CC BY
34
УДК 82
А. А. Федотова
Эквивалентность персонажей в сказе Н. С. Лескова
Статья подготовлена при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда в рамках научно исследовательского проекта «Поздний Н.С. Лесков: научная подготовка к изданию художественных и публицистических произведений 1890-х годов» (грант № 15-04-00192)
Статья посвящена актуальной проблеме анализа поэтики поздней прозы Н. С. Лескова. Сказовое повествование рассматривается в ней на материале последнего произведения, написанного писателем в этой форме, - повести «Заячий ремиз». Снижение роли сюжета в произведении, в целом свойственное сказовой наррации, приводит к ослаблению временной и причинно-следственной связи повествовательных мотивов и усилению эквивалентных связей. В качестве эквивалентных персонажей повести выступают архиерей и «просвещенная» девушка. Соотнесение персонажей наблюдается на разных уровнях произведения: сюжетном, композиционном, мотивном и интертекстуальном. Парадоксальный и травестийный образ архиерея создается Н. С. Лесковым в духе народной смеховой культуры. Однако за внешним комизмом скрывается принципиальный для писателя момент: занимая высокое место в церковной иерархии и следуя «букве» православия, его герой оказывается совершенно чуждым не только духовному, но и нравственному содержанию этой религии. Тем ярче на этом фоне, по мысли Н. С. Лескова, выступает положительный идеал специфической рациональной этики, воплощенный в образе юной учительницы. Сопоставление двух персонажей отражает характерное для позднего творчества писателя охлаждение к религиозной практике православной церкви, с одной стороны, и тесное его знакомство с протестантской культурой и учением Л. Толстого, с другой.
Ключевые слова: Лесков, «Заячий ремиз», эквивалентность, интертекстуальность.
A. A. Fedotova
Equivalence of characters in N. S. Leskov's fairy tale
The article is devoted to analyzing N. S. Leskov's late prose poetics. The material for the article is the last tale written by the author in this genre - the story The Rabbit Warren (Zayachii remiz). Decreasing importance of the plot characteristic of tale narration in general leads to the weakening of temporal and causal links in narrative motives and strengthening of equivalent links. The equivalent characters in the story are the bishop and the "enlightened" girl. The correlation of the characters can be observed at different levels: plot, composition, motive and intertextual. The bishop's paradoxical and travesty image is created by Leskov in terms of folk humour culture. However, the funny side disguises what is really important for the writer: being on the top of the church hierarchy and following the "letter" of Orthodoxy, the bishop turns out to be completely alien not only to spiritual, but also to moral principles of this religion. Contrasted to him is the positive ideal of specific rational ethics shown by Leskov in the character of a young teacher. The comparison of the two characters reflects the writer's estrangement of Orthodox practice on the one hand, and his acquaintance with Protestant culture and L. Tolstoy's doctrine, on the other.
Key words: Leskov, The Rabbit Warren, equivalence, intertextuality.
Повесть «Заячий ремиз» является последним произведением Н. С. Лескова, написанным в сказовой форме. Несмотря на то, что в последние годы внимание исследователей к поздней прозе Лескова усилилось [3; 5; 6], она до сих пор относится к числу наименее изученных текстов писателя. Сказовое повествование, по мысли В. Шмида, характеризуется редукцией временной последовательности и усилением эквивалентных связей. В повествовательной прозе эквивалентность формируют «либо тематический признак повествуемой истории, объединяющий две или несколько тематических единиц помимо временных или причинно-следственных связей, либо формальные признаки, выступающие на различ-
ных уровнях нарративной структуры» [11, с. 247]. Одна из принципиальных граней тематической эквивалентности - эквивалентность персонажей. Проанализируем «Заячий ремиз» Лескова с точки зрения формирования в нем эквивалентных связей между героями произведения.
Своеобразие системы персонажей в повести «Заячий ремиз» связано с ориентацией текста на жанровую модель романа-воспитания [10]. В произведении рельефно прописаны фигуры героев, которые функционируют как наставники нарратора-протагониста. Равноценными по этой роли выступают такие центральные персонажи, как архиерей и учительница Юлия Петровна. Диалоги, в которых проявляют себя герои, обрам-
© Федотова А. А., 2016
ляют событийный центр повести - историю неудавшейся «охоты» протагониста на «потрясо-вателей». Появление этих диалогов в сходных то-посах истории позволяет говорить о том, что тематическая эквивалентность в данном случае поддерживается эквивалентностью позиционной.
В. Шмид отмечает, что важнейшим признаком эквивалентных образов является «равноценность <...> то есть равенство по какой-либо ценности, по какому-либо значению» [11, с. 241]. Эквивалентная связь между двумя персонажами повести «Заячий ремиз» задается, прежде всего, благодаря тому, что в их речь введены религиозные аллюзии. Не вызывает удивления, что религиозные тексты актуализируются Лесковым в связи с созданием речевого портрета архиерея, однако характер этой актуализации весьма неоднозначен. Показательным в этой связи является диалог архиерея и отца нарратора: «Мы с тобой вспомним старину и чем попало усовершим свое животное благоволение <...> отец спросил вопрос щекотливого свойства: «Для чего, мол, ты <...> миром пренебрег и сей черный ушат на голову надел? А той и на сие не осердился и отвечал: Оставь уже это, миляга, и не сгадывай. Что проку говорить о невозвратном, но и то скажу о мирской жизни не сожалею, ибо она полна суеты и, все равно как и наша - удалена от священной тишноты философии; но зато в нашем звании по крайней мере хоть звезды на перси легостнее ниспадают» [7, с. 518]. В высказывания архиерея включена аллюзия на молитву до вкушения пищи («Посем молитва перед трапезой: Очи всех на Тя, Господи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении, отверзаеши Ты щедрую руку Твою и исполняеши всякое животно благоволение») и намек на известные слова из книги пророка Екклезиаста ((«Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует, - все суета!» (Еккл.1:2)).
Дословная передача сказовым повествователем речи архиерея с помощью приема цитирования позволяет Лескову подчеркнуть своеобразие внутренней оценочной позиции персонажа. Мировосприятие героя повести замыкается на исключительно «материальной» стороне цитируемых им текстов. «Суете» мирской жизни в словах персонажа повести противопоставлено быстрое продвижение по церковной иерархии, а толкование им молитвы перед трапезой отсылает исключительно к «животному», то есть «к животу относящемуся; обычно к жизни плотской, земной, нередко даже собственно к жизни чувственной» [4, с. 556]. До фактического оксюморона доводит Лесков это предпочтение героем «материальной»
стороны жизни в словах архиерея: «то ли дело житие духовное, где исполняется всякое животно благоволение» [7, с. 522].
Между тем, в книге Екклезиаста осознание суетности земной жизни, безусловно, связано с пониманием необходимости духовного роста человека. Упоминание же о «пище» в молитве перед трапезой, как и просьба о «хлебе насущном» в молитве «Отче наш», помимо своего прямого смысла имеет и смысл переносный, который связан с представлением о том, что сам Христос является «хлебом» для христиан. В этой связи уместно вспомнить слова Христа, произнесенные на Тайной вечере: «Сие есть тело мое <...> сие есть кровь моя» (Мф. 26: 26-28). На уровне оценочной позиции нарратора-протагониста точка зрения персонажа никак не корректируется. Лишь включение интертекстуальных элементов формирует внешнюю идеологическую точку зрения и сигнализирует об односторонности образа мыслей героя. Контрастное сочетание противоположных в плане идеологии точек зрения (внешней и внутренней) подкрепляет господствующую в «Заячьем ремизе» ироническую интонацию.
Показательна фразеологическая точка зрения героя-архиерея. Его языковая «партия» выдержана Лесковым в комическом ключе. Писатель использует один из любимых им приемов сопряжения слов и выражений из различных стилистических пластов. Цитаты из религиозной литературы вводятся автором в диалог, изобилующий диалектизмами («сгадывай», «той») и просторечием («миляга»). Несоответствие же религиозной риторики бытовой ситуации приглашения на обед, описанной в этом эпизоде, естественно поддерживает стихию языкового комизма, которая главенствует в повести.
В уста героини-учительницы писатель вкладывает единственные в повести верно процитированные библейские высказывания: «Не сделаете ли вы мне одолжения: не впишете ли эти слова своею ручкою в мою книжечку? А она отвечает: -С удовольствием <...> и в ту же минуту берет из моих рук книжку и ничтоже сумняся крупным и твердым почерком, вроде архиерейского, пишет, сначала в одну строку: "Обольщение богатства заглушает слово" а потом с красной строки: "Богатые притесняют вас, и влекут вас в суды, и бесславят ваше доброе имя"» [7, с. 555]. Центральному женскому персонажу повести Лесков «доверяет» точно процитировать Новый Завет. Первая фраза героини восходит к известной притче о сеятеле (Мф. 13:22);
вторая своим источником имеет Соборное послание св. апостола Иакова (Иакова 2:6).
Религиозные тексты органично соответствуют фразеологической точке зрения героини. Речь Юлии Петровны, наряду с речью первичного нар-ратора, характеризуется использованием в ней нейтрального языка, приближенного к литературной норме. Стилистика речи героини близка к афоризму, краткие и точные ее реплики формируют образ предельно объективной речи: «тут гораздо способнее сойти с ума, чем сохранить оный» [7, с. 585]; «вы по крайней мере наверно никому не делаете зла» [7, с. 584]; «и как только ей чулок дадут <...> она сидит премило. То же самое, может быть, так бы и всем людям» [7, с. 583]. Присутствие в повести подобной «нейтральной» фразеологической точки зрения столь важно для Лескова, что при передаче речи героини писатель делает исключение из значимого свойства сказового повествования - «ассимиляции нарратором речи персонажей к своему тексту» [11, с. 191]. Непрофессиональный нарратор передает речь героини аутентично, что связано с использованием им цитатного дискурса (дискурса прямой речи).
Благодаря указанию Лескова на такую деталь, как почерк героини («твердым почерком, вроде архиерейского»), акцентируется параллель между ее образом и образом священнослужителя. Установление эквивалентных связей между персонажами позволяет Лескову подчеркнуть различия в восприятии и передаче ими религиозной литературы: превратному истолкованию сакральных в православии текстов, которое свойственно герою-архиерею, писатель противопоставляет точное следование букве и духу Евангелия героиней.
Следующей значимой точкой сопоставления образов архиерея и Юлии Петровны в повести является попытка разрешения Лесковым на их примере принципиальной для его позднего творчества проблемы телесности. При создании образа архиерея, как это ни парадоксально, Лесков постоянно возвращается к тем мотивам, которые, по мнению М. М. Бахтина, напрямую связаны с «материально-телесным началом жизни» [1], писатель актуализирует «образы <...> тела, еды, питья» [1]. Так, первый «выход» героя-священнослужителя ознаменован гиперболой: архиерей за день посетил подряд три обеда, на последнем из которых он «все снова ел, что перед ним поставляли, и между прочим весело шутил с отцом, вспоминая о разных веселящих предметах, как-то о киевских пирогах в Катков-ском трактире и о поросячьей шкурке» [7, с. 519].
В эпизод визита архиерея к отцу протагониста Лесков включает и такой показательный фрагмент: «когда отец и туда послал хлопца узнать, что архиерей там делает, то хлопец сказал, что он знов сел обедать, и тогда это показалось отцу за такое бесчинство, что он <...> велел одному хлопцу взять простыню и пошел на пруд купаться. И нарочито стал раздеваться прямо перед домком Алены Яковлевны, где тогда на балкончике сидели архиерей и три дамы и уже кофей пили. И архиерей как увидал моего рослого отца, так и сказал: - Как вы ни прикидайтеся, будто ничего не видите, но я сему не верю: этого невозможно не видеть. Нет, лучше аз восстану и пойду, чтобы его пристыдить <...> Архиерей <...> превесело ему крикнул: - Що ты это телешом светишь!» [7, с. 517]. Ситуация внезапного обнажения перед гостем является одной из характерных для прозы Лескова. Достаточно вспомнить известный эпизод из повести «Смех и горе»: «старая княжна Авдотья Одоленская <...> решила сама навестить его. Для этого визита она выбрала день его рождения и прикатила. Дядя <...> ее выпроваживал; но тетка тоже была не из уступчивых <...> она села на диван и велела передать князю, что до тех пор не встанет и не уедет, пока не увидит новорожденного. Тогда князь позвал в кабинет камердинера, разоблачился донага и вышел к гостье в чем его мать родила. - Вот, мол, государыня тетушка, каков я родился! Княжна давай бог ноги, а он в этом же райском наряде выпроводил ее на крыльцо до самого экипажа» [9, с. 398].
В контексте «Заячьего ремиза», так же, как и в контексте «Смеха и горя», мотив обнажения акцентирует скандальное нарушение героем общественных норм и тем самым вводит в повесть своеобразный вариант конфликта между телесным и социальным. Ситуация приема гостей достаточно формализирована и подчинена требованиям этикета, что акцентирует момент выхода «за рамки приличия» обнажающегося героя. В «Заячьем ремизе» степень нарушения героем условностей подчеркивается присутствием большого числа зрителей «купания». Между тем шокирующий характер поведения персонажа сглаживается благодаря ракурсу подачи события. Повествование в этом случае ведется с идеологической точки зрения нарратора-протагониста, который оценивает происходящее исключительно в юмористическом ключе: «отец <...> с усмешкою глядел на архиерейскую карету» [7, с. 517]; «архиерей <...> превесело ему крикнул» [7, с. 517]; «архиерей усмехнувся» [7, с. 517]; «отец рассмеялся» [7,
с. 518]. Благодаря господствующей в эпизоде стихии комизма происходит фактическое снятие конфликта между телесным и общественным в духе народной смеховой культуры.
Появление в повести образа Юлии Петровны связано с двусмысленным сюжетом, благодаря которому героиня сразу же вовлекается в уже намеченное в произведении противопоставление между телесным и духовным. Один из второстепенных персонажей «Заячьего ремиз», Дмитрий Опанасович, «многострастный прелюбодей» [7, с. 550], «взял себе на воспитание золотушную племянницу шести годов и, как бы для ее образования, под тем предлогом, содержал соответствующих особ, к исполнению всех смешанных женских обязанностей в доме» [7, с. 550]. Неоднозначная роль женщин в доме героя служит поводом для возникновения комической ситуации: «Дмитрий Афанасьевич сам не мог ехать за новую особою, а выписал <...> таковую наугад по газетам и получил ужасно какую некрасивую <...> а наученную на все познания в Петербургской педагогии» [7, с. 551].
Портрет Юлии Петровны дан в повести в речи нарратора-протагониста. Его осведомленность в двойной функции учительницы определяет своеобразие ракурса, в котором рассматривается героиня: «Вижу действительно, ах, куда какая не пышная!.. перед самоваром сидит себе некая женская плоть, но на всех других здесь прежде ее бывших при испытании ее обязанностей нимало не похожая. Так и видно, что это не собственный Дмитрия Опанасовича выбор, а яке-с заглазное дряньце <.> вся она болезненного сложения, ибо губы у нее бледные и нос курнопековатый» [7, с. 551]. Портрет Юлии Петровны является ярким примером остраняющей функции сказового повествователя. Оценочная точка зрения нарратора, которая приближается к позиции персонажа Дмитрия Опанасовича, вступает в явное несоответствие с авторской позицией, в результате чего рождается комический эффект. Особенно значимым является факт физической ущербности героини. Характерно, что даже такие семантически нагруженные портретные детали, как короткая стрижка и очки (безусловно, ассоциирующиеся с женской эмансипацией) мотивируются Лесковым перенесенной Юлией Петровной болезнью (тифом). Телесная ограниченность, по мысли писателя, восполняется высокими нравственными качествами героини: Лесков акцентирует ее профессионализм, нежелание вступать в какие бы то ни было отношения с Дмитрием Опанасовичем,
стремление жить по евангельским заповедям. Кроме того, после общения с Юлией Петровной в протагонисте, до этого находящемся под «влиянием» архиерея, происходит «переворот <...> понятий» [7, с. 584]. Полноценность жизни тела оказывается недоступной герою, «зато в его духе поднимается лучшее» [7, с. 585].
Показательно, что в финальном диалоге героини-учительницы и протагониста содержится параллель к начинавшему сказовое повествование эпизоду обнажения отца нарратора перед архиереем: «Ах, бетизы! Это слово напоминает мне нашу бабушку <...> к гостям она не выходила, потому что <...> ее находили неприличною. А неприличие состояло в том, что бабушка стала делать разные «бетизы», как-то: цмокала губами, чавкала, и что всего ужаснее - постоянно стремилась чистить пальцем нос <.> и как только ей чулок дадут, она начинает вязать и ни за что носа не тронет, а сидит премило» [7, с. 583]. Лесков вновь вводит в повесть ситуацию, когда проявления человеческой телесности вступают в конфликт с конвенциональными нормами. Писатель акцентирует конфликт между телом человека и общественными правилами поведения, которые находят свое выражение во взгляде «другого».
Появление в повести параллельных эпизодов позволяет подчеркнуть принципиальную разницу двух подходов к проблеме телесного, которые связаны с образами архиерея и учительницы. Комическому, в духе народной смеховой культуры, приятию «неприличных» сторон человеческой жизни противопоставляется своеобразная замена телесного социальным. Результат подобной трансформации и продемонстрирован в «Заячьем ремизе» на примере пародийного «жизненного пути» нарратора-протагониста. Телесная ущербность героя достигает максимума в момент заключения его в сумасшедший дом: «с возбуждением сердечнейшего чувства я встал рано утром и <.> даже испугался, якш сморщеноватый <.> кончено мое кавалерство, я старик» [7, с. 584]. Однако в финале повествования пребывающий в сумасшедшем доме нарратор наконец обретает своеобразную «общественную» роль: «я вяжу чулки и думаю, що хочу, а чулки дарю - и меня за то люблят» [7, с. 589].
В повести «Заячий ремиз» снижение роли сюжета, в целом свойственное сказовой наррации, приводит к ослаблению временной и причинно-следственной связи повествовательных мотивов и усилению эквивалентных связей. Позиционная эквивалентность (характерное для повести коль-
цевое построение) акцентирует эквивалентность тематическую, одним из значимых видов которой является эквивалентность персонажей.
В качестве эквивалентных персонажей повести выступают архиерей и «просвещенная» девушка. Подобная пара образов характерна для творчества Лескова 1880-х - 1890-х гг. Так, в повести «Полу-нощники» писателем скрупулезно прописан диалог-спор главной героини Клавдиньки и остающегося безымянным религиозного деятеля, чьим прототипом является о. Иоанн Кронштадский. В «Заячьем ремизе» Лесков значительно усложняет принцип взаимодействия двух заинтересовавших его типов: со- и противопоставление образов архиерея и Юлии Петровны нигде в произведении не дается напрямую, но пронизывает собой всю структуру текста. Соотнесение персонажей наблюдается на разных уровнях произведения: сюжетном (встречи с ними знаменует резкие повороты в жизни протагониста), композиционном (диалоги с персонажами обрамляют центральную часть повести о «ловле» нарратором «потрясователями»), наконец, мотивном и интертекстуальном.
Парадоксальный и травестийный образ архиерея создается Лесковым в духе народной смехо-вой культуры. Однако за внешним комизмом скрывается принципиальный для писателя момент: занимая высокое место в церковной иерархии и следуя «букве» православия, его герой оказывается совершенно чуждым не только духовному, но и нравственному содержанию этой религии. Тем ярче на этом фоне, по мысли Лескова, выступает положительный идеал специфической рациональной этики, воплощенный в образе юной учительницы. Сопоставление двух персонажей отражает характерное для позднего творчества писателя охлаждение к религиозной практике православной церкви, с одной стороны, и тесное его знакомство с протестантской культурой и учением Л. Толстого, с другой.
Библиографический список
1. Бахтин, М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и ренессанса [Электронный ресурс] / М. М. Бахтин. - Режим доступа:
http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Culture/Baht/ intro. php
2. Библия. Книги священного писания Ветхого и Нового Завета [Текст] / Библия. - М. : Российское Библейское Общество, 1990. - 830 с.
3. Андреева, В. Г. Второе поколение русских нигилистов в восприятии Н. С. Лескова и В. Г.
Авсеенко [Текст] // Вестник Костромского государственного университета им. Н. А. Некрасова. - 2014.- № 5. - С. 131-134.
4. Даль, В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. - Т. 1. [Текст] /
B. И. Даль. - СПб. : Издание М .О. Вольфа, 1880-1882.
5. Зенкевич, С. И. «Выметальщик сора»: публицистика Н.С. Лескова и общественная гигиена [Текст] // Историко-биологические исследования. - 2015. - Т. 7. - № 3. - С. 7-28.
6. Ильинская, Т. Б. Неизвестный очерк Н. С. Лескова «О клировом нищебродстве» [Текст] // Русская литература. - 2012. - № 3. -
C.145-152.
7. Лесков, Н. С. Заячий ремиз // Лесков Н. С. Собрание сочинений: в 11 т. - Т. 9. [Текст] / Н. С. Лесков. - М. : «Государственное издательство художественной литературы», 1958. -С. 501-590.
8. Лесков, Н. С. Письма 1881-1895 годов // Лесков Н.С. Собрание сочинений: в 11 т. - Т. 11. [Текст] / Н. С. Лесков. - М. : «Государственное издательство художественной литературы», 1958.- С. 249-607.
9. Лесков, Н. С. Смех и горе // Лесков Н. С. Собрание сочинений: в 11 т. - Т. 5. [Текст] / Н. С. Лесков. - М. : «Государственное издательство художественной литературы», 1958. -С. 382-569.
10. Лученецкая-Бурдина, И. Ю., Федотова,
A. А. Традиции пародийного романа Л. Стерна в прозе Н. С. Лескова // Ярославский педагогический вестник. - 2015. - № 6. - С. 222- 225. Молитвослов православный и псалтирь [Текст] / М. : Православное слово, 2012. - 225 с.
11. Шмид, В. Нарратология [Текст] /
B. Шмид. М. : Языки славянской культуры. 2003. - 312 с.
Bibliograficheskij spisok
1. Bahtin, M. M. Tvorchestvo Fransua Rable i narodnaja kul'tura srednevekov'ja i renessansa [Jel-ektronnyj resurs] / M. M. Bahtin. - Rezhim dostupa: http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Culture/Baht/in tro. php
2. Biblija. Knigi svjashhennogo pisanija Vethogo i Novogo Zaveta [Tekst] / Biblija. - M. : Rossijskoe Biblejskoe Obshhestvo, 1990. - 830 s.
3. Andreeva, V. G. Vtoroe pokolenie russkih ni-gilistov v vosprijatii N. S. Leskova i V. G. Avseenko [Tekst] // Vestnik Kostromskogo gosudarstvennogo
universiteta im. N. A. Nekrasova. - 2014. - № 5. -S.131-134.
4. Dal', V. I. Tolkovyj slovar' zhivogo velikoruss-kogo jazyka: v 4 t. - T. 1. [Tekst] / V. I. Dal'. - SPb. : Izdanie M .O. Vol'fa, 1880-1882.
5. Zenkevich, S. I. «VymetaTshhik sora»: publicis-tika N. S. Leskova i obshhestvennaja gigiena [Tekst] // Istoriko-biologicheskie issledovanija. - 2015. - T. 7. -№ 3. - S. 7-28.
6. Il'inskaja, T. B. Neizvestnyj ocherk N. S. Leskova «O klirovom nishhebrodstve» [Tekst] // Russkaja literatura. - 2012. - № 3. - S. 145-152.
7. Leskov, N. S. Zajachij remiz // Leskov N. S. So-branie sochinenij: v 11 t. - T. 9. [Tekst] / N. S. Leskov. - M. : «Gosudarstvennoe izdatel'stvo hudozhestvennoj literatury», 1958. - S. 501-590.
8. Leskov, N. S. Pis'ma 1881-1895 godov // Leskov N. S. Sobranie sochinenij: v 11 t. - T. 11.
[Tekst] / N. S. Leskov. - M. : «Gosudarstvennoe iz-datel'stvo hudozhestvennoj literatury», 1958. - S. 249607.
9. Leskov, N. S. Smeh i gore // Leskov N. S. Sobranie sochinenij: v 11 t. - T. 5. [Tekst] / N. S. Leskov. - M. : «Gosudarstvennoe izdatel'stvo hudozhestvennoj literatury», 1958. - S. 382-569.
10. Lucheneckaja-Burdina, I. Ju., Fedotova, A. A. Tradicii parodijnogo romana L. Sterna v proze N. S. Leskova // Jaroslavskij pedagogicheskij vestnik. -2015. - № 6. - S. 222- 225. Molitvoslov pravoslavnyj i psaltir' [Tekst] / M. : Pravoslavnoe slovo, 2012. -225 s.
11. Shmid, V. Narratologija [Tekst] / V. Shmid. M. : Jazyki slavjanskoj kul'tury, 2003. - 312 s.
Дата поступления статьи в редакцию: 19.04.2016 Дата принятия статьи к печати: 29.06.2016
