CC BY
22
УДК 32:316.62; 004.514.6
электоральное хакерство и «цифровой поворот» «мягкой силы»
Реут олег Чеславович,
Северо-западный институт управления РАНХиГС, кандидат технических наук, Санкт-Петербург, Россия, E-mail: olegreut@sampo.ru
Аннотация
Рассматриваются возможности и ограничения применения концепции «мягкой силы» в обстоятельствах её «цифрового поворота» для исследования принципиально нового феномена электорального хакерства.
Ключевые понятия:
«мягкая сила», электоральное хакерство, «цифровой поворот».
Большинство современных политологических теорий рассматривают потребность в безопасности граждан в рамках договорных отношений «человек - общество - государство», которые являются одними из центральных оснований появления политики как универсального ресурса, обеспечивающего функционирование и развитие социума и политикума. Актуальные исследовательские задачи предопределяют дифференциацию категорий безопасности, что, с одной стороны, вызвано расширением предметного поля за счёт включения новых видов военных и невоенных угроз, а с другой - определяется обстоятельствами, в которых эти угрозы репрезентируются. В особую группу оформляется такой вид безопасности, как безопасность информационная, который в соответствии с пространственным измерением контекста взаимодействия политических акторов дифференцируется по уровням - от индивидуального до глобального.
Информационная безопасность представляет собой состояние, при котором сохраняется целостность, устойчивость и способность к эффективному
I 1 DiacouRBB-p Я ft
Шскурс ш
саморегулированию, несмотря на неблагоприятное внешнее информационно-коммуникационное воздействие. В целях обеспечения информационной безопасности политические акторы используют различные методы, которые могут быть ориентированы на применение насилия или на использование средств косвенного воздействия. Считается, что задействование потенциала инструментов «мягкой силы» (soft power), реализуемых посредством информационно-коммуникационных технологий, надлежит определять как нетрадиционные. Однако такое представление не является в полной мере корректным для ситуаций электорального хакерства, с которым столкнулись на протяжении последнего года ряд государств.
При этом важно отметить, что сама проблематика хакерства находится в довольно сложных взаимоотношениях с концептуальным оформлением вопросов безопасности, что становится очевидным при рассмотрении характера и стилей принятия политических решений; роли институтов государства, гражданского общества и индивида в обеспечении безопасности; в выборе соотношения методов и средств обеспечения. Более того, многократное усложнение природы такого феномена современности, как информационные войны, приводит к переформатированию репрезентации ненасильственного воздействия на противника.
Ранее считалось, что в ходе информационного противоборства политические акторы концентрируют свои усилия на создании двух образов, или имиджей: негативного - врага, и позитивного - своего государства. Сами же имиджи транслируются как на граждан своей страны, соседние государства, так и на потенциального противника. В последние годы основной вектор формирования репрезентационной картины выстраивается в направлении выявления скрываемой от аудитории информации. Это могут быть скандальные шпионские досье, взломанные материалы почтовых сервисов, результаты журналистских расследований. При этом сами хакеры позиционируются не как маргинальные кибер-агрессоры, а в качестве разоблачителей государственных или корпоративных афер. Конечно, хакинг остаётся в тёмно-серой области спектра политических действий, но его последствия вполне претендуют быть представленными обществу как ответ на социальный запрос, направленный на преодоление фальшивых новостей (fake news), генерируемых традиционными средствами массовой информации.
Чёткое терминологическое оформление категории «электоральное хакерство» выступает довольно нетривиальной задачей, поскольку её решение призвано объединить в некоторую совокупность разные проявления принципиально нового феномена - от утечек социально и политически значимой информации до выстраивания так называемого «искусственного общественного мнения», от повышения уязвимости (вплоть до выведения из строя) сложных инженерно-технических и информационных систем до фальсификации итогов голосования на выборах и референдумах. Одновременно с этим электоральное хакерство концентрируется на использовании потенциала Интернет-технологий, хотя и не ограничивается ими. И, вне сомнений, отдельную сложность в описании рассматриваемых феноменов представляет собой транснациональный характер хакерских групп, к которым лишь частично применимы
подходы, выработанные в отношении, например, частных военных компаний. Это «работает» только в ситуации, когда хакерские коллективы выступают контракторами, наёмными исполнителями воли государственных заказчиков, т. е. тех, кто действует в интересах отдельного государства или их группы. При этом существуют и всё больше заявляют о себе абсолютно самостоятельные группы, которые, в отличие от хакеров в погонах, имеют практически невы-являемую и склонную к постоянным изменениям систему целеполагания [2].
Именно в этом контексте представляется ограниченно возможным расширить применимость сложившегося категориального аппарата, оперирующего вышеназванным понятием «мягкая сила». Исходя из классификации природы воздействия, предложенной в ставших классическими работах Джозефа Ная [4], «мягкая сила» вполне корректно описывает совокупность ресурсов, находящихся за пределами пространств применения принуждения - как военных, так и экономических (прежде всего, санкционных). При этом она оперирует такими единицами анализа, как «массовая культура» и «политические ценности», которые конструируются социально и (вос) производятся в «потоке практик» различных акторов. В данном прочтении исходной точкой рассуждений выступает оппозиция «объективное / социально сконструированное», пришедшая в социально-гуманитарных науках на смену классической дихотомии «объективное / субъективное».
Применительно к электоральному хакерству довольно сложно не заметить различия в языках описания, которые используют не только политологи и международники, но, например, социологи, специалисты в области систем информационной безопасности, культурных (cultural) или медиа-исследований. Очевидно, что представители разных областей знания оперируют разными аксиоматическими допущениями и, что более значимо, разными описательными метафорами, которые вполне обоснованно были объединены Ричардом Рорти при объяснении введённого им [3] понятия «конечный словарь». Естественно, «конечный словарь» является «начальным словарём», поскольку указывает на всю совокупность риторических элементов той или иной исследовательской программы: от базовых категорий и концептуализа-ций до первоначальных образных сравнений, задействованных той или иной дисциплиной. «Словарь» - потому что эта совокупность доступна кодификации. «Конечный» (по Рорти) - потому что исследовательская оптика представляет собой «замкнутую систему»; каждому новому феномену она будет подбирать описания из уже имеющихся ресурсов воображения. В некотором смысле, такой словарь есть арсенал всех доступных исследователю способов описания своего объекта.
Первичное описание, как правило, глубоко метафорично - даже само помещение слов «электоральный» и «хакерство» (как, впрочем, «мягкая» и «сила») в одно словосочетание надлежит рассматривать как подобный приём, именно поэтому задача последующей концептуализации представима как превращение метафор в концепты. Однако уже на стадии начала повествования требуется построение эксплицитной объяснительной модели или, другими словами, повествование использует имплицитные объяснительные схемы, встроенные (более или менее искусным образом) в само описание.
I 1 OIBCOURBB-P Ift
Шскурс Ш
В какой степени электоральное хакерство корректно представлять, например, через категориальную сетку политических ценностей? Поиск ответа на этот вопрос может, пожалуй, лишь воспроизвести полемику о герметичности объяснительных моделей, инициированную следованием или отказом от следования дюркгеймовским принципам «объяснения социального социальным». Жанр функционального оперирования «мягкой властью» куда менее требователен в этом отношении, что определяется не только опорой на методологию конструктивизма, но и адаптивностью «цифрового поворота» в политологическом знании, считающейся одним из признаков трансформации исследовательских парадигм, когда приходит осознание необходимости изучать процессы, сопутствующие появлению тех или иных коллективно разделяемых смыслов.
Хотя конечные словари концепций «мягкой власти» и «электорального хакерства» - пересекающиеся множества, применение «воздействия привлекательности» выстраивается в совершенно нетождественной, а порой и в прямо противоположной логике. По-разному и выстраивается состав субъектов, и происходит артикуляция внешнеполитических интересов, и действуют механизмы убеждения.
Не менее важно и то, что институты, занимающиеся имплементацией «мягкой силы», не только не успевают перестраиваться в соответствии с теми требованиями, которые необходимо учитывать, применяя данную концепцию в обстоятельствах «цифрового поворота» (digital turn), но и испытывают определённую растерянность в формулировании отношения к хакингу, конструирование привлекательности которого объективно затруднено устойчивостью фобий Интернет-пользователей.
Так, например, по данным Лаборатории Касперского за 2016 год, 23% россиян заклеивают веб-камеры персональных компьютеров, поскольку боятся спецслужб и хакеров [1]. Отчасти это указывает на возможность восприятия «мягкой силы» в качестве инструмента внутренней политики, что требует «перезагрузки» аксиоматических допущений не только по поводу экспортного продвижения национальных интересов и политических ценностей, которые они манифестируют, но и в отношении более фундаментальных подходов, связанных с функциями современного государства, обеспечением информационной безопасности и даже возможностью информационной гражданской войны.
С одной стороны, новый угол зрения позволяет расширить теоретическую основу концепции «мягкой силы», но с другой - ставит под сомнение сложившийся категориальный аппарат, оперирующий данным понятием, что в свою очередь формулирует основания для возможного «перехода» к концепциям «умной силы» (smartpower) и «тёмной силы» (darkpower). В таких обстоятельствах целесообразно вернуться к базовым положениям разработанной Наем теоретической конструкции.
По его мнению, государства могут добиваться решения ряда проблем через формирование и продвижение своей привлекательности. В условиях трансграничных вызовов и угроз противостояние им оказывается более эффективным при включении в систему ценностных, идеологических и культурных
регуляторов, выгодно позиционирующих государство в сравнении с другими членам международного сообщества. «Мягкая сила», таким образом, в отличие от «жёсткой», склоняющей другое государство, чужих граждан и иных акторов мировой политики к принятию тех или иных действий через навязывание своей воли, основывается на способности формировать предпочтения других. В последнем аспекте «мягкая сила» в определённой мере вписывается в рамки публичной дипломатии, в т. ч. в рамки оформившегося сравнительно недавно направления цифровой публичной дипломатии.
Ответ на вопрос «Является ли хакерство привлекательным?» скорее отрицательный. Но останется ли он прежним при добавлении уточнения о том, что в результате, например, установлена фальшивость социально (и политически) значимых новостей, генерируемых традиционными средствами массовой информации, либо выявлена государственная или корпоративная афёра, либо разоблачена неискренность политика - кандидата на выборную должность? Парадоксальность ситуации заключается в том, что сами добавляемые уточнения являются социально конструируемыми. Более того, они конструируются традиционными средствами массовой информации, государственными или корпоративными институциями, политиками - лидерами общественного мнения. Происходит секьюритизация хакерства, дискурсивно оно оформляется в категориях информационно-коммуникационной опасности. Восприятие хакерства как угрозы легитимирует необходимость его контроля и регулирования.
Последнее наблюдение, тем не менее, не является универсальным. В ряде случаев субъекты политики исходят из того, что отсутствие контроля и регулирования в сфере цифрового взаимодействия выступает не меньшей ценностью, чем адекватное ограничение открытости и прозрачности. Очевидно, что разноречивое прочтение контекста затрудняет формулирование механизмов «создания привлекательности».
Вполне вероятно, что именно в этой точке размышлений первостепенной оказывается важность терминологического оформления привлекательности. Если привлекательность является необходимым элементом «мягкой силы», то верно ли утверждать, что она создаётся исключительно при коммуникативном обмене, в которой одна из интерпретаций «правды» одерживает верх над другими, а генерирование симпатии, сочувствия и благодарности происходит в отношении действий, рассматриваемых как законные и заслуживающие доверия? Означает ли это, что электоральное хакерство, изначально помещённое за пределы законности и доверия, не может претендовать на субъектность в создании привлекательности?
Открытость ответа на последний вопрос может быть охарактеризована в качестве проблемы методологической интервенции, т. е. операции по переносу языков описания и объяснения из концепции «мягкой силы» в сферу информационно-коммуникационной безопасности с последующей пробле-матизацией аксиоматического ядра реципиента. Здесь стоит признать, что разносторонность эмпирической базы исследования электорального хакин-га и пока недостаточно высокая степень её критической проработанности не позволяют выстроить стройную логику преодоления изоляционистских
I 1 OIBCOURBB-P Ift
Шскурс Ш
конвенций. Вне сомнений, формирование большинства современных политологических теорий, помещающих в центр своего внимания проблематику обеспечения информационной безопасности, представляет собой процесс непрерывного обмена концептами, аксиоматическими допущениями и объяснительными моделями. При этом в связи с усложнением и динамизмом практик информационно-коммуникационного взаимодействия назревает необходимость содержательного переосмысления концептуального оформления «мягкой силы», обнаруживаемой в обстоятельствах «цифрового поворота».
В означенном контексте нуждается в обсуждении и вопрос о том, «работают» ли предложенные Наем теоретические идеи, возможна ли их адаптация, переосмысление и модификация в исследованиях с учетом современных общественно-политических реалий. Не менее продуктивным представляется обсуждение вопроса о том, какие исследовательские метафоры и концептуальные сюжеты содержатся в новых теоретических конструкциях, появившихся в последние годы в общественно-гуманитарной мысли, какие методологические ракурсы они открывают в актуальных прикладных исследованиях.
1. Кочергина Е. Заклей меня полностью: фотопроект о пластыре на камере ноутбука, 5 июня 2017 г. http://batenka.ru/protection/no-camera.
2. Реут О. Ч. Страна электоральных хакеров - новый образ России? // Имидж страны как фактор «мягкой силы» в международных отношениях: история и современность. Материалы Интернет-конференции, 2017. http:// ashpi.asu.ru/ic/?p=4100.
3. Рорти Р. Случайность, ирония и солидарность / Пер. с англ. М.: Русское феноменологическое общество, 1996. 282 с.
4. Nye J. Bound to Lead: The Changing Nature of American Power. NY: Basic Books, 1990. 336 p.
References
1. Kochergina E. Zaklej menya polnost'yu: fotoproekt o plastyre na kamere noutbuka, 5 iyunya 2017 g. http://batenka.ru/protection/no-camera.
2. Reut O.Ch. Strana e'lektoral'nyx xakerov - novyj obraz Rossii? // Imidzh strany kak faktor «myagkoj sily» v mezhdunarodnyx otnosheniyax: istoriya i sovremennost'. Materialy Internet-konferencii, 2017. http://ashpi.asu.ru/ ic/?p=4100.
3. Rorti R. Sluchajnost', ironiya i solidarnost' / Per. s angl. M.: Russkoe fenomenologicheskoe obshhestvo, 1996. 282 s.
4. Nye J. Bound to Lead: The Changing Nature of American Power. NY: Basic Books, 1990. 336 p.
UDC 32:316.62; 004.514.6
electoral hacking and the digital turn of soft power
Reut Oleg Cheslavovich,
North-West Institute of Management, branch of RANEPA, St.-Petersburg, Russia, E-mail: olegreut@sampo.ru
Annotation
The article considers opportunities and limitations of the application of the soft power concept in the circumstances of its digital turn for studying a fundamentally new phenomenon of electoral hacking.
Key concepts:
soft power, electoral hacking, digital turn.
