CC BY
21
английский - язык, в котором логофорические местоимения отсутствуют:
(24) Ariovistusi respondit, si quid ipsi a Caesarej opus est, sesei ad eumj venturum fuisse; si quid illej sei velit, illumj ad sei venire oportere (Caes. BGall. 1, 34, 5).
'Ариовист ответил, что если что-то ему самому от Цезаря нужно, он к нему придет; если тот от него чего-то захочет, следует, чтобы тот к нему пришел'.
'Ariovistus replied that if he himself had needed anything from Caesar, he would have gone to him; and that if Caesar wanted anything from him he ought to come to him'
(Transl. by W. A. McDevitte and W. S. Bohn). В данном пассаже Ариовист как источник информации последовательно кореферентен с рефлексивом, в то время как его адресат Цезарь - с анафорическим местоимением. В английском переводе оба участника ситуации замещаются анафорическим местоимением 'he', что создает двусмысленность.
3. 3. Предложения причины с союзами quod / quia / quoniam
Этот тип придаточных предложений допускает как индикатив, так и конъюнктив. Индикатив позволяет представить причину от лица говорящего, как объективную и не подлежащую сомнению, в то время как конъюнктив добавляет обертоны неопределенности, субъективности, дистанцированности от источника информации, как в примерах (25-26):
(25) Aristides . . . nonne ob eam causam expulsus est patria, quod praeter modum iustus esset? (Cic. Tusc. 5, 105)
'Аристид... не потому ли был изгнан из отечества, что был, якобы, не в меру справедлив?'
(26) Nunc mea mater irata est mihi, quia non redierim domum ad se . . . (Plaut. Cist. 101-102).
'Нынче моя мать сердится на меня, что я, будто бы, не вернулся к ней в дом'.
В данных примерах конъюнктив привносит оттенки дистан-цированности и субъективности - неотъемлемые составляющие косвенной засвидетельствованности12. Такой конъюнктив можно трактовать как маркер непрямого доступа к источнику информации, или эпистемической дистанции: говорящий как
N^8 2001; М. Макарцев (МакаЛ8еу 2013: 321) определяет эвиден-циальность как категорию дистанцирования от передаваемой информации.
бы снимает с себя ответственность за истинность сообщаемого, поскольку передает чужое мнение (Plungian 2010: 47). В отличие от латыни, русский язык может выражать такие оттенки только лексическими средствами (вводными словами, частицами «дескать, якобы, будто бы»), что отражено в переводе.
Стоит также подчеркнуть, что в примере (26) семантика косвенной засвидетельствованности усиливается логофоричес-ким употреблением возвратного местоимения.
3. 4. Конъюнктив в полемических вопросах (Coniunctivus indig-nantis)
Фразы с конънктивом, выражающим эмоциональный протест или неприятие ситуации говорящим, являются как будто повторением чьих-то слов и, таким образом, могут трактоваться как разновидность косвенной речи, примеры (27-28)13:
(27) I, redde aurum! Reddam ego aurum? (Plaut. Aul. 829) 'Иди, верни золото! - Да чтобы я вернул золото?!'
(28) Exercitum tu habeas diutius quam populus iussit invito senatu? (Cic. Att. 7, 9, 4)
'Да чтобы ты владел войском дольше, чем приказал римский народ, вопреки сенату?!'
Потенциальный конъюнктив в таких предложениях, как и в рассмотренных выше причинных, создает дистанцию между говорящим и адресатом и показывает, что говорящий не ручается за истинность сообщаемого, поскольку передает чужое мнение.
4. Заключение
В данной статье я попыталась показать важность категории эвиденциальности как одного из возможных подходов к анализу грамматической системы латинского языка. Анализ касался некоторых морфологических форм и синтаксических конструкций, которые в традиционных грамматиках относятся к категориям времени, наклонения, залога и т. д. и ранее не рассматривались как эвиденциалы. Между тем их трактовка как эвиденциальных стратегий позволяет обогатить наше понимание латинского языка и осознать, что традиционный грамматический инвентарь может выражать гораздо больше значений, чем принято думать.
13
Примеры взяты из Pinkster 2015: 486.
В дальнейшем к этому материалу можно было бы добавить лексические способы выражения эвиденциальных значений в латыни и сравнить их с соответствующими средствами в других европейских языках, особенно в романских, чтобы проследить эволюцию эвиденциальных показателей в диахронии.
Литература
Aikhenvald, A. Y. 2004: Evidentiality. Oxford: Oxford University Press. Anderson, L. B. 1986: Evidentials, paths of change, and mental maps: Typologically regular asymmetries. In: Chafe, W., Nichols, J. (eds.). Evidentiality: The linguistic coding of epistemology. Norwood (NJ), 273-312.
Boye, K., Harde, P. 2009: Evidentiality: Linguistic categories and
grammaticalization. Functions of Language 16/1, 9-43. Chafe, W. 1986: Evidentiality in English conversation and academic writing. In: Chafe, W., Nichols, J. (eds.) Evidentiality: the Linguistic coding of epistemology. Norwood, 261-272. Cuzzolin, P. 2010: Evidentialitätsstrategien im Lateinischen Vorläufige Bemerkungen. In: Kienpointner, M., Anreiter, P. (eds.). Latin Linguistics Today: Proceedings of the 15. CILL, Innsbruck, April 49, 2009, 249-256 (= Innsbrucker Beiträge zur Sprachwissenschaft). Diewald, G., Smirnova, E. 2010: Evidentiality in European languages: the lexical-grammatical distinction. In: Diewald, G., Smirnova, E. (eds.). Linguistic Realization of Evidentiality in European Languages. Empirical Approaches to Language Typology [EALT] 49. Berlin/New York, 1-14. Dimmendaal, G. J. 2001: Logophoric marking and represented speech in African languages as evidential hedging strategies. Australian Journal of Linguistics 21/1, 131- 57. Givon, T. 1982: Evidentiality and epistemic space. Studies in Language 6/1, 23-49.
Greco, P. 2013: Latin Accusativus cum Participio: syntactic description, evidential values, and diachronic development. Journal of Latin Linguistics 12/2, 173-198. Guardamagna, C. 2017: Reported evidentiality, attribution and epistemic modality: a corpus-based diachronic study of Latin secundum NP (according to NP). Language Science 59, 159-179. Guentchéva, Z. 1994: Manifestation de la cathégorie médiatif dans les
temps du français. Langue français 102, 8-23. de Haan, F. 1999: Evidentiality and epistemic modality: Setting
boundaries. Southwest Journal of Linguistics 18, 83-101. Hagège, C. 1974: Les pronoms logophoriques. Bulletin de la Société de
Linguistique de Paris 69, 287-310. Hansen, B. 2007: [Evidentiality in German]. In: Khrakovskij, V. S. (ed.). Evidentsial'nost' v iazykakh Evropy i Azii [Evidentiality in the languages of Europe and Asia]. St. Petersburg, 241-252.
Ханзен, Б. 2007: Эвиденциальность в немецком языке. В сб.: Храковский, В. С. Эвиденциальность в языках Европы и Азии. СПб.: Наука, 241-252. HaBler, G. 2010: Epistemic modality and evidentiality and their determination on a deictic basis: the case of Romance languages. In: Diewald, G., Smirnova, E. (eds.). Linguistic Realization of Evidentiality in European Languages. Empirical Approaches to Language Typology [EALT] 49. Berlin; New York, 1-14. Cordi, E. 2007: [Category of evidentiality in French]. In: Khrakovskij, V. S. (ed.). Evidentsial'nost' v iazykakh Evropy i Azii [Evidentiality in the languages of Europe and Asia]. St. Petersburg, 253-291. Корди, Е. 2007: Эвиденциальность во французском языке. В сб.: Храковский, В. С. Эвиденциальность в языках Европы и Азии. СПб.: Наука, 253-291. Lampert, G., Lampert, M. 2010: Where does evidentiality reside? Notes on (alleged) limiting cases: seem and be like. STUF - Language Typology and Universals 63/4, 308-321. Lazard, G. 2001: On the Grammaticalization of Evidentiality. Journal of
Pragmatics 33, 359-367. Makartsev, M. M. 2014: Evidentsial'nost' v prostranstve balkanskogo teksta [Evidentiality in the space of the Balkan text] Moscow; St. Petersburg.
Макарцев, М.М. 2014: Эвиденциальность в пространстве балканского текста. М.; СПб.: Нестор. Manea, D. 2005: Modurile personale (predicative). In: Gramatica limbii
romane I, Cuvantul. Bucure§ti, 373 - 377; 384-399. Nuyts, J. 2001: Subjectivity as an evidential dimension in epistemic modal
expressions. Journal of Pragmatics 33, 383-400. Nikitina, T. 20121: Personal deixis and reported discourse: Towards a
typology of person alignment. Linguistic Typology 16, 233-263. Nikitina, T. 20122. Logophoric Discourse and First Person Reporting in
Wan (West Africa). Anthropological Linguistics 54/ 3, 280-301. Pinkster, H. 2015: Oxford Latin Syntax. Oxford: Oxford University Press. Plungian, V. A. 2001: The place of evidentiality within the universal
grammatical space. Journal of Pragmatics 33, 349-357. Plungian, V. A. 2010: Types of verbal evidentiality marking: an overview. In: Diewald, G., Smirnova E. (eds.). Linguistic Realization of Evidentiality in European Languages. Empirical Approaches to Language Typology [EALT] 49, Berlin/New York, 15-58. Pompei, A. 2002: Riflessivi indiretti in latino e logoforicita. Studi Italiani
di Linguistica Teorica e Applicata, 398-446. van Rooy, R. 2016: The relevance of evidentiality for Ancient Greek.
Journal of Greek linguistics 16, 3-46. Wiemer, B. 2007: [Indirect evidentiality in Lithuanian], in: Khrakovskij V. S. (ed.). Evidentsial'nost' v jazykakh Evropy i Azii [Evidentiality in the languages of Europe and Asia] St. Petersburg, 197-240. Вимер, Б. Косвенная засвидетельствованность в литовском языке. В сб.: Храковский, В. С. Эвиденциальность в языках Европы и Азии. СПб.: Наука, 197-240. Wiemer, B., Stathi, K. 2010. The database of evidential markers in
European languages. A bird's eye view of the conception of the database (the template and problems hidden beneath it). STUF -Language Typology and Universals 63/4, 275-289. Willett, T. 1988: A cross-linguistic survey of the grammaticalization of
evidentiality. Studies in language 12, 51-97. Zheltova E., 2017: Evidential strategies in Latin. Hyperboreus: Studia Classica 23/2 (в печати).
E. V. Zheltova. Indirect evidentiality in Latin
In spite of the long in-depth study, Latin proved to have not been investigated sufficiently from the angle of evidentiality. The paper, therefore, aims at drawing attention to certain phenomena in Latin which can be treated as linguistic devices for rendering the main values of indirect evidentiality. It seems to be important for both the linguistic typology and for the rethinking and reinterpretation of some grammatical phenomena in Latin. The author singles out a set of morphological and syntactic means to express the main indirect evidential values: five means for rendering inferential (or presumptive) evidence and four - for reported evidence. The author's claim is that these means belong to the grammar rather than to the lexicon of the Latin language and, therefore, can be treated as evidential strategies. Considering these grammatical phenomena as evidential strategies may enrich one's understanding of the Latin language and help to realize that the traditional inventory of grammatical forms and constructions can express many more values than one might have expected.
Keywords: the Latin language, evidentiality, indirect inferential (presumptive) evidence, indirect reported evidence, subjectivity in language.
DOI :10.30842/ielcp230690152238
Л. И. Жолудева
ПРОНОМИНАЛИЗАЦИЯ НЕПЕРЕХОДНЫХ ГЛАГОЛОВ В ИТАЛЬЯНСКОМ ЯЗЫКЕ
Статья посвящена семантике и функционированию имплицитно возвратных итальянских глаголов. Исследование проведено на материале текстов XVI в. В этот период возвратный показатель может рассматриваться как маркер инаккузативности, впоследствии утраченный большинством глаголов по мере того, как в языке появляются устойчивые синтаксические (и морфосинтаксические) модели противопоставления непереходных глаголов по инаккузативности / неэрга-тивности. Именно подобное прономинальное употребление непереходных глаголов (в т. ч. с группой клитик se ne) впоследствии могло привести к формированию конструкций «непереходный глагол + se ne», выполняющей в современном итальянском языке прагматическую функцию.
Ключевые слова: инаккузативная гипотеза, непереходные глаголы, возвратные глаголы, итальянский язык, история итальянского языка
Прономинальное1 употребление непереходных глаголов в романских языках, в частности в итальянском, относительно недавно стало привлекать внимание исследователей. Возможно, это объясняется тем, что названное явление труднообъяснимо с позиций традиционной грамматики (Tesnière 1969: 274). Если, например, возвратный показатель при антикаузативных глаголах (то есть имеющих как переходное, так и непереходное употребление: ит. alzare - alzarsi, фр. lever - se lever, исп. quebrar -quebrarse) в рамках структурной грамматики трактуется как маркер рецессивной диатезы (Tesnière 1969: 272), то так называемые «существенно возвратные» (имплицитно возвратные, essentiellement réfléchis, falsi riflessivi) глаголы рассматривались как своего рода рудимент, не представляющий интереса для синтаксистов. В свете современных теорий, устанавливающих связь между семантикой и синтаксисом (в случае с возвратными глаголами - морфосинтаксисом), имплицитная возвратность
1 Здесь и далее термин «прономинальные» употребляется для обозначения возвратных глаголов, хотя явление прономинализации непереходных глаголов может рассматриваться более широко, с учетом особенностей функционирования местоименных клитик ci, ne, la и их комбинаций, что выходит за рамки нашего исследования.
перестала рассматриваться как семантически необусловленное явление.
Пожалуй, наибольшую ясность в вопрос о происхождении и природе ингерентной возвратности внесла инаккузативная гипотеза (UH), описывающая закономерности функционирования непереходных глаголов в языках с «расщепленной непереходностью» (Perlmutter 1978, Burzio 1986, van Valin 1990; Levin & Rappaport Hovav 1995 и др.). В основе UH лежит противопоставление инаккузативных и неэргативных непереходных глаголов: субъект первых на уровне глубинной структуры схож с объектом переходных глаголов, субъект вторых - с субъектом переходных глаголов, что и предопределяет различия в морфо-синтаксическом поведении подобного типа форм (выбор вспомогательного глагола, участие в синтаксических транформа-циях и т. д.). Дальнейшие исследования в рамках UH привели к более гибкому пониманию оппозиции инаккузативность / не-эргативность. Она рассматривается не как бинарное противопоставление, а скорее как градуальное - в качестве континуума, в пределах которого глаголы в зависимости от своей семантики и морфосинтаксических свойств занимают то или иное место на своеобразной шкале инаккузативности (Sorace 2000; Cennamo & Sorace 2007; Cennamo 2008). Поскольку базовым критерием для построения шкалы стал выбор вспомогательного глагола в сложных временах, она получила название Auxiliary Selection Hierarchy (далее ASH).
UH оказалась полезной и при исследовании имплицитной возвратности в диахронии. Так, было показано, что в народной латыни и на этапе формирования романских языковых систем наблюдалась повышенная частотность непереходных глаголов в возвратной форме ("pleonastic reflexives") (Cennamo 2000). При этом вплоть до распада падежной системы формы se и sibi проявляли отчетливую тенденцию к закреплению за неэргатив-ными и за инаккузативными глаголами соответственно, что может рассматриваться как тенденция к грамматикализации
2 Построение шкалы инаккузативности для тех романских языков, где в сложных временах используется один вспомогательный глагол, также возможно - на основе серии тестов, определяющих аспектуальные характеристики глаголов и закономерности их синтаксического поведения (напр., см.: Ciríaco & Cangado 2014, - на материале бразильского варианта португальского языка).
«расщепленной непереходности» через падежное противопоставление. В дальнейшем в романских языках развились иные способы выражения оппозиции инаккузативность / неэргатив-ность, преимущественно синтаксические в одних языках и диалектах и морфосинтаксические - в других3.
«Освободившись» от необходимости указывать на инаккузативность / неэргативность, маркер возвратности оказывается, по сути, лишним, никак не нагруженным элементом при непереходных глаголах. В этой ситуации было бы логичным предположить, что он либо а) подвергнется редукции, либо б) будет задействован для выражения тех или иных семантических или прагматических категорий. В данной работе мы постараемся показать, что в истории итальянского языка на разных этапах действовали обе тенденции.
В староитальянском языке в возвратной форме нередко встречались непереходные глаголы движения, которые занимают на шкале ASH положение, максимально приближенное к инаккузативному полюсу (Sorace 2000). Однако это было характерно не только для данной семантической группы, но и для других. В текстах XIII-XIV вв., наряду с venirsi, uscirsi и fuggirsi, можно встретить возвратные глаголы изменения состояния (morirsi), продолжающегося состояния (rimanersi), неменяющегося состояния (giacersi, tacersi), неконтролируемого процесса (dormirsi) (Rohlfs 1968: 187-188; Tekavcic 1972: § 795.4). Иными словами, представлен весь или почти весь спектр глаголов от инаккузативного до неэргативного полюса. В целом отмечается, что прономинальное употребление непереходных глаголов в староитальянском языке - явление более редкое, чем употребление тех же глаголов без возвратного местоимения (Egerland & Cardinaletti 2010: 659).
Если описания староитальянского этапа истории итальянского языка, как и исследования в синхронии, опираются на репрезентативные базы данных и корпуса4, для более поздних эпох (XV-XIX вв.) подобного рода источники отсутствуют, что зачастую затрудняет количественную оценку распространен-
3 В зависимости от участия в образовании сложных времен одного или двух вспомогательных глаголов.
4 Так, «Грамматика староитальянского языка (БаМ, Яепг1 2010) опирается на данные проекта ОУТ: http://www.ovi.cnr.it/index.php/it/
ности того или иного явления. Кроме того, начиная с XVI в. узус авторов, пишущих на итальянском языке, теряет даже ту относительную однородность, которая была характерна для староитальянского периода. Наряду с флорентийцами и носителями других живых диалектов Тосканы (где обнаруживаются регионально маркированные черты, не воспринятые кодифицированной нормой, см.: Жолудева 2016), по-итальянски писали жители других регионов Италии. Для них «литературный» язык не был родным, но они ориентировались и на узус образцовых авторов, и на грамматические сочинения современников, а начиная с XVII, также на данные словаря Академии делла Круска5. В этой ситуации функционирование прономинальных непереходных глаголов в письменном и устном узусе носителей диалектов Тосканы и уроженцев других регионов, по всей вероятности, отличалось такой же вариативностью, какая наблюдалась и при анализе других синтаксико-семантических структур (7Ио1иёеуа 2017).
Если говорить о процессах, происходивших в итальянском языке XVI в., то в наибольшей степени приближенными к живому разговорному узусу Тосканы (а значит, хотя бы отчасти отражающими изменения в итальянском морфосинтаксисе, в том числе не проникавшие в строго нормированную речь) оказываются тексты комедий . В исследованных нами текстах (список источников см. в конце работы) непереходные глаголы в прономинальной форме - явление настолько частое, что это позволяет сделать некоторые предварительные наблюдения, которые мы надеемся в дальнейшем проверить на более обширном и жанрово неоднородном материале.
В небольшом корпусе, состоящем из десяти пьес XVI века, в возвратной форме встречается ряд непереходных глаголов, не
5 Что, разумеется, не исключает влияний диалектов, родных для таких «региональных» авторов.
6 Не менее плодотворным могло бы оказаться изучение текстов нелитературного характера (писем, свидетельских показаний и т. п.). Однако оно затруднено (а) отсутствием достаточно репрезентативных баз данных, основанных на подобных источниках, и (б) резкими различиями между узусом образованных людей, в письменной речи воспроизводящих кодифицированную норму, и полуграмотных авторов, привыкших выражать мысли на родном диалекте. При работе с подобными источниками возникают дополнительные методологические проблемы.
