wrote only three works, each of which being autobiographical, and that she died soon after that. Since Elizabeth Gille's works are hardly known either in France or in Russia, the author makes her own deductions analyzing the writer's biography and her works. The paper proves that the latter resulted from the search for self-identity made by a person who suffered all the horrors of the Holocaust, being deprived of family, culture, religion, and who was about to have all that back but for her death.
Keywords: identity; self-identity; self-determination; literary experience; French literature; the Holocaust; the Jewish question.
Самуил Лурье, русский писатель, критик, историк литературы, на своих лекциях, посвященных проблеме техники текста, выделил несколько причин, побуждающих людей становиться писателями. Эти причины объединяет одно: человек начинает писать, потому что чувствует в том неодолимую потребность. Однако под потребностью высказаться может подразумеваться:
1. Я пишу, потому что мне как будто кто-то диктует, текст рождается сам собой.
2. Я пишу, потому что у меня есть «невыразимое чувство невыразимого смысла» (это в большей части относится к поэтам).
3. Я пишу о том, что еще не написано (или написано, но под углом другой точки зрения) [1, с. 1-3].
Процесс писания предполагает процесс чтения. Именно поэтому Ж. - П. Сартр
подчеркивал, что «процесс писания и процесс чтения образуют диалектическое единство»; «только совместное усилие читателя и автора заставит возникнуть тот предельно конкретный и одновременно воображаемый объект, каким является творение человеческого духа» [2, с. 53].
Все вышеизложенное, разумеется, не вызывает сомнений. Тем не менее существует еще одна потребность написания книг: получить ответы на свои вопросы. И пишутся такие книги в первую очередь для себя.
Элизабет Жиль (1937-1996), переводчица, литературный директор, талантливая французская писательница, принадлежит поколению, которое познало все ужасы Хо-локоста периода Второй мировой войны. Не случайно очень многие европейцы еврейского происхождения, ставшие жертва-
ми Катастрофы, добились успехов в области психологии, а также на литературном поприще. Сегодня хорошо известны книги Виктора Франкла (врач-психиатр) [3 ; 4], Бориса Цирюльника (врач-психиатр) [5], лауреатов Нобелевской премии Имре Кер-тиса [6 ; 7], Эли Визеля [8 ; 10], французского писателя и кинорежиссера Жоржа Перека [11 ; 12].
Имя Элизабет Жиль стоит особняком в этом ряду. В отличие от перечисленных представителей жертв Катастрофы, чьи родители были, в общем-то, обычными людьми, Элизабет была дочерью известной в свое время французской писательницы русского происхождения. Кроме того, первое произведение Э. Жиль написала всего за четыре года до смерти, в возрасте 55 лет. Между тем, вопрос самоидентичности встал перед ней, как и перед остальными еврейскими детьми - жертвами Холокоста, довольно рано. Лишившись родителей в пятилетнем возрасте, пережив тяжелые испытания, она, как и многие, училась выживать. Всю свою недолгую жизнь она пыталась ответить на вопросы: кто я? и почему? Но чем больше фактов она узнавала о своей семье, о своей матери, тем сложнее было получать ответы.
Элизабет Эпштейн-Жиль была вторым ребенком в семье (старшая сестра -Дениз - появилась на свет в 1929 году). Она родилась в начале 1937 года в семье выходцев из России, эмигрантов еврейского происхождения. Семья отца, Михаила Ефимовича Эпштейна, родившегося в Москве в 1896 году, принадлежала купеческому сословию: Ефим Эпштейн был купцом второй гильдии, Потомственным почетным гражданином России, преподавателем Московского Коммерческого института, директором банка. Семья матери, Ирины Львовны Немировской (1903), была родом из Киева и также принадлежала к зажиточному еврейскому роду. Вскоре после Октябрьской Революции вслед за многими, кто отказался оставаться в стране Советов, семьи навсегда уезжают из России.
Таким образом, смело можно утверждать, что настоящее имя Элизабет - Ели-
завета Михайловна Эпштейн. Но русского языка ни она, ни ее сестра не знали: в семье на нем никогда не разговаривали. Родители Элизабет познакомились в Париже и к тому времени, как она родилась, проживали там уже около двадцати лет. Мишель Эпштейн стал сотрудником коммерческой структуры Banque de Pays du Nord. А имя Ирен Неми-ровски в конце 30-х годов не сходило со страниц французских газет и журналов. Благодаря своему таланту, великолепному знанию языка (Ирен Немировски выросла на руках гувернантки-француженки: первое слово в своей жизни она произнесла на языке Мольера), богатому жизненному опыту (несмотря на юный возраст) она смогла в считанные дни с выхода своей первой книги в 1929 г. завоевать внимание французских читателей и удерживать его плоть до начала Второй мировой войны
[13]. Ее произведениям посвящали свои отзывы многие современники-коллеги: Андре Моруа, Анри де Ренье, Марсель Прево...
[14]. По иронии судьбы, Ирен Немировски, будучи при жизни признанной французской писательницей, так и не смогла стать гражданкой Франции. Как известно, к концу 30-х годов профашистские взгляды на еврейскую часть немецкого населения, ищущего убежища, стали быстро распространялись по Европе. Все это естественным образом сказалось и на бюрократической французской системе.
Родители Денизы и Элизабет, предвидя возможный тяжелый исход, начинают предпринимать определенные меры, чтобы спасти детей. Среди своих друзей и знакомых они ищут человека с достаточным количеством арийской крови, на кого можно было бы оставить дочерей. Таким человеком оказалась компаньонка родителей Ирен Немировски - Жюли Дюмо. На нее оформили все необходимые бумаги у нотариуса. Более того, по настоянию Ирен Немировски вся семья в 1939 году обращается в католичество. Все эти поступки вызывают ряд вопросов. Почему семья известной писательницы, обладающая достаточными связями, не предпринимает никаких попыток к бегству? Почему Ирен, будучи далеко не религиозным человеком, принимает решение
сменить вероисповедание? Почему осознанно подвергает своих близких опасности? В одном из интервью после публикации своей первой книги Э. Жиль сказала о своей матери следующее: «Из-за ее категорического нежелания ничего видеть и понимать вокруг себя мы с сестрой тоже чуть не угодили в Освенцим. Еще в середине 30-х годов, в период начала обострения всеобщей обстановки, ее нисколько не занимало то, что происходило с еврейскими детьми из рабочих кварталов, которые почти ежедневно становились мишенью французов-антисемитов. Ее слепота была преступна» [15, с. 327].
Итак, безоблачное детство Элизабет и Дениз закончилось в 1942 году, когда родителей как лиц еврейской национальности, имеющих статус апатрида, по очереди отправили в Освенцим (об этом дети узнали только через несколько лет после войны). Причем сделано это было руками французов. Ирония судьбы: Франция, когда-то приютившая российских эмигрантов и почти заставившая поверить их в то, что они стали полноправными французами, достойными гражданами принявшей их страны, в последний момент отвернулась от них. Самим девочкам чудом удалось спастись.
Старшей сестре, Дениз, было на тот момент 13 лет, Элизабет - всего пять. Катастрофа Холокоста разделила жизнь сестер на «до» и «после», превратив самих девочек в скиталиц, не знающих сна и покоя следующие долгие и мучительные годы войны.
Какие воспоминания могут остаться в памяти пятилетнего ребенка о матери, тем более, когда мать исчезает из его жизни столь драматично и внезапно? Согласно психоаналитическому подходу [16] травматические события раннего детства часто ускользают из памяти: включается так называемый защитный механизм, когда плохие воспоминания подавляются и вытесняются. Кроме того, по мере взросления часть воспоминаний стирается из памяти для «записи новой информации»; это, как утверждают психологи, естественный биологический процесс [17].
Дети, рано потерявшие родителей, -отдельная группа людей. Дети, лишившиеся родителей во время всеобщей Катастрофы Холокоста насильно, потому, что кто-то решил, что евреи не имеют права жить на свете, - особая социальная категория. Перед ними проблема самоопределения встает очень остро и становится крайне болезненной. Эти сироты оказались изолированными от своих корней, семейных традиций и обычаев. Большое количество детей отправлялось в приюты. Многих забирали к себе и воспитывали как собственных детей неравнодушные люди. Детям приходилось быстро приспосабливаться к новой идентичности и новым реалиям: они научились отзываться на вымышленные имена, читать молитвы незнакомой им религии, чтобы оградить себя от возможных подозрений. Могло быть достаточно одного неверного движения, чтобы выдать себя.
Подобные вещи происходили и с сестрами Эпштейн. В течение оставшихся трех лет войны они находили приют в католических монастырях, всевозможных подвалах, в домах неравнодушных людей. При этом Элизабет доставляла массу переживаний: «Как объяснить несмышленому ребенку, полному радости и веселья просто от факта своего существования, что нужно молчать, нельзя плакать и громко смеяться? Иногда, когда нам приходилось ночью перемещаться по темным улицам, мне приходилось завязывать рот сестре шарфом. С тех пор я не ношу шарфы. Не могу на них смотреть», - вспоминала Дениз [18, с. 85].
Окончание войны не принесло ничего, кроме еще одной боли - осознания того, что родители не вернутся. Кроме того, сестер разлучили: Дениз осталась до окончания школы жить в пансионе, а Элизабет забрали в семью друзья семьи Эпштейнов-Немировски, которые с тех пор тщательно пытались избавить девочку от тяжелых воспоминаний, окружив ее вниманием и заботой.
Таким образом, каждая из сестер оказалась один на один со своим горем и старалась выживать, как могла. После войны имя Ирен Немировски начисто было стерто
из памяти литературных кругов Франции. Те, кто знал ее лично и отвернулся в самые тяжелые минуты (а таких было большинство), молчали, по всей видимости, из-за глубокого и замаскированного чувства стыда. Человеческая природа такова: мы очень не любим вспоминать тех, кого когда-то обидели и кому не оказали помощь. Мы всегда ищем оправдание своим поступкам. Близкие друзья и преданные коллеги молчали из-за боязни растревожить плохо заживающие раны дочерей. А чтобы понять, что чувствовали Элизабет и Дениз, позволим себе процитировать слова еще одного чудом спасшегося еврейского ребенка, ставшего впоследствии врачом-психиатром, Роберта Крелла: «Взрослые считали, что детям повезло. Повезло, потому что они ничего не помнят... А мы хранили молчание. Молчание - язык ребенка, пережившего Холокост. Именно этого от нас и хотели. Мы молчали почти 40 лет. По этой причине мы были очень одиноки, борясь с отрывками памяти, которые вызывали боль и были малопонятными. Нас преследовали воспоминания. Не чарующие воспоминания детства, а картины, рисующие тьму и страх, голод и холод и нескончаемые страдания и скорбь по пропавшей семье и потерянному детству. Мы пытаемся ответить на вопросы, которые не дают нам покоя: каково значение веры; как побеждать сомнения в отношении собственной идентичности; как реагировать на отрывочные воспоминания и преследующие тебя кошмары.» [19].
Молчание Элизабет тоже было длительным. Проблема самоидентичности усугублялась еще одним обстоятельством. У самой Ирен Немировски было сложное отношение к своему еврейству, и многие читатели находили (и по сей день находят!) в ее творчестве явные признаки антисемитизма [20].
В 1957 году, пытаясь ответить себе на вопрос о причинах антисемитизма, Э. Жиль тщательно изучает только что появившуюся книгу Ж.-П. Сартра «Размышления о еврейском вопросе» [21]. Ей вспоминается
отрывок из романа матери «Давид Голь-дер», который вызвал шок: «Сойфер умрет один, как собака, ни один друг не придет почтить его память, никто не положит на могилу венка, а родственники похоронят его на самом дешевом парижском кладбище. При жизни их связывала лютая ненависть, но он все-таки оставил семье тридцать миллионов наследства, до конца исполнив предназначение любого хорошего еврея на этой земле» [15, с. 268]. Что это? Как человек, представитель той же нации, мог написать такое? Как к подобным характеристикам должны относиться его дети? А как быть с тем фактом, что произведения Ирен Немировски публиковались в 30-х годах в газете «Гренгуар» профашистского толка? При этом она сама всегда подчеркивала, что гордится своей принадлежностью к еврейской национальности: «Для французских евреев, живущих во Франции из поколения в поколение, вопрос национальности играет незначительную роль, но есть евреи-космополиты, для которых любовь к деньгам вытесняет все другие чувства» [22, с. 5].
Весь этот клубок противоречий Элизабет Жиль пришлось распутывать почти всю жизнь, преодолевая страх, боль, неприятие... Смеем с уверенностью утверждать, что ей удалось найти ответы на все свои вопросы, осуществив переход от «Я не хочу иметь ничего общего с евреями» к постепенному возвращению к своим корням и религии.
Оказавшись перед лицом смертельной болезни, почти в полном одиночестве, Элизабет Жиль принимает решение написать книгу - биографию своей матери, уникальность которой заключается в том, что написана она будет в мемуарном жанре от первого лица. Стараясь проникнуть в сознание своей матери, дочь пишет от ее лица «автобиографию», пытаясь понять причины всех противоречивых поступков Ирен, приведших всю семью на край пропасти.
В процессе творчества Элизабет после стольких лет разлуки вновь обретает родную сестру Дениз, которая делает все для «воскрешения» памяти об их матери:
«При всем своем желании для меня это была трудная задача: можно с точностью рассказать об образе жизни нашей мамы, о манере одеваться, о небольших пристрастиях, но как передать теплоту, заботу и нежность, которой мы были окружены?» [18, с. 155].
Сестры по крупицам, по обрывкам фраз, по рассказам очевидцев, по сохранившимся записям, по немногочисленным интервью собирают все факты воедино. И в 1994 году выходит книга «Наблюдательная вышка», восторженно встреченная французской публикой. Так произошла трансформация Э. Жиль - переводчицы, литературного директора в Э. Жиль-писательницу, унаследовавшую талант своей матери.
Кроме того, эта книга стала первым шагом к возрождению интереса к творческому наследию Ирен Немировски. После смерти Э. Жиль ее сестра Дениз продолжит кропотливую работу по возвращению из небытия литературной памяти несправедливо забытой писательницы.
Сегодня благодаря усилиям сестер произведения Ирен Немировски по праву входят в обязательную школьную программу во Франции, по мотивам ее книг снимают фильмы и ставят спектакли, неоконченный роман «Французская сюита» [22] переведен на десятки языков мира.
& & &
1. Лурье С. Техника текста: Лекции, прочитанные в Mузее современного искусства Эрарта в 2012 году. СПб. : Симпозиум, 2018. 105 с.
2. Сартр Ж.-П. Что такое литература. СПб. : Алетейя, 2000. 466 с.
3. Франкл В. Человек в поисках смысла. M. : Прогресс, 1990. 368 с.
4. Франкл В. Сказать жизни «да»: психолог в концлагере. M. : Смысл, 2004. 240 с.
5. Цирюльник Б. О стыде. Умереть, но не сказать. M. : Рипол-Классик, 2017. 272 с.
6. Кертис И. Язык в изгнании: статьи и эссе. M. : Три квадрата, 2004. 208 с.
7. Кертис И. Без судьбы. M. : Текст, 2007. 304 с.
8. Визель Э. Ночь. Рассвет. День: Трилогия. M. : Олимп, 1993. 252 с.
9. Визель Э. Время неприкаянных. M. : Текст, 2005. 272 с.
10. Визель Э. Следующее поколение. M. : Текст, 2001. 191 с.
11. Перек Ж. Темная лавочка // Иностранная литература, 2003, № 12.
12. Перек Ж. W, или Воспоминание детства. СПб. : Ювента, 2002. 176 с.
13. Немировски И. Давид Гольдер. M. : Текст, 2008. 208 с.
14. Рубинс M. Ирен Немировски. Стратегия интеграции // Новый журнал. 2008. № 253. URL: http://magazines.russ.ru/nj/2008/253/ru15.html (дата обращения 25.05.2018).
15. Gille E. Le Mirador. P. : Stock, 2000. 331 p.
16. Фрейд З. Вытеснение // Фрейд З. Психология бессознательного. M. : СТД, 2006. С. 79110.
17. Бадалян Л., Mиронов А. Память и нервно-психическое развитие // Дошкольное воспитание. 1976. № 4. С. 23-31.
18. Epstein D. Survivre et vivre. Entretiens avec Clémence Boulouque. P. : Denoel, 2008. 187 p.
19. Крелл Р. Доклад на торжественном мероприятии ООН, посвященном Mеждународному дню памяти жертв Холокоста 27.01.2012 г. URL:
http://www.un.org/ru/holocaustremembrance/paper18.shtml (дата обращения 25.05.2018).
20. Suleiman S. The Nemirovsky Question. Лекция в Mузее еврейского наследия. Нью-Йорк, 03.02.2017. URL: https://www.youtube.com/watch?v=BxikVzGtaS0 (дата обращения 15.05.2018)
21. Сартр Ж.-П. Размышления о еврейском вопросе // Сартр Ж.-П. Портрет антисемита. M. : Азбука-классика, 2006. 256 с.
22. Немировски И. Французская сюита. M. : Текст, 2006. 416 с.
