CC BY
21
_МЕЖДУНАРОДНЫЙ НАУЧНЫЙ ЖУРНАЛ «СИМВОЛ НАУКИ» №11-4/2016 ISSN 2410-700Х_
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
УДК 821.35.0
И.А. Кажарова
к.филол.н
Кабардино-Балкарский институт гуманитарных исследований
г. Нальчик, Российская Федерация
ЭЛЕМЕНТЫ ПРОЛЕТКУЛЬТОВСКОЙ СЕМАНТИКИ В АДЫГСКОЙ ПОЭЗИИ 1920 - 30-Х ГГ.
(На материале творчества Али Шогенцукова)
Аннотация
В статье, на материале творчества Али Шогенцукова, акцентируется присутствие пролеткультовской семантики в адыгской поэзии 1920 - 30-х гг. Вживление идеологических стандартов на почву национальной культуры влечет расстановку собственных акцентов в реализации нового литературного канона. Усваивая многие элементы пролеткультовской семантики, поэзия Шогенцукова не выводит, тем не менее, ее центральный образ - пролетария, выходца из рабочих масс. Культурно-исторический контекст актуализирует в его пролетарском творчестве только две фигуры - ребенка и женщины.
Ключевые слова Семантика, Пролеткульт, адыгская поэзия, канон, образ.
Насаждение идеологических канонов обусловило изолированный статус Пролеткульта в ряду феноменов отечественной культуры. Пролеткульту (1917 - 1932) со всей его теорией и практикой довелось быть отвергнутым дважды. Еще в 20-м году, в период своего расцвета, он испытал уничтожающую критику В.И. Ленина. С ярлыком этой критики Пролеткульт фигурирует во всех справочных и энциклопедических изданиях советского времени. Однако и постсоветский период, пронизанный духом тотального переосмысления прошлого, сохранил инерцию его неприятия. Весьма немногочисленные труды последнего десятилетия, посвященные Пролеткульту, как видится нам, инициированы в большей степени культурологической доминантой, упрочивающей свои позиции в исследовательской практике гуманитарных наук. В соответствии с ней оказывается неизбежным анализ тех звеньев в движении культуры, которые задают импульс ее трансформациям. А литература Пролеткульта была именно таким звеном. Ведь не случайно даже противоположные оценки его литературной практики единодушно сходятся в том, что именно он заложил основы метода социалистического реализма. Именно здесь «начинается история русской советской литературы в том виде, в каком она господствовала в Советском Союзе на протяжении почти полувека, и прежде всего с Пролеткульта начинается подчинение литературы идеологическому универсуму» [2, с. 7]. Разумеется, пролеткультовцы не были первыми, кто провозгласил новую культуру нового мира, но организационно ее оформить, взяться за ее практическое и повсеместное внедрение первыми удалось лишь им.
Масштабное явление, на первых порах активно поддерживаемое властью, вряд ли могло миновать национальные окраины, вовлеченные в строительство новой страны. Вместе с тем каждая из национальных областей имела свой исторический облик, потому в каждом случае резонно допустить собственную специфику актуализации пролеткультовской семантики. И дело не в идеологическом противостоянии и не в стремлении конкретной культуры к самосохранению. Сколь императивным и унифицирующим ни было влияние идеологических стандартов Пролеткульта, они вживлялись в «местный материал», а тот оперировал доступными ему реалиями. Стало быть, в «новой действительности», воссоздаваемой на страницах литературных произведений, так или иначе просматривалась собственная логика внедрения стандартов, она претворялась в собственном пространстве, с собственной расстановкой действующих героев и, осмелимся предположить, с собственными акцентами в насаждаемой извне шкале ценностей. Говорить о прямом и непосредственном влиянии пролеткультовского движения в отношении литератур Северного Кавказа не приходится. Самая интенсивная фаза развертывания Пролеткульта по времени совпадает с тяжелым
_МЕЖДУНАРОДНЫЙ НАУЧНЫЙ ЖУРНАЛ «СИМВОЛ НАУКИ» №11-4/2016 ISSN 2410-700Х_
периодом гражданского противостояния в Кабарде и Балкарии, - периодом кровопролитных столкновений, разрухи и бандитизма. Советская власть окончательно установится здесь только в 1922 году. В то время, когда кипят идеологические диспуты пролеткультовских лидеров, трудовые массы российских городов приобщаются к культуре и художественному творчеству, в Кабарде, в обстановке военного лагеря, демократическая интеллигенция, начавшая формироваться в конце Х1Х века, продолжает трудиться над созданием национальной письменности, появляются первые учебники и периодические издания. Зарождение «нового мира» переплетается здесь с процессами становления национальной письменности и национальной художественной литературы. Вряд ли в условиях военного времени организационная деятельность пролеткульта могла бы себя проявить широко, зато ее литературная составляющая оставила свой узнаваемый след.
Наиболее очевидные признаки внедрения пролеткультовской семантики в поле литературной мысли обычно находят в трудах первого кабардинского критика Джансоха Налоева. Название одной из его статей - «От мертвого к живому» (1933) - само по себе подхватывает мысль теоретика Пролеткульта Александра Богданова об отношении к наследию прошлого: «Наследство не должно господствовать над наследником, а должно быть только орудием в его руках. Мертвое должно служить живому, а не удерживать, не сковывать его» [1, с. 140]. Затрагивая в статье «Литература Кабардино-Балкарии» творчество «пионеров новой художественной литературы» П. Шекихачева и Т. Борукаева, Налоев, подобно теоретикам Пролеткульта, тонко улавливает и выводит на поверхность логику соотношения между крестьянской и пролетарской поэзией, фиксирует процесс преодоления крестьянской страдательной пассивности и зарождение элементов нового канона. С наибольшей отчетливостью новый канон определяется в стихотворениях Али Шогенцукова. Дж. Налоев видит в них некий апофеоз пролетарского творчества: «В кабардинской поэзии Шогенцуков играет крупную ведущую роль, это верно. Верно и то, что он является родоначальником новой кабардинской производственной лирики, лирики не печали и не «серой тоски», а радости и веселья» (курсив наш. - И.К.) [3, с. 130]. В стихотворениях А. Шогенцукова 20 - 30-х годов происходит осознанное упрощение языка и образной семантики, и причиной тому не только особенности аудитории, которой они посвящены, -школьники, рабочие и крестьяне, мало знакомые или же совершенно не знакомые с книжной культурой. Здесь сказывается также императивность пролеткультовского канона мировосприятия, утверждавшего превосходство простоты над утонченностью, требовавшего от художника осознания идеологической сути этой простоты: «И так, вот новое содержание, входящее в жизнь; оно огромно по масштабу, исходя из миллионных масс; оно грандиозно по значению, заключая в себе невиданно-революционную тенденцию в труде и борьбе всего человечества; оно ново, неразработано, намечается грубо, проявляется сурово, стихийно. Как бы громадными глыбами обрушивается оно на старую жизнь, потрясая ее в самых основаниях. Что же, возможно вместить его в утонченные, филигранные формы, до которых довели свое искусство художники отживающего, внутренне пустеющего, мельчающего мира? Достаточно отчетливо поставить вопрос, чтобы ответ был ясен. Конечно, нет. Только в могучей простоте форм найдет новый художник решение своей задачи; он не ювелир, он кузнец в мастерской титанов» (курсив наш. - И.К.) [2, с. 176]. Относительно отказа от «утонченных, филигранных» форм заметим, что здесь Шогенцуков мог «противостоять» только самому себе и тем традициям иноязычных литератур, с которыми он был хорошо знаком. Темы и сюжеты его по преимуществу ситуативны, то есть представляют собой поэтическую фиксацию конкретных свершений тех лет. «Кабардинские учителя-курсанты», «Жалоба газеты «Карахалк»», «Ученик Хасанш», «Праздник Малой Кабарды», «Два дня моей жизни» и многое другое - не просто восторженная реакция на небывалые доселе события, а инициативная позиция их непосредственного участника. Конечно, особо популярные клише пролеткультовской эстетики не обходят творчество хорошо знакомого с русской поэзией Шогенцукова. Здесь сопоставляется старое и новое, подчеркивается грандиозный масштаб человеческих свершений, непременно сопровождаемый оптимистическим пафосом, звучат призывы к борьбе, молодые силы изображаются как воинство, будущее - как цветущий сад и т.п. Но, несмотря на то, что пролетарий - хозяин жизни, а поэт (субъект), разумеется, - подлинный пролетарий, нет полного слияния с коллективистическим «мы». Субъект агитирует, призывает, вдохновляет, следовательно, осознает дистанцию между «я» и «мы», однако при этом нет и осознания собственной высокой миссии. В
_МЕЖДУНАРОДНЫЙ НАУЧНЫЙ ЖУРНАЛ «СИМВОЛ НАУКИ» №11-4/2016 ISSN 2410-700Х_
этом смысле черты, индивидуализирующие субъекта пролетарской поэзии А. Шогенцукова, не спешат ответствовать стереотипам самовыражения человека нового строя, они нигде не декларируются. В роли трансляторов нового мира намного выразительнее оказываются герои, к которым устремлено его внимание. Герой, который появляется в поэзии 20-30-х годов, наделен именем собственным - маленький Хасанш, но вместе с тем внедрен в гражданскую множественность. Ребенок в новой действительности -целеустремленная личность, и склад этой личности оценивается поэтом однозначно положительно («Хасанш-ученик», «Милосердие маленького Хасанша»). В художественном плане - это гармония, выведенная на поверхность, в идейном - та трогательная и душевная «часть» новой действительности, в которой поэт провидит ростки светлого будущего. Несколько иначе воссоздана пионерия. Пионеры А. Шогенцукова предельно обобщены. Не трудно заметить, что здесь преобладают не характеристики, а действия и мобилизующие призывы, оформленные глаголами будущего времени и глаголами повелительного наклонения («Пионеры», «Пионерская жизнь», «Пионерская песня»). В поступательном нарастании решительных действий пионерия переходит в силу не только активную и побеждающую, но нападающую и в чем-то даже устрашающую. Военизированность, маршевое движение, агитационность в полной мере нашли себя здесь. Из всех персонажей, которые включены в новую картину мира, именно пионеры оказываются наиболее приближенными к решению задач социализма. Малыши-Хасанши - пока всего лишь будущие «трудящиеся родины», ее светлый потенциал, пионеры же, судя по обращенным к ним призывам, - наиболее реальные творцы пролетарских побед: «Ди ныбжьэгъухэ, хьэзыр зыф1щ1и, / Нэф1эгуф1эу фыкъэув, / Къэрал бейхэр зыгъэшынэу, / Гъитху планыр дывгьэгьэув!» («Зэгъэпэщын»).-Друзья, мобилизуйтесь, / И радостно постройтесь, / Устрашающий богатые страны, / Пятилетний план реализуем!» («Создать»). - Казалось, было бы логичнее спроецировать призывы о воплощении пятилетнего плана на фабрично-заводских рабочих, однако главное действующее лицо, вокруг которого и во имя которого вырастает пролетарская поэзия, в произведениях Шогенцукова оказывается «смазано». И происходит так по причинам обьективного характера. Образ пролетария, нового человека нового мира, был актуален на тех «участках» строящегося социализма, где имела место индустриальная деятельность. В Кабарде 20-30-х фабрики и заводы только зарождались, только начинала осваиваться железная техника, и столь очевидным символам пролетарской поэзии, как заводской железный молот, заводской гудок и прочие только предстояло войти в культурное сознание горцев. Таким образом, в той реальности, какая наличествовала, наиболее воодушевленной, организованной и сплоченной массой, готовой «догнать и перегнать», «воплотить пятилетний план в четыре года» оказывалась пионерия, - на нее смещаются задачи пока еще не обозначившейся прослойки фабрично-заводских рабочих, и этим обусловливается оригинальность «расстановки» героев пролетарской поэзии Шогенцукова. Но помимо прочих стандартов, универсальных для пролетарской эстетики 20-30-х годов, надо отдельно упомянуть «симптом» новой жизни, для северокавказского региона особый - это вступление в преобразовательное движение женщины-горянки. Ясно, что речь не могла идти о заводской девушке. Женский угол зрения принят во внимание в произведениях «Сатаней», «Сатаней красивая», «Лалина». Эти произведения - свидетельство того, что героиня лирики Шогенцукова входит в эту жизнь не только радостно и счастливо, но и женственно, и поэт настойчиво выделяет эту женственность, словно опасается потерять ее из виду.
Характеризуя шогенцуковское творчество 20-х годов Дж. Налоев писал, что «оно представляет из себя какую-то стройную гармонию образов, какой-то приятный, цветущий садик, где и музыка, и счастливый труд гражданина, который трудится и, трудясь, слушает пленительную симфонию, наслаждается наукой, искусством. Его гражданин живет в обществе, живет с песней. У него нет печали, он оптимист и в своем оптимизме - творец» [3, с. 122]. Критик чутко уловил непритязательность масштаба, в котором был смоделирован Шогенцуковым новый мир. Возможно, этим и вызван был такой упрек, как «совершенно недостаточный размах его творчества» [3, с. 131]. Действительно, грандиозные преобразования жизни требовали грандиозности художественного выражения. В этом отношении можно заметить, в порывах пролетарского воодушевления А. Шогенцукову никогда не изменяло чувство меры. Реальность менялась кардинально, и выдвигала на арену истории свой авангард - пролетариат. Усваивая многие элементы пролеткультовской семантики, Шогенцуков не выводит, тем не менее, ее центральный образ - образ
_МЕЖДУНАРОДНЫЙ НАУЧНЫЙ ЖУРНАЛ «СИМВОЛ НАУКИ» №11-4/2016 ISSN 2410-700Х_
пролетария, выходца из рабочих масс, ибо фабрично-заводская реальность попросту еще не оформилась. В его пролетарской реальности очерчены наиболее четко две фигуры - ребенка и женщины, при этом решение великих преобразовательских задач адресуется пионерии. В сегодняшнем, ретроспективном прочтении такая расстановка героев кажется символичной.
Список использованной литературы:
1. Богданов А. О пролетарской культуре. 1904 - 1924: Издательское товарищество «Книга». Ленинград -Москва, 1924. 344 с.
2. Левченко М. Индустриальная свирель: поэзия Пролеткульта 1917 - 1921 гг. СПб.: СПГУТД, 2007. 141 с.
3. Налоев Дж. Литературное наследие (на каб. яз.). Нальчик: «Эль-Фа», 2004. 226 с.
4. Шогенцуков А.А. Сочинения (на каб. яз.). Нальчик, 2006. 541 с.
© Кажарова И.А., 2016
УДК 811.512.141
Каримова Айсылу Назировна
студент 3 курса СФ БашГУ Абдуллина Гульфира Рифовна
доктор филол.н., проф. СФ БашГУ г. Стерлитамак, РФ e-mail: abguri@yandex.ru
НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ГИДРОНИМАХ В БАШКИРСКОМ ЯЗЫКЕ
Аннтоация
В данной статье рассматриваются гидронимы, наиболее активно употребляемые в башкирском языке. Нами затронуты вопросы этимологии данных онимов, также определено место названий водных объектов в лексикографическом источнике М.Х. Ахтямова «Словарь башкирских пословиц и поговорок» (Уфа, 2008).
Ключевые слова
Гидронимы, башкирский язык, названия водных объектов.
Названия водных объектов сохраняются веками, даже тысячелетиями, поэтому гидронимы имеют очень высокую историческую ценность [1, с.36; 2, с.182]. В башкирском языке различают следующие разновидности гидронимов:
1) пелагонимы - названия морей (отметим, что на территории Республики Башкортостан нет морей, тем не менее в башкирской лексике функционируют пелагонимы): Каспий дицге^е 'Каспийское море, 'Кара дицгез 'Черное море', Ьары дицгез 'Желтое море' и т.д.;
2) лимнонимы - названия озёр, прудов: Атс^л Белое озеро', Асылы^л озеро Аслыкуль', Йылан быуа^1 'Змеиный пруд' и т.д.;
3) потамонимы - названия рек: Дим 'Дема', Стэрле Стерля', Егэн 'Зиган' и т.д.;
4) гелонимы - собственные имена болот, заболоченных мест: Каран hазлыFы ' Карановское болото', Торна hазлыFы Журавлиное болото' и т.д.
В Республике Башкортостан более 1100 рек и 2720 озёр. Мы хотим остановиться лишь на некоторых из них, которые привлекают не только своей величиной, но и неописуемой красотой. Это реки: АFизел, Ашта^ар, Негеш, озера Кандра^л и Асылы^л.
