CC BY
215
УДК 008.130 БЕЛЯЕВ Д.А.
ЭКЗИСТЕНЦИОНАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ РЕФЛЕКСИЯ ОБ ИДЕЕ СВЕРХЧЕЛОВЕКА В ТВОРЧЕСТВЕ Л.Н. АНДРЕЕВА
Беляев Дмитрий Анатольевич, кандидат философских наук, доцент кафедры философии и социально-политических теорий Липецкого государственного педагогического
университета
Аннотация статьи: в статье анализируется характер присутствия идеи сверхчеловека в творчестве Л.Н. Андреева, при этом особое внимание уделяется рассмотрению двух его работ, - «Рассказ о Сергее Петровиче» и «Мысль» - в которых писатель совершает по-своему оригинальное исследование экзистенциально-психологического модуса объективации идеи сверхчеловека. В частотности, Л.Н. Андреев приходит к выводу о практической деструктивности идеи сверхчеловека, экзистенциальное принятие которой приводит к самоубийству или помешательству.
Ключевые слова: сверхчеловек, Андреев, Ницше, «ментальный сверхчеловек», смерть, сверхчеловечность и самоубийство.
Л.Н. Андреев, как и многие представители литературы Серебряного века, в своем творчестве обращается к идее сверхчеловека, навеянной философией Ф. Ницше. Основной отличительной особенностью литературно-художественной рефлексии Андреева является его анализ специфики экзистенциального измерения присутствия идеи сверхчеловека. У него на первый план выходит исследование глубинно-психологических уровней переживания человеком присутствия сверхчеловеческого начала, форм его реализации, а также собственного, личностного несоответствия данному сверх-идеалу. В этом отношении Андреев оказывается близок Достоевскому и его исследованию феномена сверхчеловеческого. Одновременно писатель создает по-своему уникальный художественный дискурс тонкого психологического говорения о сверхчеловеке.
В своем творчестве Андреев выводит два типических образа современного ему человека. Первый тип - это условный мещанин. Мещанин, для автора, не столько социальный статус, сколько отдельный антропологический тип, обладающий особым мировоззрением. Для мещанина характерно отсутствие символического мышления, «высокой фантазии» и творческой энергетики. Он живет в мире частностей и обыденности, где утрачивает индивидуальность, стремясь к утрате собственной самости и растворении в «человеческой массе». Второй тип - это декадент. Декадент обладает стремлением к идеалу и даже некоторой творческой потенцией, но оказывается деятельно беспомощным по причине глубокого пессимизма. Он культивирует «болезненный» стиль жизни, который порождает «эстетскую депрессивность» перманентной рефлексии, и концентрации на критической мысли, не находящей выход в сферу социокультурной практики.
Сверхчеловек в творчестве Андреева оказывается в прямой диалоговой связи с указанными типическими образами человека конца XIX - начала XX века. Присутствие идеи сверхчеловека в социальном и личностно-психологическом дискурсах изменяет не только человека, но и его ментальное измерение бытийствования. Автор демонстрирует процесс вхождения сверхчеловеческого в пространство обыденного человеческого существования, их столкновение, а также его результирующий итог - трансформацию человеческого Я.
Итак, тема сверхчеловека становится центральной для Андреева в рассказах «Мысль» и «Рассказ о Сергее Петровиче», помимо этого она прослеживается в пьесах «Океан» и «К звездам». Однако особый исследовательский интерес представляют именно указанные рассказы автора, т.к. в них Андреев во многом по-новому рассматривает идею сверхчеловека и ее бытование в модусе личностного переживания.
Андреев в своем семантическом раскрытии сверхчеловека базово основывается на философии Ницше и условно ницшеанском понимании сверхчеловека как «сильной личности», стоящей по своим волевым, ценностным и интеллектуальным качествам несоизмеримо выше «обычного» человека. При этом данное положение «выше» порождает в человеке новое измерение личностно-экзистенциального существования в состоянии «по ту сторону» или его ментальную проекцию.
В «Рассказе о Сергее Петровиче» мы наблюдаем оригинальное исследование столкновения ницшеанской идеи сверхчеловека с «обычным» человеком, его сознанием и жизненной практикой. Главный герой рассказа - Сергей Петрович - человек, которого «поразила идея сверхчеловека» Ницше «о сильных, свободных и смелых духом» [1, с. 290]. Сам же Сергей Петрович являлся человеком посредственным и рядовым, совмещая черты мещанина и декадента.
Внешне герой обладал типически заурядной внешностью - был некрасив, «как целые сотни тысяч людей», а черты лица «делали его похожим на других и стирали с его лица индивидуальность» [1, с. 293]. В интеллектуальном отношении Сергей Петрович был неумен и сам убедился в своей ограниченности настолько, что, «если бы весь мир признал его гением, он не поверил бы ему» [1, с. 294]. Также он не обладал сильными волевыми качествами, будучи способным лишь на «безмолвный протест», а вся деятельная активность ограничивалась «наивными мечтами» о красоте, богатстве и уме. Одновременно Сергей Петрович в отдельные минуты понимал, что он «мелкий, ничтожный человек», проживающий пустую жизнь, и «тогда он целыми ночами мечтал о самоубийстве» [1, с. 296]. Однако «кроткая жалость к себе» не давала на практике реализовать это желание. И, как герой мирился со всеми печальными атрибутами своего существования, так он смирялся и с самой жизнью, фактом неизбежности и неотвратимости ее проживания.
Знакомство Сергея Петровича с работой Ницше «Так говорил Заратустра» глубоко его взволновало. Он открыл для себя «видение сверхчеловека», понятого как актуальнозаконченное человеческое существо, которое «осуществило все заложенные в него возможности и полноправно владеет силой, счастьем и свободою» [1, с. 300]. После этого экзистенциального открытия в «ночи жизни» героя «взошло солнце», но это было «печальное солнце», осветившую холодную, мертвенно-печальную пустыню, какой была душа и жизнь Сергея Петровича» [1, с. 297]. Однако и этому он обрадовался, «как никогда ничему не радовался в жизни» [1, с. 298].
«Экзистенциальное просветление» Сергея Петровича, открывшее атрибуты сверхчеловека, с новой остротой продемонстрировало абсолютное несоответствие героя этому антропологическому идеалу. Он осознал, что неспособен достигнуть любого состояния крайности - «подняться так высоко» или «упасть так низко». Все возможные пределы человеческого бытийствования получали в сознании Сергея Петровича один неизменный ответ: «А я бы так не мог» [1, с. 302]. Сама жизнь воспринимается им как «узкая клетка». Однако теперь у героя «закончилось спокойное созерцание фактов и тупая тоска мирящегося с ними» [1, с. 300]. Болезненное осознание идеи сверхчеловека и понимание своего фатального несоответствия ей привело Сергея Петровича к выводу: «Если жизнь не удается тебе, если ядовитый червь пожирает твое сердце, знай, что удастся смерть» [1, с. 302].
Этот «болезненный приговор» самому себе призван, по мнению героя, покончить с «безыменным “некто”», кем являлся Сергей Петрович всю свою жизнь. Только преодоление смерти через самоубийство, трактуемый как акт высшей свободы и
своеволия, оказывается единственно возможным способом реализации в себе сверхчеловеческого начала. «Раз нельзя победить - нужно умереть» и «смерть будет победою» [1, с. 308].
В этом рассказе Андреева обращает на себя внимание оригинальность критического измерения рефлексии об идее ницшеанского сверхчеловека. Во-первых, писатель замечает, что идея сверхчеловека, несущая в себе представление о «сильной личности», привлекает к себе прямо противоположных людей - слабых и бездеятельных. Соответственно, как отмечает один из героев рассказа Андреева, «Ницше, который так любил сильных, делается проповедником для нищих духом и слабых» [1, с. 306]. Во-вторых, единственное практическое измерение, в котором находит пространство реализация идея сверхчеловека - это тяга к смерти. То есть она оказывается точкой осознания «негативной фатальности» существования, толкающей человека к деятельной самодеструкции, приводящей к физическому уничтожению субъекта. В-третьих, сверхчеловеческое начало, укоренившись в человеке, вновь, как и в случае с бытовавшими прежде локальными концептами сверхчеловека, инициирует восстание против смерти. Однако единственным способом победы над смертью, как и в случае с Кириловым у Достоевского, оказывается ее принятие. Поэтому сама идея сверхчеловека в своем практическом осуществлении на уровне человеческого существования фактически оказывается тождественна смерти.
В рассказе «Мысль» Андреев исследует ментально-психологическое измерение проявления сверхчеловеческого в человеке. Здесь писатель сосредотачивает внимание на сознании человека, становящегося средой становления сверхчеловеческих оснований, замкнутых в ментальном эго. При этом, с точки зрения формально-сюжетного нарратива, рассказ «Мысль» имеет прямые коннотации с романом Достоевского «Преступление и наказание», одновременно обладая иной семантикой поведенческой детерминации главного персонажа. И, соответственно, здесь Андреев художественно эксплицирует и анализирует принципиально иной модус реализации сверхчеловеческого, нежели это было в творчестве Достоевского.
Итак, главным героем рассказа «Мысль» является доктор Антон Игнатьевич Керженцев, которого можно причислить к типу субъективно ориентированного «ментального сверхчеловека». Его сверхчеловечность заключалась в его сознании, мысли. Мысль в этом случае становится автономной единицей бытийствования человеческого Я, уподобляясь внутреннему богу. Сам Керженцев был примером предельно эгоцентричного и самолюбивого человека, полностью погруженного в себя, свой собственный мир мысли. Несмотря на внешнюю инкорпорированность Керженцева в социокультурную среду, где он был формально успешен и добропорядочен, в реальности единственным значимым поведенческим и аксиологическим регулятором для него было своеволие Я-мысли.
Однажды Керженцев приходит к мысли о необходимости убить своего друга Алексея Константиновича Савелова. Причиной, побудившей главного героя пойти на это приступление, стало оскорбленное самолюбие, отвержение его Я другим человеком -Татьяной Николаевной. Он просил ее руки, но получил унизительный отказ, а спустя некоторое время Татьяна Николаевна стала женой Алексея Константиновича, и, главное для Керженцева, была счастлива в браке. Именно желание как можно больнее наказать Татьяну Николаевну стало главной внешней побудительной причиной убийства Савелова.
Сама перспектива лишения человека жизни не вызывает у Керженцева никаких нравственных душевных волнений. «Самый факт отнятия жизни у человека не останавливал меня. Я знал, что это преступление, строго караемое законом, но ведь почти все, что мы делаем, преступление, и только слепой не видит этого. Для тех, кто верит в Бога, - преступление перед Богом; для других - преступление перед людьми; для таких, как я, - преступление перед самим собой» [1, с. 408]. Герой признает возможность квалификации его деяния как преступления в определенных социокультурных и индивидуально-личностных дискурсах, однако собственное своеволие, принятие решения
о необходимости убийства ставится им выше общественных и религиозных норм морали. «Было бы большим преступлением, если б, признав необходимым убить Алексея, я не выполнил этого решения» [1, с. 408].
У Керженцева, по его собственным словам, совершенно не было страха перед убийством и, главное, не было страха перед самим собой. «Не боялся я и самого себя, и это было важнее всего. Для убийцы, для преступника самое страшное не полиция, не суд, а он сам, его нервы, мощный протест его тела, воспитанного в известных традициях» [ 1, с. 408]. Здесь Керженцев заочно полемизирует с Раскольниковым, упрекая его во внутренней трусости и неуверенности, которые и привели к «жалкой и нелепой гибели» [1, с. 409]. Герой рассказа Андреева предельно рационально и рассудительно готовит убийство, выстраивая по-своему дерзкий и оригинальный план, согласно которому он притворяется сумасшедшим и на глазах у Татьяны Николаевны убивает Савелова в псевдоприпадке.
Формально план Керженцева осуществляется, однако после совершения убийства доктор теряет контроль над своим сознанием. Он не может дать окончательный ответ -притворялся ли он сумасшедшим или в реальности им является. В итоге Керженцева помещают в психиатрическую клинику, где он замыкается на циклической саморефлексии, фиксирующей дезориентацию и расщепление Я-мышления.
На примере доктора Керженцева Андреев демонстрирует невозможность актуализации сверхчеловеческого начала на ментальном уровне. Развитие индивидуальноэгоцентрических сверхчеловеческих устремлений в сознании человека, его автономизация на уровне мыли в конечном счете приводят к метафизическому одиночеству и психическому краху человека, его ментальному самоуничтожению.
Далее Андреев в своем творчестве обозначает проблему поверхностного, формального принятия философии Ницше в целом и идеи сверхчеловека в частности, а также демонстрирует новое измерение соотнесения «маленького человека» с идеей сверхчеловека. Ярким тому примером является персонаж Шмидт из пьесы «К звездам». На уровне постулируемых им идей он явный ницшеанец - апологет силы и своеволия. Однако его поведение и внешний облик, как и в случае с Сергеем Петровичем, ярко контрастируют с его идеалами. Между тем, это не вызывает в нем личностноэкзистенциальной трагедии несоответствия. «Шмидт нисколько не тяготится несоответствием своей личности выбранному идеалу и не собирается себя убивать» [4, с. 44]. В этом смысле Шмидт, как справедливо отмечает А.В. Курганов, оказывается предтечей массового, нерефлексирующего человека [4, с. 44], для которого идея сверхчеловека оказывается лишь точкой интеллектуального приложения и самоидентификации без глубокого экзистенциального вовлечения в ее переживание. Ю.В. Бабичева видит в образе Шмидта «любопытный шаг на пути разочарования Андреева в ницшеанстве» [3, с. 32].
В целом очевидно, что Андреев демонстрирует весьма критическое отношение к идее сверхчеловека в ее ницшеанской интерпретации. Одновременно автор, ощущая радикальные революционно-обновленческие процессы, происходящие в культуре начала XX в., оказывается не чужд идеи сверхчеловека в принципе как некоего социокультурного концепта. Сверхчеловек для Андреева видится новым человеком-созидателем, который своей титанической волей и деятельной энергетикой «творит новые формы». Перманентное созидательно-трансформирующее движение становится главным атрибутом этого «нового человека». Приведем один отрывок из уже упомянутой выше пьесы Андреева «К звездам», написанной 1905 г.:
«Трейч (сдержанно): Надо идти вперед. Здесь говорили о поражениях, но их нет. Я знаю только победы. Земля - это воск в руках человека. Надо мять, давить - творить новые формы... Но надо идти вперед. Если встретится стена - ее надо разрушить. Если встретится гора - ее надо срыть. Если встретится пропасть - ее надо перелететь. Если нет крыльев - их надо сделать!
Верховцев: Хорошо, Трейч! Надо сделать!
Маруся: Я уже чувствую крылья!
Трейч (сдержанно): Но надо идти вперед. Если земля будет расступаться под ногами, нужно скрепить ее - железом. Если она начнет распадаться на части, нужно слить ее - огнем. Если небо станет валиться на головы, надо протянуть руки и отбросить его - так! (Отбрасывает.)
Верховцев: У-ах! Так!
Некоторые невольно повторяют позу Трейча - Атланта, поддерживающего
мир.
Трейч: Но надо идти вперед, пока светит солнце.
Лунц: Оно погаснет, Трейч!
Трейч: Тогда нужно зажечь новое.
Верховцев: Да, да. Говорите!
Трейч: И пока оно будет гореть, всегда и вечно, - надо идти вперед. Товарищи, солнце ведь тоже рабочий!» [2, с. 372-373].
Здесь угадывается общий обновленческий пафос ожидания прихода/становления «титанического человека» действия, который получит свое практическое социокультурное и идеологическое наполнение в России в 20-30-гг. XX столетия. Андреев же своим творчеством отчасти предвосхитил эстетическую тональность говорения об этом новом локальном варианте концепта сверхчеловека.
Литература
1. Андреев Л.Н. Собрание сочинений в 6 т. - М.: Художественная литература, 1990. - Т. 1.
2. Андреев Л.Н. Собрание сочинений в 6 т. - М.: Художественная литература, 1990. - Т. 2.
3. Бабичева Ю.В. Драматургия Л.Н. Андреева эпохи первой русской революции. -Вологда, 1971.
4. Курганов А.В. Антропология русского модернизма (на материале творчества Л. Андреева, И. Анненского, Н. Гумилева): дис. ... филол. наук. - Пермь, 2003.
