CC BY
58
ФИЛОЛОГИЯ И ИСКУССТВОВЕДЕНИЕ
УДК 81'373.611
ЭКСПРЕССИВНАЯ ФУНКЦИЯ ОБРАЗОВАНИЙ НУЛЕВОЙ СУФФИКСАЦИИ В РОМАНЕ А.С. ПУШКИНА «ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН»
© Светлана Владимировна ГОРБУНОВА
Казанский (Приволжский) федеральный университет, г. Казань, Российская Федерация, аспирант, кафедра истории русского языка и славянского языкознания, e-mail: gorbunova.lana@gmail.com
Исследовано изучение словообразовательных средств достижения экспрессии в романе «Евгений Онегин» А.С. Пушкина, в частности, уделено внимание субстантивам нулевой суффиксации. На материале текста романа в стихах анализируются процессы, связанные с реализацией языкового потенциала в поэтической речи.
Ключевые слова: словообразование; нулевая морфема; язык поэзии.
В современной лингвистике роль словообразовательной морфемы в организации художественного текста практически не исследована, несмотря на то, что некоторые аспекты изучения морфемы в качестве средства проявления экспрессии рассматривались в трудах В.В. Виноградова [1], Г. О. Винокура [2], В.Н. Виноградовой [3]. Приемам создания выразительности в произведениях отдельных авторов посвящены работы Л.П. Черкасовой [4], Л.В. Зубовой [5], В.В. Бенке [6]. Однако все перечисленные исследования не дают исчерпывающего представления о статусе словообразовательных единиц в поэтической речи и их роли в создании художественного образа.
В этом плане особого внимания заслуживает изучение экспрессивной функции нулевой морфемы. Само понятие нулевой (материально невыраженной) морфемы введено в лингвистический оборот И.А. Бодуэном де Куртенэ, хотя морфема с отсутствующей звуковой оболочкой рассматривалась им только в системе формообразования [7, с. 18]. Необходимость выделения нулевой морфемы впервые обосновал В.М. Марков на примере противопоставления производных и непроизводных основ, нулевые показатели которых выступали как показатели словообразовательного и грамматического значений [8, с. 301].
Будучи использованной в качестве приема экспрессии, нулевая морфема способна проявить максимум выразительности при минимуме затраченных языковых средств. Это ярко проявляется в произведениях выдающихся мастеров слова, среди которых особое место занимает роман в стихах «Евгений Онегин» А.С. Пушкина.
Представляют интерес контексты, в которых поэт намеренно сближает производящее и производное, обнажая родственные связи между словами:
Мазурка раздалась. Бывало,
Когда гремел мазурки гром,
В огромной зале все дрожало... [9, с. 104].
В современном языке соотнесенность гром < греметь практически утрачена, однако очевидность производности субстантива с нулевым суффиксом подтверждает этимологический словарь М. Фасмера, отмечающий в паре слов историческое чередование е //о [10, с. 154]. Для пушкинской эпохи связь еще полностью не нарушена: словарь Академии Российской рассматривает указанные лексемы в рамках одной статьи «громъ» [11, с. 244], но отношения производности деформируются, что доказывает структура статьи, имеющей в качестве заголовка существительное, а не глагол, хотя именно постановка
«греметь» на первое место была бы более логичной с позиций словообразования.
А.С. Пушкину сближение сходных по звучанию родственных слов в данном случае необходимо для того, чтобы усилить значение каждой единицы и таким образом усилить эффект грома, производимого танцующими парами. Помимо этого, поэт специально включает в контекст прилагательное огромный, повторяющее звуковой комплекс лексемы с нулевым суффиксом, однако не связанное с ней отношениями родства. В итоге, благодаря взаимодействию с сополо-женными существительным и глаголом, атрибутив подвергается деэтимологизации и приобретает дополнительную, окказиональ-но-коннотативную семантику «наполненный звуками грома».
Зачастую контекстуальное сближение лексем, находящихся в отношениях произ-водности, способствует оживлению исконного значения слова или значения потенциального, заложенного самим типом соотнесенности и словообразования, т. е. происходит своеобразная поэтическая реэтимологизация:
Зарецкий бережно кладет
На сани труп оледенелый;
Домой везет он страшный клад [9, с. 119].
Исторически лексема клад является производным нулевой суффиксации от класть (из *к1а&ь). Словарь Академии Российской фиксирует связь между словами, представляя их единой статьей под заголовком «кладу», при этом «клад» отмечен только тем значением, которое присуще ему и на современном этапе - «деньги, сокровище, зарытое в землю» [11, т. 3, с. 281-283]. Однако А.С. Пушкин придает слову иное значение -«груз, поклажа». Представляет интерес тот факт, что ни современные, ни исторические словари данной семантики не отмечают (словарь Академии Российской, словарь русского языка Х1-ХУ11 вв., Малый академический словарь). Таким образом, в данном случае, с одной стороны, можно говорить об авторском словообразовании, или о семантической трансформации лексемы, но, с другой - автор не вносит в слово никаких дополнительных, метафорических смыслов, он лишь реставрирует то простое изначальное значение, которое по каким-то причинам сохранилось в языке только в качестве возможного, потен-
циального: клад - «то, что было куда-либо положено». В узусе функционирует другое производное от класть с такой семантикой -кладь, основное значение которого и в языке пушкинской эпохи, и в современности именно «груз». Однако поэт предпочитает слово клад, т. к. его значение - и узуальное, и окказиональное - более соответствует ситуации: оксюморонное сочетание страшный клад мотивировано отношением автора к предмету повествования, он говорит о человеческой жизни, которая, даже будучи прерванной, остается одной из самых важных ценностей и не может быть названа просто «поклажей», «кладью».
В некоторых случаях видимая связь между словами оказывается ложной: А.С. Пушкин использует широко распространенный в поэзии прием паронимической аттракции -сближения сходных по звучанию, но не родственных лексем. Авторски переосмысленные языковые единицы заслуживают, безусловно, особого внимания: как писал Г.О. Винокур, «Сближая в тексте слова, давно утратившие ту взаимную связь, которой они обладали в силу своего этимологического родства или даже и вовсе никогда этой связи не имевшие, поэт как бы открывает в них новые, неожиданные смыслы» [2, с. 392-393]:
Враги! Давно ли друг от друга
Их жажда крови отвела?
Давно ль они часы досуга,
Трапезу, мысли и дела
Делили дружно?.. [9, с. 116].
Излюбленный пушкинский перенос строки способствует постановке акцента на словосочетании дела делили, в состав которого входит образование нулевой суффиксации, этимологически связанное с глаголом делать - дела, однако условия сочетаемости диктуют существительному новую соотнесенность с делить, в результате чего деэтимологизированный субстантив приобретает окказиональное значение: дело - «то, что можно разделить». Переосмысление спровоцировано не только синтаксическим расположением лексем, но и, в первую очередь, тем, что рассматриваемые единицы демонстрируют практически полное фонетическое совпадение «корневых» морфем.
Явление паронимической аттракции наблюдаем и в следующем примере:
Другой поэт роскошным слогом
Живописал нам первый снег
И все оттенки зимних нег [9, с. 88].
В контексте поэт сближает непроизводное существительное снег и лексему нега, которая на современном этапе может быть мотивирована прилагательным «нежный» и имеет в своем составе нулевой суффикс. Субстантивы находятся в интонационно сильной позиции - в конце строк, рифмуются, благодаря чему создается иллюзия связи между словами. Показательны изменения в семантике лексемы нега, влекущие за собой смену морфологических показателей: абстрактное существительное singularia tantum приобретает значение конкретного и употребляется поэтом в форме множественного числа - нег. Отвлеченное значение «удовольствие, наслаждение» переходит в процессуальное «действие, направленное на получение удовольствия» и в более узкое, контекстуальное «зимние игры, забавы», что способствует дальнейшей деэтимологизации данной лексемы и соотнесенности со словом «снег». Мастерство А.С. Пушкина заключается в умении связывать языковые единицы между собой не только по принципу фонетического сходства, но и с помощью метафорических соотношений, возникающих благодаря специфике построения поэтического текста: версификации, синтаксическим особенностям. Пушкинское слово предельно ориентировано на контекстное окружение, оно одновременно создает контекст и само создается в нем.
Особого внимания заслуживает перечень имен нулевой суффиксации, художественный прием «нанизывания» производных лексем, который способствует созданию эмоционально и информативно насыщенных образов и атмосферы энергичного движения. Таково описание сна Татьяны:
Лай, хохот, пенье, свист и хлоп,
Людская молвь и конский топ! [9, с. 94].
Поэт использует образования нулевой суффиксации для того, чтобы произвести эффект многоголосного шума, окружающего героиню. В данном ряду интерес вызывают лексемы хлоп, молвь и топ, не зафиксированные историческими словарями. Эти слова можно было бы считать окказиональными,
однако сам А.С. Пушкин в «Примечаниях к Евгению Онегину» пишет: «В журналах осуждали слова: хлоп, молвь и топ как неудачное нововведение. Слова сии коренные русские. «Вышел Бова из шатра прохладиться и услышал в чистом поле людскую молвь и конский топ» (Сказка о Бове Королевиче). Хлоп употребляется в просторечии вместо хлопание, как шип вместо шипения... Не должно мешать свободе нашего богатого и прекрасного языка» [9, с. 174]. Таким образом, в контексте проявляется стремление автора включить в ткань повествования элементы народной языковой стихии. Для А.С. Пушкина, как для новатора, ратовавшего за уничтожение границ между стилями, подобное словоупотребление вполне естественно.
Почти каждая из обозначенных нами лексем имеет в узусе словообразовательный синоним с материально выраженным суффиксом: для хлоп (от хлопать) это хлопание, для топ (от топать) - топот. Затруднения в подборе синонима вызывает только молвь (от молвить): лексема молва, также являющаяся образованием нулевой суффиксации, в пушкинскую эпоху и в современном языке имеет другое значение: если молвь у
А.С. Пушкина - «речь, разговор», то молва -«ропот, негодование» или «слух» [11, т. 4, с. 120]. Заметим, что исторически семантика «разговор, речь» присуща слову молва [12, с. 240], однако автор предпочитает лексему, осложненную помимо нулевого суффикса еще и материально невыраженным окончанием. Вероятно, это необходимо для того, чтобы акцентировать внимание читателя на «корневой» основе слова. Справедливыми в данной ситуации выглядят замечания Л.В. Зубовой, говорившей о роли средств словообразования в поэзии М. Цветаевой: «Новообразования с нулевой аффиксацией актуализируют основу слова, часто состоящую из одного корня. Тем самым осуществляется этимологическая регенерация: производная основа окказионализма совпадает с непроизводной основой этимона; противоположности совмещаются, и новообразование... максимально актуализирует первичность корневой основы» [5, с. 76]. Кроме того, для А.С. Пушкина, создающего атмосферу тесного и шумного помещения, важна еще и явная звукоподражательная функция таких лексем, как топ, хлоп, отсутствующая у си-
нонимичных образований с материально выраженными морфемами.
Тот же прием, который можно назвать «присоединительным перечислением», поэт использует и при описании прибытия гостей на именины Татьяны:
В передней толкотня, тревога;
В гостиной встреча новых лиц,
Лай мосек, чмоканье девиц,
Шум, хохот, давка у порога,
Поклоны, шарканье гостей,
Кормилиц крик и плач детей [9, с. 97-98].
Контекст представляет собой зеркальное отражение упомянутой сцены сна героини: гости уподобляются странным сказочным существам, привидевшимся Татьяне, что поддерживается на лексическом уровне повторами (лай, хохот), а также самой структурной организацией текста - перечнем отглагольных субстантивов, преимущественно нулевой суффиксации, со значением звука той или иной интенсивности: от лая до плача. Экспрессией звукоподражания наделены лексемы с материально выраженным суффиксом (чмоканье, шарканье), перенимающие от производящих основ (чмокать и шаркать соответственно) явную разговорную маркированность. Обращает на себя внимание специфика синтаксического построения синтагм: практически каждое существительное управляет родительным падежом отношения (встреча новых лиц, лай мосек, кормилиц крик, плач детей), в результате чего возникает ощущение заполненного людьми пространства, непрекращающегося шума, постоянного движения гостей. В контекст, наряду с лексемами, обозначающими действия живых существ (лай, хохот, поклоны, крик, плач), включается также образование с нулевым суффиксом тревога со значением состояния. Именно эта лексема, которая выглядит семантически выделяющейся из общего ряда, в итоге задает тон и настроение всему повествованию.
Таким образом, использование субстан-тивов нулевой суффиксации предоставляет поэтическому произведению А.С. Пушкина
неограниченные возможности проявления экспрессии. В арсенал средств достижения выразительности при помощи материально невыраженной морфемы входят реэтимоло-гизациия и деэтимолгизация, нюансы коннотации, стилистически маркированные единицы. Производные номинации, подвергающиеся авторскому переосмыслению, становятся носителями новых, окказиональных оттенков значений и создают уникальные особенности художественного повествования, которые складываются в феномен языковой личности А.С. Пушкина.
1. Виноградов В. В. О языке художественной прозы. М., 1980.
2. Винокур Г. О. Избранные работы по русскому языку. М., 1959.
3. Виноградова В.Н. Стилистические средства словообразования // Стилистические исследования. М., 1972.
4. Черкасова Л. П. Наблюдения над экспрессивной функцией морфемы в поэтическом языке (на материале поэзии М. Цветаевой) // Развитие современного русского языка. М., 1975.
5. Зубова Л.В. Язык поэзии Марины Цветаевой (фонетика, словообразование, фразеология). СПб., 1999.
6. Бенке В.В. Экспрессивные возможности словообразовательных морфем // Некоторые аспекты изучения грамматического строя. Алма-Ата, 1979.
7. Бодуэн де Куртенэ И.А. Избранные работы по общему языкознанию: в 2 т. М., 1963. Т. 2.
8. Марков В.М. Явления суффиксальной синонимии в языке Судебников // Ученые записки Казанского государственного университета. Казань, 1956. Т. 116. Кн. 1.
9. Пушкин А.С. Евгений Онегин: собрание сочинений: в 10 т. М., 1959. Т. 4.
10. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: в 4 т. М., 1986-1987. Т. 3.
11. Словарь Академии Российской: в 6 т. Спб., 1792.
12. Словарь русского языка Х1-ХУ11 вв.: в 29 вып. М., 1982. Вып. 9.
Поступила в редакцию 12.05.2012 г.
UDC 81'373.611
EXPRESSIVE FUNCTION OF ZERO SUFFIXATION STRUCTURES IN PUSHKIN’S NOVEL “EUGENE ONEGIN”
Svetlana Vladimirovna GORBUNOVA, Kazan (Volga region) Federal University, Kazan, Russian Federation, Postgraduate Student, History of Russian Language and Slavonic studies Department, e-mail: gorbunova.lana@gmail.com
The study of word-building means to achieve expression in “Eugene Onegin” by A.S. Pushkin is researched; in particular, attention is given to the nouns of zero-suffixation. On the material of the novel in verse, the processes associated with the implementation of the language capacity of poetic language is analyzed.
Key words: word formation; zero morpheme; poetic language.
